Кто спит на диване, а кто – в киноэкране

 

В моем распоряжении появилась кинобудка. Я даже спать там планировал, но не разрешили. Потом дали добро спать у художника Левы. Он жил в своей мастерской. Там всюду висели плакаты, лозунги, лежали краски и кисти. Имелась и замечательная плита, согревающая душу и тело. Пригодился и белый экран. Вечером я ложился, Лева заворачивал меня в этот экран, и я с наслаждением засыпал на чудесной теплой плите…

В один прекрасный день открывается дверь и в мастерскую входит офицер. Он командует:

-Встать!

Лева-то встал, а я не могу: меня надо предварительно раскатать. Лева подскочил, раскатал. Тут я вижу, что офицер дико смеется про себя, но виду не подает. Этим офицером был Евгений Матвеев, ставший потом знаменитым актером и кинорежиссером. В то время он был командиром взвода.

Так мы с ним познакомились, потом и подружились, учавствовали в художественной самодеятельности.

А тут Леве заказали делать барельеф Ленина и Сталина. Потребовалось много глины. Солдаты принесли сколько надо. А чтобы клейстер делать, дали пуд муки и дешевого растительного масла для смазки. Я как-то вечером прихожу, вижу все эти драгоценные запасы и начинаю слюнки глотать.

-Слушай, - говорю, - Лева, масло у нас есть, мука есть, печка имеется. Давай лепешки пожарим!

Достал я юшку, отчистил ее, ливанул масла от души, замесил тесто на воде. А топка-то - в коридоре. В итоге мы не уследили и стряпню свою немножечко передержали. Она пригорела, да так, что дым пошел на весь клуб! Зато со второго захода лепешки получились что надо. Правда, немного сыроватые, но улетели все с большим плезиром.

Я, как киномеханик, имел право свободно выходить за территорию училища. Зимой у меня санки были, на них из кинопроката возил банки с фильмами. В основном брал только музыкальные, типа «Серенады солнечной долины». Я из этого фильма все песни повырезал, чтобы ролик получился, а фильм сдал без единой песни. Потом капитан меня вызывает и спрашивает:

-Что ты там нахимичил? Фильм кто-то взял, а в нем - ни одной песни!

Мне слегка попало за эти проказы. Жалко было, что пришлось песни вернуть…

А клуб наш зимой был в буквальном смысле ледяным. Стекол нет, пол ледяной, колотун. Дамы танцевали в шубах, офицеры – в шинелях. А я играл в перчатках.

У нас в заборе одна доска отрывалась, и мы этой лазейкой частенько пользовались. Летом бегали на пруд купаться. А однажды приятель пригласил меня к девочкам на вечеринку. Мы пришли по нужному адресу, там стол накрыт, девушки сидят. А хозяин работал на фанерном комбинате, и все пили древесный спирт, желтый такой, вонючий. Пили стаканами, слегка разбавляя водой. Они привыкли, у них иммунитет. И вот когда пошел второй граненый стакан, я отключился полностью. Какие там девочки1.. Утром проснулся - голова свинцовая, мы с приятелем бледные, как поганки, а девчонкам – хоть бы хны. Мы еле-еле притащились в училище, кое-как отлежались. Но, видно, спирт был все-таки очень добротный, не смертельный…

А как-то я пригласил в гости одну даму. Нелегально, конечно. Но бдительный капитан Барабанов нас застукал, начал дико кричать, и мою бедную гостью выпроводил за территорию училища. В общем, позор. А меня отправили на две недели в конюшню. Лошадей чистить. Я лошадей, конечно, люблю, как домашних животных, но побаиваюсь. Чищу и думаю: сейчас как даст ногой!.. Имена у них подходящие: Плоскогубцы, Отвертка, Молоток…. Потом все видят: от меня проку нет, конюх я неважнецкий, и командир говорит:

-Что ты там чистишь? Ты же художник! Сделай-ка нам дощечки с именами лошадей!

