Песен с названием “Helpless” записано много.

По нашим подсчетам, их наберется за сорок — не считая еще более многочисленных, где заветное словечко склоняется на всевозможные лады: “Helpless?”¹⁵, “Helpless Helpless”¹⁶ и прочих “So Helpless”¹⁷. Поэтому укажем лишь те, что Янг мог слышать до создания собственной песни, то есть по 1969 год включительно.

 

1940, оркестр Гленна Миллера.

 

Самый ранний из известных нам “Беспомощных”. Автор — миллеровский гитарист Джек Лэтроп, певец — Рэй Эберли.

 

1948. Джон Ли Хукер (“Helpless Blues”, “Беспомощный блюз”).

1949.

1950. Бинг Кросби (не путать с Дэвидом).

1951.

Вещицы Лэтропа и Кросби представляют собой элегантно-меланхолические образцы американской эстрады своего времени. Отрада меломана-винтажника! Слушая их, так и хочется заглянуть в зеркало, проверить на точность линию пробора и взбить платочек в нагрудном кармашке пиджака — с мыслью о любимой, естественно. Что до “Беспомощного блюза”, он относится к числу самых ранних записей Хукера, однако звучит уже вполне по-хукеровски: скупо, нервно и завораживающе.

 

 

^l5 “Беспомощный?”, песня американской рок-группы “Крэшдог” (1995).

 

¹⁶ “Беспомощный-беспомощный”, песня немецкой рок-группы “Камуфляж” (1988).

 

¹⁷ “Такой беспомощный”, песня голландской рок-группы “Брейнбокс” (1972).

 

 

1951, оркестр Лайонела Хэмптона.

 

Хэмптоновский слегка отстраненный вибрафон вторит здесь — с завидной изобретательностью — голосу Сонни Паркера, мастера вкусных блюзовых взрывов и замираний.

 

Наиболее популярные доянговские “Хелплессы” вышли тем не менее позднее.

 

1958, вокальная группа “Плэттерс”. Автор: Сэмуэл “Бак” Рэм.

 

1965, “Фо топс”, еще одна легендарная вокальная группа. Авторы песни: композиторское трио Ламонт Дозиер, Брайан и Эдди Холланды.

 

1966. Песню Дозиера — Холландов выпустила в своем исполнении Ким Уэстон.

 

1969. Джеки Уилсон вернул популярность песне Бака Рэма. Обратим внимание на год, основополагающий для собственно янговского хелплес-соведения: “Дежавю” записывался именно тогда.

 

И Рэм, и Дозиер — Холланды были известными поставщиками шлягеров. Поэтому неудивительно, что их “Беспомощные” сразу попадали в американские хит-парадные ведомости и быстро превращались в поп- (Рэм) и соул-стандарты (Дозиер — Холланды).

 

В поэтическом словаре участников “Кросби, Стиллс, Нэш и Янг” словечко helpless также встречается неоднократно. На “Кросби, Стиллсе и Нэше” имеется вполне куртуазная баллада “Helplessly Hoping” Стиллса. “Беспомощно надеющийся” герой-арлекин поджидает даму своего сердца на лестнице — надо полагать — средневекового замка. Где прохлаждается в это время дама — непонятно, но на то она и дама, чтобы своим таинственным отсутствием заставлять ожидающего ее мужчину сублимировать вульгарное моджо¹⁸ во что-то возвышенное, неописуемое, несказанное. Главное в таких ситуациях, как известно, — не раздражаться. Терпите — и воздастся! Даже самая организованная в профессиональной жизни женщина начинает хронически опаздывать на деловые стрелки, как только вы заказали ей первый коктейль во внерабочее время. Что уж тут говорить про романтическую героиню! Она просто по определению не может вовремя прибыть на галантное рандеву. Но оставим личное, наболевшее и вернемся к текстам. Куртуазные красивости Стиллса вполне отвечают духу двух других любовных баллад альбома, “Гвиневере” Кросби и “Даме острова”¹⁹ Нэша, отсылающих к кельтскому рыцарскому фольклору.

