Анализ стихотворения «Забытая деревня»

 

У бурмистра Власа бабушка Ненила

Починить избенку лесу попросила.

Отвечал: нет лесу, и не жди — не будет!

«Вот приедет барин — барин нас рассудит,

Барин сам увидит, что плоха избушка,

И велит дать лесу»,— думает старушка.

 

Кто-то по соседству, лихоимец жадный,

У крестьян землицы косячок изрядный

Оттягал, отрезал плутовским манером —

«Вот приедет барин: будет землемерам! —

Думают крестьяне: — скажет барин слово –

И землицу нашу отдадут нам снова».

 

Полюбил Наташу хлебопашец вольный,

Да перечит девке немец сердобольный,

Главный управитель. «Погодим, Игнаша,

ВОТ приедет барин!»—говорит Наташа.

Малые, большие — дело чуть за спором —

«Вот приедет барин!» — повторяют хором...

 

Умерла Ненила; на чужой землице

У соседа-плута — урожай сторицей;

Прежние парнишки ходят бородаты,

Хлебопашец вольный угодил в солдаты,

И сама Наташа свадьбой уж не бредит...

Барина все нету... барин все не едет!

 

Наконец однажды середи дороги:

Шестернею цугом показались дроги

На дрогах высоких гроб стоит дубовый, А в гробу-то барин; а за гробом — новый.

Старого отпели, новый слезы вытер, Сел в свою карету — и уехал в Питер.

 

В стихотворении "Забытая деревня" представлена крестьянская тема. Первоначальное название — "Барин". В тексте отсутствуют слова "забытая" и "деревня". В.И. Даль определяет слово "деревня" так: "крестьянское селение, в котором нет церкви". Церковь, тем не менее, имеется (см. последнюю строфу), из чего можно заключить, что более точным названием было бы "Забытое село".

У бурмистра Власа бабушка Ненила Починить избенку лесу попросила. Отвечал: нет лесу, и не жди — не будет! "Вот приедет барин — барин нас рассудит, Барин сам увидит, что плоха избушка, И велит дать лесу", — думает старушка.

Бурмистр — староста из крестьян, назначаемый помещиком. Получив власть над равными себе, он мог и злоупотреблять ею (см., например, рассказ Тургенева "Бурмистр" из цикла "Записки охотника"). Бурмистр по имени Влас появится на страницах "Кому на Руси жить хорошо" и окажется добросовестным и заботливым старостой. Бабушка Ненила (и далее в этом же стихотворении Наташа) — продолжение темы тяжелой женской доли, намеченной в рассмотренных выше стихотворениях. Первое полустишие четвертой строки — "Вот приедет барин" — сквозной мотив, который возобновится точно в тех же позициях второй и третьей строф.

Во второй строфе обидчик крестьян — "лихоимец", то есть здесь скорее всего взяткодатель, подкупивший чиновников, которые незаконно оформили его право владения участком земли, принадлежавшей крестьянам "забытой деревни". Тем ничего не

остается, как надеяться на своего помещика: "Вот приедет барин" — и справедливость должна быть восстановлена, виновных накажут Эти ключевые слова пока не произнесены вслух: и Ненила, и крестьяне только "думают" об этом как о единственном шанс поправить свое положение.

Полюбил Наташу хлебопашец вольный, Да перечит девке немец сердобольный, Главный управитель. "Погодим, Игнаша,

 

Вот приедет барин!" — говорит Наташа. Малые, большие — дело чуть за спором — "Вот приедет барин!" — повторяют хором...

Вольными или свободными хлебопашцами называли государственных крестьян, то есть таких, которые жили на казенных землях, не были крепостными, работали не на помещика, а на государство — и ему же выплачивали налоги. Это все же лучше, чем зависеть от барина: соблазнительно "выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы" (Герцен. "Былое и думы") А Наташа, судя по всему, крепостная и не может выйти замуж по своей воле. Ей перечит управитель-немец (как бы предшественник Фогеля из "Кому на Руси жить хорошо"). Он назван "сердобольным", конечно, иронически, поскольку "сердобольный" — это сострадательный, отзывчивый. Самое вероятное, у немца собственные виды на Наташу, поэтому он препятствует ее замужеству. И опять: "Вот приедет барин" — эти слова впервые произносятся вслух Наташей, а в шестой строке повторяются хором. Мотив усиливается, с тем чтобы, достигнув высшей точки, сникнуть в следующей строфе.

