В которой Токе хочется поменяться с Каем местами

 

Вздохнув, Горец тяжело опустился на пол рядом с Элиасом. Тот, казалось, не замечал его присутствия. Токе обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, он испытывал симпатию и жалость к гор‑над‑четцу, с другой стороны – злился на него, хотя и знал, что это несправедливо. Просто вот теперь он приставлен к Тачу сиделкой, а Кай улизнул, так и не ответив на его вопросы. И это сойдет ему с рук, по крайней мере пока, потому что происшедшее возложило на Токе ответственность за судьбу Элиаса. Хотел Горец этого или нет, он знал: случись теперь что с Элиасом, даже без его, Токе, ведома и участия, он все равно будет считать себя виноватым. Если Кай действительно хотел на время отделаться от настырного товарища, он не мог бы найти способа лучше…

Стараясь скрыть раздражение, Токе спросил Тача, все еще сидевшего у стены, закрыв лицо руками:

– Ты как, Элиас, встать можешь?

Тач опустил руки и заморгал красными, но сухими глазами:

– Попробую.

Ухватившись за протянутую ему руку, он поднялся во весь рост, но тут же прислонился к стене:

– Голова кружится, – сказал он виновато, словно оправдываясь.

«Немудрено», – подумал Токе, представив еще недавно сливово‑синее лицо Тача.

– Ты иди, Токе. А то тебе от Яры достанется.

– Я без тебя никуда не пойду. Посиди еще немного, пока головокружение не пройдет. Кстати, а откуда ты мое настоящее имя знаешь? – подозрительно покосился на гор‑над‑четца Горец.

– Так Слепой тебя назвал. Вы ведь друзья?

– Друзья?! – фыркнул Токе. – Было время, и я так думал… – Но, увидев непонимание пополам с удивлением в глазах Тача, он поспешил смягчить свой ответ: – Мы, скорее, товарищи по несчастью. К гайенам вместе в плен попали. Ну вроде как вы с Буюком. То есть…

Тень прежней боли прошла по лицу Элиаса, и Токе понял, что сравнение он выбрал, мягко говоря, не совсем удачное. Смутившись, он поспешил сменить тему и не нашел ничего лучше, как спросить:

– А девушка у тебя есть, Элиас? Я имею в виду там, в Гор‑над‑Чета?

– Нет, – Тач задумчиво покачал головой. Казалось, такой поворот разговора не удивил его. Про что бы еще спросить?

– А семья у тебя есть?

– В Гор‑над‑Чета родители остались, братья и сестра. Не знаю только, где они теперь. Когда синие захватили город, они бежали, хотели укрыться у родни на хуторе. Теперь, верно, все вернулись. Последнее, что я слышал, мятеж подавили, и Низрат вернул себе власть. Только для меня было уже поздно… А у тебя есть девушка?

Токе сцепил зубы: «Ну вот, умник, сам начал этот разговор».

– Была, – честно ответил он.

– Она… вышла за другого? – осторожно спросил Элиас.

– Нет. Умерла. – Он столько раз повторял про себя это слово, что теперь его звуки казались лишенными смысла. И все равно оно причиняло боль.

– Прости, я не знал…

– Откуда ты мог знать? Ничего, все нормально.

«Все нормально». Токе вдруг пришла в голову мысль, что между ним и Элиасом не такая уж большая разница. Если бы не клятва о мести, которая держала его в этом мире и придавала его существованию подобие смысла, Токе легко мог бы оказаться на месте гор‑над‑четца. Навряд ли он выбрал бы такой способ уйти из жизни, скорей предпочел бы быть зарезанным на арене, но какая, в сущности, разница?

– Знаешь, я не совсем правду сказал, – подал вдруг голос примолкший было Элиас. – Была одна девушка в Гор‑над‑Чета… Первый раз я увидел ее на лестнице в переулке Лудильщиков. Она спускалась мне навстречу и несла корзину, полную апельсинов. Она была… Если я скажу «красивая», это ничего не объяснит. Переулок был грязный и темный, высокие стены зданий заслоняли солнце, но оно будто запуталось в ее золотых волосах, сияло в ее взгляде. Сама этого не зная, она освещала все вокруг, и когда на меня упал отблеск ее сияния… Иногда мне кажется, что он еще и сейчас живет где‑то глубоко внутри меня, только порой его трудно найти.

Она увидела меня и улыбнулась – не знаю, почему: наверное, на лице у меня было дурацкое выражение. Помню, я попытался улыбнуться в ответ. А девушка… Она споткнулась, и верхние апельсины выпали из полной корзины и покатились, прыгая, по лестнице, к моим ногам. Они скакали по замызганным ступеням, как солнечные зайчики. Это сияние было мягким и оранжевым, оно обнажало не убожество и грязь, а будто высвечивало сущность вещей, которая совершенна. Один апельсин подкатился прямо мне под ноги и остановился. Я подобрал его и подал девушке, которая спешила собрать рассыпавшийся повсюду свет. Она улыбнулась еще раз и поблагодарила меня… – Элиас замолчал, глаза его смотрели на Токе, не видя его: он был далеко, в освещенном апельсинами переулке Лудильщиков. Его бледное лицо стало почти красивым, на нем будто играл отблеск того давнего, неугасимого света. Но тут Тач вздрогнул и вернулся в настоящее. – Девушка пошла дальше со своими апельсинами. А я стоял и смотрел ей вслед, пока в переулке снова не стало темно.