 

В 1971 году Стивен Стиллс включил в состав своего первого сольного альбома-эпонима песню “Мы не беспомощны”. Последняя на пластинке, она таким образом претендует на особую значимость, содержит обобщающее послание. Речь больше не идет обо “мне” или о “нем”, но о “нас”. И “мы” — отнюдь не беспомощны. “Мы” — это “дети Америки”, “дети Земли”, юношество шестидесятых, взявшееся за переделку мира. Спорит ли здесь Стиллс со своим согруппником? Очень похоже на то. Во всяком случае, стиллсовский пафос вселенского молодежного единения явно контра-

 

 

¹⁸ Само словцо отсутствует в песне Стиллса, но мы все-таки решились употребить его здесь. Заимствованное из лексикона вуду, оно пользовалось большой популярностью в ту эпоху — благодаря песне Мадди Уотерса “I Got My Mojo Workin” (1956), где моджо означает мужскую сексуальную энергию или даже вполне конкретный мужской половой орган.

 

¹⁹ Все та же Гвиневера, жена короля Артура, именуемая в кельтском фольклоре “первой дамой этого острова”, т. е. Британии.

 

 

стирует с мелкобуржуазными настроениями тов. Янга, запутавшегося в местечковом индивидуализме. А запутавшихся товарищей, как известно, следует поправлять.

 

Наконец, “Helpless Heart” (“Беспомощное сердце”) с сольного альбома Дэвида Кросби “Тысяча дорог” (1993). Милый, задумчивый песнец восстанавливает хелплессизм в своих лирических правах. Отметим для порядка, что автором песни является не сам Кросби, а ирландец Пол Брэди (1984).

 

Винография: писалось долго, выпито много. Укажем лишь самые последние поступления:

 

“Les Bremailles”. Touraine, 2005; “Domaine Brazilier. Coteaux du Vendomois”. 2005;

 

“Cuvee Vieilles vignes. Chenas”. Beaujolais, 2006.

 

Шалун Кит Ричарде признался в интервью “Нью мьюзикл экспресс”:

пять лет назад он вынюхал — вперемежку с кокаином — прах собственного отца. С сыновним тщанием измельчил родительский пепел, перемешал со сверкающим, как альпийские снега, порошком, выложил дорожку и... Что использовал он в качестве инструмента? Банальную банкноту? Специальную серебряную трубочку, которую, быть может, носит в потайном кармане джинсов вместе с заветным медиатором, подаренным Джоном Ли Хукером? “Хорошо пошла!” — вспомнил мемориальную понюшку морщинистый Кит. Папа Берт скончался в возрасте восьмидесяти четырех лет и был кремирован незадолго до достопамятного происшествия. “Прах к праху” — так пел Дэвид Боуи в те времена, когда Берти еще был полным бодрячком, а Бертин отпрыск не смахивал на мумию второстепенного египетского фараона.

 

Огненное погребение предоставляет массу удивительных возможностей — как для самого погребаемого, так и для его близких. Самая простая возможность: украсить домашний интерьер урной с дорогим прахом. Пепел — субстанция компактная и неприхотливая, сосуд для него может являть собой образец как добродетельной скромности, так и необузданного расточительства. Часто пепел развеивают над дорогим сердцу покойного местом: многие знаменитости, от Энгельса до Харрисона, так и распорядились. Еще лучше придумал писатель Хантер Томпсон: он завещал соорудить огромную пушку и выпалить его прахом в небо (продублировав некоторым образом способ, с помощью которого он отправился в мир, где нет страха, отвращения и Лас-Вегаса). Пушку соорудили при деятельном участии Джонни Деппа и прочих селебритиз, и теперь Хантер Томпсон присутствует в самом составе воздуха и почвы в нехилом радиусе вокруг собственного ранчо.