Четвертая строфа свидетельствует о том, что если бы долгожданный барин приехал и вознамерился облагодетельствовать крестьян, то немногое ему удалось бы сделать на этом поприще: бабушка Ненила умерла, хлебопашец отдан в солдаты — этого уже не исправишь. Прежнего "вот приедет барин" не слышно, надежда потеряна. На незаконно отобранной у крестьян земле вырос хороший урожай — чужой урожай, которым они не воспользуются. А "барин все не едет".

Наконец однажды серели дороги Шестернею цугом показались дроги: На дрогах высоких гроб стоит дубовый, А в гробу-то барин; а за гробом — новый. Старого отпели, новый слезы вытер, Сел в свою карету — и уехал в Питер.

"Шестернею цугом" — в упряжке с шестью лошадьми попарно. Дроги — длинная телега без кузова. В том месте строфы, где поначалу повторялось "Вот приедет барин", — сообщение о том,

что наконец то приехал: А в гробу-то барин". Новый барин — сын покойного, приехавший похоронить отца в родном имении. Поплакал, но что толку? — слезы вытер и уехал в Питер. Чудесная рифма вытер — Питер фольклорна, пословична: "беднякам Питер бока вытер", "Москва бьет с носка, а Питер бока повытер").

Разоренное, запустевшее дворянское гнездо — туда разве что на собственные похороны выбраться, а жить немыслимо. Это печальная тема, и русская литература, касаясь ее, лирически и ностальгически грустила. Гончаровская Обломовка, чеховский вишневый сад — в прошлом подобия земного рая, но то в прошлом, а наступают новые времена, похуже, и хозяева, а подчас бывшие хозяева, покидают свои владения. Впрочем, о "хозяевах" Некрасов не грустил, более того, иногда злорадствовал, что "идиллия" крепостничества закончилась, родной дом опустел, лес вырублен, нива выжжена (см. стихотворение "Родина"). Но и крестьянам лучше не стало. Об этом автор "Забытой деревни" наверняка сожалеет, хотя открыто чувств своих не выражает и не изливает. Стихотворение это как бы и не лирическое вовсе, нет лирического героя, этого навязчивого "я" с его скорбью, негодованием, исповедальностью. Вместо всего этого — рассказ, причем интонация у рассказчика слегка ироническая, как если бы он вообще никому не сочувствовал. А ведь о том же самом можно было бы поведать с пафосом сострадания, как в очерке Салтыкова-Щедрина "Скрежет зубовный": "Вот и ты, бедная, сгорбленная нуждой, бабушка Ненила. Спокойно сидишь ты у ворот покосившейся избушки твоей..."

Но если Некрасов проявил известную сдержанность в описании самых обыденных, казалось бы, событий, то это не помешало читателям увидеть между строк нечто грандиозное: забытая деревня — вся Россия! Стихотворение напечатано в 1856 г., а годом раньше умер Николай I — старый барин, от которого никто не дождался ничего хорошего. Едва ли будет лучше при новом барине — Александре II. Можно понять и так.

Характеризуя ритмический строй стихотворения, мало сказать, что написано оно шестистопным хореем с женскими рифмами; что каждая строка четко делится на полустишия и потому текст легко было бы представить трехстопнохореическим: "У бурмистра Власа / Бабушка Ненила / Починить избенку / Лесу попросила" и пр. Все это так и есть, но в данном случае хотелось бы обратить внимание и на ритм иного, сюжетосложенческого порядка, на смену темпов и силы звучания от строфы к строфе: 1. Вот приедет барин (просьба, отказ, молчание). 2. Вот приедет барин (молчание). 3. Вот приедет барин (голос). Вот приедет барин! (хор). 4. Барин все не едет (молчание). 5. А в гробу-то барин (заупокойный хор). Своеобразное композиционное решение: центральная третья строфа — с голосом и хором! — самая "громкая" в окружении тишины, глухого ропота и панихидного пения.

 

Анализ стихотворения «Размышления у парадного подъезда» (Отрывок наизусть)

 

Родная земля!

Назови мне такую обитель,

Я такого угла не видал,

Где бы сеятель твой и хранитель,

Где бы русский мужик не стонал?

