О чем толкуют «на улицах и у колодцев»

 

 

Преданная собака

_{Перевод А. Ф. Троцевич}

 

В давние времена жил в уезде Корён[305]некий человек по имени Ким Кэин. Он вырастил собаку и очень её любил.

Однажды Кэин отправился по делу, а собака, конечно, побежала следом за ним. На обратном пути он напился вина и, свалившись у дороги, заснул в беспамятстве. А меж тем в поле вдруг начался пожар. В одно мгновение всё широкое поле было охвачено пламенем, и оно уже стало подбираться к тому месту, где лежал Кэин. Кэин оказался в опасности. Собака, испугавшись, помчалась к реке, окунулась в воду и принялась смачивать траву вокруг Кэина. Так она носилась от реки к Кэину и обратно. Окунётся в воду — тут же мчится обратно к Кэину и катается вокруг него. В конце концов собака настолько выбилась из сил, что тут же и умерла. Когда Кэин протрезвел и открыл глаза, он сразу же понял, что произошло. Увидев, какое дело сотворила собака, он опечалился и сложил песню — утешил её душу. Более того, он вырыл для собаки могилу и совершил похоронный обряд, как для человека. Перед могилой Кэин установил столб, на котором сделал надпись, где подробно описал, отчего собака погибла, и воздал хвалу собачьей преданности хозяину.

И удивительное дело! Этот столб прижился и вырос огромным деревом. Вот почему это место стали называть Осу — «Собачье дерево».

Среди народных песен есть одна, называется «Могила собаки», так вот она связана с этим событием.

А после кто-то, услышав историю Ким Кэина и его собаки, был так восхищён, что сложил стихотворение:

 

Стыдитесь, люди, смотреть на собак свысока!

Я вам прямо скажу: так мало ценим мы их службу.

Вот хозяин в беде — не его ли спасая, погибла она?!

Ужели не достойны собаки похвалы за их деянья?

 

Как-то Чинянский князь[306]приказал мне, своему приживальщику, написать историю про эту собаку, дабы о ней узнали в мире. Её содержание должно напоминать: те, кто получил от других благодеяние, непременно должны воздать за него так, как это сделала собака.

 

Потомок государя

_{Перевод Д. Д. Елисеева}

 

Чон, правитель уезда Ёнчхон[307], был сыном великого князя Хёнёна[308]. Его супруга была из нашей родни, поэтому мы с ним дружили по-родственному.

По своему характеру Чон был человеком непутёвым и несдержанным, однако с людьми держался почтительно и чистосердечно, а в делах — решителен и скор. Кроме того, он знал толк в поэзии и проявлял удивительные способности в рисовании. Вместе с тем всю свою жизнь он увлекался вином и женщинами. Стоило появиться в столице новой певичке, привезённой из деревни, как Чон, разодетый, являлся к ней в дом. Однако очень скоро он переставал навещать девушку и, как бы ни зазывали его отправиться к ней молодые мужчины, больше в тот дом не заходил. Вот из-за такого поведения за целую жизнь так и не суждено было его способностям проявиться в полной мере. Всех молодых служанок в доме Чон определил в музыкальную палату и выдал замуж. Если раздобывал он хотя бы один кувшин вина, то во дворе у него начинала греметь музыка, и день за днем шла пьянка, и он напивался допьяна.

Как-то ехал он верхом на коне и, подняв плеть, чертил ею в воздухе какие-то знаки.

— Что это вы делаете? — спросили у него люди.

— А пейзажные наброски! — отвечал он.

Очень любил господин Чон учёных-литераторов, и люди, с которыми он водил дружбу, все были прославленными сановниками. Если встречался ему конфуцианский учёный — будь тот даже верхом на лошади, — он непременно хватал его за рукав и начинал подробно обсуждать с ним принципы нравственности и литературные творения людей прошлого и настоящего.

