Глава седьмая. АЛХИМИК ИЗ ЗАМКА КОКА

 

Жосс сдержал слово. Несмотря на строптивых лошадей, путешествие их продлилось только пять дней. И эти пять дней прошли без происшествий. В редких деревнях, маленьких городках или просто у пастухов они за мелкие монетки доставали себе сыр, сухари из черной муки и молоко. У городка Лерма Катрин даже искупалась в речке. В городке на всех крышах сохли бесконечные бурдюки из козьей кожи. В реке вода была еще холодной, но погода неожиданно установилась и стала совсем летней. На смену резкому ветру и дождю пришла нежданная жара, которая сделала еще более‑непереносимым для молодой женщины отсутствие воды и возможность помыться. При одном только виде воды Катрин словно сорвалась с цепи. Она позволила Жоссу совсем немного удалиться от города. Не заботясь о том, что ее кто‑нибудь мог увидеть, едва дождавшись, когда по ее приказу Жосс отвернется, она содрала с себя одежду и бросилась в воду. Ее тело только на миг блеснуло в лучах солнца и тут же исчезло в воде.

Из всех купаний это показалось Катрин самым лучшим, хотя вода вовсе не была такой уж прозрачной. Она с наслаждением плавала, а потом нашла подходящий камень и тщательно потерла им тело. Она бы много дала в тот момент за кусочек чудесного благоуханного мыла, которое варили когда‑то в бургундской Фландрии специально для любовницы Великого Герцога Запада. Но, откровенно говоря, из прошлой жизни Катрин это была единственная вещь, о которой она сожалела. Тщательно смывая с себя грязь, она время от времени бросала взгляд на Жосса и на повозку. Бывший бродяга сидел как изваяние. Выпрямившись на скамейке, он упорно смотрел на уши лошадей, которые, воспользовавшись остановкой, щипали кустики жиденькой травы.

Считая себя достаточно чистой, Катрин вышла из воды и поспешно завернулась в рубашку. Ей не хотелось в такую жару надевать грубую мужскую одежду, к тому же очень грязную. После свежести речной воды потный запах одежды показался ей невыносимым. Порывшись в вещах, она достала платье из серой тонкой шерсти, чистую рубашку и чулки без дыр и, отойдя подальше, все это надела.

Когда она вернулась, обсохшая и причесанная, к повозке, то Жосс не двинулся с места. Она не смогла удержаться от лукавого замечания:

— Ну так что, Жосс? Свежая вода не соблазняет вас после стольких трудов и такой пыли?

— Я не люблю воду! — произнес Жосс таким мрачным тоном, что молодая женщина рассмеялась:

— Да, пить ее не стоит. Но очень приятно помыться. Почему вы не пошли за мной в воду?

Она задала вопрос со всей невинностью и очень удивилась, когда увидела, что Жосс стал алого цвета. Он прочистил себе горло, чтобы наладить голос, и заявил:

— Большое спасибо, мадам‑Катрин… но эта вода меня никак не привлекает.

— Да почему же?

— Потому…

Какой‑то момент он сомневался, потом, глубоко вздохнув, словно человек, принявший решение, сказал:

— Потому что я считаю ее опасной.

— Опасной? И вы позволили мне в ней купаться? — подтрунила над ним Катрин, которую забавляло его смущение.

— Для вас‑то она не опасна.

— Тогда я вас понимаю все меньше.

Жосс мучился, как под пыткой, и выглядел так, словно сидел на раскаленном железе. Он упрямо глядел прямо перед собой, затем повернул голову, посмотрел прямо в глаза забавлявшейся Катрин и с большим достоинством заявил:

— Мадан Катрин, я всегда был разумным человеком, и это позволило мне до сих пор остаться живым и позволит еще, по крайней мере, я на это надеюсь, дожить до преклонного возраста. Я долго таскал свои истертые подошвы и пустой живот по мостовым Парижа. Когда я совсем умирал от голода, я избегал подходить к жарильням, где, издавая такой приятный аромат, румянились на огне прекрасные толстенькие каплуны, о которых я не мог даже мечтать. Не знаю, хорошо ли я объяснился?

— Совершенно ясно, — сказала Катрин, опять залезая на сиденье рядом с ним.

Она перестала улыбаться, и во взгляде, который она устремила на своего спутника, появилось нечто, похожее на уважение и дружбу. Потом она добавила совершенно нейтральным тоном:

— Прошу вас, простите мне, Ж осе. Мне вдруг очень захотелось подтрунить над вами.

— Подтрунить надо мной или испытать меня?

— Может быть, и то и другое, — искренне рассмеялась Катрин. — Но вы блестяще выдержали экзамен. Теперь едем?

