Помню и поминаю. Печалюсь. Веселюсь.

Воспоминание не есть сохранение или восстановление нашего прошлого, но всегда новое, всегда преображённое прошлое. Парадокс времени в том, что … прошлое существует лишь в настоящем. Николай Бердяев.

Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости… Александр Пушкин.

 

Так сложилось, что, родившись 7 июня 1941 года, когда мой отец уже был на пути к войне, а потом, к гибели от финского фашиста-сателлита 3 февраля 1943 года под Орлом, я так и не узнал своего отца. А потом, став взрослым, постарался найти его могилу. Удалось не сразу, и всё же благодаря военному комиссариату Орла узналось точное место гибели и захоронения останков моего отца и его однополчан в Колпнянском районе. В августе 2005 года мне довелось побывать в селе Маркино, что в Орловской области, на братской могиле, где вместе со многими освободителями от фашистов похоронен и мой отец, Дмитрий Сергеевич Степанов. Все эти годы я не только помнил об отце, но и, будучи профессиональным писателем, писал о нём и вообще о Великой Отечественной войне, об Орловщине, которую посетил уже дважды. Могу честно сказать, что во всех случаях ко мне были внимательны как представители властей, так и простые люди в Орловской области (об этом я неодократно писал и в своих книгах, и в прессе. Так, о последней поездке мои заметки опубликованы и в центральной газете “Труд” (№162 за 2.09.05), так и в “Орловской правде” - 18 ноября 2005.

Мной издано несколько книг, в некоторых из них есть главы в прозе и стихах, посвящённые моему отцу, в его лице – Победе в Великой Отечественной войне, фактически Родине, Советскому Союзу, России. Но нет книги, полностью и отдельно, составленной из этих материалов. В этой рукописи пытаюсь их объединить. Это важно тем более, что об этом попросил меня мой внук Сергей Юрьевич ШОНИН. И я камерно посвящаю собрание уже правнуку, Серёжиному и Юлиному сынику Ванечке. С тайной и дерзкой надеждой, что кто-то из наших со Светланой Фёдоровной потомков осилит это дело и издаст хотя бы для семьи, для родственников и близких друзей издаст такую книгу. Дай Бог!

* * *

… Однажды в поисках могилы своего отца я обратился через газеты нескольких районов Орловской области с просьбой помочь в этом..

И тогда из Орловской области получил очень много ответов людей, которые рассказывали о том, как они хранят память о тех, кто погиб на их земле. Однако, все они сообщали, что в числе погибших моего отца нет. И только в одном письме затеплилась надежда:

«Прочитала я Ваше обращение, — писала незнакомая женщина Валентина Егоровна Пойта из Речицы Ливенского района, — и была расстроена. Много плакала, потому что была очевидцем страш­ного события, с которым, возможно, связана гибель Вашего отца».

В этом письме она просила подробнее сообщить об отце и себе.

На мой ответ она писала:

«...Теперь опишу всё подробно. Мне шёл двенадцатый год, когда кнашейдеревне подходили немцы. В то время мы, девчонки, помогали взрослым прятать колхозное имущество. Вдруг услышали автомат­ную очередь. Было уже под вечер. Мы побежали на берег реки: там немцы верхом на лошадях обстреляли нашу разведку. Убили нашего русского солдата. Когда мы подошли к нему, он был ещё тёплый, и по гимнастёрке шла кровь. Их бежало двое — один смог скрыться за угол постройки, а этот не успел. Мы вынули из кармана убитого коробочку с его домашним адресом. Помню фамилию и что родом он из Куйбышевской области. Мы долго плакали — это был первый русский солдат, убитый на наших глазах.

Мой старший брат (ему было тогда 17 лет) взял у солдата оружие и принёс домой. Спрятал в подвале. Нам сказал: «Буду мстить». Рано утром к нам пришли немцы — полна деревня. В нашем доме было их 12.

Дней через пять брат взял спрятанное оружие и стал стрелять по дому, создавая видимость окружения. Переводчик стал кричать:

«Партизаны!» На утро нас собрали, привели в штаб, грозились расстрелять. Потом всё-таки отпустили — уцелели мы просто чудом.

Тот солдат на берегу лежал долго, потому что возле него немцы установили батарею, и никто не мог подойти близко. Когда пришли наши, его похоронили на кладбище, впоследствии перезахоронили в братскую могилу...».

Надо ли говорить, что сразу же, как только получил это письмо, поехал к матери и стал расспрашивать о проводах отца. К сожалению, мать не вспомнила, чтобы она что-то передавала отцу на память — сборы были очень тяжёлыми и быстрыми — не до обрядов!

Женщина, словно признав во мне родного человека, доверчиво рассказывала о себе, своей семье и детях.

