Читаю и пишу на английском, а сны все еще снятся на амхарском

Ханна Джорджес

Сложно быть писателем с семьей, говорящей на разных языках, - моим родственникам нравится, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них

Первым языком, которому меня обучили под заботливым присмотром моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по популярности семитский язык после арабского) связывал меня с ней в те времена и все еще является проводником в разговорах со всеми моими многочисленными родственниками. Между нами тысячи километров, мы разделены океанами и странами. Но, когда мы созваниваемся, амхарский язык – это именно то, что передает всю нашу любовь через моря.

Слова придают форму тому, как я вижу мир, как я решаю проблемы, как я отдыхаю. С ними мне комфортно, и в моей жизни порядок. Я пишу с тех самых пор, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, в теории), чтобы они придавали смысл шумихе.

Но, будучи урожденной американкой от эфиопских и эритрейских иммигрантов, больше всего слов я знаю на английском. Грамматика, которая дается мне проще всего, - это та, которую я учила в американских школах под небрежными наставлениями учителей, настроенными на то, чтоб заставить меня отказаться от моего родного языка. Тот классический литературный канон, который я усвоила еще в детстве, и книги, которые возглавляют списки рекомендаций даже сейчас, - это все написано белыми авторами, для которых английский никогда не был проблемой. Но иногда я все еще вижу сны на амхарском. Когда я не могу выразить свои самые глубокие мысли, они предстают живой картинкой на амхарском.

Когда в январе я вернулась в Эфиопию первый раз за почти 10 лет, мой двоюродный брат Кидус посмотрел на меня с широко раскрытыми и излучающими свет души глазами. Он сказал мне, что знал, что я писательница: он видел мои статьи на Фейсбуке и прочел все. Он помедлил перед тем, как снова взглянуть на меня, на смену волнению пришла некая вина. Он тихо сказал, что прочитал мои работы, несмотря на то, что не все до конца понял. Мягкий упрек повис в воздухе: ты пишешь на английском - твои статьи не для меня.

Для творческого деятеля в диаспоре очень удручающе выбирать, на каком языке творить. Судано-американская поэтесса Сафиа Эльхилло называет себя «предателем языка» потому, что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет и на английском, и на испанском, сказал на радио: «У меня такое чувство, что я не могу бегло говорить ни на одном из них… Слова подводят меня на обоих языках».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» («Bilingual Blues») Переса Фирмата, книгу стихов 1995 года, через 10 лет после ее выхода. Будучи девятиклассницей, очарованной литературой, но только начиная влюбляться в поэзию, я видела свое отражение в его строках, полных печали и раздумий человека из диаспоры:

Тот факт, что я

на английском

пишу тебе,

уже искажает то,

что хотел сказать тебе.

Дело в чем:

как объяснить тебе, что мне

в английском места нет,

как и где-либо еще.

(The fact that I

am writing to you

in English

already falsifies what I

wanted to tell you.

My subject:

how to explain to you that I

don’t belong to English

though I belong nowhere else)

На самом деле, я никогда не знаю, какой язык использовать, когда я изъясняюсь. Английский самый легкий, с ним я как рыба в воде. Но на английском я не могу любить. Амхарский богатый и мягкий, для разговоров на нем требуется время. Но я больше не могу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, уже, скорей, для красоты, чем для учебы. Эритрейский язык тигринья также богат и сложен в изучении. Даже моя мама, чья семья происходит из северного региона Эфиопии – Тыграя, который граничит с Эритреей, не говорит на тигринье. Поэтому я сижу в недоумении, на месте пересечения языка, времени и пространства, пытаясь связать их между собой.

Меня поддерживают работы писателей, которые внесли свое настоящее «Я» в работы, и не важно, на каком языке (или языках) они могут подойти к проблемам историй, о которых им нужно рассказать, и ухватиться за них.

Я знала африканских писателей, которые начали использовать языки колонистов для критики тех режимов, которые и принесли эти речи на континент, и латиноамериканских авторов, вроде Хунота Диаса, которые отказались придавать особое значение испанскому для обозначения своего иностранного происхождения.