Как-то конфуцианские учёные, братья Лю Юнин и Лю Юин, проезжали на лошадях мимо горы Лихён, а правитель Чон, пьяный и одетый в простое платье, сидел на обочине дороги. «Какой-то простолюдин», — решили братья и не сошли с коней. Чон тогда послал своих людей и велел привести братьев к нему.

— Как вы смеете, — закричал правитель, — не соблюдать правил поведения при встрече с самим внуком государя? Да кто вы такие?!

— Я учёный-конфуцианец, — ответил Юин.

— А в каком списке выдержавших экзамен ты был объявлен?

— Там, где первым стал Ко Тхэчжон.

— А-а-а, из породы Ан Чанхёна! — сплюнул правитель. — Живо убирайся отсюда! А ты кто? — спросил он у Юнина.

— Я тоже учёный-литератор, — ответил тот.

— А в каком был списке?

— В том, где первым записан Ли Сынсо.

— А ты знаешь оду «Гора Пэктынсан»[309]?!

Юнин прочёл ему наизусть все стихотворение. Тогда правитель низко и церемонно поклонился ему и отослал.

 

Охотничьи рассказы

_{Перевод Д. Д. Елисеева}

 

Ким Тонси — чжурчжэнь. Он прибыл в нашу страну со своим отцом ещё в юности. Тонси в совершенстве владел воинскими искусствами, но и хорошо знал конфуцианский канон и был начитан в исторических сочинениях. Дом его находился в горной долине уезда Чочжон[310], и своим главным делом он считал охоту. Он рассказывал мне про охоту на разных зверей. Вот, например, как охотятся на пятнистого оленя:

«Летом, когда густо разрастаются травы, косули и олени выходят попастись, а насытившись, снова скрываются в лесу и там залегают.

Как-то я, взяв с собой нескольких охотников, отыскал такое место по следам зверей и со всех четырёх сторон поставил сети. Одному-двум велел подняться на гору и либо петь песни, либо шуметь так, будто на волах пашут. Когда зверь слышит такие звуки, он считает, что человек занят своим повседневным делом и не убежит, а останется лежать затаив дыхание. Я же, выбрав момент, натягиваю тетиву и поражаю оленя первой же стрелой. Если я не попаду в зверя, он бросится наутёк и попадает в установленные сети, тогда уж ему никак не освободиться. А в тот сезон, когда с деревьев опадают листья и увядают травы, я тихонько стою, подкарауливая оленя на звериной тропе, и, дождавшись, когда он появится, поражаю его стрелой».

А вот что рассказывал мне Ким Тонси про охоту на медведя:

«Медведь вообще-то зверь отважный и очень сильный. Если он встречается с тигром, то одной лапой хватает большой камень, другой — крепко вцепляется в горло тигра и начинает бить его камнем. Либо бьёт выломанным суком дерева. Ударит раз-другой, выломает сук и снова бьёт. Тигр какое-то время старается оттолкнуть камень или сук, а потом снова они схватываются. Медведь опять выламывает сук и бьёт, бьёт. А ещё иногда медведь влезает на большой дуб, как человек, обеими лапами пригибает ветви, срывает и ест жёлуди либо, двигаясь в лощине по ручью, ловит и поедает мелких крабов. На зиму же он залегает в берлогу под скалой, ничего не ест, только лижет свои лапы. Если в десятой луне загремит гром, а медведь всё ещё не смог найти себе пещеру, он сгребает листья и зарывается в них.

Летом, когда густо разрастаются травы и листва деревьев и мне случается встретить залезшего на дерево медведя, я раздеваюсь догола, приближаюсь с луком и становлюсь у медведя за спиной. Когда он вытягивает передние лапы, чтобы схватить ветку, я натягиваю тетиву и стреляю в него, а потом бросаюсь в траву и лежу затаив дыхание, как покойник. Если стрела попала в зверя, он в страхе сползает с дерева, начинает шарить вокруг, но, даже подойдя ко мне, не может сообразить, живой я или убитый. Немного погодя, не в силах превозмочь мучения от раны, он, как человек, издает жалобный стон и, падая в реку, умирает».

