Трудности катехизации перед крещением

«Крещеная вера» в России в современном варианте

«Креститься или нет?» — задают часто вопрос ближайшие родственники не определившихся в вере людей, сочувствующие православной вере и Церкви и сами по жизни крещеные, хотя и чаще всего невоцерковленные. И получают очень часто ответ: «да, и поскорее», «жизнь или смерть», «Божия благодать сходит» и многое другое в этом же духе. Или же сами бывают непременно убеждены в этом, подталкивая своих родных ко крещению.

 

Однако причем здесь «жизнь или смерть», если сам неопределившийся человек может быть теплохладен и безразличен ко Христу и Евангелию? После крещения такие люди часто не воцерковляются и не веруют по-прежнему в большинстве случаев; их жизнь и ее ценности не меняются. Их преображение не происходит, поскольку Господь смотрит не на внешнее произведенное священнодействие, а на суть, на сердце человека… И если сердце его далеко от Господа, то никакое крещение не помогает. Не маги же священники, в конце концов. Тем не менее, у нас в народе давно уже зачастую самому крещению придается какой-то особый самодостаточный смысл, независимо от личной веры и образа жизни человека, тогда как в древности люди проходили просто начальные обряды инициации, становясь оглашенными, и в таком состоянии могли находиться по нескольку лет, прежде чем стать полноценными христианами, членами Церкви. И за оглашенных Церковь молилась. А у нас сейчас большинство прихожан храмов как раз находятся в состоянии оглашенных, а уж о номинально крещеных и говорить нечего. И все это настолько глубоко укоренилось в народном сознании, что большинство священнослужителей сознают всю нелепость нынешней практики, но никто не решается кардинально ничего менять, дабы не травмировать, не оттолкнуть и не огорчить настаивающих на крещении при полной к нему неготовности. Получается прямо по словам одного из героев Лескова: «крещеная вера»… Дай Бог, если хоть на одну подготовительную беседу пришли бы до крещения! Хотя опыт показывает, что одной-двух часовых бесед перед крещением бывает совершенно недостаточно.

 

Квинтессенцией такого очень распространенного подхода, как в народе в целом, так и в нашей Церкви среди вполне уверовавших и практикующих прихожан и даже священников явился следующий ответ православной христианки на вопрос одной невоцерковленной молодой женщины, следует ли креститься ее сестре, если ей все равно, она не верует во Христа, но ее мама желает, чтобы та стала крещеной:

 

«За всех крещенных церковь молится. Каждый раз, когда в церкви провозглашают «и всех православных христиан» на Ваш «небесный счет» тоже грошик переводится, а на счет Вашей сестры ничего. И если Ваша мама раз в год в церковь записочку подает о поминовении, то Вас обязательно запишет, а сестру Вашу не сможет». Не понятно, правда, чем такой взгляд отличается от средневеково-католического в отношении индульгенций… Да, многим родным ТАК ЛЕГЧЕ, легче думать, что можно записку подать за родного и близкого, он крещеный, — неважно, что вне Церкви и не верует… Перефразируя известную строку поэта Н.А. Некрасова, согласно этому представлению получается: «христианином можешь ты не быть, но крещеным быть обязан». Но это не соответствует той серьезности и высоте таинства, которому Церковь в древности ему придавала и в принципе должна ему всегда придавать.

 

Впрочем, бывает и гораздо более серьезный ответ, как, например, такой, вытекающий из определенных впечатлений, полученных в жизненном опыте:

 

В жизни окружающих меня людей многократно было так, что после «случайного» и совершенно неосмысленного крещения Бог приводил их в церковь, а один стал священником, правда это совсем особенный случай. Это я о взрослых.