– А что случилось потом? – спросил заинтригованный Токе, который не подозревал, что в молчаливом, тихом гор‑над‑четце скрывается поэт.

– Я пытался забыть девушку. Знал, что я ей не пара. Только ничего у меня не вышло: я только о ней и думал. Тогда я стал искать ее. Это было нелегко: Гор‑над‑Чета большой город, как Церрукан, может, больше. А я не знал о ней ничего, даже имени. Но я нашел ее.

– И что же? – подбодрил Токе Элиаса, видя, что тот снова готов замкнуться в молчании.

Тач открыл рот, чтобы что‑то сказать, но в этот момент через закрытую дверь уборной донеслись какой‑то шум, крики, топот бегущих ног… С чего бы такая суматоха? Токе переглянулся с Тачем, на лицо которого вернулось загнанное выражение. Но подозрительные звуки не становились ближе. Напротив, они удалялись, сосредотачиваясь на противоположной стороне двора, примерно там, где тренировались новобранцы. Токе охватило дурное предчувствие. Он уцепил Тача за руку и потянул за собой:

– Пошли! Мы выходим! Сейчас!

Тач не сопротивлялся, видимо поддавшись звучащему в голосе товарища беспокойству. Пошатываясь, он заковылял следом. После полутемной уборной солнечный свет ослепил Токе. Когда он немного проморгался, то убедился в оправданности своих опасений. На них с Тачем никто не обращал внимания. Новобранцы, ветераны и доктора сгрудились на плацу. Плотное шумящее кольцо образовалось вокруг чего‑то, невидимого для стоящих на галерее. С сосущим чувством под ложечкой и Тачем на буксире парень устремился через плац.

Пришлось как следует поработать локтями, прежде чем ему удалось пропихаться через толпу, увлекая за собой гор‑над‑четца. Почему‑то Токе не удивился, обнаружив, что причиной переполоха и центром всеобщего внимания был Кай. Он спокойно стоял в центре круга, опустив руки. У его ног лежало неподвижное тело, пропитывая кровью песок. Еще недавно оно было Буюком. Из живота торчала рукоять деревянного меча с квадратной гардой. Другой его обломок вошел глубоко в правый глаз рослого гор‑над‑четца. Буюк был мертвее мертвого.

Токе услышал, как за его спиной Элиас со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы; почувствовал, как напряглись мышцы худой руки, которую он все еще сжимал. Горец зло сплюнул в песок: «Что ни говори, изящное решение проблемы! И что теперь?» Словно в ответ на этот вопрос, толпа расступилась, пропуская Скавра с парой охранников в кильватере. Одного взгляда мяснику хватило, чтобы оценить ситуацию.

– Этого в карцер, в колодки, – указал Скавр охранникам на Кая. Воины переступили через тело Буюка и приблизились к его убийце, обнажая оружие. Но Слепой не оказал никаких попыток к сопротивлению и, ни слова не говоря, позволил увести себя.

– Кто видел, что тут произошло? – требовательно вопросил мясник, обводя собравшихся ничего хорошего не обещающим взглядом.

– Я видел, – робко отозвался кто‑то из новобранцев.

– И я.

– И я, – посыпалось со всех сторон. Очевидно, Кая совсем не заботило число свидетелей.

– Говори! – ткнул Скавр в стоящего рядом новобранца, звавшегося, как вспомнил Токе, Белкой. Острым лицом и выступающими крупными зубами он действительно напоминал этого забавного зверька.

– Ну, как его… Он откуда ни возьмись, выскочил, Слепой то есть, – заторопился Белка, чуть заикаясь от нетерпения поведать о потрясших его событиях. – Я ж ему и говорю: «Я с Буюком в паре», а он меня как пихнет: «Другую партнершу себе найдешь!» И на Буюка! А тот стоит, глазами только хлоп‑хлоп, туго парень соображает… То есть соображал, – поправился Белка, покосившись на распростертое на песке тело.

– Ближе к делу! – рявкнул Скавр, которого, очевидно, раздражало красноречие новобранца.

