Зарубежные доктринальные построения

В Германии отказ от договора (Rucktritt), во-первых, прекращает первичные обязанности по предоставлению, которые еще не были исполнены и не прекратились по иным основаниям. Если отказ заявлен от длящегося обязательства (форма отказа – Kundigung), то оно перестает существовать как «длящееся», т. е. прирастающее новыми обязанностями по предоставлению с течением времени. Его жизнь продолжается в виде обычного обязательства.

Во-вторых, отказ (Rucktritt) порождает обязанность сторон возвратить друг другу полученное в силу данного обязательства. Образуется так называемое обязательство по обратному предоставлению. Если предоставление воплощалось в услугах и пользовании вещью, возмещается их стоимость. Налицо все прочие признаки того, что в России называется реституцией. В этом заключается специфика германского права расторжения договоров, и в этой части оно не вполне актуально для России, где возврат полученного автоматически (т. е. во всех случаях расторжения договора) не происходит[2]. Однако отмена договора (Kundigung), происходящая, напомним, при расторжении длящихся обязательств (наем, заем, поручение, простое товарищество и т. п.), на наш взгляд, живо напоминает последствия расторжения договора в российском праве, поскольку имеет в виду прекращение договорных обязательств на будущее.

И то и другое названное последствие отказа от договора позволяет сделать вывод о том, что с обязательственным правоотношением происходят серьезные перемены.

Господствовавшее ранее учение усматривало в отказе от договора (Rucktritt) основание для прекращения не только неисполненных обязанностей по предоставлению, но и обязательственного правоотношения как целого[3]. Кроме того, отказу придавалась обратная сила, т. е. обязательство следовало прекратить таким образом, как будто его никогда не существовало. Тем самым по своему действию отказ приравнивался к оспариванию договора. Какие-либо требования, основанные на данном договоре, в том числе о возмещении убытков, связанных с его нарушением, исключались. В Мотивах Германского гражданского уложения (далее – ГГУ) указывалось буквально следующее: «...отказ от договора и вытекающее из договора притязание на возмещение ущерба исключают друг друга»[4].

При этом данное учение, дабы быть последовательным, признавало, что все предоставленное ранее по обязательству утрачивало свое правовое основание. Поэтому возвращать полученное следовало по правилам о неосновательном обогащении. Однако дело обстояло несколько сложнее, поскольку ликвидация договора осуществлялась согласно специальным нормам § 346 ГГУ в старой редакции, которые выигрывали у правил о неосновательном обогащении как leges speciales. Но в теории сомнений не оставалось: положения § 346 ГГУ суть специальные правила именно о неосновательном обогащении. Это означало, что в любом случае вместе с прекращением основного обязательства возникало обязательство, основанное на законе[5].

В настоящее время от этого учения отказались почти все германские ученые.

Во многом господствующее мнение изменилось благодаря оказавшей большое влияние статье Генриха Штоля, опубликованной в 1929 г.[6] Штоль выступил против того, что отказ от договора исключает не только притязание на возмещение убытков из-за неисполнения, но и прочие договорные притязания о возмещении убытков за нарушения дополнительных обязанностей. Господствующее мнение обосновывало точку зрения о том, что отказ исключает все основанные на договоре притязания о возмещении ущерба, тем, что отказ приводит договор к прекращению; договорные же притязания требуют, чтобы договор продолжал существовать. Этому логическому выводу Штоль воспротивился и обозначил его как «приведение доказательств по методологии юриспруденции понятий» (begriffjuristische Beweisfuhrung)[7]. Для реализации своего тезиса о том, что наряду с отказом могут быть осуществлены вытекающие из договора притязания на возмещение убытков, за исключением тех, которые направлены на возмещение ущерба в связи с неисполнением, Штоль предложил исходить из того, что отказ не уничтожает договор ex tunc, а преобразует его ех nunc в ликвидационное обязательство.

«Как можно логически сконструировать данное решение? Я думаю, что оно само вытекает из взгляда на отказ от договора как на изменение содержания обязательственного организма. Отказ от договора затрагивает обязательственный организм как целое, однако он не разрушает с обратной силой его состав, а приводит к преобразованию обязательства, форма проявления которого меняется. Типичные обязательства, такие как купля-продажа... теряют свои характерные черты, все содержание обязательства меняется, отказ от договора приводит к исключению всех тенденций по исполнению; с другой стороны, из продолжающегося обязательства вырастают новые притязания на возвращение предоставленного. Обязательство продолжает жить как ликвидационное отношение, как нетипичное обязательственное отношение»[8].