«Я многим читала Ваше письмо, — продолжала женщина, — и все просят, чтобы Вы приехали на братскую могилу. Ведь к нам приезжают очень много родственников погибших».

Она подробно объяснила мне, как лучше доехать и заканчивала письмо так:

«Автобус подходит прямо к братской могиле, но Вы в первую очередь заходите к нам...».

Каким большим отзывчивым сердцем надо обладать, чтобы вот так приветливо приглашать к себе незнакомого человека!

Между прочим, она писала, что в кармане убитого солдата был тетрадный листочек с молитвой-оберегом. Потом всё-таки выяснилось, что женщина сообщила мне о гибели моего однофамильца, или даже моего родственника: ведь из них, пятерых, никто не вернулся с полей войны! А сколько погибло однофамильцев! И сколько — односельчан! И сколько — советских! И по миру!

Вот такими невидимыми, но крепкими нитями соединились в моей душе судьба героя очерка, судьбы ещё неизвестных мне волошновцев, судьба моей незнакомой корреспондентки из-под Орла, судьба моей и гордой многострадальной России, когда я отправлялся на Украину в одно из солнечных мартовских воскресений.

***

Случилось это в молодости, задолго до того как, движимый романтикой и просьбой начал активный поиск могилы погибшего на войне отца. Посреди глубокой ночи, почивая в одиночестве. Я вдруг услышал чье-то короткое, по-учительски мягкое (не помню – мужское или женское), но требовательное повеление: “Помяни отца”. Тут же проснулся в холодном поту, включил свет, заглянул во все уголки однокомнатной квартиры, никак не веря в жуткую реальность сновидении. Потом же когда рассказал об этом матери, жившей в отдалении, ужал, что голос этот прозвучал прямо перед датой гибели отца. И теперь накануне 3 февраля каждый гол. не будут суеверным, я отправляю нехитрый христианский обычаи поминовения. Тут надо объявить, что близко к этой дате, но, естественно, в более поздние годы умерли мои бабушка и мама. Царство им небесное..

Не будем думать, кто, как и зачем создал ритуалы поминовения – мне просто интуитивно понятно. Но не зря! Это – благо для душ ушедших и особенно для живущих.

* * *

… Ещё в детстве я однажды глубоко и больно понял, что я без отца. Теперь точно не помню, какое событие дало движение этому пониманию. Но хорошо помню, что однажды, когда я в одиночестве и в темноте ночи сидел на огромной бабушкиной печи, подумал: "А что стало б сейчас, если бы вдруг вошёл отец и сказал: "Здравствуй, сынок! Я твой тятя!". И я плакал... Думать так, представлять себе совершенно невероятную встречу (с живым!) отцом всю жизнь с тех пор стало для меня очень больно. А с годами прибавилось энергии к достижению хотя бы самого малого: придти к могиле отца.

Оказалось, это нелегко не только потому, что жизнь не даёт продыху из-за всех текущих дел, но и потому, что эта же жизнь затушёвывает следы для возврата к прошлому. И неудачи мои начались с самого начала. В Кинель-Черкасском военкомате, куда я обратился сначала, ответ был путанный. Точно с документа военных лет мне сообщили, что Дмитрий Сергеевич Степанов, "телефонист 771 стрелкового полка погиб в г. Павловске, Колпинского района Воронежской области".

Сразу - задача со многими неизвестными.

Во-первых, мама по письмам отца никак не могла согласиться на его должность телефониста - он писал о другом. Во-вторых, она хорошо помнит: отец писал из Орловской области. Хорошо, думал я, отец мог быть ранен в Орловской области, а умереть в госпитале - в Воронежской области. Но опять задача: города Павловска нет нигде вблизи этих областей. Есть же не Колпинский район, а есть село Колпна и район - Колпнянский.

И вот я рискнул обратиться за помощью в районные газеты Орловской области.

Оказалось: место гибели отца деревня Павловка Колпнянского района Орловской области.

Говоря откровенно, до последнего момента я видел зыбкость мотивов командировки: "Мало ли пестравчан сложило головы за Родину и мало ли моих ровесников выросло без отцов!" - думалось мне. И зря. Начиная с командировочных формальностей и кончая ночёвок у совершенно незнакомых людей - всюду я встречал добрую поддержку.