И путь их продолжался в дружеском согласии. Готье лежал на соломе почти без сознания. Время от времени с ним случался припадок, который так пугал Катрин. В промежутках он не выходил из бесчувственного состояния, очень беспокоившего его друзей, потому что теперь он не мог есть. Его приходилось кормить как ребенка. Вечером, в последний их переход, Катрин со слезами на глазах спросила у Жосса:

— Если наш путь затянется, мы не довезем Готье до мавританского врача.

— Завтра, ближе к закату солнца, — пообещал ей Жосс, — мы увидим башни города Кока.

Так и случилось. На следующий день, когда в золоте и пурпуре роскошного заката солнце стало клониться к горизонту, Катрин увидела сказочный замок архиепископа Севильи. На миг у нее перехватило дыхание: из красной глинистой почвы, словно вырвавшись из недр земли, возникла каменная крепость, вся в кровавых закатных бликах. Это напоминало дворец из «Тысячи и одной ночи». Фантастическая жемчужина мавританско‑христианского искусства, рожденная в первые годы XV столетия ностальгическим гением мавританского архитектора — узника, замок Кока, на светло‑ультрамариновом фоне неба вставала лесом башенок, походивших на трубы органа, между толстыми кирпичными башнями и за высокими сарацинскими зубцами, которые с таким неожиданным изяществом украшали и облегчали на двойном ряду обводных стен его массивную квадратную главную башню — донжон. Замок Кока скорее выглядел дворцом эмира, нежели жилищем христианского епископа, и великолепие его архитектуры нисколько не снижало впечатления угрозы и вызова, гордо брошенных им лощине, над которой он возвышался. С другой стороны замок примыкал к плато, но, однако, и так вокруг него шел глубокий ров.

Не произнося ни слова, Катрин и Жосс любовались красным чудом, которое так нежданно — негаданно оказалось целью их путешествия. Ненадолго тревога сжала сердце Катрин: Бог знает почему, в этот момент она увидела себя совсем в другом месте и под другим небом. Она представила себе, что смотрит на другую крепость, менее причудливую, но более грозную, может быть, на другой замок с черными гладкими стенами и головокружительной высоты башнями. Видно, странная репутация Алонсо де Фонсека навеяла ей теперь перед замком Кока воспоминание о замке господина Синей Бороды, великолепном и ужасном Шантосе, где ей пришлось столько выстрадать. В Кока ей нечего было бояться. Она шла сюда только затем, чтобы попросить помощи для раненого. И все же, оказавшись у замка, она засомневалась, словно смутная угроза вдруг возникла перед ней… Жосс посмотрел вопросительно:

— Ну так что? Пойдем туда, попытаем счастья? Она вскинула плечами, как бы стараясь освободиться от надоевшей тяжести.

— У нас нет выбора. Разве есть способ поступить по‑другому?

— Конечно нет!

И без комментариев Жосс пустил лошадей в сторону узких ворот, совсем узких в стрельчатом арабском своде, который служил им обрамлением. Два неподвижных охранника стояли на страже. Они прекрасно вписывались в тишину пустынного плато, внося свою лепту в создавшееся впечатление некоего миража. Только хоругвь на донжоне, которую мягко трепал слабый вечерний ветер, имела вид чего‑то живого. К великому удивлению Катрин и Жосса, солдаты так и не двинулись, когда повозка приблизилась к ним. И когда Жосс на самом лучшем испанском языке сообщил, что госпожа Катрин де Монсальви желает повидаться с Его Преосвященством архиепископом Севильи, они ограничились кивком головы, давая тем самым знак ехать до парадного двора, удивительное и красочное убранство которого путники уже могли заметить, глядя из‑за ворот.

— Да, замок очень плохо защищен, — прошептал Жосс сквозь зубы.

— Как сказать, — заметила молодая женщина. — Помните, как испугался тот крестьянин, у которого мы спросили дорогу час тому назад? Прислушайтесь к тишине в замке и в деревне так тихо, будто она вымерла. Думаю, те вещи, вроде порчи, сглазу и так далее, которые рассказывают о замке, защищают его несравненно лучше, чем оружие и армия… И я спрашиваю у себя, идем мы к Божьему человеку или к дьяволу во плоти.

Тяжелая атмосфера, царившая в этих стенах, действовала на Катрин сильнее, чем она того ожидала, но Жосс, видимо, был далек от такого рода страхов и опасений.

— Мы зашли уже далеко, — прорычал он, — и я думаю, что мы, собственно, не много потеряем, если пойдем туда и посмотрим.