Стонет он по полям, по дорогам,

Стонет он по тюрьмам, по острогам,

В рудниках, на железной цепи;

Стонет он под овином, под стогом,

Под телегой, ночуя в степи;

Стонет в собственном бедном домишке,

Свету божьего солнца не рад;

Стонет в каждом глухом городишке,

У подъезда судов и палат.

Выдь на Волгу: чей стон раздается

Над великою русской рекой?

Этот стон у нас песней зовется —

То бурлаки идут бечевой!..

Волга! Волга!.. Весной многоводной

Ты не так заливаешь поля,

Как великою скорбью народной

Переполнилась наша земля,—

Где народ, там и стон... Эх, сердечный!

Что же значит твой стон бесконечный?

Ты проснешься ль, исполненный сил,

Иль, судеб повинуясь закону,

Все, что мог, ты уже совершил,—

Создал песню, подобную стону,

И духовно навеки почил?..

 

Стихотворение Размышления у парадного подъезда, написанное в 1858 г., — одно из самых значительных поэтических произведений Некрасова. За пять лет до начала работы над эпопеей "Кому на Руси жить хорошо" поэт создал стихи, во многом предвосхищающие "любимую мысль" будущего произведения, хотя и явно отличные от него стилистически. Если бы не это несходство, "Размышления..." было бы легко представить частью некрасовской эпопеи, герои которой ищут счастливого человека на Руси. Ведь один из них считает, что хорошо живется "вельможному боярину, министру государеву". Чтобы проверить это, мужики должны были бы отправиться в столицу, подойти к одному из пышных парадных подъездов... То есть возникла бы ситуация, близкая к той, которая описана в "Размышлениях...".

Даже при беглом чтении "Размышлений..." становится ясно, что основной "нерв" стихотворения — разительный контраст двух миров (с одной стороны, "владелец роскошных палат", с другой — обездоленные бедняки). Причем речь должна идти именно о контрасте, а не о столкновении этих антимиров, так как им не довелось по-настоящему соприкоснуться — крестьянам не удалось попасть на прием к высокопоставленному чиновнику. Ср. с "Забытой деревней": обманутые надежды крестьян на встречу с барином и привезенный на родину прах барина (в "Размышлениях...": "Привезут к нам останки твои...").

Противопоставленные темы чередуются в тексте стихотворения следующим образом: описание пышного парадного подъезда предваряет сцену с мужиками, по- дошедшими к нему, не допущенными швейцаром и ушедшими обратно; далее сообщается о вельможе, его жизни и вероятной дальнейшей судьбе, и в это сообщение вклиниваются (и разбивают его на две части) две строчки, напоминающие об ушедших мужиках; затем поэт возвращается к теме народных страданий и ею заканчивает стихотворение.

Итак, налицо шесть компонентов: трижды автор переходит от богатства к миру нищеты. Мысли о нищете проскальзывают подчас и в описаниях роскоши, в которой утопают сильные мира сего, но эти мысли не оформляются в виде самостоятельных тем-компонентов и, следовательно, не меняют общего композиционного плана.

В начале стихотворения сказано, что к некоему парадному подъезду приходят разные люди — со званиями и без званий, неудачники и удачливые, так что нет ничего странного в том, что "раз... сюда мужики подошли...".

От этих слов и до стиха "с непокрытыми шли головами" расположен второй композиционно-тематический участок текста. Переход от него к третьему тоже прост — достаточно односложного противительного союза, чтобы связать эти части. Так, крестьяне шли с непокрытыми головами,

А владелец роскошных палат / Еще сном был глубоким объят.

Мужики уходят, "солнцем палимы", — значит, давно взошло солнце (второй тематический компонент), а вельможа еще объят сном (третий). Тем самым дополнительно закреплена связь между соседними компонентами.

Мотивировка следующего перехода несколько иного свойства. Этот переход от вельможи к крестьянам кажется неожиданным, резким, и хотя такая внезапность является безусловно оправданной, все же она ощущается как внезапность. Смягчить ее Некрасов, по-видимому, не хотел, скорее наоборот:

Не страшат тебя громы небесные, / А земные ты держишь в руках, И несут эти люди безвестные /Неисходное горе в сердцах.

