В страшном «сионе». Мантия Антихриста

 

— Я, — рассказывал он, — зорко вглядывался в ночную тьму. Лишь только я увидел приближаю­щиеся фигуры людей, как сейчас же троекратно по­стучал в ворота.

— Кто будете? — раздался тихий голос.

— Человек Божий, — так же тихо ответил и я.

—А куда путь держишь?

— К самому батюшке Христу.

— А по что?

— По «пиво духовное», по «источник нетления».

—А сердце раскрыто?

— Любовь в нем живет.

—Милость и покров. Входи, миленький.

Ворота, вернее, калиточка в воротах распахнулась, и я быстро направился, пробираясь по темным сеням и узким переходам, в особую пристройку к нижнему этажу, выдвинувшуюся своими тремя стенами во двор и представлявшую собой нечто вроде жилого летне­го помещения. Тут, почти занимая все пространство пристройки, был навален всевозможный домашний скарб.

Услышав за собой шаги, я спрятался за ткацким станком. Мимо меня прошел высокий, рослый детина и, подойдя к углу, быстро поднял крышку люка и скрылся в нем. Через минуту он вышел оттуда.

— Никого еще из деток там нет, — вслух про­бормотал он, выходя из постройки.

Быстрее молнии я бросился к этому люку. Дверца его была теперь открыта. Я спустился по узкой лесен­ке и попал в довольно обширную подземную комна­ту, слабо освещенную и разделенную дощатой пере­городкой на две половины. Тут не было ни души.

Я быстро вошел в смежную, еще более простор­ную и ярко освещенную паникадилом подземную ком­нату. Тут тоже не было никого. В переднем углу перед божницей с завешенными пеленой иконами стоял боль­шой, накрытый белоснежной скатертью стол с крестом и Евангелием посередине.

Я моментально забрался под стол. К моему счастью, он был на простых четырех ножках, без пере­кладины, так что я отлично уместился под ним. Но из-за скатерти я ничего не видел! Тогда осторожно я прорезал в скатерти ножом маленькую дырочку, в которую и устремил лихорадочно жадный взор. Не прошло и нескольких минут, как в странную, таинст­венную комнату стали входить белые фигуры людей обоего пола. Эти люди были одеты в длинные белые коленкоровые рубахи до пят.

— Христос воскресе!

— Свет истинной воскресе!

— Сударь-батюшка воскресе!

— Царь царем воскресе! — посыпались странные взаимные приветствия.

Я не буду тебе сейчас за недосугом времени рас­сказывать подробно все, что начали делать эти люди. Скажу только, что вдруг я побледнел и задрожал от радости. Я увидел среди собравшихся изуверов стар­шего приказчика и красавицу Аглаю Тимофеевну. Оба они были одеты в такие же белые рубахи. К красави­це Обольяниновой все обращались помимо «сестри­цы» еще с титулом «Богородицы».

Затаив дыхание, я смотрел на старшего приказ­чика.

Лицо его было ужасно! Глаза, в которых сверкал огонь бешенства, казалось, готовы были испепелить всех страшных безумцев, собравшихся здесь.

— И тако реку: бых среди вас, но ушед аз семь, во новый Сион тайнаго белаго царя путь продержал, яко восхотех плодов райских вкусить в кипарисовом саду, — загремел вдруг старый изувер.

Он быстро уселся на пол и, точно одержимый бе­сами, заколотил себя по груди кулаками.

Страшная комната и страшные люди в белых ру­бахах вздрогнули, замерли, затаив дыхание.

Сотни воспаленных глаз, в которых сверкало сек­тантское безумие, устремились на того пророка, кото­рый, по его словам, был когда-то среди них, но теперь ушел в какой-то таинственный кипарисовый сад.