– Я ж и говорю, – сглотнул Белка. От волнения речь его еще более ускорилась, так что стала почти неразборчивой. – Как его… Стоит это, глазами хлопает. А Слепой тогда поклонился ему, так галантно и говорит: «Девушка, позвольте пригласить вас на танец». Тут до Буюка дошло. Ему аж вся кровь бросилась в голову, красный стал, как рак вареный. И на Слепого как попрет…

– Это меня не интересует! Меня интересует, как произошло вот это! – Рык Скавра пронесся над притихшим плацем, подобно раскату грома. Глаза мясника сузились, на бритом виске пульсировала вздувшаяся жилка. Он ткнул труп носком сапога. – Каким образом один новобранец смог убить другого на глазах у всех? К тому же – деревянным мечом?!

Вопрос мясника Белка, очевидно, воспринял как личное обвинение. От испуга он икнул, его фонтан иссяк, и конец истории вылетел из пересохших губ короткими, рублеными фразами:

– Все так быстро… Я и сообразить‑то ничего не успел… Слепой выбил у Буюка меч, а своим как засветит тому по башке! Деревяшка хрусь – и пополам. Другой бы сразу с ног долой, но у Буюка черепушка, видать, крепкая. Была. Стоит он, только шатается. А тут Слепой ему острым обломком – в пузо! Баюк завизжал, как боров недорезанный. А Слепой второй обломок – как из воздуха вынул – и Буюку в глаз – раз! Тот брык – и лежит… Как его… Я ж не знал! Я не мог Слепого остановить! – беспомощно закончил Белка, не зная, куда спрятаться от Скаврова пронзительного взгляда. «У тебя хотя бы хватило ума не пытаться», – подумал Токе.

– Яр‑ра! – Мясник поискал вокруг глазами. Он был мрачен, как грозовая туча. Доктор новобранцев протиснулся вперед. Скавр ничего не сказал ему, только зажевал желваками и выплюнул:

– Агта! Останешься пока за Яру! Уберите этот мусор, и всем продолжать тренировки! – Хозяин школы дернул подбородком в сторону Яры и, резко развернувшись, так что полы плаща взметнулись за спиной, зашагал в казармы. Яра молча последовал за ним. Остальные доктора тут же принялись разгонять гладиаторов по плацу.

– Ой, что‑то будет? Яру вызвали на ковер, – потер руки Белка, которому в это утро особенно докучал тяжелый и скорый на руку доктор.

– Меня больше интересует, что будет со Слепым, – обеспокоенно произнес голос Аркона рядом с Токе. Оттеснив его в сторону, Аркон внезапно обрушился на товарища, как ястреб:

– Что ты ему сказал?

– В смысле?

– Что ты Каю сказал? Думаешь, это я слепой, не вижу, что между вами происходит? Я же знаю, ты за ним пошел, как только выяснилось, что Дженс… – Аркон покосился на развесившего уши поблизости Белку и понизил голос до шипящего шепота. – Кай спятил после того, как ты с ним обменялся любезностями, ведь так? Что ты ему наговорил, что он на людей стал бросаться?

От праведного негодования у Токе сперло дыхание, и пропал дар речи. Аркон, однако, вероятно, принял его молчание за признание вины, потому что взгляд его затвердел, кулаки сжались, и в воздухе запахло еще одним убийством, но тут между ними неожиданно втиснулся Элиас:

– Я не знаю, о чем ты говоришь, Шустрый, но Токе тут ни при чем.

– А кто ты такой, чтобы за него отвечать?

– Я… Это моя вина. Я во всем виноват, – с отчаянием в голосе признался Элиас.

Аркон недоверчиво воззрился на него, пытаясь сообразить, как хохлатый гор‑над‑четец вписывается в картину происшедшего, но тут до них добрался Агта. На его лице было написано жгучее желание сорвать на ком‑нибудь злость и беспокойство за коллегу, так что без долгих уговоров все оказались на своих местах. Тем временем тело Буюка утащили, пятна крови забросали свежим песком, и отряд Агты вслед за остальными гладиаторами продолжил упражнения. Доктор все‑таки нашел выход своему раздражению, заставив своих подопечных отжиматься и качать пресс до седьмого пота.

Токе не мог дождаться перерыва на отдых. Не только потому, что все его перенатруженное тело кричало от боли, но и потому, что ему хотелось как следует обдумать, как ему быть с Арконом, с Элиасом… а главное – как ему относиться к тому, что натворил Кай? «Наверное, Буюк заслуживал смерти, но вот так, не задумываясь, пойти и хладнокровно убить человека?!.. Пусть для всех схватка между Буюком и Слепым была честным поединком, но я‑то знаю: несмотря на размеры и силу, у Буюка не было против Кая и шанса!»

Токе вспомнил Арова телохранителя в круге с Арконом; вспомнил, как Кай прорубал им путь в пустыню через кольцо гайенов; как он на долю мгновения завис в воздухе вниз головой, прямо над седовласой макушкой Яры… Даже не будь у Кая деревянного меча, он убил бы Буюка голыми руками, в этом Токе был уверен.

