Глава 2. «Вы вдохновляете на творчество»

Я рано ложусь и спозаранку просыпаюсь, иногда - по заводскому гудку. Рано утром всегда что - нибудь интересное увидишь. Вчера я наблюдала летящих на фоне зари лебедей, схожих с красными платками.

Но сегодня я просыпаюсь позже обычного.

Лёжа оглядываю свою комнату. Ветер надувает занавеску, как парус. В комнате, увешанной картинами, литографиями, наполненной старинными вещами, купленными на барахолке, пляшут солнечные лучи. Иногда в такие ясные дни я за столом с удовольствием перебираю старые открытки из ларца.

Но сейчас я выхожу на балкон.

Утреннее солнце роняет лучи в дымящиеся травы росистых газонов. Во дворе привычная картина – интенсивно машет метлой мрачноватый дворник Филипп с железной бляхой на груди, о котором говорят, что он когда-то был священником, но о чём он сам никогда не заговаривал.

Вот наш дровяной сарайчик, за которым на верёвках сушится бельё и на железной крыше которого греются дворовые коты. У сарайчика возится, готовится к поездке на рыбалку весёлый дядя Николай, токарь нашего завода. Он лукаво подмигивает мне и спрашивает, когда же вместе на рыбалку поедем? Я не против, машу рукой, улыбаюсь и киваю, обещаю, что поедем, как только в лесном озере появится самая большая рыба.

- А плезиозавра не хотите? - внезапно вопрошает с соседнего балкона худенький и лысоватый профессор Петрусь.

- Это будет железный аргумент, - смеюсь я и приветствую дорогого мне человека, который долгие годы заменял мне отца.

Петрусь тоже любит рано вставать, любуется свежим утром, и мурлыкает под нос песенки собственного сочинения.

- Ножи – ножницы точу! - доносится снизу голос точильщика. Кто-то уже спешит к нему, и вот точило жужжит, летят разноцветные искры.

Я удаляюсь в комнату для кормления птицы.

 

***

После кормёжки мой питомец пробуждает у меня желание полетать, и мы вместе взмываем в яркий молодой день. С разгона мы врываемся в лёгкие белёсые облака. Нас подхватывает ветер, и мы скользим в его волнах, словно в бушующем море. Ветер обжигает лицо так, что захватывает дух, и мы с моим воспитанником снижаемся, и вот уже скользим над Дворцовой площадью, вдыхая запах смолы и дёгтя, потом мчимся к реке, вода которой морщится на ветру, а затем дружно летим к зубчатой стене крепости.

Ветер свистит флейтой в бойницах... Мы сидим, я гляжу, как чистит клювом пёрышки мой воронёнок и перед моим взором оживают картины...

Вот опускается подъёмный мост, и заезжают храбрые всадники и среди них князь в нарядном облачении... Вот бряцающие доспехами и оружием воины занимают свои места у бойниц, и, можно заметить, как подбираются к крепости хитрые быстроглазые враги, прячась в высокой траве…

Но мой любимец, вращая чёрной головой, нетерпеливо рвётся в полёт, и мои картины прерываются. Мы возвращаемся в наш район, к дому - прогулка закончена!

Во второй половине дня автомобиль просигналил, как пионерский горн – призывно и протяжно.

Меня подхватила и понесла к окну радость: так и есть – Максим стоит у автомобиля, за рулём – верный и честный шофёр в кожаных перчатках с раструбами.

Волнение охватывает меня с головы до пяточек! Миг – и на мне одето лучшее моё ситцевое платье. Чтобы его украсить я тут же вообразила себе «миль флер» - тысячу цветов, и вот эта россыпь маленьких изящных растений украсила моё жемчужно-белое одеяние.

Романтическое настроение только усилилось! Покрутившись перед зеркалом, я, довольная, бросилась вниз к машине. Меня ждала целая корзина цветов!

В кремовом костюме Максим сиял. Также сиял и ресторан, самый дорогой в городе, с чинным швейцаром с золотыми галунами, картинами в шафранных рамах, с внимательными официантами в хрустящих одеждах, с белоснежными скатертями и блистающей дорогой посудой, с бутылкой шампанского в ведёрке со льдом.

Ножи и вилки ловили синий и золотой цвет, шампанское искрилось и пузырилось в бокале.

