Интенсивность и масштаб массовой RD

Низкий высокий

Рис. 22. Распределение относительной депривации и форм политического насилия

Гипотеза Т.4. Вероятность возникновения беспорядков прямо изменяется с интенсивно­стью и масштабом массовой относительной депривации и обратно - с интенсивностью и масштабом элитной относительной депривации.

Элита состоит из индивидов, которые приобрели или унаследовали такие персональные характеристики и которым культурно предписано все, что необходимо для занятия высоких ценностных позиций, неза­висимо от того, приобрели ли они реально эти позиции. В западных об­ществах такие характеристики обычно включают в себя высокую сте­пень интеллектуального развития, специальную техническую подготовку, менеджерские способности, амбиции, а также навыки межличностно­го общения. Массы включают в себя индивидов, обладающих этими характеристиками в меньшей степени. Элитная RD, возможно, в боль­шей степени распространена среди тех людей, которым свойственны элитные характеристики, но которые не обладают достаточно высоки­ми ценностными позициями — внутренняя элита, по выражению Паре- то, — например, полубезработная интеллигенция в слаборазвитых стра­нах или компетентные мужчины и женщины в западных обществах, отстраненные от возможностей продвижения по дискриминационным соображениям. Элитная RD также достаточно часто бывает распрост­ранена среди многих членов внешних (пришлых) элит: политических лидеров, отстраненных от электоральной активности, предпринима­телей, подверженных законодательным ограничениям, военных офи­церов, оказавшихся перед лицом неадекватных ресурсов.

Эти три гипотезы базируются на предположениях о том, что лидерство является существенным для развития организации и что лидерские уме­ния и навыки можно с большей вероятностью обнаружить среди пред­ставителей элит или, по меньшей мере, среди людей, обладающих суще­ственным опытом в направлении деятельности других людей. Первое предположение (убедительно), но трудно поддается определению, второе требует определенного документального подтверждения. Эмпирические исследования революционного лидерства предполагают, что существен­ное большинство лидеров были выходцами из средних и более высоких страт своих обществ. В своем исследовании участия крестьян во внут­ренних войнах Алрой утверждает, что общераспространенной характе­ристикой является «их зависимость от тех, кто не является крестьянами для политических, военных и других лидерских навыков, зависимость, которая возрастает вместе с ростом масштаба повстанцев». Почти ни­чего неизвестно о «крестьянских войнах» или сельских революцион­ных движениях, возглавлявшихся самими крестьянами. Хотя неко­торые из них имели сельское происхождение, как например, Кейд (лидер английского восстания в 1450 г.), Пугачев (вождь русского кре­стьянского бунта в 1772 г.) и Мао Цзедун, которые, прежде чем стать революционными лидерами, приобрели значительный военный и орга­низационный опыт⁵. Обширные исследования участия и лидерства во Французской революции показывают преобладание профессионалов среди ее лидеров, а также квалифицированных рабочих и книготоргов­цев среди активистов. Вайлс, анализируя лидерство в четырех револю­ционных правительствах между 1789 и 1792 гг., показывает, что от 70 до 100% в составе каждого из них были профессионалы, бизнесмены или квалифицированные ремесленники, с преобладанием профессио­налов⁶. Из примерно 1300 членов Гражданских и Революционных ко­митетов по всей Франции, а также среди ополченцев в других местных революционных организаций значительное большинство были мелкими торговцами, лавочниками или ремесленниками. «Бакалейщики, трак­тирщики, столяры, портные, сапожники, парикмахеры — все они состав­ляли соседство революционеров»⁷. Революционные милленарианистские лидеры в средневековой Европе были, главным образом, представите­лями низшего духовенства и мирянами с религиозным образованием, «фрустрированной и весьма униженной интеллигенцией»⁸. Революци­онные активисты в Бенгалии на протяжении первых двух десятилетий XX в. почти полностью происходили из высших каст 90 % личностей, осужденных или казненных комиссией по «революционной преступно­сти» между 1907 и 1917 гг., были членами трех самых высоких каст, ко­торые в совокупности составляли менее 6% населения в целом⁹. В Бирме и Индонезии на протяжении 1930-х гг. активисты коммунистических движений рекрутировались, преимущественно из молодых, национали­стически настроенных членов туземной элиты¹⁰.