«Спасти жизнь одному, чтобы тут же отнять ее у другого? Но разве не в этом теперь наше предназначение? Разве не для этого Яра с утра до позднего вечера изнуряет нас тренировками – чтобы научить убивать? – Токе помотал головой, окончательно запутавшись. – Ладно, теперь это уже не важно. Важно, что Слепого наверняка жестоко накажут за нарушение законов школы и убийство. Что делают с убийцами в Церрукане? Вешают и оставляют гнить в назидание остальным, как на моей родине? Четвертуют? Отдают на съедение зверям на арене? Узнай Скавр, что руководило действиями Кая, возможно, это смягчило бы наказание…»

Внезапно Токе пронзила новая мысль: «Мясник ведь наверняка считает, что Кай прикончил Буюка в отместку за насмешки и избиение на утренней тренировке! Да и остальные гладиаторы, вероятно, того же мнения… Но ведь это не так! Это низко и недостойно Кая, каким бы лжецом он ни был… Я должен очистить его имя, рассказать обо всем Скавру…»

Тут взгляд Токе упал на пыхтящего рядом в поте лица Тача: «Нет, это невозможно! Я же дал Элиасу клятву молчать о происшедшем! Проклятие! И Кай тоже ничего не может сказать в свою защиту! Даже если Скавр спросит Слепого, тот будет нем как могила, это точно. Как же быть?»

От тяжелых раздумий Токе избавило появление вернувшегося «с ковра» Яры. Физиономия его была мрачнее обычного. Новобранцам было велено разобрать мечи и щиты, причем первый же зазевавшийся схлопотал в зубы. Когда долгожданный перерыв наконец наступил, никто не решился потревожить Яру вопросами. Зато к Горцу приставали почему‑то все.

Тигровая Лилия хотела знать, всегда ли Слепой был психическим или в неволе свихнулся. Аркон казался воплощением вопроса «Кто виноват?» и так же горел желанием вытрясти ответ из Токе, как последний еще недавно – ответ на свои вопросы из Кая. На Тача надежды не было: гор‑над‑четец, видно, уже пожалел, что сболтнул лишнего, и теперь снова прикидывался ветошью бессловесной, временами косясь на Токе отчаянными глазами испуганной лошади.

Прагматика Бекмеса более заботила проблема «Что делать?» и как вызволить Кая из карцера. На замечание Токе о том, что в карцер Слепого, вероятно, отправили по заслугам, Бекмес выразительно повертел пальцем у виска. По его мнению, только круглый идиот мог позволить хорошему парню погибнуть из‑за того, что он избавил землю от придурка. За Бекмесовой широкой спиной торчал Вишня в сопровождении незнакомого типа из ветеранов, оживленно переводящего ему на тан все сказанное. Быстро же озиат нашел себе нового толмача!

Больше всего сейчас Токе хотелось поменяться с Каем местами и оказаться надежно запертым в карцере, пусть даже в колодках. Раздражение и злость на Кая опять начали подниматься в нем: «Этот, в сущности, незнакомый мне тип накуролесил, наломал дров, а я теперь отдувайся тут перед всеми!» Внезапно раздался резкий свист. Насевшие над Токе Лилия, Аркон и Бекмес мгновенно замолчали и обернулись в поисках источника звука. Им был Вишня, который, довольный произведенным эффектом, ткнул пальцем в своего переводчика‑ветерана, давая ему слово.

– Джамшин, третий пэл, – представился высокий блондинистый гладиатор, нос которого был навечно вмят в лицо чьим‑то безжалостным ударом. Порывшись в куче новой информации, которую с утра вывалил на новичков Яра, Токе припомнил, что «третий пэл» означал ранг ветерана в системе от нуля до пяти, где «пятый пэл» был высшей степенью боевого мастерства. – Вишня попросил меня тут кое‑что вам сказать, – кивнул Джамшин на озиата. – Короче, если хотите выручить своего дружка, придется вам найти хорошее объяснение тому, чего он учудил, – блондин сплюнул. – А то ему трындец.

– Трындец? – непослушными губами повторил новое слово Токе.

– Ага. Крышка, – подтвердил Джамшин. – В день Ягуара – Большие Игры в Минере. В честь помолвки младшей дочки амира. Шоу начнется с прилюдной казни преступников. Ставлю цирконий, ваш приятель, как его, Слепой, будет в их числе.

– Что… что ему грозит? – хрипло спросил внезапно обретший дар речи Элиас.

– Ну, это зависит от фантазии Скавра. А она у него богатая. Не любит сейджин, когда кто‑то прет против его авторитета…

– Точно, львам скормят… – вырвалось невольно у похолодевшего от ужаса Токе.

– Может, и львам, – кивнул, как ни в чем не бывало, Джамшин. – Тогда, считай, пацану еще повезло. Главное, чтоб жрецы на него лапу не наложили: тогда точно – поздняк метаться. Помолвку‑то приурочили к дню смерти Ягуара, так они статиста ищут на эту роль. Такое представление разыгрывают – убей себя об стену! Да если б этот их возлюбленный бог вдруг и вправду воскрес, как они верят, то блевал бы, не переставая. Я от церруканских братьев тут слышал, что он похож.