 

Впрочем, стрелять совсем не обязательно. Есть люди поскромнее изобретателя “гонзожурналистики”. Или нет, лучше так: на каждого центробежного покойника придется свой центростремительный. Пепел можно не только выпаливать и рассеивать, его можно концентрировать и прессовать. Скромный аристократический обычай — носить на пальце прах близкого человека. В тот самый день, когда в свет вышел “Нью мьюзикэл экспресс” с тарантиновской историей о понюшке с папашей Бертом, суд в Висбадене воспрепятствовал некоей девятнадцатилетней немке превратить пепел своего отца в алмаз. Судьи встали на сторону восьмидесятишестилетней матери покойного, которая считает более пристойным поместить урну с прахом в колумбарий. Это уже не Тарантино, это уже Вайда. В Швейцарии существует специальная фирма, которая специализируется на превращении кремированных останков в алмазы. Технические детали опустим, отметив лишь, что главную роль в процессе играют огонь и высокое давление. Операция недешевая: производство одного карата стоит около семнадцати с половиной тысяч долларов. Получившийся алмаз можно с благодарностью носить на пальце, в ухе, на груди, просто положить в бумажник или в специальный футлярчик, отделанный бархатом и серебром (когда-нибудь такие футлярчики займут видное место в музее XX — XXI веков — рядом с серебряной трубочкой Кита Ричардса). Что же до алмазов, то они — навсегда, как пела Ширли Бейси в одноименном фильме, вышедшем на экраны в год расцвета славы живых, не мумифицированных “Роллинг Стоунз”. Кстати говоря, именно в “Алмазах навсегда” Бонда уложили в гроб и отправили в пещь огненную. Что его, притащившего из Европы в Штаты целую пригоршню поддельных камушков, спасло? Уже не упомнить.

 

Не меньшие перспективы открывают и процедуры, обратные кремации, — бальзамирование и мумифицирование. Оставим фараонов, которых со всеми удобствами (и предосторожностями!) обустраивали в недрах пирамид. Не упомянем мумий Ленина и Мао Цзэдуна. Обратимся к примеру страны, в которой родились и старик Кит, и его покойный отец Берт. В Лондонском университете, если повезет, можно полюбоваться на философа, основоположника “утилитаризма” Иеремию Бентама, умершего в 1832 году. Бентам завещал, чтобы его набальзамированное тело выставили на всеобщее обозрение в стенах учебного заведения, которое он сам и основал. В чем утилитарная важность такого рода распоряжения, сказать сложно; не исключено, что философ хотел на собственном примере продемонстрировать возможность посмертного воздаяния при тщательном соблюдении принципа небессмертия души. Или это просто типичная английская шуточка? Вряд ли. Вспомним, что в 1927 году на той стороне Ла-Манша скончался маркиз Морис д'Юрр д'Обэ, который завещал государству немалое состояние на следующих условиях: его тело следует набальзамировать и посадить в кресло, помещенное в специальный стеклянный шкаф, который должен быть установлен лицом к морю в открытом для посещений месте, около маяка и телеграфа. Оговаривалась также подсветка и охрана шкафа.

 

И все ж таки именно католики более склонны к театральным посмертным жестам. Сердце — вот что играет особую роль в их манипуляциях с мертвым телом. Cor ardens²⁰. Ирландец Дэниэл О'Коннел, умирая в Риме, распорядился сердце свое похоронить в городе святого Петра, а тело — в стране святого Патрика. Французский эмигрант виконт Мирабо-Тонно скончался в 1792 году. Сердце его набальзамировали, положили в свинцовый ящичек, а ящичек привязали к знамени батальона, которым командовал виконт. Так и сражались с революционными антихристами — под сенью знамени и сердца. Увы, возвышенное шествует по миру в сопровождении самого что ни на есть низменного. В 1723 году во Франции умер весельчак регент герцог Орлеанский. Тело, как обычно, вскрыли, а сердце вынули, чтобы похоронить отдельно. Хирурги несколько увлеклись бальзамированием и не заметили, как датский дог регента утащил сердце своего хозяина и даже успел отъесть от него немалый кусок. Упокоение Берта в ноздрях непутевого сынка Кита мне почему-то нравится гораздо больше. Но и здесь нет окончательной ясности. Шалун быстро опомнился и стал уверять почтеннейшую публику, что он не он, кокаина уже много лет в нос не берет, а пеплом папаши удобрил некое мемориальное дерево. Соавторы настоящего сочинения продолжают с интересом наблюдать за развитием событий.

