Часть III. ЖИЗНЬ БЕЗ ПРЕДЕЛА

 

Глава 1. ДОРОГА В НЕВЕДОМОЕ

 

Самое странное, что после необыкновенной встречи под дубом с Часовней и Колоколицей я вовсе не размышлял о невероятности этого происшествия. Для меня гораздо важнее было то, ЧТО они мне поведали, а не сам факт такого необычного события. Ведь в жизни каждого человека случались и более необъяснимые явления, однако весь вопрос в том, как к этому отнестись, на какую полку своего сознания разместить данный эпизод: на полку чуда или на полку — для чего это произошло, чему учит, на что наталкивают меня невидимые, высшие силы данным удивительным вмешательством?

Когда я смотрел на фундамент, оставшийся от сгоревшей часовни, то сердце еще продолжало тоскливо ныть, однако я все чаще поднимал свой взор к небесам, чтобы представить, что сгоревшие странники сейчас там, в синих просторах Поднебесной. Иногда я заходил «вовнутрь» часовни, закрывал глаза и молился, представляя, словно все на месте, будто меня окружают стены, иконы, корни, украшенные цветами. Однако это не утоляло боль, так как, во-первых, чувствовалась искусственность в таком воображении, а во-вторых, открыв глаза, действительность еще более резала душу своим неумолимым драматизмом. Вокруг меня был пепел, в душе моей тоже был пепел.

Порой невидимая добрая рука редкого прохожего оставляла в середине пепелища цветы в банке. Через некоторое время чья-то злая рука переворачивала банку и забирала цветы.

Действительно, правы были странники, посетившие меня под дубом, нет смысла бороться за формы, нужно воздвигать внутри себя то, что уже ничья рука не поломает и не осквернит.

Я стал все чаще ходить в лес и старался проходить мимо сгоревших строений без чувства горечи и сожаления. Однако и в лесу я не мог отделаться от прошлого, ведь все тропинки были пропитаны атмосферой того отрезка моей жизни, когда я крепко, а порой до фанатизма цеплялся за форму. Нужно было что-то изменить, необходимо было сделать шаг в сторону с пути, который уже мною пройден и завершен. Но как это сделать? — думал я. Ведь было постоянно такое ощущение, что я двигаюсь по наработанной колее и никак не могу с нее свернуть. Такое бывает зимой на дороге, когда машины накатают снежную колею, потом она замерзнет, и если в нее въедешь, то никак невозможно свернуть в сторону, так как колеса скользят и не могут взобраться на ледяной барьер. Рулишь вправо, а едешь по колее, или вообще можешь бросить руль и тебя будет вести по ледяным желобам.

Начать новую жизнь именно потому и тяжело, что прежде всего нужно сильно оттолкнуться от старого, чтобы началось новое. Однако и новое начинается не сразу, а как бы попадаешь в пустоту, потому что оставил прошлое, но еще не дошел ни до чего. Да и вначале не видно нового, будто проваливаешься в неизвестность и не знаешь, как жить без ориентиров. Все это начинало во мне остро осознаваться и наконец ко мне приходило понимание, что такое путь без пути. И как трудно жить по-новому, когда,.как в сказке, надо идти туда, не зная куда, и делать то, не зная что.

Вольно или не вольно, но мои походы по горам, как правило, проходили по одним и тем же маршрутам. Годами нарабатывались эти направления, но теперь я решил пойти куда-нибудь туда, где я раньше никогда не бывал. Это было трудно, потому что мне казалось, что я исходил уже здесь все тропинки, дороги и ничего нового не увижу. Однако нужно было почувствовать себя как-нибудь по-иному, чтобы ничего не напоминало мне о прошлом. Я искал новые пути, и когда пытался свернуть куда-нибудь в сторону, то внутри у меня возникало неодолимое желание вернуться назад, пойти так, как всегда, будто какая-то невидимая сила управляла мною. Но однажды я победил эту силу и пошел по совершенно незнакомой дороге. Она была старой, заросшей травой и заваленной упавшими деревьями. Я ступал сначала с трудом, хотелось повернуть назад и последовать по проторенным дорогам, но я все-таки заставил себя делать шаги в неизведанное, и с каждым шагом мне было продвигаться все легче и легче, а на душе становилось спокойнее и умиротвореннее. Будто я погружался в загадочный, незнакомый мир, и это пробуждало во мне новые, свежие чувства. Очевидно, что за один раз я не одолел эту дорогу, она пролегала по вершинам гор на десятки километров, но каждый день я все дальше и дальше углублялся в неизведанное, пространство горных пространств. И каждый раз я чувствовал, что во мне нарождается и крепнет новое, светлое мироощущение, что не все так плохо, как мне казалось прежде, жизнь гораздо больше любых стен, которые я выстроил. Даже если эти стены самые прекрасные и самые просторные, потому как бытие всегда больше и невероятнее, нежели может представить и охватить человеческий разум. Я стал понимать, что в прошлом я познал лишь часть истины, а принял ее за всю. Когда-то эта часть мне казалась бесконечной и великолепной, но потом я вырос и уже не стал помещаться в прежние рамки и нормы. Я вырос, и старая одежда трещала на мне по швам: то, что раньше меня грело, защищало, укрывало от ненастья, сейчас стало душить, давить и угнетать. Нужно было сбросить это ветхое облачение и остаться совершенно обнаженным. А это, видит Бог, как трудно, ведь для этого, требуется великое доверие к Всевышнему, истинная открытость и подлинная искренность.