– Кто похож? На кого? – хором произнесли пораженные Токе, Аркон и Бекмес.

– Да дружок ваш. На этого их Ягуара. В шестом, человеческом, воплощении. «Бог‑юноша, бог‑старик…» «Белый, как день, со взором черным, как ночь…» Соображаете?

– Бред какой‑то, – заключила за всех Лилия, зло тряхнув огненной гривой.

– Бред, – легко согласился Джамшин. – Но церруканцы в него верят.

– Ты сказал: «День смерти Ягуара»… А как этот бог умер? – осторожно осведомился Токе, которого подташнивало от дурного предчувствия.

– По легенде, Туот – это тут такой бог Подземного мира – перекинулся огромной змеюкой и порвал беднягу на клочки. Но мало ему было этой расчлененки, паскуда еще и разбросал останки по всему миру, чтоб обратно, типа, было не склеить. На ежегодных празднествах, правда, в роли змеюки выступают обкуренные жрецы, а куски жертвы скармливают крокодилам. Короче, жесть.

– Ага, удачи, пусть попробуют справиться со Слепым! – усмехнулся недобро Бекмес.

– Справятся, не волнуйся, – безрадостно заверил ветеран. – Жрецы Туота мастаки змеиный яд варить. Дадут такого отварчика бедняге «ягуару», и он забудет и маму родную, и как его зовут. Будет стоять болван болваном, пока ему кишки не начнут на Змеиный Зуб наматывать…

Лилия испуганно охнула где‑то над плечом Токе, желудок которого, казалось, метнулся куда‑то в горло.

– И это – церруканский способ праздновать помолвку? – не скрывая отвращения в голосе, выдавил Аркон.

– Нет, это церруканский способ развлекаться, – угрюмо прокомментировал Бекмес.

– Вы не понимаете, – тихо вмешался почти невидимый за Бекмесовой спиной гор‑над‑четец. – Это древняя религиозная церемония, исполненная глубокого смысла. У нас в Гор‑над‑Чета многие поклоняются церруканским богам, мы знаем… Быть избранным представлять Ягуара – великая честь… Многие правоверные с готовностью пожертвовали бы своей жизнью, чтобы обеспечить счастье и процветание своего народа на целый год… Такова их вера… – уже едва слышно добавил Тач и, смешавшись, совсем замолчал в перекрестье взглядов обернувшихся к нему товарищей.

– Вот шел бы ты… и с готовностью пожертвовал… – прошипел сквозь зубы Бекмес, едва сдерживая ярость, – раз ты такой… верующий! А Кай… То есть Слепой‑то тут при чем?!

Бледное лицо Тача сделалось белее обычного:

– Я… Я бы с радостью, но… я молюсь другим богам. И даже если бы… Я недостоин. Выбор делают Читающие Знаки и Осененные Священной Властью, – пробормотал Тач, проводя ребром ладони перед лицом в диковинном жесте. – Они не могут совершить ошибку, выбрать Слепого… Он ведь варвар, непосвященный! Боги не позволят…

– Я не позволю! – само собой вырвалось у Токе. – Неужели ничего нельзя сделать?! – Он резко повернулся к Джамшину, вполголоса переводившему содержание разговора для озиата. Плосконосый ветеран фыркнул, прервавшись на полуслове:

– Наконец‑то! За этим‑то меня Вишня и толмачить позвал, – гладиатор обвел маленькое собрание серьезным взглядом. – Теперь все в Скавровой воле. Возможно, у Слепого еще есть шанс. То, что он сегодня сделал, раньше считалось невозможным. Он хороший боец. Мясника жаба задушит вот так его потерять, еще даже ни циркония на нем не заработав. Но Скавра не торкает гладиатор‑беспредельщик, который мочит своих же братьев направо и налево, – Джамшин вздохнул и покосился на внимательно прислушивавшегося к его словам Вишню. – Вот, парень тут не верит, что ваш герой братишку прикончил только из‑за пары лишних синяков… Правильно он не верит или нет – вам лучше знать, вы же со Слепым в дружбе. Только, если кто из вас знает настоящую причину, лучше бы Скавру быть в курсе. Убедите его, что Слепой может следовать правилам, ну, типа, что он вынужден был в этот раз Буюку пузо вспороть… Возможно, сейджин окажет снисхождение: все‑таки приятель ваш еще пацан зеленый, в казармах второй день…

На этом Джамшин повернулся и хотел уходить, но Токе, уши которого больно резанули слова о «дружбе», остановил его вопросом:

– Погоди! А Вишне‑то что в Слепом? Он ведь нас всех вчера в первый раз увидел.

Во взгляде Джамшина скользнуло удивление, он шевельнул губами, будто хотел сказать что‑то, но передумал и вместо этого повернулся к Вишне, переводя вопрос.