— И паки реку: проклятию, треклятию и четвероклятию подлежит всяк женолюбец! Ужли не читали вы: «Откуда брани и свары в вас? Не отсюда ли, не от сластей ли ваших, воюющих во удех ваших?» Рази не сказано: «Да упразднится тело греховное» и паки: «Умертвите уды ваша, яже — блуд, нечистоту, страсть и похоть злую; уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геен­ну огненную». — «Погубится душа от рода своего у то­го, кто не обрежет плоти крайния своея в день осмый!» А вспомните, детки, что вещает пророк Исайя: «Каженникам лучшее место сынов и дщерей дается». Апостолы вещают: «Неоженивыйся печется о господ­них, как угодити Господеви, а оженивыйся печется о мирских, как угодите жене». Вникните и рассудите, детки, куда ведет вас ваше жало греховное, ваш змий-похотник? На погибель вечную, на погибель! Зане глаголено: «Блудники и прелюбодеи и осквернители телесем своим отыдут во огнь негасимый вовеки. И го­ре им будет, яко никто же им не подаст воды, когда ни ороси глава их, ниже остудить перст един рук их, ни паки угаснет или пременит течение свое река, или ути­шатся быстрины реце огненней, но вовеки не угаснет никогда же».

Ставший приказчик-изувер вскочил.

Его всего трясло. Лицо стало багровым.

— Гляньте, как живете вы, что вы делаете? Вож­деление содомское, плотское похотение, лобзание и осязание, скверное услаждение и запаление — вот ваши утехи, ваши бози. Аще реку вам: не заглядывай­тесь братья на сестер, а сестры на братьев! Плоть убо взыскует плоть, вы же духовное есте и, яко сыны света, во след батюшки Искупителя тецыте, истрясая в прах все бесовские ополчения. Боитесь, страшитесь! Трепещите! Накроет вас земля и прочие каменья за ваше к вере нерадение!

Несколько минут после этой страстной сектантско-изуверской проповеди в ритуальной комнате царило гробовое молчание. Все были подавлены, поражены, словно пригнулись. Но... прошли эти минуты, и при пении: «Дай к нам Господи, дай к нам Иисуса Хри­ста» — словно чудом, все преобразилось. Куда девал­ись страх на лицах, понурость, смиренство! В глазах изуверов и изуверок засверкали прежние безумные огоньки. Мужчины стали приближаться к женщинам.

Клубы кадильного дыма стали обволакивать ком­нату, фигуры сектантов. Вся комната наполнилась как бы одним общим порывисто горячим дыханием. Чув­ствовалось, что то безумие, которое властно держит в своих цепких объятиях эту массу людей, вот сейчас, сию минуту должно прорваться и вылиться в чем-ни­будь отвратительном, гадком, страшном. И действи­тельно, так и случилось.

Я увидел, как около красавицы — волжской купече­ской дочери — завертелся на одной ноге рыжий детина.

Вдруг вся масса сумасшедших людей закружилась, затопала, завизжала и, подобно урагану, понеслась друг за дружкой в круг, слева направо.

Страшная комната задрожала. Отрывочные слова песни, ужасная топотня голых ног о пол, шелестение в воздухе подолов рубах, свист мелькавших в воздухе платков и полотенец — все это образовало один не­стройный, страшный, адский концерт. Казалось, в од­ном из кругов ада дьяволы и дьяволицы справляют свой бесовский праздник.

— Ах, Дух! ай, Дух! царь Дух! Бог дух! — гре­мели одни.

— О, Ега! О, Ега! Гоп-та! — исступленно кричали другие.

— Накати! Накати! Благодать накати! — захле­бывались третьи.

— Отсецыте убо раздирающая и услаждающая, да беспечалие приимите! Струями кровей своих умой­тесь и тако с Христом блаженны будете! Храните дев­ство и чистоту! Неженимые не женитесь, а женимые разженитесь! — высоким, тонким, бабьим голосом до ужаса страшно кричал «старший приказчик». — От­секу! Отсеку! Печать царскую наложу! В чин ар­хангельский произведу! Божьим знаменьем благо­словлю! Огненным крестом окрещу! Кровь жидовскую спущу!

Но старика-приказчика теперь плохо слушали. За общим гвалтом, за этим диким ужасным воем его сло­ва терялись. Едва ли не один я, который их слышал. Огни вдруг стали притухать. Я увидел, как бесновато скачущий перед красавицей Аглаей Обольяниновой рыжий парень в белой рубахе исступленно схватил ее в свои объятия и повалил на пол.

Времени терять было нельзя. Надо было восполь­зоваться удобным моментом общего, повального безумия, ибо началась отвратительная по своему бесстыд­ству оргия.

Я тихонько выполз из-под стола и пополз по на­правлению к выходной двери комнаты, ведущей к той, откуда можно было выбраться через люк.