Разум всегда стремится навязать жизни законы своей логики, старается создать ту или иную схему, план, разложить все по полочкам, как в библиотеке раскладывают книги по разделам. Однако реальная жизнь не может вписаться ни в одну из этих пусть даже самых совершенных схем. Истинное бытие рано или поздно взламывает любые теории и конструкции, как река ломает лед в весеннюю пору, превращая стройный монолит льда в произвольные куски, которые несут бурные весенние воды по своему усмотрению куда хотят и делают с ними что хотят.

Когда я сделал шаг в неизведанное, то мне казалось, что я куда-то падаю, проваливаюсь, и мне хотелось закричать, за что-нибудь ухватиться, позвать на помощь. Но я продолжал падать, и не было никаких видимых опор, подсказок, поддержек. И я понял, что нужно просто привыкнуть к этому ощущению бесконечного парения, что это и есть — путь без пути. Подобно тому, как ручеек пробивается к океану, чтобы с ним слиться, сквозь ущелья и завалы, мимо камней и скал, по лесу и полям. У ручейка нет никакой карты, нет правил, нет знаков, кроме внутренней потребности добраться до океана. Так же как ручей бежит без пути, чтобы объединиться с океаном, так и я должен струиться к Божественному, чтобы слиться с Ним. Нет маршрутов, нет рамок, нет установок, есть лишь только сердце, которое нужно слушать, и душа, которая скажет либо «Да», либо «Нет».

Меж тем я осваивал в лесу новую дорогу, и однажды она вывела меня на огромное раздолье. И это было чудо! Такой беспредельной красоты я не видывал прежде, и самое удивительное, что она была неподалеку от тех мест, которые я исходил вдоль и поперек.

Это было бескрайнее поле, раскинувшееся на вершине горы, откуда открывался неописуемой, несказанной красоты вид на ближние и дальние горы. Это была господствующая высота и здесь царило такое ощущение, что ты приблизился к небу. Облака плыли так низко, что казалось, их можно потрогать руками. Они уносились в сторону юга над полями, и от них по земле скользили тени. Потом они касались вершин и оставляли им «дань» — разорванные клочья на вершинах. Куда ни глянешь — на многие десятки километров просторы гор, полей, неба. Вон там горный хребет, перед ним озеро небесно-голубого цвета, а вот здесь проходит ряд гор, на которых можно разглядеть деревья. А здесь горы похожи на мятую перину, по которым накатами пенится изумрудный лес. А сзади, вон там, полосатые от пашни, волнистые простыни полей с рваными концами, наступающими на зелень. А в этой стороне вовсе бесконечность, синь, туманы, холмы, поселки, горы, вновь поселки.

Раздолье было густо покрыто пахучими травами, в середине стояло одинокое дерево, около него сходились почти под равными углами три дороги. На дереве жила стайка птичек. Это была дикая яблоня с раскидистыми кряжистыми ветвями. Присмотревшись к этому мужественному дереву, которое смело расположилось вот здесь на вершине, не боясь ветров и ненастий, я заметил на нем несколько зеленых пучков — веток омелы. Смела, как известно, самое священное растение древней, загадочной касты посвященных — друидов. До сих пор о них почти ничего не известно, ибо у них не велись никакие, записи, а знания передавались только устно, потому как жрецы опасались, чтобы их высшие тайные знания не стали общедоступными. Эти посвященные обладали даром Слова, которое предрекало будущие события. Причем это было не столько пророчество, сколько само воплощение будущего по воле жреца. Друиды пользовались таким огромным авторитетом, что даже король имел право говорить вторым, после жреца-друида. Но самое удивительное то, что сами друиды приняли тайные знания у более древних и еще более загадочных и совершенно не известных племен, которые именуются «строителями мегалитов». Именно предшественники друидов за много тысячелетий до заселения территории Галлии кельтскими племенами построили мегалитические сооружения: дольмены, менгиры, кромлехи. О тайных школах «строителей», находящихся на территории современной Шотландии, упоминается в ирландских сагах. Причем язык этих загадочных последователей культа камней и скал не был близок ни к одному из древних индоевропейских языков. Откуда они пришли, каковы были их знания, как они воздвигали эти многотонные сооружения, что до сих пор не под силу современной технике? — по всей видимости останется загадкой.