Епископ Алонсо де Фонсека был таким же странным, как и его замок, но менее красивым. Маленький, худощавый и согбенный, он напоминал растение, которое нерадивый садовник забывает поливать. Его бледная кожа и глаза с красными веками свидетельствовали о том, что он редко видит солнце и что ночные бдения входят в его привычки. Редкие черные волосы, жалкая бороденка, а в довершение всего нервный тик — вот его довольно точный портрет. Это бесконечное подергивание головы было неприятно как для его собеседников, так и для него самого. Через десять минут у Катрин возникло желание его передразнить. Но у епископа были красивейшие в мире руки, а низкий и мягкий голос — как темный бархат — обладал колдовской силой.

Он без видимого удивления принял эту знатную даму‑путницу, хотя повозка и внешний вид Катрин так мало соответствовали ее громкому имени и титулу. Он даже проявил явное любопытство. Во время долгого и трудного путешествия было вполне естественным попросить гостеприимства в замке или в монастыре. А гостеприимство севильского епископа было легендарным. Интерес проснулся в нем, когда Катрин заговорила о Готье и о лечении, которое она рассчитывала получить в Кока. Но не только интерес, а и осторожность.

— Кто же вам сказал, дочь моя, что у меня служит врач из неверных? И как могли вы поверить, что епископ может привечать под своей крышей…

— В этом нет ничего удивительного. Ваше Преосвященство — сразу остановила его Катрин. — Когда‑то в Бургундии у меня самой жил великий врач из Кордовы. Он был мне скорее другом, чем слугой. А дорогу к вам указал мне смотритель строительных работ в Бургосе.

— А! Мэтр Ганс из Кельна! Большой художник и мудрый человек. Но расскажите мне немного о том мавританском враче, который был у вас.

— Его звали Абу‑аль‑Хайр.

Фонсека слегка присвистнул, и Катрнн радостно убедилась в широкой известности ее друга.

— Вы его знаете? — спросила она.

— Все хоть сколько‑нибудь просвещенные умы слышали об Абу‑аль‑Хайре, личном враче, друге и советнике гранадского калифа. Боюсь, мой собственный врач, хотя и очень умелый, не сравнится с ним. И я удивлен, что привело вас сюда, если вы могли идти прямо к Абу‑аль — Хайру.

— Дорога длинная до Гранады, а мой слуга очень болен, монсеньор. Я ведь не знаю, сможем ли мы проникнуть в королевство Гранады!

— На это нечего возразить.

Сойдя со своего высокого сиденья, с величавой высоты которого он принимал молодую женщину, дон Алонсо сухо щелкнул пальцами, и тут же из‑за его кресла появилась высокая и тонкая фигура пажа.

— Томас, — сказал ему архиепископ, — во дворе стоит повозка, в которой лежит раненый человек. Ты прикажешь снять его и по возможности очень осторожно принести к Хамзе. Пусть он его осмотрит. Я сам зайду через несколько минут узнать, что там с ним. Потом проследи, чтобы госпожа де Монсальви и ее оруженосец были устроены с достаточным почетом. Пойдемте, благородная дама, пока все это будет сделано, мы с вами отужинаем.

С обходительностью, которой позавидовал бы любой мирской принц, дон Алонсо предложил руку Катрин, чтобы отвести ее к столу. Она покраснела за свой вид, так как разница в ее собственных одеждах, более чем простеньких и достаточно пропыленных, и пурпурной с лазоревой парчой мантии, в которую был облачен архиепископ, слишком бросалась в глаза.

— Я недостойна сидеть напротив вас, монсеньор, — извинилась она.

— Когда у человека такие глаза, как у вас, моя дорогая, он всегда достоин занять место даже за императорским столом. Более того, вы найдете здесь подходящую одежду. После стольких лье по нашим мерзким дорогам, вы, я думаю, просто умираете от голода. Вас срочно нужно накормить, — заключил епископ, улыбаясь.

Катрин тоже улыбнулась ему и согласилась наконец принять протянутую ей руку. Она обрадовалась возможности повернуться спиной к Томасу, пажу, который приводил ее в смущение с той минуты, как появился из‑за кресла и вышел на свет. Это был мальчик четырнадцати — пятнадцати лет, чьи черты лица были благородны и правильны. Но в матовой бледности его чела и в худобе его длинной фигуры, одетой в черное, что‑то настораживало. А его взгляд казался Катрин до крайности непристойным. У юноши его возраста редко можно было такое встретить. В ледяных голубых глазах под немигающими веками горел фанатичный огонь. Наконец, этот похоронного вида силуэт не вписывался в уютную и роскошную обстановку замка. Проходя с доном Алонсо вдоль узкой галереи из ажурного резного мрамора, которая выходила небольшой двор, она не смогла удержаться от замечания.

— Позвольте заметить. Ваше Преосвященство, что ваш паж вам не подходит, — сказала она, показывая на блистательный двор, весь в мавританских арках, и на покрытые сиявшими изразцами стены.