 

И здесь трудно что-либо возражать, тем более что призывающая Божия благодать действует везде и в то же время совершенно особым образом для каждого человека. Правда, если она вдохновила человека и подвигла к вере много времени спустя после формально состоявшегося крещения, это вовсе не означает, что само ее действие было следствием когда-то проведенного священнодействия. «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3, 8). Не может быть в данном случае однозначного ответа и, тем более, истолкования в виде причинно-следственной связи, поэтому лучше всего придерживаться Писания и предания о крещении, которому следовала древняя Церковь. И здесь также уместно задуматься о словах апостола Павла об иудейском обрезании, которое явилось прообразом святого Крещения:

 

«Обрезание полезно, если исполняешь закон; а если ты преступник закона, то обрезание твое стало необрезанием. Итак, если необрезанный соблюдает постановления закона, то его необрезание не вменится ли ему в обрезание? И необрезанный по природе, исполняющий закон, не осудит ли тебя, преступника закона при Писании и обрезании? Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога» (Рим. 2, 25-29). Если заменить слово «обрезание» на «крещение», а «закон» на «веру во Христа и Евангелие», не получится ли то же самое? «Те, кто во Христа крестился, во Христа ОБЛЕКЛИСЬ». А думать, что само по себе крещение, независимо от веры, спасительно — это заблуждение. Спасает вера, приносящая плоды, первый из которых — ПОКАЯНИЕ. «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». «Мы, служители Христовы, каждого приемлем, и состоя в звании как бы привратников, оставляем дверь незатворенною; итак, можно тебе взойти и с душою оскверненною грехами, и с намерением нечистым. Взошел ты, удостоен, имя твое записано. Видишь ли cиe важное церковное чиноположение? Созерцаешь ли порядок и благочиние? Чтение писаний? Присутствие Священнослужителей и непрерывность поучений? Возблагоговей пред местом сим и научись из созерцаемого. Выйди сегодня благовременно, и взойди завтра благовременнейше. Если душа твоя облечена в одежду сребролюбия, то взойди одевшись иначе: скинь одежду прежнюю, не закрывай; скинь одежду любострастия и нечистоты, и облекися в светлую одежду целомудрия. Я возвещаю тебе прежде, нежели приидет Жених душ Иисус, и увидит одежды. Много тебе на это времени… Много способного времени — и раздеться и измыться, и одеться и взойти. Если же ты останешься в злом произволении своем; то и проповедующий тебе не виноват будет, а ты не надейся получить благодать. Вода тебя примет, но дух не примет. Кто видит на себе рану, тот да приложить пластырь; кто пал, да восстанет, Никто из вас да не будет Симоном, да не будет в вас ни лицемерия, ни любопытства о сем деле» (свят. Кирилл Иерусалимский, «Поучение предогласительное»). С свят. Кириллом единомыслен и преп. Иоанн Дамаскин: «Не должно откладывать крещения, когда вера приступающих к нему засвидетельствована делами. Ибо тот, кто с лукавством приступает ко крещению, скорее будет осужден, нежели получит пользу»(1). Авраам был некрещеный, однако спасся, будучи «отцом всех верующих». Не все некрещеные погибнут, как и не все крещеные спасутся. А кому дано больше, с того больше спрос. Но аргументы от Писания и Священного Предания, как правило, не действуют на многих наших соотечественников, рассматривающих крещение как неотъемлемую часть их быта при рождении детей (неважно, будут ли они воспитываться в вере и есть ли, кому воспитывать) или всерьез думающих, что некрещеным переступать порог храма возбраняется.

 

И вот здесь-то высшему и среднему духовенству нашей Русской Православной Церкви следовало бы подумать, как переломить этот многовековой сложившийся в народе взгляд на крещение, поскольку опыт катехизации в дореволюционные времена среди наших предков в России практически отсутствовал, ибо распространялся преимущественно на иноверцев. Создается неустранимый в нашей жизни парадокс: за крещеных у нас принимают записки вплоть до поминовения на проскомидии, пусть даже если это были бы неверующие; их отпевают, по ним служат панихиды, а за некрещеных или верующих инославных, которые могут быть по состоянию души гораздо ближе и ко Христу, и к нашей же Церкви, чем многие номинальные православные, молитва отсутствует (кроме весьма общей фразы на Великой ектенье «о соединении всех»). И это одна из черт нашей современной церковноприходской жизни, лишь способствующей консервации укоренившегося неправильного взгляда на крещение. Люди хотят, и, кстати, интуитивно вполне справедливо, церковного поминовения своих неверующих родственников, им нужна «зацепка», которой вроде бы нет, и тогда они подталкивают своих неверующих родных ко крещению!