 

Винография: банка “Мёрфиз”.

 

Любопытство настоящего хелплессолога воистину не знает границ.

 

Что за морзянку отстучал пепел Берта в беспомощном сердце сына? Существует ли Ангел Беспомощности? Хелплессуют ли марсиане, и если да, то по каким дням недели? Вопросов не перечесть, поэтому остановимся на каком-нибудь одном. Например, на следующем: сколько имеется официальных авторских версий “Helpless”?

 

 

²⁰ Горящее сердце (лат.).

 

Список концертных бутлегов “Беспомощного”, которыми в условно конфиденциальном порядке обмениваются обитатели Сети, весьма велик. И это — не считая видеороликов, вполне доступных сегодня на YouTube и подобных ему сайтах. Однажды команда каких-нибудь неутомимых янговедов составит полный каталог всех исполнений песни и — есть у нас интернет-мечта! — предоставит вниманию общественности возможность познакомиться с ними. Да простят нас борцы за соблюдение авторских прав. Интересно, ох как интересно было бы проследить эволюцию темпа, ритмики, голосовых интонаций, задействованных инструментов и т. д., вплоть до янговской позы у микрофона. А пока — займемся записями, избранными самим Нилом Молодым для всеобщего прослушивания.

 

О первой, основополагающей, записи 1970 года было сказано уже немало. За ней в хронологическом порядке следует та, что фигурирует на альбоме “Нил Янг. Концерт в Масси-холл 1971”.

 

Сейчас я снова в Канаде,

 

Путешествуя сквозь прошлое.

 

19 января 1971 года Янг дает два сольных акустических концерта в родном Торонто. Запись второго из них составит основу альбома, который выйдет тридцатью шестью годами позднее, в марте 2007-го. Старый почтенный Масси-холл, торонтская достопримечательность, принимавшая на своей сцене знаменитостей от Георга Пятого и его супруги королевы Марии до Чарли Паркера и Диззи Гиллеспи... Двадцатипятилетняя звезда рок-н-ролла, покинувшая родину пять лет назад, а теперь въезжающая туда на белом коне, конечно же, тронута. В ночь накануне концертов расчувствовавшийся Янг сочиняет лирическое обращение к соотечественникам, песню “Путешествие сквозь прошлое”, в которой, среди прочего, задается вопросом:

 

Когда зимние дожди льют

 

На мой новый дом,

 

Подумаете ли вы обо мне и поинтересуетесь ли, как я живу?

 

Продюсер Дэвид Бриггс, руководивший записью концерта, настаивал на выпуске “живой” пластинки по горячим следам, однако сам музыкант, увлеченный студийной работой над “Жатвой”, отложил дело в долгий (очень) ящик. Поклонникам Янга, наконец-то получившим доступ к сему звуковому сокровищу, остается утешаться философским “нет худа без добра”. Технический прогресс позволяет теперь не только прослушать концерт на первом из двух компакт-дисков альбома, но и посмотреть его видеоверсию на втором си-ди. Что до видеоверсии, то, судя по всему, выступление не было снято целиком. Зрительный ряд, сопровождающий многие из композиций, часто представляет собой не концертные кадры, а фотографии и футажи, сделанные на только что купленном Янгом ранчо.

 

Свой новый дом музыкант назовет “Сломанной стрелой”, подразумевая индейский ритуал заключения мира, в ходе которого ломалась пернатая стрела. Располагающееся на юге от Сан-Франциско, в округе Сан-Матео, ранчо занимает площадь в пятьдесят шесть гектаров. По словам одного из журналистов, “Сломанная стрела” является “чем-то вроде калифорнийского Ксанаду и, подобно „Речному ручью" Хантера С. Томпсона, позволяет Янгу безнаказанно выпускать на волю своих демонов...” По поводу выпускания демонов следует обращаться к собирателям курьезов из жизни рок-звезд — им найдется что рассказать о трудах и днях Янга на ранчо²¹.