Я смотрел на дерево, на кусты омелы и думал о том, что наследниками жрецов-друидов стали барды, которые еще сохраняли знания и способности некогда великой касты посвященных. Тут я неожиданно вспомнил о своем предке, шотландском барде и пророке, мистике и прозорливце Томасе Лермонте, о его таинственной, удивительной судьбе, о его пророчествах и необычном исчезновении. Вальтер Скотт, вдохновленный легендами о Томасе, даже сочинил балладу «Томас Стихотворец».

Все это я принял как добрый знак.

Около этого дерева я и лег на траву, раскинув руки. Из леса доносилась одинокая песня соловья, обрамленная непрерывным треском цикад. Порывы ветра приносили голос кукушки. Белая бабочка резво порхала с цветка на цветок. Большой жук пулей примчался откуда-то, сделал надо мною круг и исчез в зеленой долине.

Я просто смотрел в небо, наблюдал, как плывут облака, и вдруг я стал растворяться в этом великолепии. Меня понесло в синие дали и это было удивительно прекрасно и чудесно. Внутри меня одна за одной спадали цепи, оковы, одежды, рамки, установки. Я погружался в абсолютно чистую и целомудренную первозданность. Это было подобно тому, что я становлюсь ребенком. Мне вдруг захотелось попрыгать и покувыркаться, как это было в детстве. Ум сначала меня сдерживал, что, дескать, так нельзя, не положено взрослому мужику предаваться детским шалостям, но я, преодолев его запреты и указания, вскочил и стал носиться как безумный по росистой траве. Это был праздник тела и души! Неописуемый восторг охватил все мое существо, и я уже полностью отдался во власть своей пробужденной природы, которая так долго дремала, с тех пор как закончилось мое детство. Каждая клеточка моего существа восхищалась и вибрировала, требуя выброса этой безумной радости наружу. Я был похож на вулкан, у которого началось извержение. Если бы кто-нибудь увидел меня в эти моменты «извержения», то он вправе был подумать, что я сошел с ума. И это была истина, ведь я действительно вырвался из умственных догм, правил, конструкций, которые уже не— сколько лет меня держали в своей власти, как паук держит свою жертву в паутине. Я вдруг ощутил себя птицей, которая вырвалась на волю. И я в полном смысле летал и упивался свободой.

После бега, прыжков, кувыркания и танцев я ложился на траву и даже порой засыпал. Мне снилось нечто такое веселое, что я пробуждался от смеха, продолжая смеяться наяву, забыв, однако, что мне приснилось и вызвало такое веселье.

Конечно, описанное мною выше происходило не сразу, но всякий раз, посещая это чудное и таинственное место, я делал шаг вперед, шаг в новое состояние сознания и в конечном итоге достиг полного внутреннего раскрепощения. Я сумел разверзнуть свое сердце — жизни, природе, небу, Всевышнему, и в него стало вливаться небесное блаженство и светлая радость.

Боль, пережитая от того, что сгорели мои святыньки, я сначала воспринимал как просто боль и ничего более. Сейчас я понимал, что это была боль потуг, ведь я рождался в новую жизнь, с новым сознанием, новым временем и пространством. Всевышний выталкивал меня из прежней утробы наружу, в бытие, которое было без утроб, стен, рамок и оболочек. В жизнь, где между мною и Богом уже ничего не стояло и не препятствовало непосредственному общению с Ним. А для этого нужно было стать ребенком — это и был главный ключик к пониманию того, что такое путь без пути. И я чувствовал, что во мне зарождается какая-то детскость, что было необъяснимо, ведь это происходило помимо моей воли. Главное, что от меня требовалось, так это не мешать тем процессам, которые КТО— ТО совершал в моей природе. Я наблюдал за всем этим преображением, творящимся во мне, как бы со стороны.