Благополучно миновав благодаря полутьме это пространство, я бросился к лестнице люка и быст­ро поднялся по ней. Но лишь только я попал в верх­нюю пристройку, как передо мной выросла огромная фигура.

— Стой! Откуда? Почему до «пролития благода­ти»? — раздался свистящий шепот.

Я почувствовал, как железная по силе рука схва­тила меня за шиворот.

— Сатана бо есмь! Сатана бо есмь! — дико вскри­кнул я и, быстро выхватив свой фонарь, направил свет его на лицо державшего меня.

Я забыл вам сказать, что пальто свое я снял и спря­тал за ткацким станком, что я находился в моей ман­тии Антихриста. Страшный крик ужаса вырвался из груди рыжего детины.

Он отпрянул от меня и застыл.

— Свят, свят, свят!.. Сатана... дьявол... Чур меня!..

— Погибнешь! — грянул я и быстрее молнии бро­сился бежать к воротам.

Стражник, прислуживающий около них, при виде развевающейся белой фигуры с изображением крас­ных чертей, мчащейся с фонарем, бросился лицом на­земь. А остальное вы знаете.

Да, остальное мы знали, я и агент X., чуть не три часа стоявшие и мерзнувшие под прикрытием забора.

Мы видели, как около трех часов ночи из ворот таинственного дома выскочила белая фигура.

— Это он! — шепнул мне агент X.

Мы бросились к белой фигуре, которая оказалась действительно Путилиным.

Агент накрыл его своим пальто. Мы не шли, а бе­жали и вскоре очутились в нашей гостинице.

Таковы были приключения первого московского похождения. Таков был рассказ Путилина.

Стрелка часов показывала около шести часов утра. Путилин был спокоен, хотя немного бледен.

Мы с агентом Х. слушали все это, затаив дыхание.

— Вот что, голубчик: сию минуту летите на теле­граф и сдайте эти депеши! — обратился Путилин.

Он быстро набросал несколько слов на двух лист­ках бумаги, вырванных из записной книги.

Когда мы остались одни, Путилин подошел ко мнеи сказал:

— Запомни на всю жизнь, что я никогда не испытывал такого леденящего кровь ужаса, какой я испытал несколько часов тому назад. Я, закаленный в сыскных боях, был близок к обмороку.

— Скажи: есть ли практическая цель твоего бе­зумного риска?

— Как посмотреть на этот вопрос... — загадочно ответил он.

— Но ты ведь разыскиваешь сына миллионера?

— Да.

— Какое это имеет отношение к нему?

— Никакого. И, представь, в это же время большое. Ты знаешь мою «кривую»? Если она выве­зет меня завтра, я буду триумфатором. Я упрям. Я, если хочешь знать, скорее упущу дело, чем раз­рушу эту кривую. Но мне кажется, что я не ошибаюсь в данном случае.

— Стало быть, завтра предстоит похождение...

— Решительнее сегодняшнего, — усмехнулся Пу­тилин. — Честное слово, или завтра в одиннадцать часов вечера твой друг совершит подвиг, или московские сыщики будут смеяться над «знаменитым» Путилиным, богом русского сыска. Дай мне рюмку коньяка. Я чувствую себя прескверно. Сейчас я засну.

Действительно, минут через десять послышалось мерное, ровное похрапывание Путилина, не спавшего почти трое суток.

«КИПАРИСОВЫЙ САД» ПРОРОК «ТАЙНОГО БЕЛОГО ЦАРЯ»

На другой день Путилин исчез с утра. Уходя, он бросил нам:

— Я вернусь ровно в семь часов вечера.

Признаюсь, я провел отвратительный день. Мысль о том, что сегодня ночью должен разыграться финал таинственной истории, не давала мне покоя. «А если вместо успеха — полное фиаско?» — про­носилось в голове.

Мы с милейшим Х. передумали и переговорили не­мало. Ровно в семь часов вернулся Путилин.

— Телеграммы нет?

— Есть, — ответил я, подавая ему полученную око­ло трех часов дня депешу.

Путилин быстро проглядел ее и потом протянул мне. Вот что было сказано в ней:

 

«Мчусь с экстренным заказным. Машинист ста­рается вовсю. Прибуду к восьми часам.