Итак, выезжаю. Забегая вперёд, очерчу путь, по которому прошёл и проехал за две недели. Сначала по железной дороге - до Киева. Поезд приходит рано утром. С автовокзала вскоре отходит экспресс "Киев-Ромны". К вечеру я был в этом районном центре. Сообщил о своём приезде в Волошновку председателю колхоза. Тот обещал транспорт - гусеничный трактор. (Было это в самую распутицу, и автобус "Ромны-Волошновка" не доходил до села километра 2-3). На другой день в 11 часов в Волошновке меня встретила директор местной школы Евдокия Ивановна Кушнир. Встреча с учителями, ветеранами войны, школьниками... На другой день - снова в путь. Уже - в Орловскую область, в ту самую Павловку, под которой, как сообщили из военкомата, погиб мой отец...

Выражаясь образно, прошёл "кругосветку". Говоря прямо, преодолел непростой путь в пространстве и времени.

Впрочем, не чаял не гадал, в августе 2005 года, через тридцать лет после первой благодаря помощи подмосковного родственника Рема Ивановича ВЯХИРЕВА (он, уже будучи на пенсии, выделил своих помощников Сергея и Юрия на газпромовской машине) посчастливилось побывать на Орловщине и на могиле отца второй раз.

* * *

Замечу, между прочим, что перед каждой поездкой писал туда такие вот сообщения.

303423, Орловская обл. Колпнянский район, с.Маркино, школа. Юным следопытам.

 

Здравствуйте, дорогие коллеги и юные следопыты.

После долгой паузы хочу возобновить с вами переписку.

Напомню, что в семидесятые годы я сумел приехать к вам, к месту гибели моего отца Степанова Дмитрия Сергеевича. А погиб он вместе с тысячью бойцов на Шахтёрском бугре 3 февраля 1943 года.

Меня тогда тепло встретила ваша учительница Ксения Максимовна Калганова и кое-что рассказала о той бойне 3 февраля.

К сожалению, я после поездки не смог отписаться. И только спустя десятилетия сумел кое-что восстановить и напечатать в своей книжице "Писаха Солянской", выпущенной в 2001 году к моему юбилею. Книжку эту я вам высылаю и вот что предлагаю.

3 февраля 2003 года будет как раз 60 лет, как село Павловка (а 4-го - Маркино) освобождены от фашистов. Ну, во-первых, к тому дню можно восстановить, дополнить ваш школьный краеведческий уголок-музей (мою книжицу на страницах воспоминаний об отце как раз можно поместить туда же). И восстановить, начать переписку с родственниками тех, кто погиб на вашей земле - помню, что такая связь у вас была со многими родственниками.

Может быть, кто-то сумеет и приехать к вам в те дни февраля.

Немного о себе. В газете я уже не работаю, на пенсии. Но... работаю. Осуществляю свою мечту молодости: в пяти местах (школах, институте) веду занятия по практической журналистике, а также в литературной студии. Я ведь по первой профессии - учитель начальной школы.

Пишу и издаю стихи для детей. Член Союза российских писателей, заслуженный работник культуры России.

С уважением и поздравлением с новым учебным годом

Александр Дмитриевич СТЕПАНОВ.

445031, Самарская обл., г. Тольятти, бульвар Татищева, д. 21, кв. 95.

тел. (8482) 30-82-87. Электорнный адрес в Интернете (редакция моей газеты): [email protected] (для Степанова).

Если выходите в сеть, сообщите свой E-mail.

4.09.02.

 

* * *

...Об этом часто рассказывала покойная мать Марина. Когда мне было три месяца от роду, ранней морозной зимой сорок первого года, повезла она меня в Ульяновск. Повезла туда, чтобы показать отцу – в Ульяновске он со дня на день ждал отправки на фронт. Не сызранским, более коротким и прямым путём, а через Чишму, кружной, с пересадкой, дорогой поехала она туда - через Сызрань шли военные эшелоны. В обратную сторону – пустые, грузовые – их тогда “телячьими” называли. Впрочем, пустыми они не были – всеми правдами-неправдами их заполняли пассажиры, эвакуированные с запада страны.

Мать всегда с тёплой слезой говорила о стайке московских студентов, взятых тогда надо мной шефство – они и баюкали и подкармливали меня. А главное: не давали замерзать, закутывая поверх домашних пелёнок своими пальтишками.

В Ульяновск прибыли на третьи сутки ночью. На пропускном пункте войсковой части матери сказали, что подразделение отца отправляется на фронт через несколько часов. Из-за этих сборов устроить специального свидания нет никакой возможности – посоветовали дождаться выхода солдат строем. Недолгий срок ожидания пролетел незаметно, пока нашёлся уголок для ночлега.

Бойцы вышли колонной. Мать выкрикнула в темноту, что мы здесь. Голос отца спросил:

– Кто – вы? Маня – с тобой?

Надо сказать, что отец больше других любил мою старшую сестру Марию, которая тогда оставалась с другим моим братом.

Узнав, что мать приехала со мной, новорождённым, прокричал:

Покажи мне его!