Постепенно во мне выросло стойкое ощущение того, что здесь, на этом удивительном раздолье, присутствует Учитель небесной мудрости, который и руководит моим обновлением. Я не знал, как он выглядит, я просто чувствовал сознательную, добрую силу, исходящую с небес.

Кстати, Ассоль в этом месте испытывала чрезвычайное беспокойство, она постоянно жалась ко мне и волновалась, желая, чтобы мы ушли отсюда поскорее. Возможно, господствующие здесь энергии были для нее слишком сильны и потому вызывали в ней тревогу. Кроме тех состояний, которые неизменно посещали меня в этом месте, возвращаясь домой, я заметил три странности: во-первых, мои ручные часы, которые побывали в зоне преображения, отставали от домашних на полчаса, а то и на час. Вторая странность отмечалась на следующее утро: когда я начинал бриться, то вдруг обнаруживалось, что брить-то нечего, лицо было чистое! Видимо, в этой зоне действовали какие-то силы омоложения не только духа, но и тела. А третье было то, что когда я попадал в мирскую жизнь, то видел все происходящее вокруг как бы в замедленной съемке, порой медлительность, с какой все вокруг меня двигалось, говорило, соображало, начинала раздражать. "Хотелось воскликнуть: "Вы что, все спите на ходу? Очнитесь! ".

Я чувствовал, что нащупал и следую по новому пути, причем сделал я это именно там, где все уже представлялось исхоженным и познанным. Оказалось, что жизнь больше, чем мои часовни, мои тропы, мои переживания и представления. Всевышний срывал с меня одну за другой шоры, оковы, разрушал стены, в которые я заключил Его, даже если это стены храма, монастыря или часовни.

Это было похоже даже не на восхождение, а возвращение к первозданности, первоистокам, это была дорога в детство!

Ведь дети — ангелы Божии во плоти. Все им радостно, все им весело, все им улыбается и поет, весь мир для них — сказочное царство. Они любят без причины и условий, Царство Божие у них открыто и обнажено, как чистые реки в весеннее половодье. Синева неба отражается в их животворной душе, как в талой воде, солнце играет: в их глазах, как в хрустальных лужицах. Для них поют птицы, распускаются и благоухают цветы, пчелки собирают нектар, муравьи трудятся, для них все живет, поет, танцует и копошится. Любовь струится из их душ без напряжений и знаний, без границ и условий.

Посмотрите, как спит малыш! Как он раскинул ручки и ножки, расслабился и стал мягким, как пух, текучим, как вода, нежным, как цветочек. От него исходит точно лучик тепла или аромат детства. Он пахнет молоком, мамой и цветами. Ему что-то снится, и он улыбается во сне и даже смеется — вот так чудо! Небесные ангелы вокруг него, спящего, кружатся хороводом и любуются, поют ему колыбельные песни и веселят во сне. Он весь в Божьей Благодати!

А вот спит этот же младенец, но через тридцать— сорок лет. Что с ним стало? Почему он так тяжело дышит, стонет и вздрагивает во сне, почему он вскакивает и что-то бормочет про себя? Как сковано его тело, куда ушли искренность, расслабленность и легкость? Кто так изуродовал тебя, малыш? Что с тобой сделали взрослые, умные и порядочные воспитатели!? Может быть, ты заболел? Что это за болезнь, от которой становятся взрослыми?

Я стал вдруг понимать, что на земле свирепствует эпидемия взросления, ходит инфекция мудрости, распространился вирус ума, от которого всем горе. Но из тысячи книг не сложится один одуванчик, как из ста мудрецов не сложится одна детская улыбка, а сто ворон не пропоют как один соловей, и сто луж не заменят одно море.

Ребенок ничего не знает о мире, он не философ, ибо он даже и слов еще не знает, но он — мистик, он живет уже в Царстве Небесном и знает Его, дышит и любуется Им. Поэтому за ним можно идти, следовать, как за проводником, доверившись полностью.

Ребенок присутствует здесь и сейчас, взрослый никогда не живет в настоящем, он всегда где-то в будущем или в прошлом. Мы утеряли самую важную способность: быть здесь и сейчас, жить сегодня, радоваться каждому дню, дарованному нам Господом. Мы не замечаем восходов и закатов, мы не слышим шума лесных деревьев, не внимаем шелесту степных трав. Наш взгляд на мир проистекает через очки — призму наших дел, забот, планов, приобретенного жизненного опыта. А настоящее, часы и дни уходят безвозвратно, оставляя легкий туман, в котором все перемешалось. Мы живем бессознательно, то есть не сознаем себя в настоящем, а только представляем себя в будущем, когда мы, может быть, станем счастливыми, или в прошлом, когда нам было хорошо. А ведь нет ничего важнее, чем то, что происходит сейчас, и в этом секрет счастья, в этом секрет Богопознания и Богобытия. Счастливым можно быть только сейчас, а не завтра и не послезавтра. Такое Богобытие нам определил сам Господь Иисус Христос «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?.. И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них… Итак, не заботьтесь и не говорите: „что нам есть?“ или „во что одеться?“. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам».