Вахрушинский».

 

— Сию же минуту, голубчик, летите на вокзал и встретьте его! -отдал приказ Путилин агенту. — Везите его сюда.

Когда мы остались одни, я спросил его:

— Мы его будем ожидать?

— Да. Но только до девяти часов. Если поезд опоздает, Х. доставит Вахрушинского вот туда.

И Путилин наскоро набросал несколько слов агенту.

— Ну что, доктор, сегодня ты хочешь присутство­вать вместе со мной на последнем розыске?

— Ну, разумеется! — ответил я, ликуя.

— Отлично, отлично! — потер руки великий сыщик.

— Ты сегодня без переодеваний? Без своей страш­ной мантии?

— Да. Сегодня это не потребуется, — усмехнул­ся он.

В половине девятого дверь нашего номера распах­нулась и в него ураганом влетел миллионер-старик.

Он так и бросился к Путилину:

— Господи! Ваше превосходительство! Да неуже­ли нашли?

— Пока нет еще. Но, кажется, напал на след, — уклончиво ответил мой гениальный друг. — Я вызвал вас так спешно потому, что, может быть, вы понадобитесь. Слушайте, X., вы помните тот трактир, где мы были?

— Конечно.

— Так вот, вы отправитесь туда вместе с господином Вахрушинским. Там находится переодетая полиция. Пароль — «Белый голубь». Лишь только вы явитесь туда, сейчас же возьмите с собой пять человек и оцепи­те с соблюдением самых строжайших предосторожно­стей ту часть сада, которую я вам показывал. Ждите моего сигнального свистка и тогда бросайтесь немед­ленно. Пора, господа, двигаться! Мы поедем с док-тором.

Нас поджидали сани и быстро нас помчали опять по безлюдным, пустынным улицам.

Мы очутились на окраине одной из подмосковных слобод, но не той, где были вчера.

Путилин слез и велел кучеру (впоследствии я узнал, что это был переодетый полицейский) поджидать нас тут.

Перед нами расстилался огромный огород с бесчис­ленными рядами гряд, запушенных легким снегом. Рядом с ним возвышался каменный двухэтажный дом. Окна старинного типа, как верхнего, так и ниж­него этажей, были наглухо закрыты железными ставнями с железными болтами. Ворота с дубовыми засовами. Высокий бревенчатый забор с большими гвоздями вверху окружал сад, примыкающий к дому.

— Нам надо пробраться туда, в самую середину сада, — шепнул мне Путилин.

— Но как нам это удастся? Смотри, какой забор... и гвозди...

— Иди за мной! Мы поползем сейчас по грядам и проникнем с той стороны огорода. Я высмотрел там отличное отверстие.

Мы поползли. Не скажу, господа, чтоб это было особенно приятное путешествие.

Мы ползли на животе, по крайней мере, минут во­семь, пока не уперлись в забор.

Путилин приподнял оторвавшуюся крышку забора и первый пролез в образовавшееся отверстие. Я — за ним. Мы очутились в саду.

Он был тих, безмолвен, безлюден. В глубине его виднелась постройка-хибарка типа бани.

— Скорее туда, — шепнул мне Путилин.

Через секунду мы были около нее.

Путилин прильнул глазами к маленькому оконцу.

— Слава Богу, мы не опоздали! Скорее, скорее!

Он открыл дверь, и мы вошли во внутренность до­мика.

Это была действительно баня. В ней было жарко и душно.

Топилась большая печь. Яркое пламя бросало кро­вавый отблеск на стены, на полок, на лавки.

Путилин зорко оглядел мрачное помещение, напо­минающее собою застенок средневековой инквизиции.

— Скорее, доктор, лезь под полок! Там тебя не увидят. Я спрячусь тут, за этим выступом. Торопись, торопись, каждую секунду могут войти.

Действительно, лишь только мы разместились, как дверь бани раскрылась и послышалось пение старче­ского голоса на протяжно-заунывный мотив:

 

Убить врага не в бровь, а в глаз,

Разом отсечь греха соблазн:

Попрать телесно озлобленье,

Сокрушить ада средостенье...

 

Признаюсь, меня мороз продрал по коже. Эта не­обычайная обстановка, этот заунывный напев, эти не­понятные мне какие-то кабалистические слова...