Рассказывал мне Ким Тонси и о том, как ему довелось схватиться с тигром:

«Сколько я за свою жизнь убил тигров — не счесть. Вот было дело, когда государь Сечжо[311]проездом остановился в Онняне[312]. Приходит вдруг один чиновник и говорит: „Прошлой ночью женщина шестнадцати лет сидела в комнате на женской половине дома, как вдруг распахнулось окно и в комнату впрыгнул тигр, схватил женщину и унёс в зубах. Уповаю на совершенную мудрость государя в отмщении за такую несправедливую обиду!“ Государь Сечжо тут же приказал воинам найти и убить тигра и мне тоже велел отправиться с ними. Мы отправились к дому той женщины, разузнали подробности о том, что случилось, а затем поднялись до середины ближайшей горы. Там на ветке дерева висела красная от крови женская рубашка, изорванная в клочки. Проехали верхом ещё немного и на берегу горной речки увидели мёртвое тело. Женщина была уже наполовину съедена. Через некоторое время меж сосен раздался рык. Глянули мы туда — огромный тигр пристально смотрел на нас жадными глазами. Не в силах сдержать гнев, я погнал своего коня на тигра, всадил в него стрелу, а когда повернул назад, запутался в сосновых ветках и слетел с коня. Тигр набросился на меня, вцепился зубами в руку и потащил. Тут мы с ним сцепились, но подоспели охотники, стали стрелять в тигра и убили его. Страшная опасность миновала. Я сбросил одежду — на руке были раны от зубов тигра».

 

Скупой

_{Перевод Д. Д. Елисеева}

 

Первый министр Чи Пэ, который жил во времена династии Корё, был человеком бережливым и очень скупым.

В первый день нового года и в День холодной пищи постоянно посылал он своих слуг собирать между могил бумажные деньги, которые потом снова использовал как бумагу. А если Чи находил пару брошенных соломенных сандалий, непременно велел закопать их в огороде и пользу от этого имел немалую — получал урожай вкуснейших тыкв.

Устраивались за воротами столицы проводы друзей, все люди выставляли множество разных вин и закусок. И только один Чи ничего не приносил, лишь прятал в рукаве небольшую чашку и, встав на коленки перед чужими закусками, пренебрежительно восклицал:

— Всё такое невкусное. Просто есть невозможно!

Как-то пришел Чи на чужие поминки и пожертвовал всего один ковшик риса. А явился-то с десятком слуг. Поднявшись к храму, все они до отвала наелись, да ещё и с собой еды прихватили. На полпути домой стал Чи собирать со слуг по одной ложке риса, а один слуга что-то замешкался и не дал ему ложку. Чи поинтересовался, чего это он.

— Да я не ложку риса прихватил, — повинился слуга, — а целую миску припрятал!

— Вот хорошо-то! — рассмеялся Чи. — А я как раз и хотел получить целую миску!

 

Испугался тигровой шкуры

_{Перевод Д. Д. Елисеева}

 

Хан Поннён славился как очень хороший охотник. Он в совершенстве владел луком и тем известен был даже самому государю Сечжо. Хотя сила его лука была невелика, однако, встретившись со свирепым тигром, он смело бросался вперед, до отказа натягивал тетиву и первой же стрелой убивал зверя. И сколько он за свою жизнь убил тигров, просто не счесть!

Однажды во дворце государя проводили ритуал изгнания злых духов. И вот один из участников-актеров, обряженный в тигровую шкуру, неожиданно выскочил из укрытия, а Поннён должен был сделать вид, будто убивает тигра. А вооружён он был маленьким ритуальным луком и имел единственную стрелу, и ту сделанную из стебля травы. При виде «тигра» Поннён в ужасе стремглав выскочил из помещения. При этом он вывихнул ногу и, свалившись с лестницы, сломал руку!