В этот вечер Максим ласково смотрел на меня и не умолкал, его вопросы обо мне и моём мире были деликатно – осторожными, а рассказы о творчестве – чудесно занимательными и глубокими.

- Я ведь ничего не знаю о вас. Кто вы, моя прелестная Гера? Вы производите впечатление образованной молодой женщины, только вы закрыты, как шкатулка с секретом.

Я что-то отвечала, типа, «да закончила», «да, работаю, танцую», «нет, не состою»... Одинока? Нет, у меня ведь есть птица!

Максим Ковалевич улыбался.

- Я ведь что планирую, - сказал он, осторожно взяв меня за руку. – Я хочу, дорогая Гера, чтобы вы стали моей моделью!

- Приблизительного этого я и ждала. Позировать вам? – лукаво спрашиваю я.

Мой милый мастер залился краской.

- Вы ведь вдохновляете на творчество, Гера, как жёлтая Луна вызывает приливы и отливы... Вы словно солнце, с вами светло и весело.

Я рассмеялась и убрала руку.

- Вы хотите, чтобы я застыла на постаменте, подобно античной богине?

- Именно! – глаза его заискрились. – Я хотел бы видеть вас в блеске божественной славы...

В это время проходящий мимо человек с дамой поприветствовал нас, и Максим сразу же откликнулся, пожав ему руку:

- Боже, Мишель, какими судьбами? Как давно ты не заходил...

Стоявший перед нами человек с весёлыми синими глазами, очень собранный, в тщательно вычищенном костюме с манжетами и бабочке, с интересом посмотрел на меня, поправил пятернёй светлые волосы и слегка поклонился.

Максим тут же познакомил нас, представив своего приятеля, как Михаила Булатова, драматурга и писателя. Его дама, стройная и элегантная, в дорогой заграничной шляпке звалась Верой.

Булатов тут же сказал нечто остроумное, от чего все мы сразу залились смехом, но мне, почему-то показалось, что несмотря на внешнее жизнелюбие, он где-то внутри себя очень страдающий человек.

Булатов и его дама отправились к своему столику. Краем глаза мне было видно этого загадочного человека, в душе которого я прочла печаль. Он курил, шутил со своей спутницей, и иногда бросал заинтересованный взгляд в нашу сторону. Но в этот вечер моим королём был художник Максим! И когда от выпитого закружилась голова, он пригласил меня к себе и, прощаясь, слегка кивнул Булатову.

 

***

День грядущий к обеду уже приготовил мне сюрприз – у подъезда остановился легковой извозчик в кафтане, и внимательный Максим (он сегодня в кожанке и кепке) везёт меня к себе. Студия находится внутри необъятного дома, и, прибыв, я снова улавливаю взгляды множества лиц.

После долгих и утомительных приготовлений я, наконец-то, застываю в образе Геры Барберини (статуи, хранящейся в ватиканском музее Пия-Климента, и как уверял Максим, это римская копия скульптуры работы самого Праксителя). Мои волосы, увенчанные диадемой, разделены посредине пробором и убраны назад, сквозь тонкий хитон видны контуры тела, но складки плотного гиматия, спадающего с правого плеча, надёжно скрывают мои тайны от нескромного взгляда. Очень трудно долго стоять, слегка наклонившись вперёд, да ещё и держать в руках жезл, поэтому мы договорились лишь о двух, не очень обременительных, сеансах.

Максим, нервными мазками кисти набрасывавший мою фигуру, восторженно говорил о красоте моего тела. Он намекнул, что хочет написать меня купающейся в источнике, то есть в ручье Канаф, близ Нафплиона, где богиня Гера, совершая ежегодное омовение, становилась девой! Но лукавым жестом ладошки я остановила нескромные порывы моего увлечённого художника.

Но вот сеанс на сегодня, наконец, окончен, и Максим предлагает мне новую программу развлечений.