— Иди, иди, миленький! — раздался уже в са­мой бане тот же высокий, тонкий старческий голос. — Иди, не бойся! Ко Христу идешь, к убелению, к чисто­те ангельской.

Вспыхнул огонек.

Теперь мне стало все видно. Старичок, худенький, небольшого роста, вел за руку высокого, стройного мо­лодого человека.

Он зажег тонкую восковую свечу и поставил ее на стол, на котором лежали, на белом полотенце, крест и Евангелие.

Старик был в длинной холщовой рубахе до пят, молодой человек тоже в белой рубахе, поверх которой было накинуто пальто.

— А ты теперь, миленький, пальто-то скинь. Жар­ко тут, хорошо, ишь, как духовито! Благодать! Пока я «крест раскалять» буду, ты, ангелочек, почитай Евангелие. От евангелиста Матфея. Почитай-ка: «И суть скопцы, иже исказиша сами себе царствия ради не­беснаго».

Страшный старикашка подошел к ярко пылавшей печке, вынул острый нож с длинной деревянной руч­кой и всунул его в огонь, медленно повертывая его. Нож быстро стал краснеть, накаливаться.

Я не спускал глаз с молодого человека.

Лицо его было искажено ужасом. Он стоял как пришибленный, придавленный. Его широко раскрытые глаза, в которых светился смертельный страх, были устремлены на скорчившуюся фигуру старика, сидя­щего на корточках перед печкой и все поворачивающе­го в огне длинный нож.

Моментами в глазах его вспыхивало бешенство. Казалось, он готов был броситься на проклятого гно­ма и задавить его. Губы его, совсем побелевшие, что-то тихо, беззвучно шептали...

— Страшно... страшно... не хочу… — пролепетал он.

— Страшно, говоришь? И-и, полно, милушка! Сладка, а не страшна архангелова печать. И вот поверь, вот ни столечки не больно, — утешал молодого человека страшный палач.

— Ну, пора! — поднялся на ноги старик. — Пора, милушка, пора! Зане и так вчера дьявол явился в страшной пелене. Не к добру это!

И он с раскаленным добела ножом стал прибли­жаться к молодому человеку.

— Встань теперь, Митенька, встань, милушка! Дело божеское, благодатное. Одно слово: «Духом святым и огнем»... Не робь, не робь, не больно будет.

Молодой человек вскочил, как безумный. Он весь трясся. Пот ужаса капал с его лица.

— Не хочу! Не хочу! Не подходи!

— Поздно, миленький, поздно теперь! — сверкнул глазами старик. — Ты уж причастие наше принял...

— Не дам... убегу... вырвусь... — лепетал в ужасе молодой человек.

— Не дашь? Хе-хе-хе! Как ты не дашь, когда я около тебя с огненным крестом стою? Убежишь? Хе-хе-хе, а куда ты убежишь? Нет, милушка, от нас не убежишь! Сторожат святые, чистые белые голуби час вступления твоего в их чистую, святую стаю. Поздно, Митенька, поздно!.. Никто еще отсюда не выходил без убеления, без приятия чистоты... Брось, милушка, брось, не робь! Ты закрой глазки да «Христос воскресе» затяни.

— Спасите меня! Спасите! — жалобно закричал молодой человек голосом, в котором зазвенели ужас, мольба, смертельная тоска.

— Никто не спасет... никто не спасет. Христос те­бя спасет, когда ты убелишься! Слышишь? — прошеп­тал «мастер» с перекошенным от злобы лицом.

И он шагнул решительно к молодому человеку, од­ной рукой хватая его за холщовую рубаху, другой протягивая вперед нож.

— Я спасу! — раздался в эту страшную минуту го­лос Путилина.

Быстрее молнии он выскочил из засады и бросился на отвратительного старика.

Одновременно два страшных крика пронеслись в адской бане: крик скопческого «мастера»-пророка и крик молодого человека:

— А-ах!..

— Доктор, скорее к молодому Вахрушинскому!

Я бросился к несчастному молодому человеку и ед­ва успел подхватить его на руки. Он упал в глубокий обморок. Страшные пережитые волнения да еще ис­пуг при внезапном появлении Путилина дали сильней­ший нервный шок.

Путилин боролся с проклятым стариком.