Последние два стиха — как раз те, которые, как уже сказано, вклиниваются в рассказ о вельможе, рассекая его на две части. Эти два стиха резко контрастируют с двумя предшествующими. Вся приведенная четверостишная строфа рассчитана на особый прием декламации — смену силы и тембра голоса. Первая половина строфы требует громогласного, патетического чтения вслух — поистине должны слышаться громы небесные и земные; вторая половина строфы тихая, произносится упавшим, обессиленным голосом. Впрочем, эта тишина неисходного горя кажущаяся, иллюзорная: уже следующий стих, обращенный снова к преуспевающему богачу, "вопиет" (имеется в виду заключительное слово строки — "вопиющая"):

Что тебе эта скорбь вопиющая?

И наконец, заключительный композиционный ход возвращает нас к теме народного горя. В отличие от предыдущих четких и определенных стыков, здесь трудно указать пограничный стих: слишком плавным и постепенным кажется этот переход от одной

темы к другой. Такой эффект достигнут благодаря весьма сложной синтаксической конструкции:

Впрочем, что ж мы такую особу

Беспокоим для мелких людей? Не на них ли нам выместить злобу? —

Безопасней... Еще веселей

В чем-нибудь приискать утешенье...

Не беда, что потерпит мужик...

Возможны три смысловых толкования этой конструкции: 1) в поисках утешения больше веселья, чем в вымещении злобы на мелких людях — безопасности; 2) приискать утешения веселей, чем беспокоить "такую особу"; 3) утешать себя, вымещая злобу на мелких людях, тем более весело, что это совершенно безопасно. В любом случае слово веселей звучит иронично: Некрасов-обличитель иной раз делает вид, что пугается собственных обличений: не повредят ли они ему, в сущности человеку якобы благонамеренному и осторожному? (В этой связи см. стихотворение "Как празднуют трусу".)

Кроме вельможи и крестьян в "Размышлениях..." присутствует сам автор: "Раз я видел...", "Впрочем, что ж мы...". Скрытое присутствие автора можно обнаружить в самом центре стихотворения (стихи 57-й и 58-й в тексте, насчитывающем 117 строк), и именно в этом месте он позволяет себе быть особенно уязвимым:

...щелкоперов забавою

Ты народное благо зовешь...

Этот штрих, столь важный в воссоздании образа автора, необходимо рассмотреть подробнее. Оказывается, вельможа, исхлестанный Ювеналовым бичом сатиры, отнюдь не безответная жертва некрасовского гражданского гнева, как это может показаться вначале. Его безмолвие мнимое. Он не только отвечает на страстные упреки поэта, но и оскорбляет его с тем высокомерием, какое в устах Некрасова по отношению к вельможе было бы неоправданным. Ведь вельможа для Некрасова все-таки определенное, конкретное лицо, поэт обращается к нему на "ты" (кстати, на "ты" ведется в "Размышлениях..." и авторский разговор с мужиками, с русским народом), причем обращается с пафосом. Напротив, сам Некрасов для вельможи — один из многих, один из безликой армии "щелкоперов", которые, дескать, кричат вразнобой о путях к народному благу, суетятся, фрондируют; мужикам от этого не легче, а "щелкоперы", спекулируя на теме народных страданий, зарабатывают себе славу неплохих поэтов, журналистов, публицистов и репутацию пламенных, неподкупных граждан. Такова снисходительно-ироническая точка зрения вельможи на "Некрасовых", и Некрасов ее не утаивает. Таким образом, автор не только говорит о себе сам, в первом лице, но и на мгновение появляется; таким, каким его может видеть вельможа.

Стержневой мотив, пронизывающий описание вельможи, — мотив сна. Он реализуется посредством целого ряда слов с близкими и смежными значениями, главное место в котором занимает само слово сон. Здесь интересно сочетание прямого и переносных значений. Все начинается с прямого: вельможа спит, он "объят" сном в тот момент, когда к парадному подъезду подошли крестьяне. Призыв поэта: "Пробудись! Есть еще наслаждение" — имеет в виду пробуждение от сна в прямом смысле.

Второе значение переносное. Вся жизнь вельможи, наполненная праздностью, обжорством, волокитством, — сон. Человек спит наяву. Потому-то в тексте и появляется глагол очнуться, синонимичный глаголу пробудиться: "Вечным праздником быстро бегущая / Жизнь очнуться тебе не дает".