— Да я его и не держу! — вздохнул епископ. — Томас — это мальчик из семьи, принадлежащей старейшему роду, душа непреклонная и жестокая. Он полностью посвятил себя Богу. Я очень боюсь, что он строго судит мой образ жизни и мое окружение. Наука и красота его не интересуют, тогда как именно они для меня — основа жизни. Думаю, он ненавидит мавров больше, чем самого мессира Сатану. Я же ценю их гений.

— Почему же в таком случае вы взяли его к себе?

— Его отец — мой старинный друг. Он надеялся, что от меня молодой Томас воспримет более терпимое отношение к религии, чем то, что у него сейчас, но, боюсь, мне не удалось на него повлиять. Он не осмеливается просить меня отпустить его. Между тем мне известно, что он горит желанием уйти в сеговийский монастырь к доминиканцам, и я не стану, конечно, тянуть с тем, чтобы удовлетворить его желание. Он здесь всего три месяца. Когда пройдет шесть, я его отошлю от себя. У него действительно похоронный вид.

Перед тем как войти в зал, где подавался ужин, Катрин опять заметила черную фигуру пажа, стоявшего посреди двора около повозки и отдававшего приказания целому взводу слуг. Она вздрогнула, вспомнив ледяной взгляд, тяжелый и презрительный, с которым этот мальчик посмотрел на нее.

— Как же его зовут? — не удержалась от вопроса Катрин.

— Томас де Торквемада! Его семья из Вальядолида. Но забудьте о нем и пройдем к столу, моя дорогая.

Давно уже Катрин не ела такой вкусной пищи. Видимо, в кладовых архиепископа хранилось много запасов и его повара знали все тонкости западной и некие прелести восточной кухни. Живительные, ароматные вина, которые производились в епископском владении, сопровождали кушанья праздничного стола, составленного из разных рыбных блюд и мяса крупной дичи и закончившегося множеством медовых пирожных. Армия слуг в шелковых красных тюрбанах обслуживала стол, и, когда трапеза подошла к концу, Катрин забыла об усталости.

— Теперь можно повидаться с Хамзой, — сказал дон Алонсо, вставая.

Она с поспешностью пошла за ним через огромные и роскошные залы, по длинным и прохладным коридорам и дворам замка до главной башни — донжона. Но обильный ужин, терпкое вино сделали свое дело, и ей трудновато было подниматься по лестнице мощной башни, на самом верху которой дон Алонсо поселил своего драгоценного врача.

— Хамза изучает также и небесные светила, — признался он Катрин. — Поэтому естественно было поселить его повыше, чтобы он был ближе к звездам.

И действительно, комната, в которую дон Алонсо вошел вместе с Катрин, выходила прямо в небо. Длинный вырез в потолке открывал темно‑синий свод, усеянный звездами. Странные инструменты были разложены на большом сундуке из черного дерева. Но Катрин не остановила на них взгляда. Ее не заинтересовали банки, склянки, реторты, пыльные пергаменты, свертки с травами и варварские инструменты.

Она видела только одно: длинный мраморный стол, на котором лежал Готье, привязанный крепкими кожаными ремнями. Стоявший около него человек, одетый в белое и с белым тюрбаном на голове, брил ему голову тонким лезвием, которое искрилось от света многих десятков толстых желтых свечей. Запах нагретого воска был тошнотворным, но Катрин интересовал только врач. Она едва приметила Жосса у другого конца стола. У мавра Хамзы был внушительный вид: высокий, крупного телосложения и с такой же шелковистой белой бородой, которой Катрин так часто любовалась, глядя на своего друга Абу‑аль‑Хайра. В белоснежной одежде и со значительным видом, он походил на пророка. Его руки, двигавшиеся у головы Готье, были невероятно маленькими и тонкими. Их ловкость завораживала.

Хамза, не оставив своего занятия, поклонился дону Алонсо и молодой женщине, на которую бросил быстрый и безразличный взгляд. Между тем Катрин с беспокойством смотрела на разложенные инструменты, блестевшие около тагана, полного раскаленных углей. А дон Алонсо и Хамза быстро обменялись словами, которые перевел епископ:

— Болезнь этого человека вызвана раной на голове. Посмотрите сами: вот в этом месте черепная стенка проломлена и давит на мозг.

Он показал на рану в черепе, теперь вычищенную и хорошо заметную на оголенной и распухшей коже.

— Так он погиб? — пролепетала Катрин.

— Хамза ловкий, — улыбаясь, заверил ее дон Алонсо. — Он уже оперировал такие раны.

— Что же с ним сделают?

К великому удивлению Катрин, сам врач на почти безупречном французском языке объяснил ей:

— При помощи вот этого трепана я выпилю черепную коробку вокруг вмятины так, чтобы мне удалось снять эту поврежденную часть наподобие маленькой тюбетейки. Таким образом под ней я увижу травму, которую нанесли мозгу, и, может быть, смогу поставить на место, восстановить в должном виде затронутые кости. Если это не удастся, нужно будет положиться на милость Всемогущего… Но при этом потечет кровь, и эта картина не для женских глаз. Лучше тебе удалиться, — заключил он, быстро взглянув на молодую женщину.