Я знаю, что могу полагаться на тех и этих писателей-иммигрантов, на их примеры сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, на котором они пишут. В моменты, когда английский не может передать силу наших историй, мы посылаем наши работы «обратно домой» в устной форме – и любовь наших семей, в конечном счете, переступает любой языковой барьер.

 

 

№ 83

 

«Я читаю и пишу на английском языке, но все еще думаю на амхарском»

Ханна Джорджи

Сложно быть художником в семье, говорящей на нескольких языках, мои родственники любят то, что я пишу, но считают, что я пишу не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить под чутким руководством моей любящей бабушки, стал амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй самый распространенный разговорный семитский язык после арабского) связывал меня с ней и до сих пор служит живым каналом через общение моей большой семьи. Мы в тысячи милях друг от друга, разделенные океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, то амхарский язык греет душу через океаны.

Слова формируют мое представление мира, решение проблем и отдых. Они создают комфорт, порядок и структуру. Я пишу с тех пор, как узнала, что писателям платят (в теории, конечно), только чтобы создать чувство грохота.

Но, как американская дочь по происхождению эфиопских и эритрейских мигрантов, слова я знала лучше всего на английском языке. Грамматика, которую я с большой готовностью подчиняю своей воле, это то, чему я научилась в американских школах под поверхностным руководством учителей, настаивающих на том, чтобы мой язык иностранца соответствовал как американскому гражданину. Классический литературный канон, который я поглощал в детстве, и книги, возглавляющие список, рекомендующий даже сейчас — это, те белые авторы, для которых английский язык всегда является утверждением и никогда не вызывает вопросов. Но иногда я все еще думаю на амхарском. Когда мои чувства глубоки и сложны для восприятия, то они сказываются на ярких образах амхарского.

Когда я впервые за 10 лет вернулась в Эфиопию в этот январь, мой двоюродный брат Кидас посмотрел на меня с широко раскрытыми глазами и сияющим сердцем. Он рассказал мне, что знает, что я писатель – он видел мои статьи на странице Фейсбука и все их прочитал. Он прервался на секунду, прежде чем посмотреть на меня снова, и чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал мои работы, хотя совсем ничего не понял. Мягкое обвинение повисло в воздухе: «Ты пишешь на английском, твои статьи не для меня».

Для художника в диаспоре выбор языка для творчества чреват. Поэтесса София Эльхильо, судано-американская художница называет себя «предателем языка», потому что пишет на английском языке, а не на арабском. Кубино-американский писатель Густаво Перес Фриат, который пишет и на английском и на испанском языках, рассказал Национальному Общественному Радио: «У меня было ощущение того, что я не владею ни одним из них. Слова подводят меня в обоих языках».

Я наткнулась на двуязычный блюз Переса Фриата, книгу стихов 1995 года, через 10 лет после ее выпуска. Ученица средней школы, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, я видела себя отраженной в его задумчивой диаспорической медитации:

Тот факт, что я пишу Вам по-английски,

Уже фальсифицирует то, что я хотела Вам сказать.

Мой предмет:

Как объяснить Вам, что я не принадлежу к английскому языку,

Хотя я больше нигде и никому не верю.

Действительно, я никогда не пойму на каком языке объясняться. Английский самый легкий, я плаваю в нем каждый день. Но английский не тот самый язык, который я люблю. Амхарский густой и сладкий; он занимает ровно свое время и соскакивает с моего языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском; алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декоративный, чем дидактический. «Тигрия» Эритреи полна и трудоспособна. Даже моя мама, чья семья родом из Северного Тирея Эфиопии и граничащей с Эритреей, не говорит на тигринейском. Поэтому я сижу в промежутках и пересечениях, пытаясь внести смысл через язык, время и пространство.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, которые вкладывают в свою работу самые подлинные чувства на любом языке, к которому они могут получить доступ на любых языках, которые могут понять сложность историй, которые им нужно рассказать.

Я видела африканских писателей перепрофилированных колониальных языков, чтобы использовать критику режимов, которые принесли эти звуки на континент и авторы Латыни, как Жуно Диаз открываются курсивом испанский указывают на чужеродность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям- иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка, как языка, документирующего опыт иммигрантов.

 

 

№ 85