Мария Кондратьевна действует

 

Яркое солнце освещало двор Дороховых. Было вербное воскресенье.

Мария Кондратьевна медленно шла через двор, покачивая бёдрами. Громко и пронзительно она пела припев какой-то народной песни. Она заводила его снова и снова, пока не приблизилась к хозяйственным постройкам, чтобы бросить взгляд через окно находящейся рядом с кухней комнаты. Таким образом, она убедилась, что я в доме. Теперь она знала, что я сижу с книгой за столом.

Уперев руки в бока, Маруся пела своим сильным голосом. Распевая, она не спеша двигалась к навесу, в деревянные сени, где была дверь в кухню.

Золотые и серебряные нити её яркого платка на плечах, сверкавшие на солнце, погасли в тени сеней, и, прекратив пение, девушка открыла дверь кухни. Я уже давно заметил черноглазую. Но я не хотел, чтобы она мне мешала. Я закрыл уши ладонями, будто заучивал что-то наизусть, не отрывая взгляда от русско-немецкого словаря.

Но я слишком плохо знал Марусю. Такие тактические манёвры не могли сработать против её

громкого весёлого наступления.

Невозмутимо, сдерживая смех и постоянно хихикая, она закричала мне в ухо: «Гриша! Нет, Гриша, что это ты тут читаешь в воскресенье? У тебя песенник? Покажи!»

«Это не песенник»,- сказал я.

«Но это, конечно, не русская книга? Наверняка, немецкая?»

«Нет, она и русская и немецкая»

«Что? Всё вперемешку? Разве такое может быть? наверняка, какие-нибудь глупые истории?»

«Нет, не истории. Просто слова».

«Слова? Что же ты с ними делаешь?»

«Я учу некоторые».

«Учишь?»

«Конечно, чтобы лучше говорить с вами».

«Чего ты только не делаешь! Чудеса, да и только! Там что, все слова, какие есть на свете? Покажи!... Покажи мне!»

Она вырывает книгу из рук и садится за стол.

Я говорю: «Все слова здесь стоят по порядку».

«Да, верно, верно, по алфавиту»,- говорит она и листает. - «Но что за ними стоит, нельзя прочитать. Это по-немецки? Прочитай мне!»

Я читаю ей несколько слов; она смеётся.

«Как звучит! Вы так говорите? О, мне тоже нужно научиться, это было бы здорово».

«Ты же можешь выучить», - говорю я.

«Да, я это выучу. Мне это нравится. Научи меня, Гриша. Скажи мне слова, как у вас люди говорят, а я их запомню… Ну, скажи же!»

«Какие слова ты хочешь знать?» - вынужден спросить я. Мне теперь трудно выпутаться из этой ловушки, к тому же не знаю, что ещё за этим может последовать.

«Ну? Какое слово ты хочешь?» - спрашиваю я.- «Ты же можешь читать по-русски, покажи мне слово, а я скажу, как это звучит по-немецки!»

Она листала туда-сюда и искала, водя пальцем по строчкам. Потом она вдруг закричала: «Вот это, что это?»

Она показывает на слово и закрывает русские буквы, так что видно только немецкое слово.

«Что это значит? Читай!»

«Целоваться!» - читаю я.

«Как? … Как ты сказал? Прочти ещё раз!»

Я повторяю. «Целоваться!» - говорю я.

Пытаясь это повторить, Маруся всё время смеётся.

«Зюх киссэн? Да, Гриша? Зюх киссэн? Так правильно, да?.. А, Гриша --»

Она озорно смотрит мне в лицо. «Что же это значит, Гриша?»

«Убери палец!» - сказал я. - «Ты пальцем закрываешь, что оно значит».

«Нет, нет», - кричит она.- «Ты должен мне сказать, что это значит. Я хочу посмотреть, знаешь ли ты это русское слово».

«Я его не знаю»,- сказал я, хотя очень хорошо знал, что это значит целоваться.