Катрин оцепенела и сжала кулаки.

— А если я предпочту остаться?

— Ты можешь потерять сознание… а мне от этого легче не станет. По мне лучше уходи, — настаивал он мягко, но твердо.

— Этот человек — мой друг, и ему предстоит вынести ужасную пытку под твоим ножом. Я могла бы тебе помогать…

— Ты думаешь, он будет мучиться? Смотри, как он хорошо спит!

Действительно, хоть ремни и удерживали его, Готье спал как ребенок, не шевеля даже мизинцем.

— Он очнется под ножом!

— Во сне, которым он заснул, он плевать хотел на нож или на огонь. Он спит не потому, что я дал ему снотворного… а потому, что я приказал ему спать. И не проснется, прежде чем я дам ему приказ проснуться!

Катрин почувствовала, как волосы у нее встали дыбом. Она взглянула на мавра таким переполненным ужасом взглядом, много раз перекрестившись, что тот не смог удержаться от смеха.

— Нет, я не демон, которого так боятся христиане. Просто я учился в Бухаре и Самарканде. Тамошние маги умеют использовать могущество, которое можно почерпнуть из человеческой воли. И это они называют магнетизмом. Теперь я начну, уходи.

Хамза при помощи кожаных ремней укрепил голову раненого. Взяв в ладонь скальпель с блестящим лезвием, быстро надрезал по кругу кожу. Каплями проступила, потом потекла кровь. Катрин побледнела. И дон Алонсо увлек ее к двери.

— Идите в комнаты, которые предназначены для вас, дочь моя. Томас вас проводит. Вы посмотрите на больного, когда Хамза все закончит.

Внезапная усталость охватила Катрин. Она почувствовала, что голова стала тяжелой. Очутившись на лестнице донжона, она следовала за пажом, еле переставляя ноги. Томас бесшумно шел впереди, не произнося ни слова. У нее возникло впечатление, что она идет за призраком. Дойдя до низкой двери из резного кипариса, Томас толкнул створку и дал пройти молодой женщине.

— Вот, — сухо сказал он.

Она не сразу вошла, остановившись перед молодым человеком.

— Придите сказать мне, когда… все будет кончено, — с улыбкой попросила она.

Но взгляд Томаса остался ледяным.

— Нет, — сказал он. — Я не стану подниматься к мавру. Это вертеп Сатаны и его медицина — святотатство. Церковь запрещает проливать кровь.

— Ваш хозяин, однако, не противится этому.

— Мой хозяин?

Бледные губы молодого Торквемады изогнулись в непередаваемо презрительном выражении.

— У меня нет другого хозяина, кроме Бога. Скоро я смогу ему служить. Да воздается за милость его! И я забуду это жилище Сатаны!

Раздраженная торжественным тоном и фанатизмом, довольно странным для такого молодого человека, Катрин, без сомнения, призвала бы его к большему уважению, когда вдруг неожиданно она увидела медленно подходившего монаха в черном одеянии. Его монашеский балахон подвязывала веревка с узлами, охватывая костлявое тело, а седые волосы были подрезаны короной, охватывая на голове широкую бритую часть посередине. В монахе на первый взгляд не было ничего необычного, если бы не черная повязка, наложенная на один глаз. Но по мере того как он подходил, Катрин чувствовала, как холодела кровь, а в голове бешено замелькали мысли. Внезапно из горла Катрин вырвался испуганный крик, и на глазах изумленного Томаса она устремилась к себе в комнату и с силой хлопнула дверью, притянув ее к себе со всей силы, в то время как другой рукой она схватилась за шею, стараясь содрать с нее воротник, который вдруг стал ее душить. Под выбритой тонзурой и черной повязкой монаха, который, выйдя из темной части галереи, подходил к ней, она увидела лицо Гарэна де Брази…

Катрин думала, что вот‑вот сойдет с ума. Все исчезло: время, день, место. Перед ней внезапна возник образ, доводивший ее до безумия. Она забыла, стерла из своей памяти кошмары прошлого.