— Против настоящего тигра герой, — смеялись люди, — а против чучела — трус!

Как-то в доме князя Ёнсуна был устроен пир. Присутствовали все придворные чины и литераторы. Государь Сечжо велел пригласить и Поннёна, сам пожаловал ему чашу вина.

— Ты хотя и низкого звания, — говорили Поннёну гости, — однако служишь самому государю, отмечен его милостью!

Охотника усадили на одно из почётных мест, красивые певички, изящно одетые и нарумяненные, окружали его со всех сторон. Казалось, их песни взволновали даже небо! А Поннён так застеснялся, что не мог вымолвить ни слова и сидел низко опустив голову. Гости наперебой угощали его вином, и в конце концов он совсем захмелел. Сидя на складном китайском стуле, Поннён принялся размахивать руками, грозно вытаращил глаза и истошно заорал, изображая, как он стреляет в тигра из лука. А все вокруг едва не лопались от смеха!

 

Прогнали начальника

_{Перевод Д. Д. Елисеева}

 

Правитель одного из уездов Хонама[313]был очень суров и круто расправлялся с подчинёнными. Никто из них не был спокоен за свою службу.

И вот однажды собрались все чиновники управы, и один из них сказал:

— Начальник наш слишком уж суров и жестоко нас наказывает. День в управе поистине стоит десяти лет! Скоро из всей провинции люди разбегутся. Что ж тогда будет?

И они стали думать, как бы избавиться от своего начальника.

— А что, если сделать так-то и так-то? — предложил один чиновник.

— Этот план великолепен! — одобрили все.

В один из дней, после того как правитель принял утренние приветствия своих подчинённых, случилось так, что не было никаких дел. Начальник сидел один и читал книгу. Вдруг к нему вошёл мальчик-посыльный и ударил его по щеке! В гневе правитель отшвырнул ногой стол, открыл окно и крикнул слугам, чтобы они арестовали посыльного. Однако слуги лишь переглядывались, и никто не выполнил его приказания. Тогда он позвал чиновников, но те тоже не повиновались начальнику.

— Как посмел посыльный ударить по лицу своего начальника?! — кричал правитель, швыряя вещи и бранясь.

Издавая какие-то бессвязные звуки, он метался по управе, как сумасшедший.

— Наш начальник заболел, и работать с ним опасно! — сообщили чиновники его секретарю.

Секретарь вместе с сыном и дочерью правителя пришёл в управу. Правитель то садился, то вскакивал, метался по комнате, стучал кулаком по столу… Словом, вел себя очень подозрительно. Он принялся рассказывать, как посыльный ударил его по щеке, а чиновники отказались ему повиноваться. Говорил он бессвязно, пот с него лил ручьями, а глаза налились кровью, и с губ капала слюна. Ни секретарь, ни дети больше не сомневались, что правитель сошёл с ума, и, конечно, не поверили его рассказу.

— Батюшка, умоляем вас, успокойтесь, посидите смирно. Ведь никто не видел, как вас ударил посыльный, — нельзя же его наказывать. Вы, верно, немного захворали! — обратились дети к отцу.

— Не дети вы мне больше! — орал ещё более разозлённый правитель. — Вы что, хотите оправдать этого посыльного?! Убирайтесь отсюда и на глаза мне больше не показывайтесь!

Тогда сын правителя позвал лекаря проверить у отца пульс и дать ему лекарство. Но правитель, оттолкнув лекарства, рявкнул:

— Чем я болен? Не нужно мне никакого лекарства!

Он выгнал лекаря и весь день вёл себя как помешанный. Все окончательно уверились, что правитель заболел, и никто больше не слушал его. Так продолжалось день-два. Он совсем растерялся, стал отказываться от еды и в самом деле будто помешался.

В уездном городе, да и во всех окрестных деревнях, не было уже человека, кто бы не знал о болезни правителя, а когда молва дошла до губернатора провинции, тот немедленно доложил государю. Губернатор вызвал правителя к себе.