 

 

²¹ Перескажем здесь лишь одну из историй. Недовольный тем, как звучат высокие частоты на альбоме “Comes a Time” (1978), Янг выкупил весь первый, двухсоттысячный, тираж альбома. Коробки с пластинками были спрятаны им на ранчо и для пущей уверенности в том, что диски никто не сможет прослушать, собственноручно прострелены из ружья. Забавно, что название альбома переводится как “Приходит время”.

 

 

На “Концерте в Масси-холл” Янг не сдерживает ностальгии. Выступление открывается песней “На пути домой”, и, пусть в ней нет конкретных географических отсылок, посыл ясен. В “Путешествии сквозь прошлое” особенно трогателен эпизод, где длинноволосый и небритый Янг с помятым лицом (то ли от запоя, то ли от творческих свершений, то ли от того и другого одновременно) показан в своем новом доме. Главный Беспомощный сидит за роялем в застиранном голубом балахоне, который украшает маленький канадский кленовый флажок.

 

На рояль заботливо поставлена керосиновая лампа, символ блаженной деревенскости. На пюпитре рояля — пара фотоснимков и листок с цитатой:

 

Бог уважает меня, когда я работаю, но любит меня, когда я пою.

 

Рабиндранат Тагор.

За “Путешествием сквозь прошлое” следует “Беспомощный”. Деревенские пейзажи “Сломанной стрелы”: тронутые нежарким солнцем холмы, силуэты деревьев, покосившиеся столбы изгороди, одинокий деревянный домишко... Тишь да гладь да хиппи-благодать. На пейзажные кадры накладывается изображение Янга, смотрящего вглубь себя (видимо, под впечатлением от перечитывания Рабиндраната Тагора). Далее: Янг со спины, замерший стоя, в еще одной медитативной позе. Чтобы создать иллюзию концерта, режиссер время от времени вставляет кадры с изображением сцены Масси-холл. Иллюзию, так как Янга на сцене нет. Возноситься душой под закадровое пение зрителю предлагается, созерцая рояль, две акустические гитары, магнитофон с вертящимися катушками. Магнитофон поставлен напротив микрофонов и создает вполне постмодернистский эффект механической копии, выполняющей функцию поющего оригинала.

 

Еще одно фото: Янг сменил одежду, теперь на нем грубая деревенская рубашка, синенькая в квадратик, но выражение лица по-прежнему — человека, полностью сосредоточенного на чем-то неземном. Смотрит он, однако, не в себя, а в пивную банку (вопрос к моему соавтору: не “Мёрфиз” ли это?). Далее: зимний пейзаж. Плакат на обочине дороги: “Добро пожаловать в Омими!” Автофургон с надписью “Телеграмма”. В кадр входят и удаляются два господина в шапках и прочей зимней одежде. Они синхронно размахивают руками и напоминают чиновников, несущих повестку. Ты в Отечестве, друг.

 

Но довольно иронизировать! Все это — от многочасового сидения не за роялем в деревне, а за измученным вирусами компьютером в большом городе. Для поднятия градуса процитируем отзыв одного из канадских блоггеров, написанный под впечатлением от “Концерта в Масси-холл”: “Мне также понравились фрагменты с Нилом на ранчо „Сломанная стрела". Именно так, по моему представлению, должен жить богатый канадец в Калифорнии — вы покупаете не особняк с бассейном, вы покупаете ЗЕМЛЮ. Классно было смотреть, как он сидит под деревом, играя на банджо... Нил заставляет меня тосковать по Канаде, не покидая страны! Думаю, что „Беспомощный" должен быть нашим национальным гимном”.