Ноги подкосились, и она рухнула на пол у двери, обхватив голову обеими руками. Прошлое возникло из темных глубин, горькое, как разлившаяся желчь. Вот она увидела Гарэна в тюрьме, в цепях, с колодками на ногах. Она вновь услышала, как он умолял дать ему яду, который позволил бы избежать унижения, не видеть, как его с позором потащат на казнь. Она слышала также голос Абу‑аль‑Хайра, шептавшего, отдавая ей смертельное вино: «Он заснет… и не проснется!» Потом она увидела саму себя на следующий день: серое дождливое утро, она смотрит на улицу, прижавшись к стеклу. Образы возникали очень быстро и четко, как линии под резцом: озлобленная толпа, большие лошади грязно‑белого цвета, запряженные в позорную решетку, лужи серой воды и красная атлетическая фигура палача, несшего на плече голое тело неподвижного человека. «Он мертвый!»— сказала тогда Сара. И как же было, хотя бы на миг, усомниться в этом? Катрин словно снова все видела перед собой; на красных плитах этой странной комнаты большую белую куклу — труп, да еще отвердевший так, что сомневаться не приходилось. Конечно, это был труп Гарэна, она же видела, как его повесили на позорной решетке и как он ужасно трясся на неровной мостовой. Тогда… кто же тот, только что явившийся ей в галерее, тот, у кого было лицо Гарэна, его черная повязка? Разве могло статься, что казначей Бургундии не умер, смог каким‑то невероятным чудом избежать своей участи? Нет же! Это было невозможно! Даже если Абу‑аль‑Хайр дал ему только сильное снотворное вместо яда, ведь от этого тело осужденного не избежало виселицы. Мертвый или живой, Гарэн был все‑таки повешен. Сара, Эрменгарда, да весь город Дижон его видел… кроме самок Катрин. Неужели она так растерялась, что стала сомневаться в себе, своих собственных ощущениях? Действительно ли тело Гарэна она видела, когда его увозили к месту казни? В тот день она была в таком смятении! Может быть, залитые слезами глаза обманули? Но тогда зачем же друзья, все окружавшие ее люди лгали, если заметили что‑то подозрительное? Неужели видимость была настолько правдоподобной, что весь город обманулся?

Мысль, жестокая как клинок, пронзила ее. Гарэн жив, если это был он, если именно его она заметила только что в облачении монаха. Тогда ее замужество с Арно превращалось в ничто, ее обвинят в том, что у нее два мужа, а Мишель, ее малыш Мишель, окажется бастардом!

Собрав все свое мужество и волю, она отбросила ужасную мысль. Нет, она этого не хотела. Это невозможно. О Господи, судьба не могла уготовить такого! Она только страдала, живя с Гарэном. Он дал ей пышную и роскошную, но унизительную жизнь, возврата к которой не было.

— Я схожу с ума! — произнесла она громко. Но тут с нее спала пелена безумия. И немедленно вернулась подвижность. Катрин встала. Ей захотелось бежать, сейчас же уйти из этого замка, в котором бродили тени, опять очутиться на выжженной солнцем дороге, ведущей ее к Арно. Живой или мертвый, человек или бесплотный призрак, Гарэн не может войти в ее жизнь. Он умер, и пусть остается мертвым и впредь. И чтобы, паче чаяния, ее здесь не узнали, нужно отсюда бежать. Она обернулась к двери, захотела ее открыть.

— Мадам! — произнес за ее спиной женский голос.

Она стремительно обернулась назад. В глубине комнаты, у окна, украшенного колонками, две молодые служанки, стоя на коленях перед раскрытым и доверху полным большим сундуком, вынимали из него блестящие, переливающиеся шелка и бросали их на красные плиты пола. В панике и в смятении Катрин даже не заметила их, ворвавшись в комнату. Она протерла глаза и возвратилась к действительности. Нет… бежать было невозможно. А Готье? Ее друг Готье… Она же не может его оставить! Рыдание сдавило ей горло и вырвалось наружу слабым стоном. Неужели она так и останется узницей своего собственного сердца, тех пут, которые она сама же создавала вокруг него, привязываясь то к одним, то к другим людям?

Смущенная тем, что ее застали в момент слабости и смятения, она машинально ответила на робкие улыбки служанок, предлагавших на выбор золотую или серебряную парчу, гладкий или цветистый атлас или нежный бархат — все это были платья скончавшейся сестры архиепископа. Обе девушки подошли и, взяв ее за руку, подвели к низкому табурету, усадили, потом без уговоров принялись раздевать. Катрин, не возражая, отдалась воле их рук, думая о другом, без всякого труда вновь обретая привычки прежней жизни, когда долгими часами она предавалась заботам слуг, которыми руководила Сара.

Вспомнив о ней, Катрин поняла всю глубину своего одиночества. Чего бы она только не отдала, чтобы в этот вечер Сара оказалась рядом! Интересно знать, как стала бы действовать цыганка, попадись ей на глаза сводящий с ума призрак? Такой вопрос задавала себе Катрин, и ответ пришел:

Сара не медля бросилась бы вслед призраку, она бы побежала за ним и заставила бы его нарушить молчание. Она бы вырвала правду.

— Я тоже, — сказала задумчивым голосом Катрин, — я тоже должна все знать.

