Творческий путь М. Цветаевой. Художественное своеобразие лирики М. Цветаевой.

Ц родилась 26 сентября 1892 года в Москве и всегда ощущала себя детищем города, «отвергнутого Петром». Ее детство «лучше сказки» — прошло в непростой семье. Отец — искусствовед европейского масштаба, основатель и директор Музея изящных искусств, мать — редкостно одаренная в музыке ученица Рубинштейна. В 16 лет Ц начала печататься. До революции в России вышли три книги ее стихов: «Вечерний альбом» (1910), «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913). В 20-е годы были изданы две книги с одинаковым названием «Версты», где была собрана лирика 1914—1921 годов. С самого начала творческого пути Ц не признавала слова «поэтесса» по отношению к себе, называя себя «поэт Марина Цветаева». Внешние события предреволюционной истории мало коснулись ее стихов. Много позднее она скажет, что «поэт слышит только свое, видит только свое, знает только свое». Первая мировая война и революция задели ее постольку, поскольку затронули судьбу ее мужа и детей. Помимо жизненных трагедий в первые годы революции (неизвестность судьбы мужа, бытовая неустроенность, голод, смерть маленькой Ирины) Ц переживает и творческую драму: обе ее книги «Версты» оказались непонятыми читателями, даже любивший и глубоко ценивший Ц Осип Мандельштам в статье «Литературная Москва» более чем резко отозвался о ее стихах (он подчеркнул несвоевременность субъективно-лирической поэзии в эпоху исторических катаклизмов). Все это усиливало у Ц ощущение собственной ненужности в России. Но главной причиной ее эмиграции было стремление воссоединиться с мужем. Суровая доля С. Я. Эфрона послужила толчком к созданию «Лебединого стана», цикла стихов, посвященного Белой армии. Этот цикл — не гимн белому движению, а реквием его обреченной жертвенности, реквием скорбному пути мужа. В эмиграции Ц была мучительно одинока — без России и русской земли, вне эмигрантской среды. Ее разрыв с русской эмиграцией был обусловлен тем, что она отстаивала высшую правду поэта — его право быть над схваткой, на поэтическую честность. Ц не проклинает революцию. Более того, в статье 1932 года «Поэт и время» она высказала удивительно объективную для человека ее судьбы мысль о всеохватывающем влиянии революции на русскую культуру, русскую поэзию, на жизненный и творческий путь русских поэтов XX века: Встал вопрос о возвращении в Россию. Ц понимала, какие сложности ждут ее на родине, — но все же решилась вернуться. В одном из стихотворений 1939 года она предчувствует: «Дано мне отплытье // Марии Стюарт». Как и трагическая королева Шотландии, Ц — ненужной, изгнанницей — 12 июня 1939 года отплыла из Франции на родину навстречу бедам и гибели. Арестованы муж и дочь. Гослитиздат задерживает книжку стихов. «Благополучные» поэты отпускают в ее адрес иронические шпильки, устраняясь от какой бы то ни было помощи. Нет в живых Блока, Гумилева, Есенина, Маяковского и Мандельштама. Как и в годы «военного коммунизма», не на что жить. С началом Великой Отечественной войны Ц совсем растерялась, боялась, что не сумеет прокормить сына. В начале августа она вместе с группой писателей выехала в небольшой городок на Каме Елабугу. Ц была готова на все, лишь бы получить хоть какую-то работу. 26 августа она написала заявление в Литфонд с просьбой принять ее на работу в качестве судомойки. Но и в этом ей было отказано. 31 августа 1941 года великий русский поэт Ц добровольно ушла из жизни. В одной из предсмертных записок — строки: «А меня простите — не вынесла». В 1934 году была опубликована одна из программных статей Ц «Поэты с историей и поэты без истории». В этой работе она делит всех художников слова на две категории. К первой относятся поэты «стрелы», т. е. мысли и развития, отражающие изменения мира и изменяющиеся с движением времени, — это «поэты с историей». Вторая категория творцов — «чистые лирики», поэты чувства, «круга» — это «поэты без истории». К последним она относила себя и многих любимых своих современников, в первую очередь — Пастернака. Одна из особенностей «поэтов круга», по мнению Ц, — лирическая погруженность в себя и, соответственно, отстраненность и от реальной жизни, и от исторических событий. Истинные лирики, считает она, замкнуты на себе и потому «не развиваются». ощущение единства жизни и творчества Одна из главных черт — самодостаточность, творческий индивидуализм и даже эгоцентризм. Раннее осознание противостояния поэта и «всего остального мира» сказалось в творчестве молодой Ц в использовании излюбленного приема контраста. Это контраст вечного и сиюминутного, бытия и быта: чужие («не мои») чары «сомнитель­ны» ибо они — чужие, следовательно, «мои» чары — истинные. Это прямолинейное противопоставление осложняется тем, что дополняется контрастом тьмы и света («темная и грозная тоска» — «светловолосая голова»), причем источником противоречий и носителем контраста оказывается сама героиня. Своеобразие цветаевской позиции — ив том, что ее лирическая героиня всегда абсолютно тождественна личности поэта. Поэзия Ц — прежде всего вызов миру. Трагедия потери родины выливается в эмигрантской поэзии Ц в противопоставление себя — русской — всему нерусскому и потому чуждому. Индивидуальное «я» становится здесь частью единого Русского «мы», узнаваемого «по не в меру большим сердцам». Но главное противостояние в мире Ц — это вечное противостояние поэта и черни, творца и мещанина. Ц утверждает право творца на свой собственный мир, право на творчество. Подчеркивая вечность противостояния, она обращается к истории, мифу, преданию, наполняя их собственными чувствами и собственным мироощущением. Так рождается поэма «Крысолов», в основе сюжета которой лежит немецкое предание, под пером поэта получившее иную трактовку — борьбы творчества и мещанства. Для поэзии Ц характерен широкий эмоциональный диапазон, поэзия Ц строится на контрасте используемой разговорной или фольклорной речевой стихии (ее поэма «Переулочки», например, целиком построена на мелодике заговора) и усложненной лексики. Лексический контраст нередко достигается употреблением иноязычных слов и выражений, рифмую­щихся с русскими словами: 0-де-ко-лонов Семейных, швейных Счастии (kleinwenig!) Взят ли кофейник?.. (Поезд жизни. 1923).