Это — совершенно новое, непонятное для ума Богобытие и потому его трудно осознать и трудно принять, потому что с годами мы лишь прибавляем себе забот и «тяжелеем» мудростью, беспокойствами и волнениями о хлебе насущном. Дети не заботятся ни о чем, им все равно во что они одеты, какую еду им предложат: они все примут и все поймут. Восприятие детское глубоко мистично, оно не от мира сего, они всегда полностью всей своей сущностью присутствуют в каждом моменте бытия, в каждом часе и дне своей жизни. Они смотрят на пчелу, которая копошится в цветке и вся припорошилась цветочной пыльцой: и для них пчела и цветок — это вся вселенная, удивительная, животворящая, таинственная. Мы же, смотря на пчелу, можем думать лишь о том, что она должна принести нам мед. Это — разные точки зрения на одно и то же. Царство Божие как бы присутствует во всем и везде, но для этого нужно снять очки. Мы, взрослые, живем как бы в мире, который нам видится черно-белым не потому, что он таков в действительности, а потому, что носим дефективные очки со стеклами, которые не пропускают цвета. Древние говорили, что если найдете старца, подобного своей душой и жизнью младенцу, живите с ним и учитесь у него, ибо таковой достиг совершенства.

Когда мы были маленькими, то мы ничего о себе не думали и не знали, мы даже и не подозревали, что можно и нужно вообще думать, тем более мы не знали, что о нас думают другие. Мы были настолько малы, что могли коснуться земли, не нагибаясь, смотреть на цветы, не опуская головы, дотронуться до жука, собирающего цветочную пыльцу, просто протянув руку. Мы не ведали, есть ли Бог и как Он называется, потому как Господь Сам присутствовал в нас. Его не нужно было искать, звать, молиться, каяться и смиряться, так как ребенок еще не сотворил между собою и Всевышним той стены греховности, житейской мудрости, лукавства, не создал границы, отделяющей человека от Всевышнего, которую потом придется преодолевать, чтобы вернуться к Создателю. В детстве еще все открыто, стоит руку протянуть, а для этого слова и понятия не нужны, не нужно знать языка, ибо любовь и есть самое большое и истинное Слово Божие. У ребенка внутри еще присутствует тишина, мир и покой, небо его души чисто и прозрачно, без единого облачка, без туманов и туч, поэтому он слышит шелест жизни, как лопаются почки на деревьях, как из глубины земли пробираются травы, как шуршит ползущая гусеница. Он еще не знает, откуда все берется и куда все исчезает, потому что он видит только радость и сказку, которая его окружает, а настоящая сказка не кончается никогда, она только переходит из одной в другую, на то она и сказка.

Ребенок растет и распускается, как цветочек, он не ведает, как это правильно делать, он не прилагает к тому никаких усилий. Он не старается выглядеть лучше или быть похожим на кого-либо. Он не знает, как он совершает то, что мы, зная, не можем делать, потому как знание это — только приближение к двери, за которой открывается истина. Мы, большие люди, похожи на засохшие, искусственные цветы, мы пытаемся походить на тот или иной стандарт цветения, но у нас ничего не получается, потому как если тюльпан попытается расцвести розой, то выйдет что-то весьма искаженное, больное. Но в природе никакой розе не придет в голову стать тюльпаном и никакому тюльпану не придет в голову стать розой, и это — верно, потому что у них нет головы, им нечем думать, они текут и струятся по жизни, как определил им Творец. Так и люди, каждый — неповторимый, уникальный цветок! Посмотрите на детские фотографии, разве вы увидите и сможете отличить будущего тирана от монаха, нищего от богатого: все умилительны, все ангелочки, все лучики. Как происходят дальнейшие превращения во взрослого — это таинство сотворения нового мира, мира сознания человека, и здесь слишком много факторов, которые одних делают святыми, а других преступниками. Но это будет потом, а сначала они все просто колокольчики Поднебесной.