Вечером нас ожидает зеленеющее нежной травой футбольное поле и трибуны, заполненные воодушевлённо шумящими людьми. Какие только лица здесь можно узреть! Сколько голов надо мной и подо мной: спокойные инженеры в форменных пиджаках и фуражках; горячие рабочие – мужчины с папиросами, в косоворотках и мохнатых кепках, их пламенные работницы в красных кумачовых косынках; важные служащие в пенсне и в очках, в блузах и толстовках; оживлённые дамы в шляпках; серьёзные военные во френчах с ремнями и петлицами; свистящие пацаны в тюбетейках с прилипшей к губам шелухой семечек; кричащие юноши в фуражках и полосатых футболках, со значками ОСОАВИАХИМа. Рябом с трибунами зорко следят за порядком стройные милиционеры в белых гимнастёрках с красными петлицами. И вот - увлекательный матч между командами, название которых запомнить не удалось, ибо лишь только неистовые ноги футболистов забегали по полю, как я унеслась мыслями куда-то далеко, и так же, как в тумане, отвечала Максиму, улыбалась и кивала при виде его знакомых, кричала и свистела (быть может невпопад). Но когда Максим сжал мою руку, и я увидела его отчаянные глаза, тот тот же догадалась в какие ворота нужно послать мячик этих несерьёзных людей, чтобы моему возлюбленному было приятно. И этот гол, забитый с моей помощью, стал решающим, чтобы испытать восторг победы!

 

Глава 3. «Мне важна сказка полёта...»

 

После матча нас ждал буфет с яичными стенами, в котором мы недолго побаловались золотисто-пенным пивом, так уместным при сегодняшней жаре. Максим познакомил меня с человеком маленького роста в фуражке с большим козырьком, любителем футбола, игроком и писателем. В петлице его пиджака красовалась роза.

- Георгий Алёшин, - скрипучим голосом представился человечек.

Они с Максимом долго обменивались впечатлениями о матче, размахивая руками и крича, а потом возвратились к пиву, мочёному гороху и ракам. Последних наш новый знакомый поглощал страстно.

Потом мы шли по улице под липами, вдыхая запахи листвы и травы. Кричали извозчики, торговки и чистильщики обуви. Мимо нас шагали, смеясь, лузгая семечки и лакомясь мороженым, компании ребят, а также разряженные любители «прошвырнуться» по вечернему городу.

Тут Алёшин обратился ко мне:

- Я так понимаю, вы на футбол попали не по своей воле...

- Это я туда завлёк Геру, и, наверное, заставил её поскучать, - попытался объясниться за меня Максим, поблёскивая цыганскими очами.

Я пожала плечами:

- Нет, почему, всё было забавно, особенно наблюдать, как...

-...взрослые мужчины полтора часа бегают за мячом, заставляя зрителей всерьёз и страстно воспринимать это несерьёзное занятие, - закончил за меня Алёшин с улыбкой.

- Но нужно же чем-то занимать этих взрослых мужчин, - тут же заметила я.

- Отработавших и желающих отдохнуть... – подхватил мой собеседник.

– Ну да...Раньше это были гладиаторские бои, гонки на колесницах, или олимпийские состязания. А теперь это футбол... Так что... отнеслась с пониманием..., - сказала я.

- Между прочим бега - то остались. И в Испании – коррида, - вставил Максим.

- Человек должен где-то выпускать пар, - веско сказал Алёшин. – Это древние инстинкты, и они дремлют в каждом. Конечно, хорошо, когда человек занимается творчеством, поэзией, искусством. Ну, а как же страсть, азарт... Это никуда не спрячешь. Лучше уж футбол, чем, допустим, карты...

- А я и бильярд обожаю... Шары погонять, - сказал Максим.

- Для меня же лучшим отдыхом остаются книги и музыка. Так получилось, я с детства жила, да и сейчас живу достаточно одиноко, поэтому – это моя единственная отрада, средство общения с миром, - промолвила я задумчиво.

- Отличное увлечение, но оно не равно спорту, - сказал Алёшин. – Кстати, я и сам футболист.

- Я это почувствовала по тому, как вы с Максимом разбирали сегодняшний матч.

- Но он ещё и писатель! – с улыбкой напомнил Максим.

- Да, книги вы хорошие пишите. Так что - гармония есть! - сказала я.

Алёшин смущённо улыбнулся, а Максим нарочито серьёзно спросил:

- Гера, а какие книги присутствующего здесь писателя Алёшина вы читали?

- У писателя Алёшина есть замечательная сказка о великанах, которые владычествуют над целой страной, но потом народ их свергает. Она вся наполненная яркими образами и метафорами. И рассказы очень образные, увлекательные...