«О, ты должен его знать. Ты просто мне не хочешь сказать, что знаешь его».

«А если я действительно его не знаю?»

«Тогда ты глупый, Гриша! Тебе не стыдно, Гриша, так плохо знать русский?»

И она снова листает книгу.

«Я хочу спросить тебя о другом слове, Гриша, не знаешь ли ты его тоже».

«Ну, спроси! Я не могу знать все слова».

«Итак - например», - начинает она и делает вид, как будто ищет какое-то особенное слово.- «Скажи мне, что значит - поцеловаться?

«Поцеловаться?» - говорю я.- «Что это? Я не знаю. Я этого ещё никогда не слышал и не читал».

«Нет? Ты этого не знаешь?»

«Нет».

«Тогда я тебе объясню».

Она хватает меня за голову. «Иди сюда!»- говорит она и целует меня в губы.- «Видишь, вот это оно и есть. Так это делается».

Всё это произошло очень быстро. Такой способ действия – в любой ситуации – был свойственен Марусе. Это обеспечивало ей, особенно если касалось мужчин, опережение и превосходство. Пока он ещё только собирался решиться на что-то, Маруся приступала к действию. Именно так это произошло прошлым летом с сыном псаломщика, которого она попыталась соблазнить. То, что её застукали с ним ночью во время сенокоса под стоящей телегой с сеном, было концом этого романа. Деревенские долго и зло болтали об этом. Не всякий роман кончается хорошо. Маруся надеялась, что следующий закончится лучше.

И действительно, ещё до конца года мы смогли убедиться в умении Маруси действовать в нужный момент.

 

Пасхальные подарки

В субботу перед пасхой Кондратий Артёмович сидел в беседке, перед ним лежали несколько предметов свежего белья, которые он, наряду с другими предметами одежды, должен был поделить. Этот ритуал, следуя патриархальной традиции, он выполнял из года в год. Конечно, он отвечал только за мужское бельё, и так как зятья и старшие сыновья сейчас отсутствовали – перед ним лежала лишь небольшая кучка вещей. Так как я уже с давних пор был членом этого дома, мне тоже дозволялось стоять на ступеньках к беседке, чтобы получить своё вознаграждение. Отчасти удивляясь, я принимал подаваемые мне вещи: красивую пасхальную рубаху, по деревенской моде с тремя пуговицами слева на планке; какой-то показавшийся мне неуместным древний жилет; и ещё более странные штаны. Они были сшиты из кожи молодого телёнка, мехом внутрь.

Как и положено, я поблагодарил и вновь удалился в свою комнату рядом с кухней. Там я ждал Настю.

И пока её не было, мои мысли крутились вокруг этих, так обидевших меня, штанов, с помощью которых старый Дорохов хотел выпутаться из истории, важной для меня.

Зимой я много раз обращался к нему – по поводу штанов, чтобы заменить старые, вконец износившиеся. Я хотел появляться во дворе, перед женщинами, и в других местах, в приличной одежде.

«Да, Гриша, да, как только кто-то из женщин пойдёт на базар, она купит для тебя ткань. Твоё желание будет выполнено».

Так говорил он, изображая великодушие, но не желал расставаться со своими рублями, как экономный хозяин – и ничем не отличался от Павла Павловича, который так и не купил обещанные кожаные сапоги, или от Самойловских братьев, удержавших мою последнюю зарплату.

Мороз и холод уже давно прошли, и вот теперь, когда солнце день ото дня всё жарче, и работать во дворе можно в рубашке, старому хитрецу втемяшилось подарить мне эти меховые штаны! Я что, эскимос? Какую работу я должен был выполнять в этих тёплых штанах? Работать в них в поле? Такой пасхальный подарок мне казался издевкой».

Но тут передо мной появилась Настя, рядом с которой гнев и раздражение сразу улетучивались.

Я практически не заметил, как она подошла. Она всегда появлялась тихо и незаметно. Как хорошо она умела это делать!