Именно так понимает господствующее мнение правовые последствия отказа от договора и сегодня[9]. Эту теорию мы далее будем именовать теорией трансформации. В современном германском праве из различного действия, производимого отказом и оспариванием, делается вывод о том, что отказ только модифицирует договорное отношение[10]. Договор, направленный на обмен предоставлениями, преобразуется в обязательство, преследующее целью ликвидацию договорных последствий. Это прежний договор, но с модифицированным содержанием. Следовательно, предоставления, которыми обменялись стороны, не могут рассматриваться как произошедшие без правового основания, так что § 812 и следующие параграфы ГГУ (о неосновательном обогащении) не могут применяться даже субсидиарно. Правила о ликвидационном обязательстве, возникающем при отказе от договора, определяются не как специальные нормы по отношению к правилам о неосновательном обогащении, но как aluid[11].

Господствовавшие ранее подходы признаются верными только в той части, в которой они заявляли о прекращении первичных обязанностей по предоставлению. Так происходит не только в Германии, но и в Австрии[12], и в Швейцарии.

Итак, в настоящее время считается, что после заявления об отказе договорное обязательство преобразуется в ликвидационное обязательство (Ruckabwicklungsverhaltniss), или, точнее, вступает в новую фазу собственного развития. У кредитора возникает новое притязание, для которого действует общий срок исковой давности. Посредством отказа договор преобразуется в ликвидационное обязательство, неважно, основан отказ на договоре или на законе. Благодаря отказу прекращаются обоюдные притязания на получение исполнения и взаимосвязанные с ними вторичные притязания. Однако отказ не отменяет договор как нечто целое, а лишь изменяет его содержание. Возникающее в результате отказа ликвидационное обязательство не является обязательством, вытекающим из закона. Это прежнее договорное отношение, преобразованное посредством односторонней (отказа) или двусторонней (соглашение о расторжении договора) сделки. В результате заявленного отказа кредитор не лишается также права потребовать возмещения ущерба взамен предоставления (§ 281 ГГУ). Поскольку правовое основание предоставления не отпадает, положения § 812 и следующих параграфов (о неосновательном обогащении) ГГУ не подлежат применению[13].

Из исследования, проведенного А.Г.Карапетовым, следует, что такой подход занимают не только страны германской правовой семьи.

«В ЮАР такое требование носит характер особого договорного права и не признается разновидностью иска о возврате неосновательного обогащения[14]. Не рассматривает требование о реституции в качестве кондикционного иска и Венская конвенция 1980 г.[15] Поэтому, как отмечается в зарубежной литературе, посвященной Венской конвенции, применение к реституции после расторжения правил о возврате неосновательного обогащения является ни необходимым, ни допустимым[16]. В Принципах ЕКП также отражен подход к реституции по расторгнутому договору как особому праву, не сводимому к неосновательному обогащению, для чего в текст Принципов был включен целый ряд норм, направленных на регулирование всех деталей, возникающих при реализации реституционного требования после расторжения договора (ст. 9:307 – 9:309)»[17].

Принципы ЕКП (европейского контрактного права) разрешили требование реституции на случай, когда сторона, получившая данное исполнение, не осуществила встречное исполнение или осуществила такое исполнение, от которого первая сторона оправданно отказалась; такое требование не относится к категории кондикционных исков, а предстает как особое, независимое от правового режима возврата неосновательного обогащения средство защиты, которым может воспользоваться как сторона, нарушившая договор, так и сторона, пострадавшая от нарушения[18].

Иная позиция обнаружена А.Г.Карапетовым в весьма немногих правопорядках, например в шотландском праве.

Он пишет: «Так, в Шотландии до сих пор среди юристов нет четкого консенсуса по вопросу о том, является ли требование о возврате по расторгнутой сделке обычным случаем возврата неосновательного обогащения в рамках law of unjust enrichment или представляет собой особое право, основанное на идее о недопустимости неосновательного обогащения, в рамках law of contract[19]. В отчете Юридической комиссии (Law Commission) Шотландии указывается, что лучше оставить определение баланса интересов сторон при расторжении договора на откуп хорошо разработанным нормам о неосновательном обогащении, в то время как нормы договорного права просто не содержат подробного и адекватного регулирования, которое могло бы заполнить образующийся вакуум и разрешить крайне сложные вопросы, возникающие при возврате полученного по расторгнутому договору и определении денежного эквивалента. В то же время в литературе можно встретить мнение, что более разумным было бы включение особых норм, специально предназначенных для регулирования и отражающих специфику реституции по расторгнутым сделкам, в рамки договорного права (law of contract), в то время как по всем остальным вопросам следовало бы сделать отсылку к общим нормам правового регулирования неосновательного обогащения (law of unjust enrichment)»[20].