Алёшин ничего не успел ответить на это – на горизонте появился новый участник событий.

- Товарищи, а вот движется навстречу нам выдающийся архитектор! – весело воскликнул Максим.

Впереди не спеша шёл человек в круглых очках, с небольшой золотистой эспаньолкой. Его тонкое и чувственное лицо было напряжено, рыжие волосы из-под шляпы завивались колечками. Он несколько высокомерно оглянул нашу компанию, здороваясь за руку, сразу же зацепил меня медовым глазком, и я вспомнила, что мне говорила гадалка: «Пуще всего опасайся по жизни рыжебородого человека, ибо он для тебя опасен».

- Представляю - Гера...Красивая и таинственная девушка, балерина. А это - Степан Верлада! – познакомил нас Максим.

Итак, рыжебородый оказался архитектором, приятелем и коллегой Максима. Я успела отметить, что на душе у Верлады смутно, но всё же подала ему руку.

Разговор потёк какой-то туманный и зыбкий, почти ничего не запомнилось, чтобы привести его здесь.

Помню, что шли мы по набережной и много говорили. Ребята в пионерских галстуках запускали планеры. Играла музыка и бродили нарядные прохожие: кто-то лузгал семечки, кто-то смаковал эскимо на палочке. Мы тоже заглянули в тележку мороженщика – там, в царстве колотого льда стояли бидончики с кофейным, розовым и ванильным мороженым. Мороженщик наполнил нам четыре вафельных стаканчика.

У причала мы разделились. Алёшину нужно было перебраться на противоположный берег, и он сел в катер, полный шумных и весёлых пассажиров. Верлада остался среди весёлых отдыхающих, запускавших воздушного змея. Прощаясь, он чуть приподнял шляпу. Я долго ощущала на себе его цепкий взгляд.

Мы с Максимом пошли далее средь шумной толпы.

На речной глади блестели золотые глаза фонарей. В небе взрывались звёзды – это запускали салюты. И здесь случилось то, что заставило проявить мои способности. Девочка в темно-голубом, будто лепесток, платьице делала шажки по каменному парапету набережной и вдруг поскользнулась. Очевидно, не уследила мама, отпустившая руку девочки. Когда девочка стала падать - я среагировала мгновенно, подхватив на лету падающее вниз тельце.

Вместе со спасённой я поднялась наверх – собралась толпа, посчитавшая произошедшее чудом, не могущая объяснить мой полёт.

Максим восхищенно шептал мне:

- Я знаю, что ты способна на разные штуки, но такое... Это ведь была левитация? Как ты это делаешь?

Я смущённо и туманно объяснялась, затем, взяв Максима за руку, поспешила уйти из гудящей толпы, чувствуя на себе глаза Степана Верлады.

 

***

В конце лета мы с Максимом поехали к морю.

Слепяще било в глаза лукавое и горячее солнце. Устав от радостей жизни потихоньку желтели листья. Август осыпался плодами, которые заполняли запахами сады и базары. На прилавках краснели медовые яблоки и сиял голубизной виноград.

Море - могучее и виннопенное, как называл его Гомер, плескалось о скалы, обдавало свежим ветром, насыщало энергией, блистало под солнечными стрелами золотисто-серебряными искрами.

Пригретые и разнеженные мы с Максимом лежали в густой тени в саду под трескотню цикад.

Природа стояла в покое. Взятая книга была отброшена, затребованы были жаркие поцелуи и изящные нежности, ласкающие тело и душу. Слова о любви перелетали из уст в уста, словно вспугнутые птицы.

Мы жили в доме отдыха. Меня очаровывало то, что рядом со мной мужчина, который так мило и очаровательно спит, который по моей просьбе сбрил бороду и теперь по утрам взбивает в чашечке пену и бреется узенькой и острой бритвой «Золинген» до гладкости щёк, который любовно набрасывает карандашом на бумаге меня спящую.

В лёгких и просторных одеяниях мы с Максимом ходили на прогулки в горы, окунались в солёный плотный прибой, ловили опасных, похожих на абажур медуз, часами лежали почти нагишом на горячем каменистом берегу, с удовольствием замечая, как покрываются виноградной смуглостью всё новые участки нашей городской кожи, как выцветают и выгорают тёмные наши волосы.