 

Но есть и еще более серьезная богословская проблема. В сознании многих вполне церковных людей укоренилось представление о том, что некрещеный вообще и младенец в частности однозначно не спасется. Этот взгляд происходит от концепции наследования вины первородного греха, распространившейся на Западе со времен полемики блаж. Августина с Пелагием и проникшей в позднейшие времена в православное догматическое богословие. По свидетельству современного исследователя истории катехизации в древней Церкви, диакона Павла Гаврилюка, «К середине V в. христиане разных толков стали составлять большинство среди населения крупных городов Римской империи… Постепенно обычай крестить младенцев и маленьких детей стал все более и более распространенным. Церковь всячески поощряла его… В Западной церкви учение о первородном грехе было дополнительным стимулом к скорейшему крещению детей. Согласно этому учению, младенцы, умершие некрещеными, принадлежат к части отверженного Богом человечества (massa damnata) и осуждены на вечные муки, так как на них лежит несмытая вина Адамова греха» (2).

 

Однако греческим отцам не было свойственно представление о наследовании вины Адама, хотя единство всего человеческого рода никогда не отрицалось. Как пишет прот. Иоанн Мейендорф, «Доктрина Павла о двух Адамах («Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут» (1 Кор. 15, 22), а также платоническая концепция идеального человека, навели Григория Нисского на мысль, что стих Быт. 1, 27 – «И сотворил Бог человека по образу Своему» — говорит о сотворении человеческого рода в целом. Поэтому понятно, что грех Адама также должен иметь отношение ко всем людям, точно так же, как спасение, принесенное Христом всему человечеству, есть спасение для всего человечества; но и первородный грех, как и спасение, не могут быть осуществлены в отдельной жизни какого-то одного человека без участия его личной и свободной ответственности.

 

Библейский текст, сыгравший решающую роль в споре Августина с пелагианами, содержится в Послании к Римлянам 5:12. Павел, говоря об Адаме, пишет: «…как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла на всех человеков, потому что все согрешили (eph ho pantes hemarton)». В этом месте и содержится главное затруднение для перевода. Последние четыре греческих слова были переведены на латынь выражением in quo omnes peccaverunt – «в ком (то есть в Адаме) все люди согрешили», и этот перевод служил на Западе оправданию доктрины о вине, унаследованной от Адама и распространившейся на всех его потомков. Но такой смысл нельзя было извлечь из оригинального греческого текста – византийцы же, разумеется, читали греческий оригинал. Оборот eph ho – сокращение от epi в соединении с относительным местоимением ho – можно перевести как «потому что», и именно такое значение принимается большинством современных ученых, независимо от их конфессиональной принадлежности. Такой перевод позволяет понять мысль Павла так: смерть, которая была «возмездием за грех» (Рим. 6, 23) для Адама, еще и наказание, применяемое к тем, кто, как и Адам, грешит. Следовательно, прегрешению Адама придается космическое значение, но не утверждается, что потомство Адама «виновно», как был виновен Адам, разве что и потомки тоже грешат, как он грешил… Eph ho, ели этот оборот означает «потому что», является местоимением среднего рода; но он может пониматься и в мужском роде, если его отнести к непосредственно предшествующему существительному thanatos («смерть»). Тогда предложение приобретает смысл, почти невероятный для читателя, начитанного творениями Августина, но именно так понимало рассматриваемую фразу – в этом не приходится сомневаться – большинство греческих отцов, а именно: «как грех пришел в мир через одного человека и смерть через грех, так смерть перешла на всех человеков; и по причине смерти, все человеки грешили…» (3). Отсюда следует, кстати, что мнение о том, что в крещении смывается первородный грех, не имеет под собой серьезных оснований ни в Писании, ни в восточном святоотеческом предании. Если бы это было так, то по крещении человек становился бы бессмертным физически, каким Адам мог быть, если бы не согрешил. Преп. Иоанн Дамаскин, живший гораздо позже Августина, введшего само понятие первородного греха, ничего не пишет, говоря о крещении, в этом ключе, но делает вслед за свят. Григорием Богословом (слово 40, на святое Крещение) акцент на соучастии в погребении с Господом во оставление грехов с тем, чтобы с Ним и возродиться от тленной жизни для Царства Божия: «Ибо, так как Бог создал нас в неистление, — а когда мы преступили спасительную заповедь, осудил на тление смерти, чтобы зло не было бессмертным, то, снизойдя к рабам своим, как благоутробный, и сделавшись подобным нам, Он своим страданием избавил нас от тления; из святого и непорочного ребра Своего извел нам источник отпущения: воду для нашего возрождения и омытия от греха и тления, кровь же, как питье, дающее вечную жизнь. И Он дал нам заповеди — возрождаться водою и Духом при наитии на воду Святаго Духа через молитву и призывание. Ибо, так как человек — двусоставен — из души и тела, то Он дал и двоякое очищение, — водою и Духом; — Духом, возобновляющим в нас образ и подобие, водою, очищающею через благодать Духа тело от греха и избавляющего от тления; водою, представляющею образ смерти. Духом же, подающим залог жизни» (4). Таков же акцент и те же образы присутствуют в огласительных поучениях свят. Кирилла Иерусалимского: «Кто не принимает крещения, тот спасения не имеет, кроме только мучеников, которые и без воды получают Царство Небесное. Ибо Спаситель, искупляя вселенную Крестом и будучи пронзен в ребро, извел из него кровь и воду, чтобы одни во времена мира крестились водой, другие во время гонений крестились собственной кровью. Да и мученичество Спаситель назвал крещением, говоря: можете ли пити чашу, юже Аз пию, и крещением, имже Аз крещаюся, креститися (Мк. 10, 38)? И мученики сознают это, становясь зрелищем для мира, и Ангелов, и человеков; и ты со временем познаешь, но сейчас еще не время тебе слышать это… С грехами сходишь ты на воду, но благодатное призывание, запечатлевшее душу твою, уже не попустит быть тебе быть поглощенным страшным драконом. Сойдя мертвым из-за грехов, восходишь оживотворенным через правду. Ибо, если ты сделался сообразным подобию смерти (Рим. 6, 5) Спасителя, то удостоишься и воскресения. Поскольку Иисус, восприняв на Себя грехи вселенной, умер, чтобы, умертвив грех, воскресить тебя правдою, то ты, сойдя на воду и некоторым образом погребшись в ней, как Он во гробе каменном, восстаешь снова, чтобы ходить во обновлении жизни (Рим. 6, 4) (5).