 

Ангинный тенор Янга, выносить который призван настоящий поклонник (ибо просто любить это невозможно), здесь совсем не раздражает. “Беспомощный” с “Концерта в Масси-холл” исполнен не в колбе студии, а перед взволнованным залом; свободный от наложенных инструментальных красивостей, он звучит голо и с петушиной искренностью.

 

Винография: “Morgon”. Domaine de l'Ouby, 2004.

 

Вряд ли это был “Мёрфиз”.

До самых недавних времен в Америке господствовала местная пивная продукция (которая, кстати, уже тогда не исчерпывалась ужасным “Миллером” и лишенным опознавательных вкусовых качеств “Бадвайзером”²²), и только в крупных городах пиволюбивые этнические меньшинства в специальных местах баловали себя родными “Гиннессом” или “Хайнекеном”. Прочим лагерам, элям, пиллзам, стаутам, биттерам, червезам и пивечкам путь был заказан. Впрочем, как раз не “заказан” в смысле “заказа” — конечно, заказать можно было, наверное, почти все и получить тоже. Но я как-то не представляю себе молодого Янга — патлы, ковбойка, джины, в углу стоит банджо, — мусолящего карандаш в попытке заказать пару ящиков чудного черно-коричневого напитка в далекой Ирландии (не самого известного из гибернских амброзии, меж тем). Вряд ли.

 

 

²² Не путать с чешским “Будвайзером”, который медленно, фабиански проигрывает легальное сражение американскому тезке. В этой схватке Голиаф, увы, пришибет бедного Давидушку.

 

 

Такой вот пивной изоляционизм и прискорбная нетерпимость, узость пивоваренного сознания характерны не только для Америки. Для Америки как раз они сейчас совсем не характерны. Вкушал я в кукурузных кущах Айовы и “Гиннесс” разливной, и местное темное пивко. Ничего себе. У стойки громоздились два неслабых татуированных полисмена и потягивали, впрочем, “Бадвайзер”. Играл “Криденс”, напротив меня за столом сидел местный врач и рассказывал свою жизнь. Чтобы жизнь не подражала искусству столь подло-подхалимским способом, я подошел к музыкальному автомату и поставил песенку “Токинг Хэдз” про психического убийцу.

 

Заявлю во весь голос: пивной изоляционизм не свойственен уже Североамериканским Соединенным Штатам, чего, кстати, не скажешь о родине помянутых уже не раз “Мёрфиз” — об Ирландии. Здесь царят две вещи: католицизм и черный портер. Из последних главный — “Гиннесс”; он царствует, имея одесную — “Мёрфиз”, ошуюю — “Бимиш”. “По праву руку — ко-нопелюшка, по леву руку — анаша”, — как пел один доморощенный русский Янг. “Гиннесс” для ирландца — это Свифт, Джойс, Беккет, Кухулин, Парнелл, Коннолли и Де Валера в одном стакане. Группа с литературным названием “Дублинцы” распевает народную песню “Кружка портера” (имея в виду отнюдь не “Мёрфиз”). В пабике главная тема обсуждения — где “Гиннесс” нажористей: у Шона в “Лире” или у Патрика в “Трилистнике”. Как-то мы с приятелем молчаливо, по-джентльменски проводили время в дублинском пабе. Напротив нас уселся невменяемый от пиянства молодой абориген с двумя пинтами напитка на букву “Г”. Он был настолько пьян, что не мог толком поднять веки, не говоря уже о голове. Посидев так минут пять, он вдруг вскинул башку, одарил нас мутным взором, хлебнул из одной пинты, потом из другой и, наконец, неожиданно вежливо и воспитанно заметил: мол, “Гиннесс” сегодня удался. После чего уложил нечесаную головушку аккурат меж двумя стаканами и захрапел.