Рассмотрев обе модели, представленные за рубежом, А.Г.Карапетов высказал мнение, что и в российском праве базовой теоретической конструкцией, опосредующей отношения сторон расторгнутого договора, должно быть неосновательное обогащение.

При этом ему известно справедливое опасение С.Миллера в отношении того, что нормы о неосновательном обогащении в странах, принимающих универсальную клаузулу неосновательного обогащения (например, Германия или Россия), а не формирующих применительно к различным видам кондикции отдельную группу норм (например, Англия), не могут учесть всю специфику возврата по расторгнутому договору[21].

Принимая во внимание этот довод, А.Г.Карапетов остается верен конструкции неосновательного обогащения, но предлагает, чтобы в данном институте выделялись специальные особенности при различных случаях неосновательного обогащения. Кроме того, в ГК РФ могли бы включаться отдельные блоки норм, касающихся некоторых реституционных требований, в отношении которых необходим особый подход (в первую очередь реституции по расторгнутому в связи с нарушением договору).

С этой точки зрения, если принять наши возражения против концепции неосновательного обогащения, которые будут изложены ниже, надо полагать, между нашими с А.Г.Карапетовым позициями нет непреодолимой пропасти: в конечном счете, мы приходим к близким результатам, тем более что А.Г.Карапетов, как и мы, стремится не столько к абстрактно-теоретическим построениям, сколько к созданию теории, пригодной для практических потребностей участников оборота. Он справедливо указывает, что «основная проблема, над которой следует задуматься, состоит не столько в определении оптимальной таксономии и подборе оптимального понятия, сколько в решении практических вопросов, возникающих при применении норм о неосновательном обогащении к реституции по расторгнутым сделкам. При любом подходе к правовой квалификации реституционного требования при расторжении принципиально, чтобы право адекватным образом отразило специфику данного требования, которая в ряде случаев не укладывается в рамки нормативного регулирования неосновательного обогащения...»[22].

Положение дел в России

Изложив теорию трансформации обязательства в том виде, в каком она существует в германской доктрине, обратимся к современной российской ситуации.

На наш взгляд, за редким исключением, наука уделяет этому вопросу мало внимания[23]. И, как всегда, пробелы в теории немедленно сказываются на решении судами практических ситуаций.

Первый вывод, который можно сделать, сводится к тому, что ст. 453 Гражданского кодекса РФ (далее – ГК РФ), регулирующая последствия изменения и расторжения договора, написана неясно. По-видимому, никакой теоретической базы под эту норму ее разработчики не подводили. Как следствие, арбитражная практика применения указанной нормы на протяжении последних 15 лет напоминает скорее борьбу с ней, чем последовательное проведение в жизнь ее идей.

Согласно п. 2 ст. 453 ГК РФ «при расторжении договора обязательства сторон прекращаются». Данный тезис справедлив только в том случае, когда стороны не успели приступить к обмену предоставлениями по договору. Однако текстом нормы это напрямую не предусмотрено, и поэтому названное правило первоначально толковалось буквально. Иными словами, если покупатель внес продавцу предоплату, а последний товар не поставил, то после отказа покупателя от договора или его расторжения в судебном порядке предоплата должна была остаться у продавца, так как «обязательства сторон прекратились». И надо сказать, что такие судебные решения были. Автору настоящей статьи печально вспоминать о том, что их было достаточно много. Особенно в первые годы после принятия ГК РФ.

Возможно, разработчики ГК РФ видели следующий выход из описанной ситуации: покупатель, отказавшись от договора, не мог требовать больше поставки товара, но сумму внесенной им предоплаты мог возвратить как понесенные им убытки. Такой подход встречается в практике до сих пор и получил не меньшее распространение, чем доктрина уравнивания встречных предоставлений по расторгнутому договору по правилам о неосновательном обогащении.

Действительно, в каких-то случаях уравнивание встречных предоставлений через механизм возмещения убытков помогало решить проблемы, но не всегда. Убытки – форма ответственности сторон за ненадлежащее исполнение обязательства, а в жизни встречаются случаи расторжения договора, не связанные с нарушением, допущенным другой стороной. Приведенный нами пример можно немного усложнить: покупатель отказался от договора не потому, что продавец не поставил товар (он был готов это сделать), а потому, что товар ему больше не требовался (и договором было предусмотрено его право отказаться от договора до принятия товара). В этом случае говорить, что продавец обязан вернуть покупателю предоплату как убытки последнего, означает ни много ни мало размывать понятие гражданско-правовой ответственности. Эти соображения или, возможно, другие повлияли на то, что господствующей в настоящее время является другая теория (та, от которой 80 лет назад в Германии предложил отказаться Г.Штоль) – о неосновательном обогащении, возникшем у продавца в приведенном примере.