 

Глава 2. МЕСТО СИЛЫ

 

Отныне мои мысли и желания были направлены лишь на одно — скорее попасть на мое удивительное раздолье, где дух мой воспарял в небеса, тело молодело, где происходили неведомые, сокровенные процессы в моей природе. Я перестал брать с собой Ассоль, ведь она не давала мне спокойно предаться своим упражнениям, постоянно жалась ко мне, волновалась и призывала быстрее вернуться домой.

Я стал чувствовать себя учеником, будто некий небесный Учитель проводил со мною занятия и от меня требовалось лишь чаще приходить сюда и глубже расслабляться. Кстати, я уже не ходил, ведь сюда пешком было не менее двух часов ходу от дома, я бегал. Причем этот бег был не просто бегом в общепринятом смысле. Сначала — да, я начинал не спеша бежать, а затем постепенно погружался в некое медитативное сознание, когда я уже в подлинном смысле не бежал, а плыл по земле. Дыхание успокаивалось, мысли уносились куда— то высоко в небо, ноги просто скользили по старой, заброшенной дороге. В таком состоянии я мог перемещаться весь день и не знать усталости. Было такое ощущение, что в это время организм переключался на другие источники энергии, которые поступали из воздуха, из окружающей природы: деревьев, трав, камней, кустов. Чувство голода не возникало совершенно, хотя я мог не есть и весь день. Только ум напоминал, что так быть не может, что это ненормально и давно уже пора иметь зверский аппетит. Но я принимал новую реальность, погружался в нее и не обращал внимания на свой разум, переполненный установками, правилами и инструкциями.

Порой мне казалось, что я даже не бежал, а как бы парил над поверхностью земли. В одном месте этой старой, заброшенной дороги лес подступал очень близко, и вот однажды в этом месте ко мне также близко подступило необычное переживание. Словно небо устремилось в мое сердце, будто вся музыка земли влилась в мою душу. Я уже бежал не по лесной дороге, а по аллее, где справа и слева раскинулись заросли цветущей сирени. Ее было «море» и запах ощущался не теми органами, которыми мы воспринимаем обычно, а проникал куда-то очень глубоко. Потом появились поля роз и горы вокруг. Это был фейерверк, который разворачивался и снаружи, и внутри. Двери моей души отверзлись нараспашку, и поток необычных переживаний понес меня на своих бушующих водах, как щепку. Этого становилось так много, что я уже стал пытаться остановить эти благодатные потоки. Я уже стремился закрыть отворенные двери, ибо этого становилось больше и больше, и это было похожим на океан, который начал вливаться в маленькое озерцо — мое сердце.

Все предыдущие состояния, которые в свое время открывали для меня необъятные просторы вселенной, сегодня были представлены как небольшой мирок, свернутый до величины небольшой полянки между гор. Нынешнее просветление превосходило на порядок все, что было доселе. Но если в предыдущих небесах я чувствовал себя песчинкой, то здесь я был столь мал, Что этому не найдешь сравнений.

Вернулся домой я через три часа, но мне казалось, что меня не было около двух недель и что в это время я побывал в каком-то далеком путешествии, вернувшись совсем другим человеком. Все вокруг было прежнее, а я был другим, во мне было столь много незнакомого воздуха, музыки, пространств, что я стал для бывших оболочек чужим. Я был дома и делал все дела как обычно, но внутренне я все еще был там, куда занесли меня небесные потоки. Может быть, это можно сравнить с тем, когда мы возвращаемся из отпуска домой. Мы заходим в привычные, родные стены, а все наше существо еще нежится в морских водах и греется под ласковым, южным солнцем. Наша оболочка присутствует здесь, а все внутреннее еще там — за сотни, тысячи километров от дома.

Я будто побывал в иных небесах, в иных мирах, где столько радости и счастья, что оно способно разорвать твое маленькое сердце. Может статься, это и есть «море стеклянное, подобное кристаллу», о котором упоминает апостол Иоанн в Откровении? (Откр.4). Будто море это — сложенные друг в друга изумительно чистые стекла, каждое из которых — голубое небо, и чем дальше погружаешься в это море, тем большие просторы открываются, тем неба становится больше. Много небес и каждое последующее неизмеримо больше предыдущего.

Честно говоря, я тщательно скрывал свои новые открытия, свое место, тем более, что мне казалось, и сам дух этого места указывал мне на то, чтобы я хранил тайну. Одного я не знал, как называется все ЭТО, к чему все ЭТО отнести, описано ли где-нибудь нечто подобное? И вдруг я вспомнил, что много лет назад я читал книги Карлоса Кастанеды, который описывал встречи с мистиком Доном Хуаном, владевшим знаниями исчезнувших цивилизаций майя, ацтеков, тольтеков. Я вспомнил, что этот мистик — Дон Хуан, чудом сохранивший знания народов, живших много тысячелетий назад, говорил о месте СИЛЫ, где могут происходить различные чудеса, где из недр земли струится энергия преображения подобно смерчу, уходящему в небесные дали. Именно так, это и есть место силы! Мне открылось такое место! Данное объяснение было столь неожиданным, что я принялся изучать эти американские цивилизации. Однако мой ум постоянно задавал один и тот же вопрос: «Все это касается Цен— тральной Америки, при чем же тут Кавказ?» И действительно, какое отношение имел поселок Горный к цивилизациям майя, ольмеков? Я терялся в догадках, рассматривал в справочниках необычные города, каменные головы, пирамиды и чувствовал, что приблизился к некоей разгадке места, в котором со мной происходили удивительные процессы преображения. Прочитав всю литературу, имеющуюся у меня в наличии, я понял только одно, что до сих пор никто не знает, какой народ был прародителем первой индейской цивилизации. Причем создавалось стойкое убеждение, что эта працивилизация обладала высочайшим уровнем культуры, духовности и знаний. Ведь даже наследники этой таинственной працивилизации строили города, которые поражали своим масштабом, гигантские скульптуры, высеченные из камня, не поддавались никакому разумному осмыслению, как их делали и тем более как их перемещали. Но самое интересное то, что все последующие цивилизации, взращенные на основе працивилизации, как бы нисходили вниз, теряя культуру, знания, погружались в хаос, человеческие жертвоприношения и в конце концов были стерты с лица земли испанскими конкистадорами. Ольмеки — самая развитая и самая древняя известная цивилизация в Южной Америке, существовавшая за две с половиной тысячи лет до тольтеков, майя и ацтеков. Ольмеки — основатели первой цивилизации в Центральной Америке, но никто не знает, откуда они сюда пришли и где они получили знания. Самое главное то, что ольмеки пришли в Центральную Америку, уже обладая всеми знаниями, навыками, культурой. И вдруг мне попадает случайно в руки маленькая заметка-вырезка из какого-то журнала, где высказывается предположение, что ольмеки пришли в Америку из легендарной Атлантиды. Это было очень интересно, но опять-таки, какое отношение Атлантида имеет к горам Кавказа? А кроме того, ко мне пришел еще один вопрос-догадка: а не та же самая працивилизация построила мегалиты в Англии, Ирландии, Испании и Франции и передала свои знания друидам? Везде наблюдается один исток, единая загадочная цивилизация.

Честно говоря, я недолго мучался этими вопросами, так как для меня гораздо важнее было то, что происходило со мной. А я так же продолжал посещать свое место силы, где отдыхал, делал физические и дыхательные упражнения, расслаблялся, медитировал. Причем всегда там мне становилось жарко, даже когда была зима и на горах лежал ослепительно бриллиантовый метровый слой снега. Я раздевался и вставал обнаженным навстречу ветру, потом бегал, кувыркался в снегу и чувствовал, что в моем существе пробуждается какая-то древняя сила, первозданная энергия, дух вечности. Кроме того, в теле появлялась необычайная гибкость и пластичность, которую можно даже выразить одним словом — женственность.

Здесь происходило со мной еще одно необычное явление — я начинал зевать. Причем зевота посещала меня на определенном уровне расслабления и покоя, после ряда упражнений и релаксации. Но сказать «зевота», значит, ничего не сказать, потому что в реальной жизни так не зевают. Это было какое-то извержение из глубины, из самого основания моей природы. При этом хотелось издавать стонущий до кричащего, громкий звук: «А-а-а». Это продолжалось не менее получаса, и каждый очередной позыв как бы проникал все глубже и глубже в мое существо и извлекал оттуда печали, стрессы, тревоги, скорби. Челюсть, казалось, сейчас отвалится, и мышцы на скулах начинало ломить от боли так, что хотелось открывать рот с каждым разом все шире и шире. И с каждым мгновением я чувствовал, что покой, подлинный покой и мир проникают внутрь меня и занимают то место, которое прежде было заполнено загнанными в глубь души невыраженными переживаниями, невысказанными чувствами, непрощенными обидами, волнениями. Этот мрачный слой души присутствует у каждого человека, просто его не определишь, что он вообще существует, пока не вступишь в поле такого истинного покоя, который проникает до клеточного уровня нашей природы. Этот осадок, состоящий из негативных, душевных переживаний, аккумулируется на дне души как вредный слой и оказывает постоянное давление на нашу природу, не позволяя ей свободно дышать, радоваться и быть счастливой. После зевоты наступал такой покой и расслабление, что физически ощущалось, как умиротворение и освобождение доходило до пят. Начинало появляться такое чувство, что вдыхаешь воздух не только в грудь, но он проникает еще ниже, до ступней. Все тело входило в пульсацию, ритм природы и вселенной.

Подобное расслабление и освобождение от внутренних завалов негативных эмоций я испытывал только в одном месте — в глубинке нашей северной Руси, где я прикоснулся к тому потоку жизни, который пронизан вечностью и неизменностью уже в течение многих тысяч лет. Будто времени для тех мест не существует, цивилизация обходит те места стороной, и это удивительно. Потому что там можно встретиться с настоящей сказкой: сказочными деревушками, домиками, в которых живут сказочные люди. По вечерам я посещал очень древний монастырь, я входил в полумрак вечности, насыщенный запахом ладана и воска. Свечи едва освещали внутренность храма. Справа стоял монах и читал молитвы, которые разносились, как мелодия прыгающего ручья по камням. Я становился на колени, опускал голову на деревянный пол и начинал безумно зевать, а потом нестерпимо хотелось просто лечь на пол и заснуть. И порой я начинал дремать в таком положении.

Однажды на своем месте силы я погрузился в очередное глубокое состояние покоя и безмятежности. Я сидел в позе лотоса, и взор мой был направлен на заходящее солнце, и вдруг мое сознание как бы оторвалось от тела, и я уже видел себя со стороны, сверху, с высоты птичьего полета. Но увидел я не себя, а седовласого старца в набедренной повязке, с закрытыми глазами, погруженного в состояние глубокой медитации — самадхи. Его тело было красным от жара, огня, который горел внутри этого человека. Но самое удивительное было то, что он сидел не на вершине той горы, где я находился в тот момент, а на вершине огромной пирамиды! Она была конусная, с тремя уровнями — уступами. Верхняя площадка, где находился старец, составляла в диаметре около ста метров, а основание, наверное, не менее километра. Это видение продолжалось не более десяти секунд, но было очень ярким и впечатляющим. Когда я возвращался домой, то эта картина продолжала стоять перед глазами, пока меня вдруг не осенило — так гора, на которой я занимаюсь, и есть виденная мною в медитации пирамида! От этой мысли меня бросило в жар, я вспотел и раскраснелся не менее, чем тот отшельник. «Ну, уж это слишком! — сказал я сам себе. — Так недалеко и до сумасшествия». Но остановить возникшее предположение было уже невозможно. И как я ни пытался прогнать от себя эти мысли, ничего не получилось, если не напротив, усилилось желание проверить эту невероятную гипотезу.

Несколько дней я потратил на изучение моей горы: продирался сквозь заросли держидерева, из которого, кстати, сплетали терновый венец Христу-Спасителю, катывался на спине в глубокие ущелья, шел просто по лесу через завалы поваленных деревьев, перепрыгивал через ручьи, но, в конце концов, я завершил круг и понял, что моя гора в сущности — засыпанная землей древняя пирамида, имеющая круговую горизонтальную проекцию с тремя полками!

Конечно, я никому не собирался рассказывать о своем открытии, потому как, во-первых, это была моя тайна, и я не хотел, чтобы кто-нибудь другой попал в это место силы, а во-вторых, меня вновь бы посчитали в лучшем случае чудаком. Кроме того, я боялся, что если сюда придет другой человек, то «вулкан» может зарыться и превратиться в обычное, просто красивое и живописное место. Ведь местные жители, судя по отпечаткам шин, порой проезжали по этим трем дорогам то ли на охоту, то ли за дровами, то ли на сенокос. Им, конечно, было и невдомек, что здесь на самом деле происходит, точнее они не искали того, что искал я. Вероятно, и для меня, будь я в другом состоянии духа, находясь на другом отрезке духовной эволюции, тоже ничего бы здесь не открылось, и я просто бы прошел мимо.

После исследования моей волшебной горы мне приснился еще более странный сон, чем мое открытие. Мне снилось, что вокруг этой огромной пирамиды-горы раскинулся прекрасный белокаменный город. Я видел его жителей в великолепных, цветастых одеждах. Они мирно прогуливались по тенистым аллеям города, который утопал в зелени, виноградниках, цветах. На многочисленных лужайках, в парках паслись олени, косули, лошади. Со всех сторон к пирамиде были проложены каналы, по которым текла вода. Парки чередовались с дивными садами, деревья в которых ломились от плодов. Повсюду порхало множество птиц, и в воздухе стоял благод