Да как же?!, -растерялась мать. И всё-таки подняла меня, закутанного в одеяла, над собой.

– Видишь? — спросила.

Ответа его она не услыхала. То ли порыв ветра отнёс его голос, то ли от волнения вообще ничего не мог сказать отец.

* * *

… Оказывется, мать Марина до того, как поехать со мной в Ульяновск, сразу после того, как его посадили за хулиганство, ездила к нему одна. Об этом мне однажды сказала Мария Оленина (в девичестве – Чуркина), солянская певица, чьи песни я, уже будучи журналисиом записывал на магнитофон и называл её «Мамой Марией» - такое вот совпадение с именем Богородицы. Привожу фрагмент заметки о такой встрече с ней в Солянке.

МАТЬ МАРИЯ

… Через минуту она уже пела старинные, то протяжные и грустные, то дробные, плясовые с удалью песни. Голос у неё ровный, глуховатый и надтреснутый. И хрипотца эта с одинаковой пронзительностью отмечала в разных песнях то печаль, то веселье.

– Да я ж не только твоя мать. Я тогда, поди, троих одной грудью кормила.
Ваши-то матери слабенькими были. А я смолоду крепкой росла. А тут ещё война, голодуха. И вовсе молока у них не стало. Бывало, принесут вас в ясли, а вы ревёте - спасу нет. Заведующая наша учнёт вас игрушками отвлекать. Какой там! Вот, говорю, какая игрушка им нужна. И ну вас своей грудью кормить. Начмокаетесь и спать. У меня тогда и у самой мальчишка был такой же, как вы. А то, бывало, приносили мне кормить детишек с другого конца села. Вон Мариша Листратова (это как раз про мою родную маму Марину она говорит – С.А.Д. Оренбург 2017 г.) надумала съездить повидать перед направлением на фронт своего Митьку. А у неё такой же парнишка, с тобой одногодок. И от груди отымать его рано, и ехать надо – вот-вот отправят мужа на фронт. Ну и поехала. А её Саньку (Санькой меня называли с детства – С.А.Д. 2017 г.) бабушка Прасковья ко мне на кормёжку носила.

Э, да не я ж и одна кормилицей становилась. Вон, Настя Долматова – она тоже и Листратова кормила, и тебя тоже. Да и все друг друга поддерживали... Закончила рассказ Мария и запела новую песню.

БЕЗОТЦОВЩИНА, или Под Павловкой, где пал отец…

Думаю, у меня есть невольное право сказать своё слово от имени детей Великой Отечественной войны. Не буду повторять то, что известно многим, – о горькой участи безотцовщины.

Был на месте гибели отца ранней весной семьдесят пятого, много раз потом принимался писать о поездке. Но что-то всё мешало... Теперь думаю: мешала ошеломляющая правда! Иная, чем мы знали и придумывали тогда, в семидесятые.

Конечно же, и ныне считаю: русский (читай: советский) солдат, точно, совершал чудеса героизма. Бывало, что делал это умно и не зря! А бывало...

...Местные жители, ставшие очевидцами трагедии, показали мне Шахтёрский бугор перед деревней Павловкой под Орлом, где 3 февраля 1943 года сложил свою буйну голову отец. И семьсот других бойцов — это по списку сельсовета, в котором почему-то не оказалось фамилии не только моего отца, но и других бойцов.

До наступления русских на Павловку фашисты выставили на чердаках трёх изб пулемёты - впереди и по краям деревни. И целый день "косили" раз за разом наплывающие на Шахтёрский бугор цепи орущих "ура" русских солдат. В то самое время, когда, по мысли деревенских, к обеим сторонам деревни от наступающих можно было незамеченным пройти одному лазутчику и без труда "снять" засады с тыла. Нет, пёрли в лобовую!

Жутко представить ту картину. Вот покачивается наплыв со склона тёмной гряды (в бушлатах, без маскхалатов!) бегущих солдат. Лихорадочная строка немецкого пулемёта, и кровавый наплыв на белый снег...

* * *

О том, что безотцовщина очень стыдна, мне довелось познать в 10 лет, когда однажды, выпросив у конюха солянского колхоза подводу, пытался неумело запрячь лошадь. Ко мне подскочил с остекленелыми от негодования глазами Тимофей Иванович Тарасов и, хрипло изматерившись, упрекнул: "Безотцовщина, твою мать..."

До этого он мне представлялся настоящим героем (в пионерской жизни с подачи вожатых мы боготворили всех недавних участников войны — это были 50-е годы). Да и внешний вид у Тимофея Ивановича был симпатичным: широк в плечах, энергичная походка, смуглое лицо и закрученные вверх чёрные чапаевские усы.

