Бережно сворачивает письмо, старательно подписывает конверт: “Ивану Сидоровичу Жукову”.

Долго ходит, не знает, куда спрятать письмо, догадался засунуть под телевизор. Доволен собой. Идёт на кухню пить грузинский чай. Растирает грудь, кашляет, морщится. Пьёт, скучно смотрит в окно.

Чай в стакане давно остыл, а он всё смотрит в окно и думает о чём-то. Проходит час, наконец он встаёт, бродит по комнате. Подходит к телевизору, хочет включить, бьёт с силой кулаком по стенке телевизора. Из-под телевизора вываливается письмо.

Искренне удивлён, читает, растерянно оглядывается, поднимает конверт.

ИВАН СИДОРОВИЧ. От директора телевидения... (Изумлён, не может разобрать собственный почерк, включает лампу, надел очки.) Центрального. Телевидения... (Напуган, опасливо смотрит на конверт, решается распечатать, руки трясутся, читает письмо “залпом”, то и дело вскидываеет брови и смущённо краснеет.) От всей души... сердечный ваш... поклонник... Директор телевидения.... Центрального...

Не верит собственным глазам, внимательно изучает конверт, собственный почерк, в конце концов убеждается в подлинности письма.

Гордо ходит по комнате, смотрит на себя в зеркало, поправляет засаленный ворот рубашки. Взгляд падает на гармошку, лежащую на боку. Гармошка имеет жалкий вид: бока исцарапаны (будто гармошку рвали когтями дикие звери), меха пожеваны молью, ремень истёрся и стал чуть толще бельевой верёвки. Иван Сидорович бережно уложил гармошку под одеяло, вернулся к столу, не зная, как писать и что ответить своему “поклоннику”.

Собравшись с мужеством, Иван Сидорович выдохнул воздух и стал писать.

ИВАН СИДОРОВИЧ. Здравствуйте, многоуважаемый директор Центрального те-ле-ви-де-ни-я... Это я... (Думает, пишет.) Иван Жуков. Сидорович. В своём письме вы написали (Думает, пишет.), что вам нравится моя игра на гармошке. Большое спасибо. Очень приятно такое слышать. (Думает, пишет.) Действительно, я умею играть и “Калинку”. Ещё могу “Песню ткачих”, “Амурские волны” и многое другое. (Думает, пишет.) Но слова я путаю, иногда - не знаю, и приставляю свои куплеты. (Думает, пишет.) Что коснулось телевидения и вашего приглашения сняться, то... (Думает, пишет.) я вам на это скажу многое. Первое - я уже старый и молодым девушкам будет неприятно видеть мою рожу. Второе - из дома я теперь редковато выхожу. Разве что за хлебом. И коклетами. (В сторону.) Если хватит ещё на коклеты. (Думает, пишет.) И уж давно я не был в Центре... потому как могу по старости залезть под машину или потеряться в метро на Кольцевой. (Думает, пишет.) Третье - если вы даже рискнете послать за мной водителя с автобусом, то всё равно не поеду к вам. (Думает, пишет.) Значит то... что молодым девушкам я не понравлюсь, а старые скажут: “Спятил старый пень. Славы надо стало”. А мне её не надо. (Думает, пишет.) Я ради музыки всё это. Испорчу вам всю передачу, напугаюсь сам. Природа моя стеснительная, много смущаюсь и возьму не те аккорды. (Думает, пишет.) Песня сломается, и вам скажут: “Кого ж вы взяли? Да на кой же леший!” (Думает, пишет.) Вот поэтому до свидания. Ваш настоящий Иван Жуков.

Иван Сидорович вытер пот со лба, перечитывает. Прочитал. Остался доволен. Отложил письмо в сторону.

Иван Сидорович идёт на кухню, ставит чайник, ждёт, когда закипит вода. Пьёт. Входит в комнату. Садится за стол, пишет новое письмо.

ИВАН СИДОРОВИЧ. (Решительно.) В отдел народного обеспечения. (Думает, пишет.) Требование! Я - Иван Сидорович Жуков - требую повысить мне пенсию... так как жить стало невозможно... прямо сил нет... В магазине всё дорого, а я уже человек пожилой. Пенсии мне хватает ровно на неделю. А следующие дни я варю китайскую лапшу и ем ржаной хлеб. (Думает, пишет.) Как же вы дошли до жизни такой, что не можете всем государством прокормить одного ветерана войны и труда? (Думает, пишет.) Поглядите сами: последнюю неделю я мру как кошка, а семь дней после выдачи наесться не могу, и всё ем, ем, пока не кончится. Желудок треснет мой и вас судить будут. (Думает, пишет.) Жены и телевизора нет... а я очень люблю коклеты и мне хватает ровнёхонько на два кэгэ с мешочком. Итак, я официально требую возвысить мне пенсию до уровня жизни и лишить всякой квартплаты!

Стукнул кулаком по столу, поставил точку, вдруг взгляд падает на два письма от “директора ТВ”, “ответ директору ТВ” и на третье, написанное только что. С ужасом сравнивает почерк, рвёт три письма и бросает на пол.

Иван Сидорович в замешательстве, ходит по комнате, не знает, что сделать, возьмёт пустой заварник, заглянет туда, покрутит ручку телевизора, выйдет на балкон, смотрит вниз, как бьются снежинки о кирпичную стену дома, снова в комнате.

У соседей играет пластинка: томный голос негритянки переливается разными оттенками, плывёт в грустном море меланхолии. В глазах Ивана Сидорович заблестела тоска. Он лёг на кровать, отвернулся к стенке. Жуёт таблетки.