Революционные лидеры могут быть маргиналами в том смысле, что они чувствуют свою социальную позицию и перспективы продвижения ненадежными, но они редко появляются из низших классов. Отличи­тельной характеристикой революционных движений и внутренних войн вообще является существенное участие в них высших классов, в особенности на уровне лидерства. Бринтон и другие ученые, которые исследовали классические европейские революции, подчеркивали, что неудовлетворенность была широко распространена не только среди простых людей, но и среди больших сегментов высших и средних клас­сов. «Дезертирство интеллектуалов» неоднократно упоминается как предвестник революции. Тилли показывает, что вооруженные толпы, которые принимали участие в контрреволюции в Вандее в 1793 г., со­стояли из крестьян и ремесленников примерно в тех же пропорциях, как они были распределены в составе сельского населения, но они вербовались также из многих представителей буржуазии, равно как и старой элиты¹¹. Сетон-Уотсон в общем обзоре революционных и за­говорщических движений XX в. приходит к выводу, что лидерство в них первично исходило от интеллигенции, какой бы ни была база на­родной поддержки¹². Он также последовательно полагает в соответ­ствии с предыдущим утверждением, что заговорщические движения наиболее вероятны в тех случаях, когда массы «отсталые», под этим он подразумевает недостаточное осознание ими реалий современного мира. «По мере того как массы становятся более богатыми, более ква­лифицированными и более образованными, возрастает возможность широких массовых движений и лидерство интеллектуалов становится менее существенным... Именно комбинация отсталости масс, экстре­мизма интеллектуалов и деспотии бюрократии в наибольшей степени способствует возникновению заговорщических движений»¹³.

Сравнительные свидетельства дифференциального классового уча­стия в различных типах политического насилия можно получить из данных 1961-1965 гг. о примерно 1000 событий, связанных с граждан­ской борьбой. В частности, о том, что группы рабочего класса принима­ли участие в трех из четырех случаев беспорядков и во всех внутрен­них войнах. Группы «среднего класса» участвовали в трех из пяти слу­чаев беспорядков (участниками которых в большинстве случаев были студенты) и в двух из трех внутренних войн. «Режимные классы», включая силы безопасности и членов политических элит, почти никог­да не были втянуты в беспорядки, но играли активную роль в семи из десяти заговоров и в половине внутренних войн. В действительности беспорядки в современных обществах мобилизуют низшие классы, но с существенной активизацией со стороны участников средних классов. Заговоры весьма значительно втягивают в себя участников со сторо­ны политической оппозиции, состоящей из представителей режима и среднего класса, внутренние войны вовлекают в себя людей из всех социоэкономических классов¹⁴.

Типы относительной депривации и формы политического

насилия

Революциям и восстаниям всегда предшествует народное недовольство, касающееся многих проблем: абсолютный или относительный спад экономических условий жизни, слом установившихся паттернов об­щинной организации и верований, демонстративная неспособность правительств к поддержанию социального порядка или проведению корректирующих акций. Моска пишет, что революция возможна толь­ко в том случае, «если массы взбаламучены великим духовным беспо­койством»¹⁵. Джонсон говорит, что множественные дисфункции и раз- балансировки являются необходимой предпосылкой революционной войны¹⁶. Я предполагал в главе 3, что интенсивность RD изменяется вместе с долей ценностей, подвергшихся воздействию (гипотеза ID.3). Здесь выдвигается предположение о том, что внутренняя война наибо­лее вероятна в случае, если RD интенсивна в отношении разнообраз­ных ценностей. Предлагаемая в главе 3 в одном из следствий связь со­стоит в том, что отчетливость или важность ценности имеет тенденцию изменяться с величиной, вкладываемых в нее усилий (следствие ID.2.2). Неудовлетворенные экспектации относительно тех ценностей, которые никогда не достигаются, вносят свой вклад в недовольство меньшей интенсивности, нежели вмешательство с достигнутой ценностной по­зиции. Поэтому убывающие и прогрессивные паттерны деприваций, описанные в главе 2, с большей вероятностью увеличивают потенциал коллективного насилия, нежели устремленная RD. Этот момент явля­ется достаточно общим местом в литературе. Дэвис атрибутирует револю­цию прогрессивной RD, т. е. падению производства национального продукта после периода более или менее устойчивого роста¹⁷. Цент­ральный тезис теории революции Соула состоит в том, что на протяже­нии периодов социального изменения те классы, которые находятся на подъеме, приобретают все возрастающую власть и старые элиты пред­принимают попытки лишить их этой власти. «Важное революционное насилие происходит тогда, когда те, кого оттолкнули от власти, стара­ются вернуть ее себе. Оно применяется для защиты революции, которая была совершена или фактически совершена»¹⁸. Чаплин, комментируя неудачный крестьянский мятеж в Перу в 1965 г., отмечает, что «крестьян можно легче радикализировать угрозой потери приобретенных благ, нежели просто вдохновляя их на новые достижения»¹⁹. Эти наблюдения

наводят на две гипотезы о типах RD, которые с определенной вероят­ностью приводят к внутренним войнам.