– Говорит, у них была общая знакомая, – ухмыльнулся Джамшин, выслушав ответ на тан. – Знакомая, а?! – и хлопнув непонимающе заулыбавшегося Вишню по плечу, ветеран отчалил, оставив Токе в совершенном замешательстве. Общая знакомая? Да что, вообще, общего могло быть у Кая – с озиатом? Токе хотел бы как следует расспросить Вишню, но только вот как – на пальцах?

– Токе, что будем делать? Токе!

Голос Аркона, повторявшего его имя, вернул парня к реальности. Он судорожно огляделся вокруг в поисках Тача, но тихого гор‑над‑четца и след простыл. Пустыня и демоны!

– Элиас? Элиас! – в отчаянии позвал он. «Нет, только не сейчас! – Токе чуть не застонал вслух, представляя Тача болтающимся в петле под Скавровым окном, пока он ищет неудавшегося самоубийцу по всем казармам… – Говорил же Кай, не спускать с гор‑над‑четца глаз!»

Очевидно озабоченный загнанным выражением на лице Горца, Бекмес спросил:

– Да кого ты ищешь‑то?

– Элиаса… То есть это Тача так зовут, – поправился, сообразив, Токе.

– Он туда пошел, – махнула Тигровая Лилия в сторону общей залы и подозрительно нахмурилась. – А что?

Не отвечая, Токе рванулся вслед за Элиасом, но тут же был остановлен Арконом и Лилей, вставшими на его пути плечом к плечу. Удивительное единомыслие!

– Что тут происходит? – Их голоса прозвучали в унисон.

Буквально припертый к стене. Токе завопил:

– Тач – единственный, кто может помочь Каю! Надо найти его!

Между плечами Аркона и Лилии, которые были почти равной высоты, образовался маленький просвет. Токе, воспользовавшись моментом, устремился в него, вырвавшись наконец на свободу. Он углядел Тача на лестнице, ведущей на верхнюю галерею. Там, над общей залой, располагалась контора мясника. Токе нагнал Элиаса на последних ступенях.

– Что собираешься делать? – Северянин зашагал рядом с гор‑над‑четцем.

– Расскажу Скавру все как было. Если кого и надо казнить, так это меня, а не Слепого.

– Тебя‑то за что? – удивился Токе.

– За слабость, – Элиас поднял на парня свои ореховые с зеленоватыми крапинками глаза, которые Токе впервые рассмотрел по‑настоящему, и толкнул дверь в контору. Горец оглянулся. Лилия, Аркон, Бекмес и Вишня стояли у подножия лестницы и смотрели вверх. Выбирая меньшее из двух зол, Токе шагнул в закрывавшуюся дверь. На удивленный взгляд Элиаса он шепнул:

– Тебе может понадобиться свидетель.

 

ГЛАВА 8,

В которой Каю наносят визит

 

В карцере было темно. Только из‑под не плотно пригнанной двери просачивались тонкие лучики дневного света, тут же рассеивавшиеся в окружающей мгле. Но Каю не нужен был свет. Идти ему было некуда. Его движения ограничивал металлический брус с кольцами, удерживавшими ноги в одном положении, крепко прижатыми к полу. Кай мог только сидеть или лежать, вытянувшись на спине. Он знал, что его держат на месте невидимые в темноте колодки. Но после многих часов в непроницаемом мраке начинало казаться, что это всеобъемлющая тьма своей тяжестью придавила его к полу.

В этой темноте Кай нашел сокровище сомнительной ценности – время для размышлений. Казалось, все время со дня сотворения мира собралось здесь, рядом с ним, – черная змея, невыносимо медленно раскручивающая свои кольца в такт метаморфозам света под дверью карцера. Шел уже третий день заключения. За это время к Каю трижды приходил молчаливый охранник с водой и куском хлеба, которые он ставил так, что узник едва мог дотянуться до них из своего неудобного положения, и тут же уходил. Но тот, чьего появления ожидал заключенный, все не шел.

Кай был уверен, что Скавр захочет поговорить с ним и, возможно, содержание этого разговора определит его, Кая, судьбу. Если, конечно, Скавр еще не принял решения. Если это решение еще не поздно изменить. Потому что Кай не сомневался: как бы мясник ни был заинтересован в нем, своим поступком Кай толкнул себя на порог смерти… А Скавр был заинтересован, и еще как! Кай почувствовал это умело скрываемое ото всех нетерпение и любопытство в прикосновениях мясника на невольничьем рынке; в его испытующем взгляде из‑за неплотно задернутой шторы в конторе, который Кай то и дело ловил на себе. Перед глазами Кая снова и снова возникало странное выражение, украдкой подсмотренное на лице мясника: как будто тот случайно обнаружил крупную жемчужину в навозной куче и боялся поверить, что это – подлинная драгоценность, а не окаменевший куриный помет.