Далеко, за много километров, в закрытой мастерской ждала нас картина «Гера», ожидавшая внимательных и требовательных рук художника, который должен её завершить, но мы об этом не думали.

Подкрадывались южные бархатные сумерки, небо взрывалось миллионом сгущающихся звёзд, но спать нам не хотелось. В такое время мы часто сидели на скамейке в обнимку и слушали море.

А потом пришёл ветер, и остановился, запутавшись в густой занавеси вишнёвой ночи, зашелестели пальмы, и грозными взрывами разбивались волны о скалы.

На следующий день, несмотря на ненастье, я, подобно чайке, воспарила среди скал над морскою волной, цепляла вал рукой и взмывала ввысь к утёсу, на котором застыл восхищённый Максим.

- Почему ты так редко летаешь? - задал он мне давно интересовавший его вопрос.

Я опустила лицо, будто изучала, как волна намывает песок и выбрасывает на берег крабов. Он ждал ответа, и я сказала:

- Чтобы летать, мне нужно быть одинокой.

- Значит виной всему я? – встревоженно спросил он.

- Любовь меня привязывает к земле, и я теряю свою способность... Но... я не могу не любить тебя! Я очень благодарна судьбе за то, что встретила тебя, ты мне очень дорог...

Он обнял меня, и мы, спустившись вниз, побрели по песчаному берегу.

- А научи и меня летать, - нерешительно попросил он.

Я вздохнула.

- Ну, ты же знаешь - этому не учат. Научиться летать невозможно... Это скорее... состояние духа. Конечно, это трудно понять.

- А как ты обнаружила этот талант в себе? – спросил он.

- Сначала, когда папа взял меня с собою в полёт, я думала, что умру от страха. Никакого желания летать тогда я не испытывала. Правда было чудесно, красиво, но страшно! Всё это потом приходило во сне, но всё же было страшно.

- Гера, а где твои родители?

- Они умерли. Для всего мира умерли. Но, лучше не будем об этом... Было это давно, я была ещё подростком. Меня воспитал профессор Братусь, он и сейчас мой сосед.

- А когда же ты совершила свой первый полёт? Тебе запомнился этот день? – допытывался мой возлюбленный.

- А это пришло само. Произошло это событие в начале лета. Я стояла в запущенном парке, заросшем орешником, травой и цветами на заглохшей аллее. Смотрела на сень могучих тысячелетних лип. Наверху, в свежей зелени, порхали, посвистывая, пёстрые птицы. И мне так захотелось к ним, к вершинам лип, и я почувствовала, что отрываюсь от земли и парю над дорожкой! А потом мне захотелось подняться к вершине тополя, ушедшей высоко в небо. Я представила себе это и спустя минуту была уже там! Летала ещё очень медленно и осторожно. Нет, страху не было, просто не умела управлять собой, и боялась об что-нибудь расшибиться. Совершала полёты лишь ночью, когда и сами звёзды летали меж деревьев, как светляки.

- А как же остальные твои способности? Птицы летят в нужном тебе направлении, ты умеешь дарить цветы, извлекая их из воздуха, ты входишь в картины, направляешь мяч в ворота, не прикоснувшись к нему... Всё это поражает! – горячо взмахнул руками озадаченный Максим.

Я улыбнулась и вздохнула:

- Научишься летать - придёт и всё остальное. Скажу только - это не самое трудное... Просто, иногда ты видишь всё это в окружающей тебя материи, остаётся только приложить силу, умственную, или энергетическую.

Максим остановил меня за руку и внимательно посмотрел в глаза:

- Послушай, Гера, а ты не хотела бы...

Я сразу угадала, о чём он хочет спросить и поспешно возразила:

- Нет, не хотела бы. Ни деньги, ни власть меня не интересуют. Да и тебя тоже - иначе я бы не стала связывать с тобой свою судьбу. Я чувствую людей, и ты не такой, ты чистый! Мне важна сказка полёта, красота и радость мира. Мне хотелось бы прожить эту жизнь ярко и приносить максимальную пользу, но какое-то время меня охватывали сомнения. Наконец, я нашла себя в танцах. Я хочу приносить радость людям, танцуя и отдавая часть своего мастерства другим.

Максим обнял Геру своими тонкими, но сильными руками и прижал к себе, словно защищая от ветра.