Гипотеза 1.6. Вероятность внутренней войны изменяется с долей классов ценностей, ис­пытывающих на себе воздействие интенсивной относительной депривации. Гипотеза 1.7. Вероятность внутренней войны будет наибольшей, если относительная деп­ривация убывающая или прогрессивная, и меньше, если она устремленная.

Гипотеза 1.6 поддерживается свидетельствами, собранными в кросс- национальном исследовании, о котором шла речь в предыдущих главах при изучении первичных мотивов участия во внутренних войнах, про­исходивших на протяжении 1961-1965 гг. Многочисленные мотивы — политические, экономические и социальные — были характеристиками почти всех внутренних войн (см. табл. 4 в главе 6). Инициаторы различ­ных случаев беспорядков, таких как бунты, демонстрации и политические стачки, обычно имели более специфические мотивы, например, к пред- принятию действий, направленных против определенной политики или лидеров, или на то, чтобы отстоять свою общину от внешней угрозы.

К этому утверждению требуется одна важная оговорка. Анализ спе­цифических мотивов, приписываемых заговорщикам или высказывае­мых ими, предполагает, что они обладают даже более узким спектром мотивов, нежели рядовые участники беспорядков. Заговорщики с го­раздо меньшей степенью вероятности обладают публично выраженными экономическими и социальными мотивами, нежели бунтовщики, и с ог­ромной степенью вероятности (что было идентифицировано в более чем половине из 343 событий заговоров) мотивируются первично или исклю­чительно стремлением к захвату политической власти²⁰. Они могут желать этой власти необязательно во имя нее самой, но скорее как базовой цен­ности для улучшения своего статуса или экономического благосостоя­ния; Клинг предполагает, что это является принципиальным мотивом для переворотов в Латинской Америке²¹. Тем не менее RD в отношении ценностей власти представляется более вероятным для заговорщиков, нежели для участников любой из других общих форм политического насилия. Более того, желание ценностей участия и в особенности конт­роля является особо отчетливым для элит, а не для большинства других людей. Свидетельства, резюмируемые в главе 3, предполагают, что боль­шинство людей более непосредственно заинтересованы в приобретении минимально адекватного стандарта благосостояния и в поддержании стабильных семейных и общинных отношений, нежели в приобретении власти (вывод ID.2.1). Когда они стремятся к политическому участию, то это редко бывает во имя самой власти, а скорее для того, чтобы защи­тить свои материальные и общинные интересы. Элиты и те, кто рвутся к обладанию формальным элитным статусом, с большей степенью ве­роятности стремятся приобрести контроль во имя него самого; до той степени, в какой заговорщики обладают элитными характеристиками (гипотеза С.4), они с большей вероятностью, нежели другие люди, бу­дут мотивированы фрустрированным желанием власти. Из этих аргу­ментов можно извлечь две гипотезы о формах политического насилия.

Гипотеза Т.5. Вероятность беспорядков изменяется обратно пропорционально доле клас­са ценностей, испытывающих на себе воздействие интенсивной относительной депривации. Гипотеза С.5. Вероятность заговора изменяется с интенсивностью ценностной деприва­ции его участников.

Каузальные модели детерминант форм

Общие условия, которые максимизируют вероятность политических беспорядков, схематически изображены на рис. 23. Если интенсивное недовольство обнаруживается среди обычных людей, а не элиты, и ес­ли это недовольство лишь на некоторые условия жизни, потенциал бун­та будет достаточно высоким, но потенциал заговора или внутренней войны будет низким (Т.4, Т.5). Каким бы ни был уровень RD, вероят­ность беспорядков будет высока, если политически неудовлетворенные члены общества плохо организованы (Т.З), а режим обладает высоки­ми коерсивными способностями в сравнении с ними (Т.1). Если дисси­денты концентрируются в областях, находящихся под плотным конт­ролем режима, например, в городских районах, заселенных рабочим классом, их возможности как для развития эффективных оппозицион­ных организаций, так и для приобретения противостоящих коерсивных способностей, будут низкими (Т.2).