 

Самая большая достопримечательность Дублина — не собор, где деканом был гиппофил Свифт, не дом, где Леопольд Блум жарил почку, не почтамт, который за полтора года до ленинской триады захватили повстанцы, и даже не замок, где этих повстанцев расстреляли. Нет. Главная достопримечательность Дублина — завод, где варят “Гиннесс”. На заводе — музей, устроенный с какой-то гринуэевской маниакальной избыточностью и параноидальной нумерологией. Этаж гиннессовской башни отведен под великую рекламную историю излюбленного напитка патриков и шонов. Несколько этажей демонстрируют любознательному посетителю весь технологический цикл приготовления черного ирландского золота. Еще есть парочка этажей, где наглядно изложена история изобретения и коммерческого триумфа утолителя жажды истинного ирландца. На последнем уровне нас бесплатно причастят пинтой только что сваренного достояния Ирландской Республики. Здесь же можно отведать ирландское рагу и обозреть город с величавой гиннессовскои высоты. Желающие могут потом посетить завод, где гонят “Джеймсон”.

 

В этом черном как смоль море разливанном красный эль подает едва заметные сигналы бедствия. Что же до, собственно, пива, до лагера, например, то статистика говорит о неуклонном росте его потребления; глаза же говорят об обратном. На родине портерного гения Флэнна О'Брайена нынче почему-то принято воспевать полезность прозрачных легких пив, будто смена цвета и плотности способна превратить пьянчуг в добропорядочных граждан. Махнув рукой на мужичков, которые после работы исправно заправляются в пабах густым и черным, радетели (но не родители!) возлагают надежды на молодежь. “Гиннесс” и “Мёрфиз” — напиток отцов, рассудили они, а для юных глоток и глаз мы изобретем что-нибудь молодежное. Осенью 2001 года в спальном районе Дублина я отправился в торговый центр за поганой пиццей навынос и чем-нибудь запить. В ликерке взгляд мой упал на бутылочку с темной этикеткой и надписью “Revolution”. Это был новый молодежный пивасик — светлый, прозрачный, с закосом под антиглобалиста. Пицца оказалась лучше — я смог осилить две трети круга, а вот половину революции пришлось вылить.

 

Надо ли рассказывать, что я делал в том промозглом ноябре в общежитии теологического факультета Тринити-колледжа; то есть, пожалуй, в самом ненавидимом населением Республики Ирландия месте? Да, я прожил неделю среди будущих протестантских попов — и это в самой католической стране Европы. Я провонял запахом фиш-энд-чипса и честной бедности. В соседней комнате обитал один парень, бывший королевский полицейский в Белфасте. Он рассказывал, что никто, ты понимаешь, никто, ни одна собака, кроме жены, не должна знать, что ты служишь в полиции. ИРАшники придут и убьют тебя. Никто, ты слышишь, парень, никто, кроме жены, не знал, что я служу в этой долбаной полиции. А женка моя форму стирала ночью и сушила ее в подвале, чтобы никто не видел. Мне все это вот где встало. Я послал их куда подальше и решил стать священником. Выучусь и вернусь домой. Я сидел, кивал головой, думал о своем, пузырьки пены лезли из бутылочек “Гиннесса”. Что же я там делал? Толком уже и не помню. Лекции какие-то читал. Когда мой бывший полисмен поднабрался, когда к нам присоединился совсем молодой парень со второго этажа, когда^голландский профессор, живший в восточном крыле, притащил пузырь “Йеневера”, когда к нам прибился еще кто-то на улице, когда мы все ввалились в местный паб — там уже играл главный гимн родному вселенскому убожеству: “Dirty Old Town”, “Старый грязный город”:

 

Целую свою девушку у заводской стены.

 

Старый грязный город.

 

Старый грязный город.

 

“Дети олд тааааааааааауууууууууууун ” — ныло в моей несчастной голове, пока я извергал изо рта потоки бурой жидкости в треснувший унитаз с веселеньким трилистником на ободке. Когда я вернулся в зал, кто-то уже поставил другую песню той же божественно-алкоголической группы “Погз”. “Потоки виски”. И я почувствовал себя беспомощным перед этими потоками.

 

Винография: “Paddy” на два пальца. Со льдом и водой. И ни-ни!