Третье значение тоже переносное и, хотя связанное с той же темой сна, антонимичное второму. На этот раз со сном ассоциируется уже не жизнь вельможи, а его будущая смерть: "Ты уснешь, окружен попечением / Дорогой и любимой семьи / (Ждущей смерти твоей с нетерпением)". Строки, предшествующие этим словам, воссоздают картину сицилийской природы — роскошной усыпальницы, в которой обретает покой постаревший русский аристократ; при этом некрасовские анапесты на время освобождаются от присущих им интонаций скорби, гнева и сарказма, звучат безмятежно-идиллически: "Под пленительным небом Сицилии, / В благовонной древесной тени..." и т.д. Это удивительно "не некрасовская" стилистика, и лишь инерция стихотворного размера (типично некрасовского) сохраняет впечатление стилистической целостности, единства "Размышлений...", не нарушенного обращением автора к инородному стилю.

Мотив сна звучит и на другом композиционном полюсе стихотворения — в связи с народной темой. Он по-разному варьируется в разных редакциях текста. В первоначальной редакции были слова: "...Всюду стон, надрывающий грудь, / Словно тяжкие древние муки / Не успели в народе заснуть". Здесь — новое переносное значение: заснуть — то есть утихнуть, успокоиться (о боли). Слова эти не попали в окончательную редакцию, зато в ней прозвучали другие строки, в которых по-иному воплощается тема сна. Это — обращение к народу:

 

Ты проснешься ль, исполненный сил,

Иль, судеб повинуясь закону,

Все, что мог, ты уже совершил,

Создал песню, подобную стону,

И духовно навеки почил?..

Заканчивая жизнеописание вельможи, автор предсказывает: "Ты уснешь..." Заключая же свое обращение к народу, поэт вопрошает: "Ты проснешься ль?.." Такое симметрично-контрастное варьирование мотива сна способствует более резкому противопоставлению двух основных тем-компонентов в "Размышлениях...".

Мотив сна, многократно возобновляющийся в пределах описания и характеристики "владельца роскошных палат", не является столь же подчеркнуто-постоянным в авторском обращении к народу. Развитию народной темы сопутствует другой устойчивый мотив — стон. В самом деле, стон, стонать, а также слова близких и смежных значений (мука, скорбь) образуют заметную лексическую группу, в которой концентрируется главная мысль автора о народе: "Где народ, там и стон". Кстати, форма стонет выступает в качестве пятикратной анафоры (см. отрывок текста, начиная стихом "Стонет он по полям, по дорогам" и кончая двустишием "Стонет в каждом глухом городишке у подъезда судов и палат"). Вот формула, передающая конфигурацию этих анафор: аавававав (где а — стих с анафорой, в — стих без анафоры). Итак, "Размышления..." завершаются протяжным стоном обездоленного народа.

Анализ стихотворения Н.А. Некрасова «Вчерашний день, часу в шестом…»

Вчерашний день, часу в шестом,

Зашел я на Сенную,

Там били женщину кнутом,

Крестьянку молодую.

Ни звука из ее груди, Лишь бич свистал, играя, И Музе я сказал: «Гляди! Сестра твоя родная!»

 

При жизни поэта стихотворение "Вчерашний день, часу в шестом..." не публиковалось. В 70-х гг. Некрасов будто бы нашел лоскуток бумаги, исписанный карандашом, и смог разобрать лишь два четверостишия. Он по памяти датировал свой текст 1848 г. Получается, что перед нами отрывок, хотя выглядит он как законченное, связное целое. Нет ли здесь какой-то путаницы или дезинформации?

У этого крайне загадочного, как мы убедимся, стихотворения нет названия, поэтому его называют по первой строке. Так что же случилось вчера в предвечерний час?

Вчерашний день, часу в шестом, Зашел я на Сенную; Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую.

Сенная площадь в Петербурге — торговая. Там торговали сеном (отсюда название) и подвергали публичным телесным наказаниям обвиненных в воровстве, мошенничестве и пр. Это называлось торговыми казнями. Но такое продолжалось до 1845 г., а потом кнут был запрещен как слишком жестокая мера: кнутом человека, а тем более женщину, можно было убить с третьего удара, переломив хребет! Так что в 1848 г. Некрасов едва ли мог видеть описанное им: скорее всего это фантазия, а не конкретная зарисовка реального эпизода. Образность стихотворения — символическая, это касается и кнута, и избиваемой страдалицы.

Ни звука из ее груди, 7Лишь бич свистал, играя... И Музе я сказал: "Гляди!/ Сестра твоя родная!"