Рис. 23. Условия максимизации вероятности беспорядков

Рис. 24. Условия, максимизирующие вероятность заговора

Потенциал заговорщических атак на режим будет наибольшим, как это показано на рис. 24, если группы, обладающие элитными характе­ристиками, являются интенсивно неудовлетворенными по поводу не­достатка своего политического влияния, а недовольство народа умерен­но (С.4, С.5). Деятельность заговорщиков выполняется наилучшим образом, если неудовлетворенные элиты могут использовать тесно свя­занные с ними организации (С.2). До той степени, в которой народное недовольство низко (С.4), а подавление режимом оппозиционной ак­тивности является жестким (С.1), заговорщики вряд ли окажутся спо­собными расширить масштаб своей институциональной поддержки. В таких обстоятельствах наилучший шанс их успеха состоит в том, что­бы привлечь на свою сторону силы режима (С.З). Если они сумеют за­ручиться поддержкой большинства или всех этих сил, коерсивный контроль режима упадет до низкого уровня и становится возможным успешный государственный переворот. Если же силы режима непоко­лебимо лояльны по отношению к правящей элите, заговорщики могут прибегнуть к терроризму или маломасштабной партизанской войне с тактическими целями разрушения сил режима в долгосрочной перспек­тиве и усиления народного недовольства и наращивая таким образом вероятность развязывания внутренней войны.

Рис. 25. Условия максимизации вероятности внутренней войны

Массовые революционные и сепаратистские движения развиваются с наибольшей вероятностью (рис. 25), если недовольство интенсивно и широко распространено как среди элиты, так и в массах, в результате относительного или абсолютного ухудшения многих условий социаль­ного существования (1.5,1.6,1.7). Беспорядки и заговоры могут, веро­ятно, возникать одновременно в периоды, непосредственно следующие за возникновением таких паттернов недовольства. В течение более про­должительных промежутков времени среди диссидентов будут, вероят­но, проявляться определенные усилия к достижению договоренности о совместных действиях, установления лидерства в широкомасштаб­ных организациях и приобретения военного потенциала, что делает возможным проведение совместных революционных акций. Чем бли­же их коерсивные и институциональные возможности будут прибли­жаться к аналогичным возможностям режима, тем более затянутым и интенсивным будет, вероятно, политическое насилие (1.1,1.4). Два структуральных условия, идентифицированных в главе 8, имеют непря­мые воздействия на вероятность внутренней войны. Концентрация дис­сидентов в областях, находящихся вне сферы эффективного контроля режима, содействует распространению и институциональной поддерж­ки, и коерсивного контроля диссидентов (1.2). Доступность для дисси­дентов иностранной и военной поддержки обеспечивается с наиболь­шей легкостью, если они контролируют изолированные области базиро­вания; такая поддержка содействует экспансии их коерсивных способностей (1.3).

Эти модели носят вероятностный характер, как и все модели, разра­батываемые в этой главе: определяемые переменные не детерминиру­ют всецело вероятность того, что возникнет какая-то конкретная фор­ма насилия. Различия могут быть по форме или по степени — органи­зации и масштаба, — но не по типу, как подчеркивалось выше. Более того, существует относительно мало социетальных ситуаций, в которых поддерживаются все условия, определяемые для конкретной формы насилия. В любой момент времени данное общество характеризуется смешанными паттернами. До той степени, в какой эти условия варьи­руют на протяжении времени, могут изменяться и вероятности возник­новения конкретных форм политического насилия. Несколько приме­ров чистых и смешанных паттернов социетальных условий иллюстри­руют модели и некоторые процессы, посредством которых одна форма насилия может трансформироваться в другую.