Кай потратил немало времени, ломая голову над причиной этого интереса. Мог ли Скавр угадать его истинную природу и предназначение? Кай сразу же отмел эту возможность: его уникальная нечувствительность к магии была бесполезна для человека, живущего в мире без волшебства. Нет, озабоченный только собственной выгодой мясник искал в нем не это. Было бы лестно предположить, что своим профессиональным чутьем Скавр разглядел в нем великого гладиатора. Но Кай видел ветеранов на тренировке, их завораживающий танец со сталью: он мог бы многому у них поучиться. К тому же, решив держаться Токе, Кай не спешил выкладывать козыри из рукава и старался, по мере возможности и вопреки недовольству Яры, смешаться с толпой новобранцев… Пока происшествие с Элиасом не спутало его планы.

То, что Кай совершил, было смертельно рискованно. Но тогда, на плацу, он действовал инстинктивно, не раздумывая, уверенный в собственной правоте. Сомнения… Они пришли позже, подкрались, незваные, под покровом сплошной темноты, лишив его покоя. А тогда, в ярком солнечном свете, все было так просто и ясно, дерево меча безропотно подчинялось ему. Мертвая плоть когда‑то живого организма послушно переломилась именно так, как Каю было нужно: послушно вошла в чужое податливое тело, забирая жизнь…

Но что, если он совершил ошибку? Что, если он переоценил Скаврову жажду славы и наживы? Что, если, вместо того чтобы приблизиться к выполнению своей миссии, он поставил ее под удар? Что, если, как тогда, в круге Шул‑ла‑рун, он запятнал себя кровью, пытаясь спасти того, кто был за пределами спасения?

Мастер выразился так туманно: «найди деревянный меч», «найди человека по имени Огонь». Теперь, когда господин был настолько далеко, что Кай едва ощущал его присутствие, у него оставались только эти загадочные слова. Можно ли сказать, что Кай выполнил первую часть поставленной задачи, став гладиатором? «Деревянный меч…» Да их полно на тренировочном дворе! Или… Мастер смотрел дальше, и пронзенный деревянным обломком Буюк был тоже частью плана? И сомнения Кая совершенно беспочвенны?

А как же тогда «человек‑огонь»? Кай пока, как ни старался, не видел, каким образом мертвый Буюк приближал его, запертого в карцере, ко второй цели пребывания в Церрукане: ученичеству у Фламмы.

Возня и писк где‑то справа, в темноте, отвлекли на мгновение Кая от его мыслей. Он бесшумно потянулся к пустой миске, невидимой в полном мраке, и запустил ее в сторону источника шума. Удар был метким: крыса недовольно взвизгнула, раздался короткий цокоток когтей по камню пола, и все стихло. Не хватало еще, чтобы вечно голодные твари обнаглели и отгрызли ему что‑нибудь во сне!

Да, Фламма… Интересно, в школе ли он сегодня? О «человеке‑огне» Кай услышал чуть ли не в первый же день от новобранцев, бредящих легендой Танцующей школы, да, пожалуй, и всего Церрукана. Большинство уже видели Фламму на тренировках, кое‑кто наблюдал его поединки на арене. Из того, что поведала ему дюжина восхищенных и возбужденных голосов в столовой и общей зале, сложилась уверенность Кая в том, что это и есть тот наставник, который ему нужен.

Лучшего гладиатора Танцующей школы, звезду Минеры, прозвали Огнем за смертельную быстроту, непредсказуемость и многообразие стилей, которыми он владел. Фламма был фаворитом – любимцем публики, выставлявшимся на игры по ее желанию. Ему даровали меч свободы, но он оставался гладиатором и дрался на всех крупных аренах города. Скавр предлагал непобедимому бойцу стать доктором при школе, но Фламма отказался. Говорили, что раньше он брал отдельных учеников, но с тех пор, как последний из них, талантливый молодой Руслан, погиб на арене, он никого не тренировал.

Фламме было уже почти сорок – для гладиатора очень солидный возраст, тем более если он, как Огонь, начинал молодым. Фламма жил не в казармах, а в собственном доме с садом и тренировочным двором. В школе он появлялся всего пару раз в неделю, в основном для спарринга. Каждый раз это было событие, привлекавшее пристальное внимание братьев‑гладиаторов, надеявшихся подсмотреть новые приемы, а может быть, даже удостоиться чести быть партнером Фламмы на этот раз. В такие дни школа испытывала особый наплыв гостей: знатных и просто тех, кто готов был расстаться с лишними деньгами, чтобы посмотреть на знаменитость в действии. Вот только, если Фламма и был сейчас на плацу, то от Кая он оставался так же далек, как и тогда, когда между ними пролегала пустыня…