Кнут — символ самодержавно-крепостнической России, если смотреть на нее с позиций свободолюбия и революционности. Карамзинскую "Историю государства Российского" и гоголевские "Выбранные места из переписки с друзьями" Пушкин и Белинский критиковали соответственно за то, что в этих сочинениях, проникнутых духом монархизма и православия, авторы выступили как поборники кнута. Полежаеву принадлежат следующие стихи: "В России чтут / Царя и кнут. / В ней царь с кнутом, / Как поп с крестом". К этому образу-символу нередко обращалась вольная русская поэзия. И только ли русская? Немецкий поэт Гейне в одном из своих стихотворений размышляет, в какую бы страну ему, эмигранту, податься. Поехал бы, пожалуй, в Россию, но там лютые морозы и кнут (die Кпutе, совсем как по-русски!), так что кнут остается символом России и в глазах поэта-европейца.

Истязаемая крестьянка — родная сестра Музы. Если понять эти слова буквально, то она тоже Муза, принявшая образ русской крестьянки. Согласно древнегреческой мифологии, Музы — родные сестры, дочери Зевса, покровительницы поэзии, искусств и наук. В русской поэзии издавна сложилась традиция обращения к Музе, которая является поэту, вдохновляет его, побуждает к творчеству. Некрасовская Муза молчит под бичом. Молчит и ее родная сестра. В этом есть нечто необычное. Ведь не поэт ей, а она ему должна была бы показать и объяснить происходящее, и тогда стихотворение могло бы закончиться так: «И Муза мне рекла: "Гляди — Сестра моя родная"...».

Но нет, Муза безмолвствует. А ее мученица-сестра молча умрет под кнутом. Почему мы так уверены, что умрет? Потому что в другом некрасовском стихотворении об этом прямо сказано: "...свой венец терновый приняла, / Не дрогнув, обесславленная Муза / И под кнутом без звука умерла". И перед самой смертью поэт еще раз вспомнит свою "кнутом иссеченную Музу".

Это последняя написанная умирающим строка. Образ, как видите, вполне узнаваемый. Он взят из анализируемого стихотворения, написанного якобы в 1848 г. Потому и необходимо именно буквальное прочтение: родная сестра Музы — значит, тоже Муза. Такова, в сущности, предсмертная воля поэта, и она выражена со всей определенностью.

Сестра погибшей продолжала посещать Некрасова — "присмиревшая", молчаливая, один раз "прибрела на костылях". Он ее "неохотно ласкал" (посвящение к поэме "Мороз, Красный нос"), когда же она все-таки оживлялась и раззадоривалась, осаживал: "Замолкни, Муза мести и печали!", "Угомонись, моя Муза задорная!"

Столь непростые и необычные отношения сложились у поэта с Музой. Но здесь стоило бы уточнить: не у поэта Некрасова, а у его лирического героя. В самом деле, "зашел я на Сенную" — кто это "я"? Реальный Николай Алексеевич не мог зайти на Сенную в сопровождении мифологического персонажа — Музы, да и на Сенной не могли бить кнутом Музу. Все выдумано, в том числе и "я".

Некрасовское стихотворение написано ямбом, нечетные строки четырехстопные мужские, четные — трехстопные женские. Это один из стихотворных размеров, к которым охотно прибегают сочинители романтических баллад; в частности, данный размер использован в балладах Жуковского "Громобой" и "Вадим". Вот две строфы из "Громобоя": "Чудовищ адских грозный сонм; / Бегут, гремят цепями, / И стали грешника кругом / С разверстыми когтями. / Сошлись... призывный слышу клич... / Их челюсти зияют: / Смола клокочет, свищет бич... / Оковы разжигают".

Знакомый ритм, и также свищет бич, и вершится страшная казнь. Настоящая романтическая баллада призвана попугать читателя чем-то небывалым, фантастическим, жутким. Но неужели некрасовское стихотворение — тоже баллада? Не похоже, слишком мал объем. Однако если поверить Некрасову, что оно лишь отрывок из более крупного целого, до нас не дошедшего, то легко себе представить, что это была баллада о казненной на Сенной площади Музе, казненной на глазах своей безмолвной сестры и не проронившей ни звука перед мучительной смертью. К тому же балладная традиция в некрасовской поэзии не исчерпывается данным стихотворением (см. далее анализ "Железной дороги").