А какой я художник? Живу только в одной мастерской с художником. Но, как и Остап Бендер, огорчать работодателя я не стал. Художник, так художник.

Утром напилил фанеры и собрался рисовать. А Лева мне поясняет:

-Ты не торопись! На следующий день будешь рисовать.

Приходит командир, спрашивает:

-Ну, что, сделал?

-Нет, - отвечаю, - работа большая, тонкая! Только еще напилил дощечки нужных размеров.

Назавтра Лева меня инструктирует:

-Так просто рисовать нельзя! Нужно сначала загрунтовать, потом должно просохнуть…

На другой день я начал все это делать, соблюдая технологию. Рисовал примерно, как Остап Бендер. Дня через четыре принес художественные творения, торжественно приколотил…

 

ДАЕШЬ БАЛАЛАЙКУ!

 

А когда я приезжал в отпуск в Новосибирск, то ходил в армейский ансамбль песни и пляски. Там был очень симпатичный начальник ансамбля. Я ему рассказал: мол, так и так, служу, играю на аккордеоне, фортепиано. И капитан этот, и работавший там композитор Кирилл Молчанов, мною заинтересовались. Им нужен был музыкант. А где его взять? Платят мало. Значит, надо искать солдата-музыканта.

И они послали запрос в наше училище, а там его – под сукно. Самим нужен киномеханик-музыкант, по совместительству конюх и лошадиный художник!..

Тут подоспел смотр военной художественной самодеятельности в Новосибирске. Я готовлюсь, Женя Матвеев готовится. Я репетирую с певцами, с хором. А когда уже надо ехать, вместо меня берут какую-то пианистку! Это чтобы я в Новосибирске нечаянно не остался.

Ребята говорят:

-Давай мы тебя спрячем в вагоне!

Я, конечно, иду в вагон, где-то прячусь, и поезд отправляется. Когда отъехали довольно далеко, появляюсь из укрытия и сталкиваюсь с капитаном Барабановым. Он дико кричит:

-А ты, Зацепин, почему здесь?!.

-Ну, как же, - говорю, - товарищ капитан! Я столько репетировал! Я должен там играть!..

Он поорал, поорал, но куда меня девать теперь? Ссадить с поезда? Поздно! Уже сто километров отмотали.

В общем, приехаля в Новосибирск, поучаствовал я в смотре самодеятельности. И тогда начальник ансамбля песни и пляски мне говорит:

-Все, Зацепин, назад не поедете, здесь оформляетесь!

Заключительный концерт был в Доме Офицеров. И вот я спускаюсь по лестнице с начальником ансамбля, а навстречу - капитан Барабанов. Он говорит:

-Сейчас Зацепин поедет назад, в Тюмень!

А начальник ансамбля:

-Нет, он остается, я его уже оформил! Мы вам три запроса посылали - вы не отвечаете. Все, до свидания!

А я стою и про себя ликую.

Капитан Барабанов по внутреннему своему содержанию был похож на барабан: часто кричал на подчиненных, стучал кулаком, не отдавая отчета в том, что говорит. И вот, наконец, мне удалось избавиться от его опеки!..

Так я остался в этом ансамбле. Жил дома. Получил офицерскую форму с солдатскими погонами, два раза в месяц давали паек. Какое-то время у нас жил Эдик Сальницкий, позже его тоже взяли в ансамбль. Мы приносили домой по мешку с едой. Жить стало лучше. Шел сорок шестой год.

Эдик играл на саксофоне. Место пианиста было занято. За роялем сидел Жора Иванов (впоследствие ставший композитором, ректором Новосибирской консерватории) мы с ним учились вместе в музыкальной школе. Я играл на аккордеоне. У нас был настоящий джазовый оркестр: четыре саксофона, три трубы, три тромбона, певица. Из нас тоже собрали вокальный квартет: я, Эдик Сальницкий, Волвенков и Коля Трусов. На четыре голоса пели…

Прекрасно ездили по разным городам, все было замечательно. Потом вышел Ждановский указ, и приказали: джаз запретить, оркестр расформировать! Прошлись по музыке Прокофьева, Шостаковича. Называли это космополитизмом музыки. Тогда и фабрику музыкальных инструментов разломали. Все уничтожили, саксофон даже показывать было нельзя!..

У нас был дирижер Гуляев. Он руководил оркестром народных инструментов. В первом отделении - джаз-оркестр, певцы, певицы, танцы, балет, а во втором – советские песни. народная музыка, русские танцы, хор. И вот дирижер говорит мне:

-Ну, что, Александр, давай учись на балалайке! Или в армию пойдешь дослуживать. Другого варианта нет.

И начал я учиться играть на балалайке. Дома стал заниматься. Соло, конечно, не играл. Солистом был бывший скрипач Лева Розин. У нас было две-три балалайки, которые играли аккомпанемент. Потом я, правда, прилично навострился играть. Тогда шел фильм «Джордж из Динки-нджаза», и там герой прекрасно играл на банджо. И я в этом стиле играл. Дирижер не слышал, а я играл в свое удовольствие. А ребята рядом слышали...

Однажды приключилась с нами очень интересная история. Мы играли в биллиард. Я взял контрабас Миши Крженевича (у него была такая здоровенная балалайка) и неудачно с ним прыгнул. Гриф и отломился. А до концерта оставался час. Побежали к мастеру:

-Что делать? Сейчас концерт!..

Он говорит:

-Ну, это клеить надо! Сутки сушить.

Тогда мы примотали гриф проволокой и попытались настроить инструмент. Он не держит: струны сильно тянут. А первая вещь в концерте начинается сразу с басов. Слышу: контрабас не играет! Я Сашке Семенову:

-Погромче!

А он на тубе играл. Миша же подтягивает колок, опять слушает…А дирижер Андрей Новиков, к счастью ничего не замечает. Он так самозабвенно дирижировал, улыбался, где-то в облаках летал!.. И все сошло благополучно.

Ездили мы в поездах. Я выбирал третью полку сбоку. Она, правда, очень узкая. Там проходит теплая труба. Я к ней ремнем пристегивался, чтоб не свалиться, и на одном боку спал.

Наши ребята все были с юмором. Как-то в Омске Жора Иванов и еще трое наших пошли в какой-то ресторан. Они спокойно поднялись на эстраду и начали играть. Жора – на рояле, Коля – танцор прекрасный, танцует…Ну, им по рюмочке подали, закуску. А в это время туда заходит старшина.

-Вот вы где!.. – кричит.

Они – бежать!.. Втроем прячутся за какое-то дерево… Конечно, от старшины не скрыться. Он их привел и посадил в карцер. Их выпускали поработать на концертах, а потом - опять в карцер. Им кто-то туда бутылочку передал, они и там концерт устраивали – пели. А солдаты, которые в то время были свободны, на травке сидели и смотрели. Окно в карцере было открыто. Сашка-тубист изображал обезьяну, танцевал, Коля декламировал что-то…

Им еще добавили срок.

С ПРОПЕЛЛЕРОМ ЗА СПИНОЙ

 

После демобилизации меня взяли в Новосибирскую филармонию и сразу предложили поехать на маленьком пароходике в гастрольное турне по Оби. Я согласился. Платили хорошо. В армии я получал десять рублей, а тут вдруг - четыреста! У людей зарплата была по сто рублей...

Я два отделения аккомпанировал на рояле. Если в клубах рояля не было, – то на аккордеоне И соло играл. Бригада была человек двенадцать. Два певца и певица, иллюзионист, жонглер, танецевальная пара и так далее.

Поездка - на два месяца. Новосибирск-Бийск-Колпашево.Отдельная каюта - одно удовольствие. И вот на нашем колесном пароходике мы с администратором решили на ходу искупаться. Я тайно сел в лодку (она на длинной веревке прицеплена к корме). Администратор должен был прыгнуть с борта, а я - ловить его с лодки. Опасно, конечно! Под колесо можно угодить…

Он нырнул и вынырнул метрах в четырех от меня. Я его поймать никак не могу!.. Он и остался в реке плавать. А Объ – не Москва-река, ее не переплюнешь. От одного берега до другого - пара добрых километров. Что делать?