Кай вздрогнул. Низкий рокочущий звук донесся до него сквозь толщу каменных стен карцера – это начинали свою ежедневную тренировку ветераны. Школа Скавра не случайно называлась Танцующей. Двое знаменитых гладиаторов древности, Шепот и Шелк, получивших свободу за свое мастерство и основавших школу, разработали уникальный «танцующий стиль» боя – с оружием и без. Все ветераны школы обучались этому стилю, и их тренировки проходили под музыку, образованную сочетанием ритма барабанов с их собственными голосами. Техника придавала немалое значение правильному дыханию, которое помогали ставить чередующиеся короткие и длительные выкрики. Каю довелось наблюдать «танец» ветеранов всего дважды, и то урывками – у новичков были свои занятия. Но он, как губка, впитывал в себя все увиденное, запоминая движения, их порядок, соотношения ритма музыки и дыхания…

Теперь, заслышав приглушенный каменной кладкой зов барабанов, он постарался освободить сознание от уже многократно продуманных за три дня мыслей и позволил ритму наполнить себя. Раз за разом он бросал свое тело вперед, едва не ударяясь лбом о сведенные от долгой неподвижности колени, а потом назад, касаясь затылком пола. Снова и снова – разгоняя застоявшуюся в скованных ногах кровь, согревая стонущие от боли мышцы. «Рен! Сен! Тха!»

В темноте перед собой Кай видел полуобнаженные тела гладиаторов, их синхронные движения, мягкие, текучие, исполненные опасной красоты… Фигуры танца, призванные обезоружить противника, причинить боль, убить… По памяти Кай повторял выпады и уклоны, насколько ему позволяло скованное тело: если он все‑таки ошибся, если за ним придут, чтобы отвести его на казнь, он хотел быть в форме…

Кай позволил себе отдохнуть, только когда рокот ударов по натянутой буйволовой коже и эхо выкриков многих глоток стихли, и его снова окружила глухая тьма. С Кая градом катил пот, в тесном помещении без окон было одуряюще душно. Он вытянулся на полу, успокаивая дыхание. Постепенно мысли его вернулись в ставшую уже привычной колею.

Хорошо, допустим, он выйдет отсюда, сохранив все свои члены в целости, – что само по себе маловероятно. Тогда первое, что его ждет за стенами карцера, – объяснение с Токе. Токе… Нескладный лопоухий мальчишка, с глазами такими прозрачными, что Кай, казалось, мог заглянуть через них прямо в глубины его чистого сердца. Токе со своими бесконечными вопросами, готовый во что бы то ни стало дознаться до правды…

«Кто ты?» «Зачем ты принес с собой смерть?» Разве не ответ на эти вопросы искал сам Кай? И разве, когда Мастер дал ему ответ на первый из них, не было самым большим желанием Кая никогда не услышать его?

Что до второго вопроса… Мастер Ар не снисходил до объяснений своих действий перед слугами, а Кай был всего лишь слугой. Он мог только догадываться, что их путешествие в Церрукан имело под собой иную, высшую цель, чем просто натаскать цепного пса, каким полагал себя сам Кай. Возможно, именно преследовать эту неизвестную цель и отправился маг, оставив ненужный более караван на растерзание гайенам. Но почему именно караван? Разве не было у могущественного темного мага под рукой иных транспортных средств, способных доставить их в Церрукан гораздо быстрей и комфортнее, чем айраны?

Над этим вопросом Кай не раз размышлял, лежа на шкурах под холодным звездным небом пустыни, слушая, как ворочается рядом непоседливый Токе. В чем бы ни заключалась миссия Мастера Ара, она должна была оставаться тайной: волшебник не хотел афишировать свое появление в Потерянных Землях, оповещая вездесущий СОВБЕЗ, отслеживающий любые значительные всплески магической активности. Маски мирного караванщика и его слуги не вызывали подозрений.

А свалившиеся на караван несчастья? Чем они являлись – случайностью или делом рук его изобретательного господина? Кому как не Каю было знать, что у Мастера Ара очень оригинальное чувство юмора…

На миг перед наполненными тьмой глазами Кая мелькнула сцена на Рыночной площади: перевоплотившийся в Токе мим, направивший невидимый меч ему в грудь. «Солжешь мне еще раз, и я убью тебя!» Горец сказал то, что думал. Но что сделает Токе, когда узнает правду о Кае – всю правду? Неужели выдумка мима может стать реальностью? Он не хотел причинять Токе боль, не хотел… Мысли Кая метались в поисках выхода, не находя его, пока скрип открывающейся двери не вернул узника к реальности.

Хлынувший в открывшийся проем свет ослепил Кая. Вошедший на мгновение заслонил болезненно‑яркое сияние: черный силуэт, шире в плечах и ниже охранника, приходившего с водой. Дверь захлопнулась, и в темноте зажглась лампа. Даже слабое мерцание масляного фитиля резало Каю отвыкшие от света глаза. Но оно позволило ему разглядеть в пришедшем Скавра. Значит, предчувствие не обмануло его!

Мясник приблизился к Каю и, сморщив нос, поставил горящую лампу у его ног: