Если я засыпаю – это ненадолго, не бойся.

Я всегда буду рядом с тобой, обещаю.

Игровая приставка «Споки».

Больше, чем просто игры.

Навсегда вместе.

 

Остаток вечера Тася то выплывала из своего странного забытья, то погружалась в него опять. К ней приходил еще один врач (Женя вызвала платного, из частной клиники), но подтвердил – очень вежливо и печально – слова Когановича. Ментальная связь. Необходимость ремонта. Другого лечения нет. В его практике много схожих примеров.

Мысли ворочались тяжело и как‑то бесчувственно, как после выхода из наркоза. Она попробовала испытать гнев. Да что же это творится. На эту «Нянюшку» нужно в суд подавать. Такое делать с детьми.

Но гнева не было. И возмущения не было. Лишь бесконечное желание загладить вину – и страх, что шанса не будет.

Вернулся Даня, сказал почему‑то как Коганович:

– Твоих рук дело.

Потом опять куда‑то ушел. Она подумала: да, моих. На мне грех.

Когда сознание возвращалось к Тасе, она лежала в обнимку со «Споки» и гладила гладкий розовый корпус, фигурки фей, их волосы, лица. Водила пальчиком по экрану, пытаясь реанимировать какие‑то важные игры. Казалась грустной и слегка приторможенной – но на Женю вроде не злилась. Скорее, ей было все равно. Женя сидела рядом с ней на кровати, держала за руку, читала вслух книжку, давала чай с лимоном, мятой и сахаром. Еще недавно Тася любила болеть именно потому, что получала «оптом» сразу месячную поставку внимания. Теперь она как будто не замечала, что Женя рядом. Она тихонько вытаскивала свою руку из Жениной, чтобы удобнее было обнимать «Споки». Она не слушала, как Женя читает, не смеялась в нужных местах. Она послушно пила сладкий чай, но вкуса не ощущала.

Она хотела просто быть со своей «Фэйри Роузи» – остальное не имело значения. И когда «Фэйри», замерцав, вдруг чернела и выключалась (а это случалось практически каждый час), она засовывала ее глубоко под подушку, закрывала глаза и мгновенно выключалась сама.

– Поспи, малыш, – говорила Женя, хотя и знала: Тася не спит. Во сне лицо не становится таким белым. И не заостряется нос.

Весь вечер Женя названивала в офис «Нянюшки», было занято, наконец дозвонилась, сообщила о «случайной поломке». Сотрудница сразу сменила тон, стала разговаривать неприязненно, а Женя заискивала и без конца извинялась. В итоге добилась разрешения приехать к ним утром и оплатить ремонт – который, как обещала девица, займет не более суток. Сумма оказалась немаленькой, но это было, конечно, неважно.

После этого от сердца слегка отлегло. Завтра утром она поедет и все исправит. Когда Тася спала (все‑таки Женя старалась даже про себя использовать именно это слово), она ни на чем не могла сосредоточиться – только сидела в Интернете и искала похожие случаи. Нашла много. Пока читала блоги и форумы, вся взмокла, несколько раз впадала в страшную панику, но столько же раз испытывала бесконечное облегчение. Истории начинались у всех либо плохо, либо очень плохо

уронила споки – у ребенка нарушения речи

выбросила из окна чертову игрушку сын не может ходить

поцарапали

выкинули в мусор

спрятали

разломали

болевой синдром

задыхается

теряет сознание….

в коме

…финал всегда был счастливый. Компания «Нянюшка» ремонт осуществляла оперативно, в течение дня после оплаты все «Споки» неизменно начинали снова работать без перебоев, а все дети снова чувствовали себя прекрасно, и в доме воцарялись мир да любовь.

Ни одного возмущенного отзыва про «Нянюшку» не было. Зато все дружно ругали какую‑то «перепрошивку».

мое личное мнение лучше всегда идти официальным путем а не покупать кота в мешке

не делайте глупостей остерегайтесь перепрошивки у шарлатанов

 

…Где‑то ближе к полуночи Тася в очередной раз очнулась, полезла в «Споки», очень хотела включить свою любимую колыбельную, про фей. Сначала программа не запускалась, и Тася уже стала хныкать, жалко и тоненько, как годовалая, а Женя предложила вместо этого спеть про овечку, но Тася трясла головой и отказывалась… – а потом, когда уже не надеялись, когда Тасино хныканье стало переходить в настоящую истерику, экран вдруг мигнул, и ласковый женский голос – голос, идеально подходящий для утешения больного плачущего ребенка, – сказал:

– «Пять фей».

Свирели, скрипка, хрустальные колокольчики…

 

Каждая фея обнимет сестер

Вместе они разведут костер…

 

Женя поцеловала Тасю в лоб, потом в кончик носа и встала.

 

Вместе в котле приготовят еду.

Вместе веночки сплетут в саду.

Вместе купаться пойдут в пруду…

 

– Закрой дверь, мама, – слабым голосом попросила Тася.

– Исключено. Ты серьезно больна, и я должна тебя видеть и слышать.

Прозвучало неправильно. Прозвучало слишком жестко, ультимативно. Так не следует говорить с больными детьми. С ними следует говорить медовым, ласковым, утешающим голосом «Споки»…

– С открытой дверью тебе самой будет лучше, малыш, – она машинально попыталась сымитировать воркование «Споки», но получилось ненатурально. Как реплика второсортной актрисы, играющей лицемерную мачеху в мексиканском кино.