Условия черных американцев в начале и середине 1960-х гг. аппрок- сисимировали к модели «беспорядков». Интенсивное недовольство было широко распространено среди обитателей городских гетто и ста­ло результатом экономической и статусной депривации. Недовольство наиболее интенсивно развивалось среди низших слоев черных амери­канцев, меньше — среди черной буржуазии, ориентированной преиму­щественно на белое общество и имевшей более широкие возможности для личной мобильности, нежели менее удачливые негры. Большин­ство негритянских ассоциаций были озабочены обеспечением ценно­стных возможностей для своих членов; организации, лидеры которых были привержены насильственной политической оппозиции, составля­ли несущественное меньшинство. Концентрация негров в гетто облег­чала полицейский контроль, который был относительно высоким, несмотря на его непоследовательность (глава 8). На протяжении сере­дины и конца 1960-х гг. паттерны RD среди черных существенно изме­нились, сдвинувшись в направлении тех условий, которые необходимы для внутренней войны. Вновь артикулированные призывы к единству черных и гордости за свою расу и интенсифицировали недовольство черной элиты, равно как и частичная неудача проведения политических акций через общепринятые каналы. Провал попыток получить быстрые и адекватные действия режима по смягчению RD добавил обиды к эко­номическому и статусному недовольству всех классов негритянского общества. Начальный паттерн полицейского ответа на мятежи — тер­пимого, но совершенно непоследовательного еще более интенсифи­цировал недовольство. Однако ни одно из структурных условий, спо­собствующих внутренней войне, не получило развития. Хотя многие черные организации были радикализированы, институциональный и коерсивный контроль режима оставался достаточно высоким. Были основаны несколько тайных радикальных организаций, очень неболь­ших по численности, но обладающих высокой степенью организован­ности, которые содействовали оборонительному и наступательному заговорщическому насилию. Но представляется крайне невероятным, чтобы военизированные черные организации могли получить суще­ственную иностранную поддержку или развить до высокого уровня коерсивный контроль. Тот факт, что черные американцы составляют 12 % населения, сам по себе является препятствием для получения зна­чительной институциональной поддержки, что в ином случае сделало бы возможной затяжную внутреннюю войну. Следовательно, наиболее вероятными формами черного политического насилия стали хрониче­ские беспорядки и заговоры, и они будут продолжаться до тех пор, пока не будут разрешены лежащие в их основе неудовлетворенности. Если бы черным диссидентам действительно удалось развить меру институ­циональной поддержки и ресурсов в гетто, на чем настаивают многие из черных и некоторые из белых лидеров, наиболее вероятным долго­срочным эффектом этого было бы снижение депривации посредством процессов, исследованных в главе 9.

Куба в 1957 г. являла собой пример модели «заговора» и иллюст­рацию процессов, с помощью которых заговор может развиться в ус­пешную внутреннюю войну. Самыми недовольными среди кубинцев в - середине 1950-х гг. были студенты и буржуазия, которых в 1952 г. ли­шили политических свобод и общепринятых средств политического участия. Куба, вне всякого сомнения, не была раем для рабочих, одна­ко экономические условия жизни народа были лучше, чем в большин­стве стран Латинской Америки, и продолжали улучшаться; народное недовольство экономическими и политическими проблемами было значительным, но не интенсивным. Почти все повстанцы, высадившие­ся в провинции Ориенте в декабре 1956 г., были представителями по­литически недовольной буржуазии, как и те люди, которые предприня­ли неудачную попытку переворота в Гаване 13 марта 1957 г. Партизан­ское движение, основанное теми повстанцами, которые выжили после

28-1012 высадки в Ориенте, состояло из типично заговорщических организа­ций, вначале малых по численности, но высокоорганизованных и креп­ко спаянных дисциплиной. Коерсивные возможности режима Батисты первоначально были весьма высокими в сравнении с партизанами, хотя и не настолько высокими, чтобы устранить их. Таким образом, из пяти упоминавшихся условий, детерминирующих вероятность заговора, че­тыре были характерны для Кубы 1957 г. Успешная партизанская вой­на имела несколько прямых и косвенных эффектов, которые сдвинули социетальные условия в направлении событий, обладавших типичны­ми признаками внутренней войны. Во-первых, режим Батисты, опира­ясь на политическую полицию, становился все более репрессивным и все более террористическим в полицейской и военной тактике. Резуль­татом было нарастание убывающей RD среди городских жителей и кре­стьян Сьерра-Маэстры, которым надоело принимать на себя удары во­енных репрессий. Как следствие этого в 1957 и 1958 гг., все больше и больше городских ассоциаций- — профсоюзов, партий, студенческих групп — сдвигалось, от пробатистских ориентаций в направлении ней­тралитета и открытой оппозиции. Партизанское движение постепенно наращивало масштабы своего контроля в сельской местности. В воен­ном отношении партизаны никогда не были сильны, располагая к кон­цу 1958 г. самое большее 1500 человек под ружьем, но они использова­ли эти силы с таким тактическим блеском — в сравнении с тактикой режима, что моральный дух и лояльность военных стремительно пада­ли. Таким образом, к концу 1958 г. на Кубе имелись в наличии шесть из семи условий, ассоциирующихся с внутренней войной: широко рас­пространенная и интенсивная убывающая RD, относящая ко многим ценностям; концентрация эффективных вооруженных диссидентов в областях, находящихся вне сферы режимного контроля; и баланс инсти­туциональной поддержки и коерсивного контроля между режимом и повстанцами, который быстро приближался к равенству в конце 1958 г. Батиста, осведомленный о том, что сдвиг коерсивного контроля разви­вается не в его пользу, предпочел покинуть страну, нежели продлевать войну до ее почти неизбежной развязки²².