Это же было очевидно! Если она не проникнет в глубину этой тайны, ей больше не видать ни сна, ни покоя. Сейчас этот монах, углубившись в чтение, даже не заметил ее. А нужно, чтобы он увидел ее при ярком свете. Его реакция что‑нибудь да скажет. Потом…

Катрин запретила себе думать, что будет потом. Но заранее знала, что и потом будет готова на борьбу. Ничто и никто, даже дух, вернувшийся из царства мертвых, не отвернет ее от Арно. Пусть Гарэн остается мертвым, чтобы ее любовь могла жить. Впрочем, даже если ему удалось избежать смерти, он, безусловно, не собирался возвращаться к прежней жизни, ведь не зря на нем было монашеское облачение и не зря он жил, глубоко затаившись, в кастильской крепости. Он стал монахом, он отдал себя Богу, связал себя с ним так же тесно, как Катрин была связана со своим мужем. А Бог не отпускает своей добычи. Но, несмотря ни на что, ей хотелось все знать.

Прохладный ночной воздух, вливавшийся в открытое окно, заставил ее вздрогнуть. Молоденькие служанки вымыли ее, а она даже этого не заметила, и теперь натирали кожу тонко пахнущим маслом какого‑то растения и редкими эссенциями. Наугад она показала первое попавшееся платье из тех, что громоздились вокруг. Целый поток солнечно‑желтого шелка пролился ей через голову и пал к ногам бесчисленными и тяжелыми складками, но на сердце у нее было слишком тревожно, чтобы она почувствовала ласковое прикосновение ткани. Она обожала пышные платья, чудесные ткани, но все это было так давно! Для чего нужны ей туалеты, если их все равно не увидит любимый человек?

Там, в глубине большой комнаты, служанки откинули вышитый полог высокой кровати из черного дерева, инкрустированного слоновой костью, приготовили одеяло, но она сделала им знак, что не собирается еще ложиться. Она не смогла бы заснуть. Катрин, неся за собой шуршавший шелк платья, энергично направилась к двери, открыла ее. На пороге стоял Жосс… От удивления, которое он испытал, увидев ее в таком наряде, у него округлились глаза, но затем последовала улыбка.

— Все, — заявил он. — Рабы мавра отнесли нашего раненого в кровать. Хотите на него посмотреть, перед тем как лечь спать?

Она показала жестом, что да, закрыла за собой дверь и, подав руку Жоссу, прошла в длинную галерею, в которой совсем недавно бродил призрак. Галерею освещали факелы. Катрин шла быстрым шагом, прямо держа голову, устремив взгляд вперед, и Жосс, идя рядом, наблюдал за ней. Наконец он спросил:

У вас появилась какая‑то забота, мадам Катрин?

Скорее это было утверждение, а не вопрос.

— Я переживаю за Готье, это же ясно!

— Нет! Когда вы уходили из башни, у вас не было такого сраженного лица, такого затравленного взгляда. С вами что‑то случилось. Что?

— Мне нужно было бы знать, что у вас глаза видят даже глубокой ночью, — произнесла она с вымученной улыбкой.

И сразу же приняла решение. Жосс был умен, гибок, ловок и находчив. Если он полностью не мог заменить Сару, то, по крайней мере, Катрин знала, что ему можно доверять.

— Правда! — призналась она. — Я недавно встретила человека, который поразил мое воображение. Вот в этой самой галерее я заметила монаха. Он высокий, худой, с седыми волосами, у него лицо как из камня, а глаз перевязан черной повязкой. Я хотела бы знать, кто этот монах. Он… Он самым ужасным образом похож на человека, которого я близко знала и которого считала мертвым.

Опять Жосс улыбнулся.

— Узнаю. Провожу вас до комнаты Готье и пойду на разведку.

Он довел ее к двери комнаты, располагавшейся в главной башне, но гораздо ниже обители мавра. Потом быстро исчез за поворотом лестницы — словно его ветром сдуло. Катрин тихо вошла.

Значительно меньшая по размерам, чем ее собственная, эта комната была обставлена скупо: кровать, которая едва выдерживала огромное тело нормандца, и два табурета. Катрин на цыпочках прошла вперед. Готье лежал на спине с большой повязкой на выбритой голове и мирно спал в мерцавшем свете свечи, поставленной на один из табуретов. Лицо его было спокойно, расслабленно, но он показался Катрин неестественно красным. Она подумала, что у него жар, и наклонилась, чтобы взять его за руку, лежавшую на простыне. Но из‑за занавесок вышел Хамза, приложив палец к губам.

— Я дал ему сильное снотворное, пусть себе спит, — прошептал он. — А то боль может испортить ход выздоровления. Оставьте его, у него жар поднимается.

— Он выздоровеет?