Но и этот эпизод ещё не поколебал во мне веры в "массовый героизм советского народа в годы Великой Отечественной войны".

Даже стенания моей матери после того, как она в другой раз вернулась с конного двора без подводы, отказанной ей конюхом. И это после того, как ему, конюху Степану Мотагину, недавнему бойцу Красной Армии, мать всучила традиционную бутылку самогона. Он ещё, кстати, будучи нам сродни, требовал от неё оплаты "натурой".

* * *

И вот шесть десятков лет спустя после тех минут нашей последней “встречи” я предпринял поездку на его могилу на Орловщину.

Однажды, в поисках могилы моего отца я обратился через газеты нескольких районов Орловской области с просьбой помочь найти могилу отца.

Не слыхал я маминого плача,

Не было в глазах её тоски –

Лишь порой лицо в ладонях спрячет,

Сдавит поседевшие виски

И уйдёт… Как будто что забыла,

Вспомнила – смахнула тень с лица…

Помогите мне найти могилу

На войне погибшего отца…

Где-то затерялась “похоронка” –

Ей не зная смысла и цены,

Может быть, смеясь тепло и громко,

Мы её порвали, пацаны…

Может, был подавлен вражьей силой,

Или был он стойким до конца?..

Помогите мне найти могилу

На войне погибшего отца…

Где теперь – под яблоней застылой,

За селом ли посреди овса –

Где смогу найти его могилу,

На войне погибшего отца?

От сомнений мне не излечиться,

Ведь война сумятицей полна:

Называли нам: село Колпна,

Очевидцы: якобы, Речица...

Может, бесполезно и не надо:

Угодил под взрыв – и только пыль?!

Я смотрел на маму виновато,

Повторяя в мыслях: “Было… Быль…”

И себя я спрашиваю: всё ли

Делаю в счастливой суете?

Часто ль разделял чужие боли?

Разделял, да, может быть, не те…

С мужеством Отечества и силой.

Речь веду от первого лица…

Помогите мне найти могилу

На войне погибшего отца.

И тогда из Орловской области получил очень много ответов людей, которые рассказывали о том, как они хранят память о тех, кто погиб на их земле. Однако, все они сообщали, что в числе погибших моего отца нет. И только в одном письме затеплилась надежда:

"Прочитала я Ваше обращение, - писала незнакомая женщина Валентина Егоровна Пойта из Речицы Ливенского района, — и очень была расстроена. Много плакала, потому что была очевидцем страш­ного события, с которым, возможно, связана гибель Вашего отца".

В этом письме она просила подробнее сообщить об отце и себе.

На мой ответ она писала:

"...Теперь опишу всё подробно. Мне шёл двенадцатый год, когда к нашей деревне подходили немцы. В то время мы, девчонки, помогали взрослым прятать колхозное имущество. Вдруг услышали автоматную очередь. Было уже под вечер. Мы побежали на берег реки: там немцы верхом на лошадях обстреляли нашу разведку. Убили нашего русского солдата. Когда мы подошли к нему, он был ещё тёплый, и по гимнастёрке шла кровь. Их бежало двое - один смог скрыться за угол постройки, а этот не успел. Мы вынули из кармана убитого коробочку с его домашним адресом. Помню фамилию и, что родом он из Куйбышевской области. Мы долго плакали — это был первый русский солдат, убитый на наших глазах.

Мой старший брат (ему было тогда 17 лет) взял у солдата оружие и принёс домой. Спрятал в подвале. Нам сказал: "Буду мстить". Рано утром к нам пришли немцы - полна деревня. В нашем доме было их 12.

Дней через пять брат взял спрятанное оружие и стал стрелять по дому, создавая видимость окружения. Переводчик стал кричать:

"Партизаны!" На утро нас собрали, привели в штаб, грозились расстрелять. Потом всё-таки отпустили - уцелели мы просто чудом.

Тот солдат на берегу лежал долго, потому что возле него немцы установили батарею, и никто не мог подойти близко. Когда пришли наши, его похоронили на кладбище, впоследствии перезахоронили в братскую могилу..."

Надо ли говорить, что сразу же, как только получил это письмо, поехал к матери и стал расспрашивать о проводах отца. К сожалению, мать не вспомнила, чтобы она что-то передавала отцу на память - сборы были очень тяжёлыми и быстрыми - не до обрядов! Сегодня же, 16 мая 2017 года, замечу одну важную деталь. Женщина из Речицы назвала одну из примет того бойца: в кармане была молитва на листочке бумаги. Мама не давала ему молитву. Но вот, спустя многие годы перед своей кончиной мать показала на одну из икон Божией Матери и сказала, что это отцова, принесённая в её дом, когда они поженились.