Паттерн условий, предшествовавших Египетской «революции» 1952 г., был промежуточным между условиями заговора и внутренней войны. RD была характерной для предреволюционной ситуации: широко рас­пространенное и интенсивное экономическое недовольство, ставшее результатом семилетнего цикла кризиса; межличностная RD среди лишенных корней крестьян, мигрировавших в города; и враждебность как среди масс, так и среди элиты, к некомпетентному политическому режиму. Главной оппозиционной организацией было традиционалист­ское Мусульманское братство, но ни оно, ни какая-либо из других ас­социированных групп не могли мобилизовать в свои ряды большого сегмента египетского народа. Институциональная поддержка и режи­ма, и диссидентов была низкой по своим масштабам; наиболее высоко­организованными секторами египетского общества были бюрократия и военные. Решающим условием в этом кейзе была лояльность армии. Беспорядки в 1951 и 1952 гг. носили хронический характер; предпо­ложительной причиной упадка коерсивного контроля режима в янва­ре 1952 г. были его безволие или бездарность. Большая часть офицер­ского корпуса выглядела нейтральной, их недовольство было в скорее вызвано некомпетентным управлением в ходе Палестинской войны 1948 г., нежели позитивной нелояльностью. Тем не менее этот нейтра­литет сделал возможным успех государственного переворота, совер­шенного 23 июля тайной группой Свободных офицеров во главе с пол­ковником Насером. Сам переворот получил широкую народную под­держку, дав возможность новому режиму начать широкомасштабную мирную социоэкономическую трансформацию, которая обещала разре­шение революционной ситуации²³.

Французская всеобщая забастовка в мае и июне 1968 г. дает нам по­следний пример наличия условий, промежуточных между теми, что ве­дут к беспорядкам, и теми, которые вызывают внутреннюю войну. Этот случай RD проявляет больше характеристик беспорядков, нежели внутренней войны. Наиболее интенсивно проявляли свое недовольство студенты, которые изначально требовали глобальных политических изменений. Имело место существенное экономическое недовольство среди многих фермеров и рабочих; средние и высшие классы были по большей части (если не с энтузиазмом, то в целом) удовлетворены по­литическими и экономическими условиями. Но баланс институцио­нальной поддержки благоприятствовал революции. Если бы лидеры двенадцати миллионов бастующих рабочих были привержены револю­ционным целям и возымели желание сотрудничать со студентами в преследовании этих целей, была бы предпринята попытка внутренней войны. Если бы недовольство рабочих проявлялось более интенсивно, а режим — настроен менее терпимо, и революционные цели были бы более четко сформулированы, диссиденты могли бы решиться на нее. Результат внутренней войны в таком случае сильно зависел бы от ба­ланса коерсивного контроля. Диссиденты не располагали ни базовыми областями, ни внешней поддержкой; они могли надеяться лишь на уравнивание коерсивного баланса, чтобы обеспечить себе лояльность или, по крайней мере, нейтралитет армии и сил безопасности. Малове­роятно, чтобы они могли поступить таким образом, зная враждебность полиции по отношению к студентам и верность армии генералу де Гол- лю. Хотя люди, толковавшие о революции во Франции в 1968 г., дума­ли, что они уже начали ее. При условиях, сложившихся во Франции в это время, вряд ли было вероятно выйти за пределы беспорядков и еще менее вероятно, что революция, если бы она началась, увенчалась ус­пехом.