Я лодку отвязал - пуповину с кораблем обрезал. Надо вылавливать администратора. Вдруг человек утонет!.. А весел-то нет. Я доской помахиваю, доплыл до купальщика, втянул его в утлую посудину… Смотрим, а пароход разворачивается. Капитан увидел-таки пловцов, терпящих бедствие…Мы спасены!

Потом мы ездили по Кузбассу с певицей Ушаковой, в то время довольно известной. С нами был и аккомпаниатор Коля Сизов. Мы с ним играли дуэт на аккордеонах. Деньги за концерт платили по тем временам большие. Мне – двести рублей за концерт. Но и нагрузка была – будь здоров! По два полноценных концерта в день, сорок - в месяц.

На аккордеоне я играл очень хорошо. Дня не пропускал, чтобы не позаниматься. Чтобы достичь совершенства, играл «Полет шмеля», «Карусель» (которая была тогда очень модной). И с Колей в дуэте основном играл я, а он аккомпанировал. У меня был хороший итальянский инструмент.

Девушек, конечно, было много. В каждом городе после концерта они так и льнули. Чего греха таить, погулял немного. Особо не шиковал, по ресторанам не ходил, я человек непьющий. Деньги отдавал маме.

Коля Сизов вначале читал какой-то монолог. Потом мы играли соло на аккордеонах. И однажды я незаметно распустил ему ремни на аккордеоне. Обычно, когда он дочитывал, вбегал, одевал аккордеон, и мы выходили вместе. И вот он его одел, а инструмент где-то на коленях висит. Он говорит:

-Подожди, я ремни подтяну!

-Некогда, Коля! – отвечаю. – Публика ждет! – И тяну его на сцену.

Куда ему деваться? Сыграли…

…Друзья-гастролеры незаметно пришили мне сзади к пальто пропеллер. И мы пошли гулять по городу. Я, естественно, ничего не знаю и не чувствую. И гуляем мы там, где много народу. А они спрашивают меня:

-Вот ты полетел бы на Луну, если бы тебе предложили?

Спрашивают как-то нарочито громко и серьезно. Вижу: окружающие прислушиваются. Ну, мало ли, думаю, может, хотят меня на геройство проверить.

-Полетел бы, - отвечаю.- Если будет возможность, обязательно полечу!

Они – довольные, я – тоже. Народ ходит, улыбается мне. Все радуются, что я собираюсь в космос.

Возвращаемся домой, смотрю – а у меня пропеллер пришит!..

Так, думаю, надо мстить!.. Нашел за сценой какое-то драное пальто, оторвал дырявую подкладку и приметал ее изнутри к шикарному Колиному пальто. А он одевался прекрасно: у него было особое драповое пальто, страшно дорогое, шапка и воротник – из обезьяньего меха.

Вывернул карман пальто и крепкой ниткой пришил к нему перчатку. А у Коли в том кармане мелочь всегда лежит.

И мы пошли в ресторан обедать. Коля сдал в гардероб пальто (я ему помогал, чтобы он сильно не распахивался), и он ничего не заметил.

-Ты за мной ухаживал, - говорю, - теперь я - за тобой!

Он еще с подозрением оглядел сзади пальто – нет ли пропеллера. Я его успокоил:

-Да ничего там нет! Побаловались, хватит!..

Пообедали мы, выходим одеваться. Гардеробщик ему услужливо распахивает пальто и…Коля мгновенно бледнеет. У него ж, действительно, было дорогое пальто, сколько надо было на него зарабатывать!..

-Это не мое! - в панике произносит он.

-Ну, как же не ваше? – возражает гардеробщик. - Номерочек-то ваш!..

Я говорю:

-Коля, посмотри, воротник-то твой!

-Да не мое! – отпирается он. – Это же рвань какая-то!