Тася закрыла глаза и ничего не ответила.

 

Пятую фею попутает бес,

Четвертая фея спрячется в лес,

Третья фея притаится в саду,

Вторая фея почует беду,

А первую утопят в пруду.

 

Женя сидела за столом и нарочито громко, с шуршанием и хрустом, листала журнал. Она хотела, чтобы Тася не думала, что она слушает песню, доносящуюся из детской. Она действительно хотела бы не слушать эту жуткую песню. Но дверь была открыта – и она слышала. Слышала каждое хрустально звенящее слово:

 

Пятую фею попутает бес,

Четвертая фея спрячется в лес,

Третья укроется в чугунном котле,

А вторую вздернут в петле.

 

Пятую фею попутает бес,

Четвертая фея спрячется в лес,

Третья заплачет по мертвой сестре

И ее сожгут на костре.

 

Пятую фею попутает бес,

Четвертая фея спрячется в лес,

Будет завтракать там на полянке

И отравится черной поганкой.

Пятая фея будет одна,

Первую фею достанет со дна,

Второй фее с шеи след ототрет,

Третью сестру из золы соберет.

Четвертой сестре даст отвара мясного,

И пятеро будет их снова.

 

Каждая фея обнимет сестер,

Вместе они разведут костер,

Вместе в котле приготовят еду…

 

Она не кончалась, эта бесовская песня. Она текла и крутилась, постоянно возвращаясь к началу. Как речь сумасшедшего, как больная кровь в венах, как утопленник в водовороте. По кругу, по кругу.

 

Вместе веночки сплетут в саду.

Вместе купаться пойдут в пруду…

Но пятую фею попутает бес…

 

От этих слов, от их кругового вращения кружилась голова, и было холодно, и давило слева под ребрами. Как будто под сердцем, там, где она когда‑то носила ребенка, теперь ворочался тугой шершавый снежок и с каждым оборотом все вырастал, вырастал, давил… От этих слов невозможно было вздохнуть – и еще от тех, что чернели в журнале, рядом с ее рисунками.

Она ведь листала его уже много раз, этот номер. Она читала рассказ про психолога‑эльфа несколько раз. Сначала до того, как его иллюстрировать, потом после. Как же она могла не заметить? Как могла не сравнить?

 

«Какая же ты красивая, – страстно шепнул Аркадий, прижимаясь губами к ее волосам и жадно вдыхая их аромат. – Не прогоняй меня, умоляю. Я без тебя не могу. Без вас не могу. Позволь мне остаться».

«Я эту майку хранил, чтобы она напоминала о доме. Я очень скучал».

«Как хорошо, что я вернулся домой».

«Я всегда слушаюсь свою маленькую принцессу».

Все эти слова. Эти и еще десятки, сотни других, которые Даня говорил ей с тех пор, как вернулся домой. Все не его. Все – чужие, глянцевые слова…

Она вдруг осознала, что понятия не имеет, дома ли сейчас Даня. За этот вечер и ночь он несколько раз появлялся и исчезал. Когда появлялся…

как привидение

…заходил к Тасе, маячил где‑то на периферии зрения, гремел посудой на кухне, но с ней ни разу не заговаривал.

как привидение, привидение

Стало так страшно, что она побежала в спальню (он был на месте, спал, уткнувшись лицом в подушку), включила свет, все лампы, растолкала, сказала, нужно поговорить.

Он был какой‑то совсем заторможенный – впрочем, у всех бывает со сна. Сел в кровати. Глаза бессмысленные, как лоснящиеся круглые пуговицы с темной точкой посередине. Потер их пальцами, круговыми движениями, как будто бы начищая. Слюняво чавкнув, разлепил губы:

– После того, что ты совершила, мне трудно с тобой говорить.

бинго

Снежок в груди завертелся в три раза быстрее, потом сорвался и соскользнул куда‑то в низ живота. Герой рассказа, байронический пятидесятилетний безработный (но он потом разбогатеет), такую фразу говорил своей стервозной жене‑изменщице (но она потом исправится).

– Ты можешь сказать то же самое другими словами?

Он тускло уставился на нее – без удивления, без выражения вообще. Она спокойно, как будто рассматривала неудачную картинку в журнале, отметила, что у Дани нет тени. Но в ту же секунду, как будто невидимый художник принял претензию к сведению, тень выползла и прилипла к стене расплющенным темно‑багровым головастиком.

он не спит его просто нет

«Неровная краска, – почему‑то подумала Женя. – Неровно, буграми застывшая краска».

егорка знает, в какую игру ты играешь

– Тебя здесь нет, – сказала Женя и закрыла глаза.

– Ты сумасшедшая, – Даня стал натягивать штаны. – Я не бросаю тебя только из жалости.

А эту фразу говорил не тот, безработный, а, наоборот, банкир. Неверный муж одной из пациенток психиатра‑эльфа. Потом он тоже исправился. Потом они все исправились.

Она не открывала глаза, пока не услышала, как хлопнула дверь в коридоре.

егорка знает, в какую игру ты играешь

 

11