Женщина, словно признав во мне родного человека, доверчиво рассказывала о себе, своей семье и детях.

"Я многим читала Ваше письмо, - продолжала женщина, - и все просят, чтобы Вы приехали на братскую могилу. Ведь к нам приезжа­ют очень много родственников погибших".

Она подробно объяснила мне, как лучше доехать и заканчивала письмо так:

"Автобус подходит прямо к братской могиле, но Вы в первую очередь заходите к нам..."

Каким большим отзывчивым сердцем надо обладать, чтобы вот так приветливо приглашать к себе незнакомого человека!

Между прочим, она писала, что в кармане убитого солдата был тетрадный листочек с молитвой-оберегом. Потом всё-таки выяснилось, что женщина сообщила мне о гибели моего однофамильца, или даже моего родственника: ведь из них, пятерых, никто не вернулся с полей войны! А сколько погибло однофамильцев! И сколько - односельчан! И сколько – советских! И по миру!

Вот такими невидимыми, но крепкими нитями соединились в моей душе судьба героя очерка, судьбы ещё неизвестных мне волошновцев, судьба моей незнакомой корреспондентки из-под Орла, судьба моей и гордой многострадальной России, когда я отправлялся на Украину в одно из солнечных мартовских воскресений.

* * *

Это было в 1975-м году. Ездил на Украину из Пестравки Куйбышевской (ныне – Самарской) области. Из села Волошновка Сумской области, где был в журналистской командировке утром за мной заехал редактор, и, прежде, чем отправить меня далее, к дороге на Орёл (предварительно он был посвящён в мой план добраться до места гибели отца), он устроил мне встречу с коллегами, так сказать, «на природе» с доброй выпивкой и закуской. Но об этом – чуть позже.

Выражаясь фигурально, прошёл «кругосветку». Говоря образно, преодолел непростой путь в пространстве и времени.

Продолжу мысленный путь «кругосветки». Задержав меня «на минутку» в селе Смелое, где коллеги-журналисты познакомили с местным музеем Боевой славы и вместе с трофейной армейской каской презентовали традиционно толстенный шмоток сала, при содействии постового милиционера на выезде с сельской дороги на Всесоюзную, отправили в кабине грузового авто-дальнобойщика далее в Россию.

Дорога союзного значения проходила в обход города Орла, и водитель «выгрузил» меня почти в степи, но, как определил по карте, - у перекрещивающей дороги на Колпну. Сразу же под дамбой стоял одинокий дом, достаточно широкий, добротно обшитый досками. Уже темнело, и я попросился у хозяев заночевать. Не пустили – положительно не возымели ни журналистское удостоверение, ни паспорт, обещанный в залог, ни рассказ о поездке на Украину (при этом я ещё показывал музейную каску) и о намерении продолжить путь в Колпнянский район на место гибели отца.

Ещё далее, в километрах двух-трёх поодаль от шоссе виднелся посёлок, и я побрёл к нему. В одном из первых дворов с приземистым домиком из белого силикатного кирпича заметил убирающуюся со скотиной женщину. Моя демонстрация документов выглядела глупо, потому что хозяйка, а она оказалась свинаркой местного совхоза, сразу же показала на входную дверь: «Проходите, - сказала, - Только у нас не больно тепло в избе…». Действительно, жарко не было, а одна из следующих комнат, видно, всю зиму была закрыта – дверь в неё заставлена кроватью. На ней лежал муж-инвалид (должно быть, спинальник), тем и объяснялось, что хозяйка не сумела в достатке заготовить топки – ни дров, ни угля, вот и не хватило до весны. Был уж поздний вечер, но добрая женщина успела покормить меня варениками с картошкой. И тут же скомандовала спать, потому что ей надо было просыпаться рано, успеть покормить домашнюю живность и спешить на ферму. Уходил я уже без неё, не сумев толком поблагодарить за приют. Да и не записал ни имени хозяйки, ни названия посёлка.

Безуспешным оказалось моё двух-трёх-ли-часовое ожидание попутной машины на дороге в Колпны. Пришлось идти на окраину города, там садится в трамвай и добираться до пригородного автовокзала. И только к вечеру на колпнянском автобусе я доехал до развилки дороги на Павловку, где, как указывалось в «похоронке» и погиб отец. Правда, уже в автобусе мне посоветовали выйти напротив села Маркино, где располагались сельский совет и школа.

Напомню: это был конец марта, началось таяние снега, а обут я был в войлочные (уезжал-то из дома, когда ещё мороз лютовал) ботинки. Дорога же до села (километра три от шоссейки) уже была разбита, и под ногами хлюпало. Как раз в сельсовете проходило какое-то собрание. Проходящий мимо мужчина вошёл туда, сообщил обо мне, и ко мне, вот удача-то! – вышла учительница истории местной школы Ксения Максимовна Калганова.