А какие пасхальные подарки она принесла? То, что она разложила передо мной - это были подарки любви, тайно сшитые ею самой: красная сатиновая рубашка и светлосерые брюки очень элегантного покроя; о таких я не мог и мечтать.

Что я на это мог сказать!? Я даже и не мечтал о чём-то подобном, и поэтому только заключил дарительницу в объятья. Её прекрасное лицо светилось гордостью и страстью, а также радостью за собственную работу; она ведь видела, как мне всё понравилось, как тронут я был.

Но всё же нам пришлось расцепить свои объятья. Мы услышали, что приближались Мариша и Маруся. От этих любопытных дам трудно было спрятаться. Не прошло и нескольких минут, как они ввалились к нам и, громко удивляясь, набросились на мои подарки.

«О, всё новое, всё новое!» - кричала Маруся.

«Даже новый жилет!» - смеясь, перекрикивала её Мариша.

«Откуда у тебя всё это, Гриша?»

«Кто тебе сшил красную рубашку?»

Я спокойно ответил: «Кое-что мне дал Касьян…»

«Да, кое-что, кое-что…», - прервали они меня, - «Но не всё!»

«Нет, Гриша, кое-что здесь от кого-то другого. Не так ли, Гриша?»

«Да», - сказал я, - «Это так, но это не ваше дело».

«О», - закричали обе,- «можно подумать…»

«Что можно подумать?»

«Красную рубаху тебе подарила девушка».

«Лежанская девушка, голубчик!»

«Потому что красный – значит любовь».

Настя стояла в сторонке и смеялась.

«Уймитесь»,- сказала она добродушно.

«Неужели обязательно говорить так громко и нахально? Что Гриша о вас подумает?»

Направляясь в сторону кухни, она пыталась уговорить расшумевшихся подружек немножко помочь ей: ещё ведь было нужно перенести в дом всё испечённое и нажареное.

«Сейчас, Настенька», - кричали они, - «Сию минуточку!»

Но они не могли уйти так просто. Мне нужно было непременно снять куртку, чтобы продемонстрировать им, как мне идёт серая шёлковая жилетка.

«Почему её?» - спросил я. - «Я вообще не собираюсь её носить».

«Не будешь носить? Это ещё почему?»

«Ну, она…», - Я искал слова, чтобы сказать, что она не модная (устаревшего фасона).

Но они уже кричали, что жилетка очень подойдёт мне; нужно только найти к ней серый галстук. Ведь я, как городской житель, у себя в Германии ношу, наверное, даже цилиндр и лаковые туфли.

«Да, да, да!» - попытался я их утихомирить. «Но сейчас я не горожанин. А для двора русского крестьянина шёлковая жилетка ну никак не годится…»

Я быстро побросал все вещи в свой сундук, только чтобы избавиться от этих модных советчиц. Я торопливо схватил в сенях вилы и пошёл кормить скотину.

 

Хороший наездник

После пасхи, когда закончили пахать, я выехал в степь. Перед собой я гнал двадцать волов, чтобы передать их там пастуху.

Я ехал целых семь часов.

Поздно вечером, уже при звёздах, я наконец добрался до пастуха и меня пригласили поужинать и переночевать. Но я от всего отказался и заторопился домой.

Я поскакал напрямую по степи, как калмык. Длиную казачью станицу Роговскую (в Лежанке её называли – Куркулёвка), которую на телеге не проедешь и за три четверти часа, моя кобыла одолела за 10 минут. А потом она стала замедлять ход. Я понукал и стегал её безбожно. Но она вдруг остановилась, как бы возмутившись. Она могла ещё бежать, но притворилась уставшей, чтобы отдохнуть. Взбешенный, я слез с неё, осмотрел её внимательно и раскусил её притворство. Меня охватил гнев; я вновь вскочил на неё и стегал её так немилосердно, что лошадь диким галопом помчалась дальше, и в мгновение ока доставила меня домой. В полночь я был у Насти.

Расстались мы, только когда прокричал петух.