Для Ц характерны также неожиданные определения и эмоционально-экспрессивные эпитеты. Вообще в поэзии Ц оживают традиции позднего романтизма с присущими ему приемами поэтической риторики. Отличительная особенность цветаевской лирики — неповторимая поэтическая интонация, создаваемая искусным использованием пауз, дроблением лирического потока на выразительные самостоятельные отрезки, варьированием темпа и громкости речи. Интонация у Ц часто находит отчетливое графическое воплощение. Так, поэтесса любит с помощью многочисленных тире выделять эмоционально и семантически значимые слова и выражения, часто прибегает к восклицательным и вопросительным знакам. Паузы передаются с помощью многочисленных многоточий и точки с запятой. Кроме того, выделению ключевых слов способствуют «неправильные» с точки зрения традиции переносы, которые нередко дробят слова и фразы, усиливая и без того напряженную эмоциональность: «Крово-серебряный, серебро-Кровавый след двойной лия...». Осмысляя свое место в русской поэзии, Цветаева отнюдь не принижает собственных заслуг. Так, она естественно считает себя «правнучкой» и «товаркой» Пушкина, если не равновеликой ему, то стоящей в том же поэтическом ряду: Но при всей близости к Пушкину, увиденному, конечно, по-цветаевски субъективно, при «пушкинском» подходе к теме смерти и творчества — Цветаева остается самобытной. Там, где у Пушкина светлая гармония мудрости и понимания, у нее — трагический разлад, надрыв, бунт. Интересная черта: часто крупные темы выливаются в стихотворения-миниатюры, представляющие собой своеобразную квинтэссенцию ее чувств и лирических размышлений. Таким стихотворением можно назвать «Вскрыла жилы: неостановимо» (1934), в котором слились и сравнение творческого акта с самоубийством, и мотив вечного конфликта художника с не понимающим его «плоским» миром. Одно из наиболее характерных состояний Цветаевой-поэта — состояние абсолютного одиночества. Оно вызвано постоянным противостоянием с миром, а также характерным для Цветаевой внутренним конфликтом между бытом и бытием. Вечный цветаевский конфликт бытового с бытийным не мог не породить романтического двоемирия в ее поэзии. Ц не любила свою эпоху, часто искала душевную гармонию в обращении к прошлому. В понимании одиночества творца Ц следует традиции Баратынского, обращавшегося к «читателю в потомстве». Но — и в этом своеобразие Ц — позиция крайнего индивидуализма и погруженности в себя лишили ее «друга в поколеньи». Россия всегда была в ее крови — с ее историей, бунтующими героинями, цыганами, церквями и Москвой. Вдали от родины Ц пишет многие из своих наиболее русских вещей: поэмы, основанные на фольклорном материале и стилистике народной песенной речи («Переулочки». «Молодей»): многочисленные стихотворения, прозаические сочинения («Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачев». «Наталья Гончарова. Жизнь и творчество»). Русскость Цветаевой приобретает в эмиграции трагическое звучание потери родины, сиротства: «По трущобам земных широт // Рассовали нас, как сирот». Отлучение от родины, по Ц, для русского смертельно: «Доктора узнают нас в морге // По не в меру большим сердцам». Трагизм цветаевской тоски по России усиливается и тем, что тоскует поэт опять-таки по несбывшемуся, ибо «Той России — нету, // Как и той меня». Вся лирика Цветаевой по сути — лирика внутренней эмиграции от мира, от жизни и от себя. В XX веке она ощущала себя неуютно, ее манили эпохи романтического прошлого, а в период эмиграции — дореволюционная Россия. Эмигрант для нее — «Заблудившийся между грыж и глыб// Бог в блудилище» (Эмигрант, 1923).