Она без лишних расспросов поняла, кто я и какие цели привели сюда. И теперь уже по голому полю, по узенькой тропе с беспрестанно проваливающимся снегом, под которым стояла вода, ещё километра два-три пошли в Павловку. Её изба стояла на самом краю села, почти у самого шоссе. Для полноты приёма Ксения Максимовна позвала к себе бригадира – видно, единственного начальника, как официального лица села Павловки. Не обошлось без крепкого напитка, самогонки. За скромным угощением пожилая учительница рассказывала мне о том памятном ей 3 февраля 1943 года освобождении села от фашистов.

Кстати, поведала и о том, что накануне, долбя бомбами с самолёта пустую цистерну из-под горючего, что располагалась вблизи, советский лётчик задел угол их дома. И свалившейся матицей был раздавлен финн, что лежал на кровати. И надо же, именно в том углу хозяйка положила меня спать. Среди темнющей ночи мне пригрезился какой-то страшный сон, и я вскричал дурным голосом, разбудив себя среди ночи. Но хозяйка спала на печи в задней половине избы и, кажется, не слыхала моего вскрика. Утром она дополнила воспоминания другими подробностями того боя.

Отдельно надо сказать о прощании с Шахтёрским бугром, где сложили головы освободители Павловки.

Перед продолжением пути в райцентр я поднялся на пригорок, чтобы, следуя традиционному ритуалу взять с места гибели отца землицы и потом высыпать её на малой родине. Комком в горле отразилось волнение этого момента, а в голове зазвучало «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей, они не в землю полегли когда-то, а превратились в белых журавлей…». Но мне-то рассказывали, что, откапывая временные захоронения в бомбёжных ямах, сделанные весной 43-го подростками и женщинами освободителей и захватчиков в одну кладь, достали и перенесли в братскую могилу в соседнее Маркино не все останки. Потому что, как говорили, и ныне во время пахоты этого поля под плугами обнаруживаются кости. И как бы иллюстрацией моих мыслей о таком святотатстве, в то самое время по чёрным проталинам-проплешинам бугра бродили грачи, видно, только что вернувшиеся с юга. Выискивая в пашне какой-никакой прокорм, они время от времени взлетали, чёрными крестами отражаясь на ослепительной белизне снега, уже заливающегося ярким утренним солнцем.

В обе поездки я постарался исполнить этот ритуал: первую щепотку орловской земли с Шахтёрского бугра высыпал на кладбище в Вольной Солянке. Вторую, взяв с братской могилы Маркино, привёз в Красный Яр на место вечного упокоения матери Марины. Не знаю глубокого смысла этого действа, но, поверьте, сердце и в эту секунду содрогается в скорби по своим родителям…

* * *

НА БРАТСКОЙ БОЙНЕ, ГДЕ ПАЛ ОТЕЦ…

Думаю, у меня есть невольное право сказать своё слово от имени детей Великой Отечественной войны. Не буду повторять то, что известно многим, - о горькой участи безотцовщины.

Был на месте гибели отца ранней весной семьдесят пятого, много раз потом принимался писать о поездке. Но что-то всё мешало... Теперь думаю: мешала ошеломляющая правда! Иная, чем мы знали и придумывали тогда, в семидесятые.

Конечно же, и ныне считаю: русский (читай: советский) солдат, точно, совершал чудеса героизма. Бывало, что делал это умно и не зря! А бывало...

...Местные жители, ставшие очевидцами трагедии, показали мне Шахтёрский бугор перед деревней Павловкой под Орлом, где 3 февраля 1943 года сложил свою буйну голову отец. И семьсот других бойцов — это по списку сельсовета, в котором почему-то не оказалось фамилии не только моего отца, но и других бойцов.

До наступления русских на Павловку фашисты выставили на чердаках трёх изб пулемёты - впереди и по краям деревни. И целый день "косили" раз за разом наплывающие на Шахтёрский бугор цепи орущих "ура" русских солдат. В то самое время, когда, по мысли деревенских, к обеим сторонам деревни от наступающих можно было незамеченным пройти одному лазутчику и без труда "снять" засады с тыла. Нет, пёрли в лобовую!

Жутко представить ту картину. Вот покачивается наплыв со склона тёмной гряды (в бушлатах, без маскхалатов!) бегущих солдат. Лихорадочная строка немецкого пулемёта, и кровавый наплыв на белый снег...