— Стой, негодяй, я покажу тебе, как убелять лю­дей! Что, узнал меня, Прокл Онуфриевич, гнусный ско­пец?

— Узнал, проклятый дьявол! — хрипел тот в бес­сильной ярости, стараясь всадить нож в Путилина.

Но под дулом револьвера, который мой друг успел выхватить, изувер затрясся, побелел и выронил из рук нож.

Быстрым движением Путилин одел на негодяя же­лезные браслеты и, выйдя из бани, дал громкий сиг­нальный свисток.

В саду бродили какие-то тени людей.

Это «чистые, белые голуби» ожидали с каким-то мучительным наслаждением крика оскопляемого. Для них не было, как оказывается, более светлого, радостного праздника, как страшная ночь, в которую неслись мучительные вопли жертв проклятых изуверов.

Крики ужаса «старшего приказчика» и несчастно­го Вахрушинского были поняты «белыми голубями» именно как крики «убеленья».

И вот они, дожидавшиеся этого сладостного мо­мента, выскочили из горенок своего флигеля и при­близились к зловещей бане.

Не прошло и нескольких секунд, как в сад нагряну­ла полиция, руководимая агентом X.

Начался повальный осмотр — облава этого страш­ного изуверского гнезда, оказавшегося знаменитым скопческим кораблем.

— Оцепляйте все выходы и входы! — гремел Пути­лин. — Никого не выпускайте!

К нему, пошатываясь от волнения, подошел старик-миллионер.

— Господин Путилин... Ради Бога... Жив сын? Нашли его?

— Нашел, нашел, голубчик! Жив он, идемте к не­му! — радостно возбужденно ответил гениальный сы­щик.

С большим трудом мне удалось привести в чувство несчастного молодого Вахрушинского, едва не сде­лавшегося жертвой подлых изуверов.

В ту секунду, когда он открыл глаза, вздохнул, в страшную баню входили Путилин и потрясенный отец-миллионер.

— Митенька! Сынок мой! Желанный! — увидев сына, закричал, бросаясь к нему, Вахрушинский.

Молодой человек, не ожидавший, конечно, в этом месте мрачного «обеления» увидеть отца, вскочил, точно под действием электрического тока.

— Батюшка?! Дорогой батюшка! — вырвался из его измученной груди крик безумной радости.

И он бессильно опустился на грудь старика. Сле­зы, благодатные слезы хлынули у него из глаз. Они спасли «скопческую жертву» от нервной горячки или, быть может, даже от помешательства.

— Господи, — сквозь рыдания вырывалось у ста­рика Вахрушинского, — да где мы? Куда ты попал? Что это? Почему ты в этой длинной рубахе? Митень­ка мой... Сынок мой любимый...

Путилин стоял в сторонке. Я увидел, что в глазах его, этого дивного человека, сверкали слезы.

— Вы спрашиваете, господин Вахрушинский, где вы на­ходитесь? — начал я, выступая вперед. — Знайте, что вы и ваш сын находитесь в мрачном гнезде отврати­тельного скопческого корабля. На вашем сыне белая рубаха потому, что вот сейчас, вернее, с полчаса тому назад ваш сын должен был быть оскопленным, если бы... если бы не гений моего дорогого друга, который явился в последнюю минуту и вырвал вашего сына из рук палача — скопческого мастера.

— Боже Всемогущий! — хрипло вырвалось у мил­лионера. Его даже шатнуло. — Как?! Его, моего сына, единственного моего наследника, опору моих старых лет, хотели оскопить? Сынок мой, Митенька, да не­ужели правда?

— Правда, батюшка, — еле слышно слетело с по­белевших губ несчастного молодого человека.

Старик миллионер осенил себя широким крестом, сделал шаг вперед и вдруг грузно опустился на коле­ни перед великим сыщиком и поклонился ему в ноги, до земли.

— Спасибо тебе, Иван Дмитриевич, по гроб жиз­ни моей великое тебе спасибо! То, что ты сделал, сына мне спас, — никакими деньгами не отблагода­ришь. В ноги тебе поклониться надо, и я делаю это!

Растроганный Путилин подымал старика миллионера.

Через несколько минут мы выходили вчетвером из бани, в которой «ангелы» и «пророки» «тайного бе­лого царя» изуродовали не одну молодую жизнь.