-А ты в карманах посмотри, - советую я. – Может, там что-нибудь твое есть.

Он лезет в карман, вытаскивает перчатку, которую я с любовью пришил. Карман, естественно, выворачивается наизнанку. Мелочь со звоном летит в разные стороны.

-Да твое это! – убеждаю его я. – Ты же всегда пришиваешь перчатки, чтобы не потерять. Твое!.. Просто подкладка немножко устарела, а ты и не заметил раньше. Сменишь подкладку – и будет, как новенькое!..

Только тут все и начали понимать, где собака зарыта…

А однажды я взял его драгоценную шапку (он в это время читал монолог на сцене) и начал с ней забавляться. Коля меня видит, а зрители – нет. Ему еще минут пятнадцать читать, и он ничего сделать не сможет.

Я шапку себе на голову надеваю. Он видит боком, но старается не смотреть. Ага!.. Тут под рукой оказалась какая-то старая, драная солдатская шапка. Я отрываю от нее уши и начинаю пришивать их к Колиной. Ну, конечно, не по-настоящему, а лишь наживляю слегка к подкладочке. Одно ухо пришил, надел. Он на меня взглянул – ему смешно, а он патриотический монолог читает!.. В те времена обязательно нужно было иметь «идейный» номер.

Потом я второе ухо пришил. Сижу в такой шапке, его смех разбирает… Но он все-таки выдержал, не рассмеялся.

К тому времени, когда он закончил и ушел за кулисы, я уши успел отпороть, шапку положил на место и сижу, как ни в чем не бывало. Он спрашивает:

-Шапку-то мою куда дел?

-Да не трогал я, - говорю. – Тебе померещилось. Я свою надевал!..

Он посмотрел на свою – ничего не порвано, все нормально…

 

ТОПОР ЛЕТЕЛ ЗА КОЧЕРГОЙ

 

В 1947-48 годах мы плавали от верховьев Оби, от Бийска на север, до низовьев, дальше Колпашева. Там огромная, дикая Обь. Километров пять в ширину! Красота потрясающая! На берегах – высоченные корабельные сосны. Там нам показывали дом, где жил Сталин. Сети, которыми он ловил рыбу...

Там было поселение латышей, эстонцев и литовцев, которых репрессировали во время войны. Мужчин расстреляли, поэтому жили там практически одни женщины и дети.

И вот наш певец, баритон Макурин влюбился там в одну девушку. Мы пробыли в поселке дня два, и он сделал ей предложение. Она согласилась. Целый год он писал письма во всякие «органы». Отвечали: «Не целесообразно». Но он добился-таки своего! Разрешили! Он поехал за ней и женился. Потом у них родились дети, и они уехали на Дальний Восток.

На этом корабле у нас был иллюзионист Боря, он же одновременно и прекрасный жонглер. Мог жонглировать шестью предметами. Тремя - с закрытыми глазами.

Однажды погода была хорошая, солнце, тридцать градусов. Мы загорали на верхней палубе. Я лежал, надвинув шляпу на глаза. Рядом загорала певица Лисовская. И вот Боря говорит мне:

-Саша, Саша, посмотри, как тут интересно!..

Я открыл глаза и замер от ужаса: надо мной летал топор, полено и какая-то кочерга!.. Боря жонглировал этими тремя предметами прямо над моей головой!..

Потом он проделал то же самое с Лисовской. Когда она открыла лицо, то закричала своим колоратурным сопрано гораздо громче и выше, чем пела на концертах. Сначала она увидела, что на нее падает топор, потом – полено… А уж потом поняла, что это проделки жонглера...

Такие вот безобидные, добрые шутки были в моде на нашем дружном кораблике.

Каждое утро по три часа я занимался на аккордеоне. Там, где в клубах были рояли, помногу играл на рояле. Поездив год на гастроли, я начал готовиться к поступлению в музыкальное училище. Думал, брошу филармонию, поступлю в училище. В то время в Новосибирске еще не было консерватории.