— Надеюсь. В мозгу не было никаких повреждений, а телосложение у этого человека исключительное. Но ведь никогда не знаешь, не будет ли каких‑нибудь осложнений, последствий.

Оба они вышли. Хамза посоветовал Катрин пойти отдохнуть, заверив, что дон Алонсо спит. Потом, поклонившись, он поднялся в свою лабораторию, оставив молодую женщину одну. Спустившись, она медленно прошла двор внутри второй обводной стены, вдыхая ароматы спящей сельской природы. Растения, которые солнце нагрело за день, испускали пьянящие запахи. Воздух благоухал от тмина и майорана. Глубокие и сильные‑переживания, которые Катрин пришлось испытать, измучили ее. Хотелось мира и покоя, тишины. Красная масса замка растаяла в темноте, окружавшей ее. Не слышалось никакого шума, кроме медленных шагов часового или крика ночной птицы. Катрин на какой‑то миг задержалась под арками, где в свете луны сияли, словно атлас, изразцы. Она попыталась прислушаться к беспорядочным ударам сердца. Потом, думая, что, может быть, Жосс уже ждет ее в комнате, она направилась к лестнице, собираясь подняться к себе, но в этот момент из‑за столба внезапно появился паж Томас де Торквемада. Молодая женщина вздрогнула от неприятного ощущения. Ее раздражала его привычка неожиданно появляться и бесшумно подходить, словно он был злым духом этого замка. Но на сей раз удивление было взаимным. Беспокойный мальчик съежился и оцепенел, увидев молодую женщину в сверкающем платье и в ореоле золотых волос на голове, поднятых на лбу и откинутых за спину.

Какое‑то время они стояли лицом к лицу. Катрин заметила, как в его бледном, неподвижном ледяном взгляде мелькнуло изумление. Потом в глазах появился суеверный страх. Сжатые губы приоткрылись, но слов не последовало. Томас только провел по губам кончиком языка, а его взгляд, вдруг загоревшись, стал ощупывать шею молодой женщины, проследовал за рисунком глубокого выреза и задержался в нежной ложбинке груди, совершенную форму которой под мягким шелком платья подчеркивал продернутый под нею золотой шнурок. Очевидно, этому мальчику никогда не приходилось любоваться подобной картиной. Он стоял перед Катрин как вкопанный и, казалось, не собирался уступать дорогу. Молодая женщина холодно посмотрела на него, инстинктивно прикрыв рукой грудь.

— Не будете ли так любезны пропустить меня? — спросила она.

При звуке ее голоса Томас вздрогнул, словно внезапно очнулся от сна. На его лице было заметно смятение. Он много раз поспешно перекрестился, вытянул вперед руки, будто отталкивая от себя слишком соблазнительное видение, потом, крикнув хриплым голосом: «Сатана, изыди!», повернулся в противоположную сторону и со всех ног убежал. Черные тени во дворе быстро поглотили его. Пожав плечами, продолжила путь.

Поднявшись на галерею, она нашла там Жосса, который поджидал у двери ее комнаты, приснившись спиной к наличнику и скрестив руки на груди.

— Ну так как, — жадно спросила она, — вы узнали, что это за монах?

— Его зовут Фра Иньясио, но не так‑то легко заставить людей архиепископа говорить о нем. Все они вроде бы его жутко боятся. Думаю, что они его боятся еще больше, чем мавра или пажа с лицом злого ангела.

— Но откуда он? Что делает? С какого времени живет в замке?

— Мадам Катрин, — заметил Жосс спокойно. — Я думаю, что дон Алонсо, который, как кажется, очень даже ценит ваше общество, сообщит больше моего об этом странном человеке, ибо только он и общается с этим Фра Иньясио. Этот монах занимается алхимией, превращением металлов. Он ищет — как и многие другие! — пресловутый философский камень. Но, самое главное, на него возложено хранение сокровищ архиепископа, его невероятной коллекции драгоценных камней. Один близкий дону Алонсо человек сказал, что Фра Иньясио‑эксперт в этом деле и что… но, мадам Катрин, вам плохо?

На самом деле, молодая женщина, очень побледнев, вынуждена была опереться о стену. Кровь отхлынула от ее лица, и почва стала уходить из‑под ног. Жосс не мог понять, до какой степени ее поразил рассказ именно об этом великом знании драгоценных камней, которым обладал таинственный монах. Гарэн когда‑то со страстным увлечением собирал драгоценные камни.

— Нет, — сказала она потухшим голосом. — Я просто очень устала. Я… я просто больше не держусь на ногах!

— Ну так, быстро, быстро идите спать! — сказал Жосс с доброй улыбкой. — Впрочем, я больше ничего не знаю. Я только могу добавить, что редко когда можно встретить Фра Иньясио. Он вовсе не покидает личных комнат дона Алон