...Вот и опять, кажется, не получается ясного рассказа о поездке к могиле погибшего на войне отца. Что-то опять мешает... Что? Осознание обманутой гордости за талантливых командиров? Или открытие разукрашенной р-революционным романтизмом лжи о несокрушимой Красной Армии? Может быть, и третье - внезапное столкновение с цинизмом реального бытия множества соотечественников: "Жизнь одна и бери от неё всё, что урвёшь"?!

Словом, когда звучат бравурные марши в честь, когда слышу иных хвастающих ветеранов, вспоминаю могилу отца, и мне становится жутко.

Наравне с рассказами о героизме (между прочим, таком безум­ном, что, как говорят жители тех мест, от этого сходили с ума некоторые слабонервные противники) я наслушался таких воспоминаний о гадостях, творимых нашими "героями" там, на войне, что до сих пор не могу собраться с духом, чтобы описать всё полно с подробностями.

Там, на Орловщине, я зашёл в первую очередь в редакцию тамошней районной газеты за помощью в поиске могилы отца (в списки погибших на той земле его внесли только после моего посещения и предъявления копии "похоронки"). И вот один из журналистов, не удивляясь моему случаю, поведал историю, которой, будучи подростком, сам был свидетель.

Случай тягчайший: сами советские солдаты расстреляли своего командира. Самосудом. И на глазах у жителей только что освобождённого села. Расстреляли за то, что он, вопреки военной тактике, послал на верную гибель несколько сотен бойцов. По мысли подчинённых, потом подтверждённой сельчанами, село можно было отбить почти бескровно днём спустя: разведка докладывала, что скопление техники и живой силы в этом далеко не стратегическом селе было случайным и всё это собиралось вскоре рассредоточиться по ширине фронта. Второе: и это скопление можно было легче разбить, в худшем случае навести панику и ускорить отход, спланируй командир обходной маневр с флангов.

Однако командир, обезумев от ярости, направлял и направлял в лобовую атаку солдат. Таким образом, было уничтожено не менее тысячи героев. Вероятно, не понимая ярости, вскоре противник оставил объект. Но когда жалкие остатки подразделения вошли в село, узнали: оказывается, в нём жила семья командира. И вот, в угоду идеологии "солдаты героически сражались за освобождение малой родины своего командира" - были бессмысленно положены жизни множества людей.

Что же получилось потом, я уже сказал в начале рассказа: командира расстреляли его же солдаты.

* * *

О том, что безотцовщина очень стыдна, мне довелось познать в 10 лет, когда однажды, выпросив у конюха колхозную подводу, пытался неумело запрячь лошадь. Ко мне подскочил с остекленелыми от негодования глазами Тимофей Иванович Тарасов и, хрипло изматерившись, упрекнул: "Безотцовщина, твою мать..."

До этого он мне представлялся настоящим героем (в пионерской жизни с подачи вожатых мы боготворили всех недавних участников войны - это были 50-е годы). Да и внешний вид у Тимофея Ивановича был симпатичным: широк в плечах, энергичная походка, смуглое лицо и закрученные вверх чёрные чапаевские усы.

Но и этот эпизод ещё не поколебал во мне веры в "массовый героизм советского народа в годы Великой Отечественной войны".

Даже стенания моей матери после того, как она в другой раз вернулась с конного двора без подводы, отказанной ей конюхом. И это после того, как ему, конюху Степану Мотагину, недавнему бойцу Красной Армии, мать всучила традиционную бутылку самогона. Он ещё, кстати, будучи нам сродни, требовал от неё оплаты "натурой".

Окончательно раскрылись глаза на неоднозначность героизма в минувшую войну, когда, по пионерской инерции ещё движимый архипатриотическими чувствами, поехал на места боёв одного из погиб­ших героев-земляков Алексея Коптева, чтобы привезти оттуда очередной очерк-боевик во славу советского народа - это было накануне тридцатилетия Победы.

Повезло или не повезло, но прямо с дороги я нечаянно оказался в небольшой пьяной компашке (туда был приглашён организатор моей встречи). И вот тут-то, в немалом подпитии, один из мужчин, обнару­жив во мне "земляка", покаянно рассказал о своих "фронтовых" по­хождениях по нашим краям. Он, оказывается, во всё время войны занимался сопровождением железнодорожных грузов, следующих из Казахстана на фронт: везли обмундирование и продукты. И вот на узловой станции Кинель по договоренности с машинистом каждый раз стратеги­ческий эшелон загоняли в тупик на сутки-двое и расслаблялись. Здесь, в пригороде, у них образовался притон со всеми удовольствиями - самогоном и женщинами. В продажу шли продукты и товары из вагонов. Особенно памятна моему новому знакомому "фронтовику" была торговля солью - он сам продавал её кружками прямо с платформы. Чтобы восполнить украденное, потом в соль подсыпали речной песок...

А тут мне вс