Во флигеле мелькали огни, слышались испуганные крики, возня...

К великому сыщику подскочил полицейский чин.

— Идет, ваше превосходительство, повальный обыск... Мы ожи­даем вас!

— Меня? — иронически произнес Путилин. — С ка­кой стати меня? Я, любезный полковник, свое дело сделал. Я ведь гастролер у вас и, кажется, роль свою выполнил успешно. Теперь дело за вами. Я предостав­ляю вам, как местным властям, знакомиться впервые с тем гнусным притоном изуверов, который столь пышно расцветал и расцвел... у вас под носом, под вашим бдительным надзором. Имею честь кланяться! Моим московским коллегам передайте, что я не осо­бенно высокого мнения об их способностях.

Остаток ночи мы провели впятером в грязной гос­тинице, где остановились.

Мы были все настолько взволнованы, что о сне, об отдыхе никто и не помышлял, за исключением моло­дого Вахрушинского, которого я чуть не насильно уло­жил в кровать.

— Дорогой Иван Дмитриевич, как дошли вы до всего этого? — приставал старик миллионер к моему гениальному другу.

— С первого взгляда на комнату-келью вашего сына, господин Вахрушинский, я сразу понял, что сын ваш страдает известной долей того религиозного фанатиз­ма, которым так выгодно и плодотворно умеют поль­зоваться прозелиты всевозможных изуверских сект, орденов, братств. В проклятом старике, вашем стар­шем приказчике, которого мы застали в комнатке ва­шего сына, я распознал не особенно старого скопца. По-видимому, он перешел в скопчество года три-четы­ре, потому что еще не вполне преобразился в «белого голубя». Но уже голос его стал бабьим, уже щеки его стали похожими на пузыри, словно налитые растоп­ленным салом. Когда же я увидел на одной из стра­ниц тетради вашего сына свежее жирное пятно, для меня стало ясно, что по каким-то тайным причинам почтенный изувер залезал в тетрадь молодого челове­ка. У Обольяниновых бывшая невеста вашего сына допустила непростительный промах, сразу раскрыв, что она хлыстовка.

— Хлыстовка?! О, Господи... — содрогнулся Вах­рушинский.

— Волжская красавица, ха-ха-ха, забыла снять с головки белый коленкоровый платочек, одетый осо­бенным хлыстовским манером. Что исчезновение ва­шего сына тесно связано с приказчиком-скопцом и с экс-невестой — хлыстовкой — в этом я уже не сомне­вался, но являлся вопрос, куда он попал: в хлыстов­ский или же в скопческий корабль? Узнав о внезапном отъезде в Москву скопца и хлыстовки, я бросился за ними, послав предварительно в том же поезде господина X., который сидит перед вами. Он проследил, куда напра­вились с вокзала и волжская купеческая дочь, и ваш приказчик. На другой день я был на радении хлыстов. Среди них я не увидел вашего сына. Тогда я бросился к скопцам — белым голубям. Остальное вы знаете.

Молодой человек, оказывается, не спал. Раздался его вздрагивающий голос:

— Совершенно верно. А попал я к скопцам пото­му, что не понимал, в чем заключается та «чистота», о которой они все говорили и пророчествовали. Про­клятый Прокл якобы от имени Аглаи мне передавал, что она решила только тогда выйти за меня замуж, если я «убелюсь», восприму «Христову печать — ог­ненное крещение», если я сделаюсь «белым голубем». Об ужасе, который меня ожидал, я сообразил только в последнюю минуту, там, в этой страшной бане. Но было уже поздно, и, не явись господин Путилин, — я бы погиб.

 

 

 

ОГНЕННЫЙ КРЕСТ

 

Отец архимандрит Валентин, настоятель одного из богатейших монастырей в Петербурге, прислал в сыскное отделение следующее письмо:

«Ваше превосходительство, Иван Дмитриевич!

Позвольте мне обратиться к вам с почтительнейшей просьбой: расследовать некоторые таинственные явления, кои за последнее время творятся в нашем монастыре. Убедительно прошу вас не отказать в моей просьбе и навестить нашу обитель.

Призывая на вас благословение Божие с истинным почтением ваш покорный слуга о. архимандрит Валентин».