Они никогда не умирают, ускользая от всех расставленных ловушек и препятствий и вмешиваясь в наши малейшие помыслы. Они проживают свою жизнь, превращаясь в навязчивые идеи.

Любое желание имеет право существовать в качестве абстрактного помысла, независимо от возможности его материализации. Довольно часто родители хотят подавить те мечты и желания своих детей, которые они не могут исполнить.

«Я не поддерживаю своих сыновей, когда они говорят, что хотели бы жить в своем собственном доме, так как у меня нет средств на его покупку. Я им сказал, чтобы они перестали об этом думать».

В данной ситуации отцу следовало бы предложить своим детям описать, нарисовать и рассказать ему о доме их мечты и самому присоединиться к ним.

Но мечты и желания детей ранят родителей: они боятся почувствовать себя не способными исполнить их и предпочитают просто запретить детям мечтать о чем‑то, нежели обмануть или просто выслушать их.

«У моей дочки всегда невероятные желания, шокирующие меня, ведь я не могу их исполнить. Я хочу задушить ее, когда слышу очередную глупость...»

У родителей нет чувства детского всемогущества и такой уверенности в своих силах. Исполнять – это значит контролировать, а когда возможность контролировать исчезает, мы становимся вспыльчивыми тиранами.

«Я хочу исполнять все желания своих близких, поэтому не разрешаю им не то чтобы говорить про желания, которые я не могу исполнить, я не разрешаю им даже думать об этом».

«Ты должна мечтать только о том, что я могу исполнить, а значит – контролировать».

Неудовлетворенное желание будет продолжать более спокойное существование, если его просто услышат и поймут. Чувство фрустрации, конечно, не удастся свести к нулю таким образом, но диалог станет куда более возможным.

Озвученное желание – это не требование, это всего лишь желание, о котором нам нужно сказать окружающим. Это констатация нашей мечты в данный момент времени, и совсем необязательно моментально ее исполнять.

«Когда я вырасту, я хочу стать клоуном», – восклицает маленькая девочка, приходя в восторг от того, какие гримасы она способна корчить. И ее отец, тревожась за то, что его дочка не получит желаемого, как случилось с ним в детстве, сразу же подхватывает ее мысль: «Да, я знаю школу, где учат клоунов, я обязательно узнаю, в каком возрасте туда принимают и как подготовиться к поступлению».

Девочка немного мрачнеет и перестает гримасничать: неужели она теперь обязана стать клоуном?

«Черт! Опять он принял мою мечту за требование...»

Как неосторожно мы, родители, взрослые люди, хватаемся за сиюминутные желания и мечты своих детей, превращаем их в требования и немедленно начинаем претворять в жизнь – несмотря на то, что в действительности детям это вовсе не нужно.

Другая маленькая девочка, покоренная тем, как увлеченно ее отец‑пастор проповедует с кафедры, в порыве восхищения вскричала: «Я тоже хочу стать пастором!»

Она немедленно была записана на курсы латыни и годы спустя вспоминала, что этот мимолетный порыв весьма затруднил ее дальнейшую жизнь.

Мы используем слово «желание», чтобы обозначить два момента в наших отношениях с близкими:

□ Мы испытываем желание, полученное от кого‑то. Это наша благодарность, эмоции, вызванные близкими, наши внутренние стремления и порывы, порою принимающие форму «Я люблю тебя». Любить – это значит сдавать свои позиции, а не осаждать чужие, позволять событиям идти своим чередом, а не продумывать ходы и манипуляции.

Именно так я понял ошибку Солеля[3] который беспрестанно пытался доказать свою любовь, чтобы не погрязнуть в рутине, и в итоге терял и убивал любовь своим постоянным желанием ее удержать, так происходит со всеми его возлюбленными – с Арианой, Од, Дианой.

□ Мы испытываем желание, адресованное кому‑то. Нам хочется, чтобы этот кто‑то постоянно уделял нам внимание, заботился о нас и уважал нас. И это не что иное, как внутреннее стремление, выраженное словами «Полюби меня», но чаще всего происходит подмена понятий и из наших уст вылетает «Я люблю тебя». Наши желания могут питаться мечтами и желаниями партнера.

«Я хотел положить свою руку на ее руку, но я не сделал этого, потому что не был уверен, что она хочет того же».

Путаница между этими двумя видами желаний часто приводит к сложным отношениям, носящим подчас терроризирующий характер. Данный вопрос будет рассмотрен подробнее в девятой главе.

Тот, кто произносит «Я тоже» на услышанное от партнера «Я тебя люблю», вызывает «короткое замыкание» в порыве, обращенном к нему. Он не разделяет чувств партнера, но в каком‑то роде отвечает на них, по‑настоящему не беря их в расчет и придавая им свой смысл. Возможно, услышав «Я тебя люблю», подразумевающее «Полюби меня», мы способны ответить на это неявное требование. А возможно, наоборот, услышав следующий за этим признанием вопрос «А ты меня?», мы воспримем это как покушение на свою личную свободу («Люби меня так же, как я тебя!»).

Родители часто заставляют детей исполнять свои мечты и желания вместо того, чтобы научить их слушать и уважать собственные, тем самым готовя почву для их исполнения в будущем.

Мы не разделяем мнение некоторых социологов, гласящее о том, что поколения последних трех или четырех десятилетий были испорчены избытком внимания, заботы и материальных благ. Наоборот, мы считаем, что подчас детство – это время, наполненное фрустрациями, своего рода школа неправильного общения, краткого и закрытого, постоянное расхождение возможностей с дорогой, по которой мы идем.

Редко случаются исключения (будь то семейное или школьное воспитание), которые позволяют ребенку по‑настоящему раскрыться и понять свои возможности и ресурсы. Тогда и появляются Моцарты, Жюли Верны, Томасы Эдисоны, Анри Лабори или такие люди, как мой друг детства Альбер Гранже, – одни на миллион.

Ну а что происходит с теми, кто проходит другую школу? Кем они становятся, затерявшись в водовороте жизни?

Где же ты, китайский друг, которого я видел на площади Тяньаньмэнь[4]останавливающим голыми руками семнадцать повозок? Я хочу снова встретиться с тобой.

А вы, девушка, такая воздушная и чистая в своем белом платье, за которой я когда‑то шел по пятам в одном из музеев Флоренции?