— Слышал я, будто ты заболел? — спросил его губернатор. — А теперь как ты себя чувствуешь?

— Да ведь я не болен! — возразил правитель и рассказал губернатору, в чём дело.

Подняв руку, губернатор воскликнул:

— У тебя снова появились признаки болезни! Живо уходи отсюда.

Не осмелившись спорить с губернатором, правитель попрощался и поехал домой. Чтобы не заболеть и в самом деле, он позвал лекаря и попросил лекарства.

С должности его, конечно, сняли. И вот, уже состарившись, однажды собрал он своих домашних и сказал:

— Все считают, что я помешался на том, будто посыльный дал мне пощёчину. А ведь он меня и на самом деле ударил!

Батюшка, ведь ваш недуг давно прошёл! Неужели болезнь снова вернулась? Что же делать? — испуганно воскликнули дети.

Вид у них был такой встревоженный, что правитель поспешил замолчать и решил больше не вспоминать этой истории.

Так дети никогда и не узнали, что отец говорил правду.

 

Как разбогател Пон Сокчжу

_{Перевод Д. Д. Елисеева}

 

Пон Сокчжу — человек ловкий и отважный, он прекрасно стрелял из лука, а в игре кёкгу [314]был в своё время самым первым. Он имел звание «Сановника, заслуженного в умиротворении страны», имел чин третьего ранга, ему даже был пожалован титул куна. Однако по своей натуре он был человеком алчным и жестоким, а своим главным делом почитал накопление богатства.

Случалось, к примеру, и такое, что он зазывал к себе мастера-игольника, поил его вином, а после требовал у него несколько десятков иголок и посылал в провинцию толпу слуг, заставляя их выменивать за каждую иглу по одному куриному яйцу. Потом возвращал яйца тем же людям, а осенью снова отправлял к ним слуг получить с них по большой курице. Если же находились люди, которые отказывались подчиниться его требованию, их жестоко избивали. Сам Сокчжу тщательно следил за всем этим, и не было случая, чтоб ему не удавалось добиться своего.

А ещё он посылал своих слуг взять множество железных гвоздей, подняться вверх по течению реки, и если они находили в верховьях людей, которые рубят лес и сбрасывают брёвна в горную лощину, то должны были тайком забить гвозди в торцы бревен. Когда же брёвна сплавляли вниз по течению реки Намган и они оказывались на месте, Сокчжу тут же заявлял:

— Это всё мои брёвна!

Препираясь с истинным хозяином, задавал ему вопрос:

— А на твоих брёвнах есть какая-нибудь метка? Вот на моих брёвнах, на торцах вбиты гвозди!

Срубленные деревья осматривали и на самом деле на торцах находили гвозди. Тут уж настоящий хозяин не мог с ним спорить.

Таких случаев, когда Сокчжу отбирал чужое имущество, было не счесть. При дворе, например, было принято летом распределять лед между высшими сановниками, а среди них было немало таких, кто не имел толпы слуг и потому не мог перенести весь лёд к себе. Так вот Сокчжу посылал слуг перетаскивать его и продавать на базаре, отчего имел немалую прибыль.

А ещё, когда Сокчжу был назначен командующим флотом провинции Чолла, он заставлял солдат распахивать близлежащие острова и высевать там кунжут и хлопок. Когда же он внезапно получил отставку и возвращался в свои родные места, его корабль доверху был наполнен кунжутом и хлопком. Вот потому денег у него было десятки и десятки тысяч связок, а амбары с зерном оказались такими же огромными, как государственные.

И ещё случалось, когда двор передавал жён и наложниц мятежных сановников в дома заслуженных чиновников, где они должны были работать в качестве слуг, Сокчжу всегда требовал себе самых красивых женщин. Они становились наложницами, и Сокчжу денно и нощно бражничал с ними и развлекался, как хотел.

Однако позднее он и сам был казнён как мятежник.