 

А вот важное свидетельство авторитетного литургиста о. Мигеля Арранца по поводу крещения и оглашения в Киевской Руси:

 

«Судя по древнему Евхологию, в средневековом Константинополе детей крестили лишь по прошествии нескольких лет после рождения, с тем чтобы (по совету св. Григория Назианзина (6)) они могли в какой-то мере понимать совершаемое над ними действо и принимать активное участие в чинах оглашения и крещения. Так было и на Руси в XI веке.

Детей воцерковляли на 40-й день после рождения — через молитвы, которые сохранились до наших дней и которые в Московском Требнике (л. 9) правильно печатаются перед крещением, а не после него. Константинопольские рукописи не содержат теперешних молитв, читаемых над родившею: чин 40-го дня был посвящен исключительно младенцам. Также не существовало главы «како младенца крестити страха ради смертного», ибо этого «страха» не было, так как непосредственно после воцерковления дети считались христианами (выделено мной – свящ. Ф.): по определению как Евхология, так и Потребника Патриарха Филарета, они суть «некрещенные христиане»; здесь взрослые оглашенные сравниваются с младенцами, находящимися в ожидании крещения» (7).

 

Срок оглашения перед крещением обычно занимал около двух месяцев. Над взрослым, переступившим порог храма с целью принятия крещения, читалась молитва, соответствовавшая молитве, произносившейся над младенцем в 40-й день после рождения — при совершении чина воцерковления, до его крещения. «Через эту молитву язычник вступал в категорию первого оглашения: он воцерковлялся» (8). В течение этого периода, продолжавшегося 40 дней, предполагалась беседа со священником или епископом, раз в неделю. По истечении этого срока происходило второе оглашение, состоявшее из чтений запретительных молитв против дьявольских сил (каждое из запрещений прочитывалось 10 раз, а не однократно, как впоследствии, то есть занимало не один день, а 10), отрицания от сатаны и сочетания Христу. Само таинство Крещения обычно назначалось на Богоявление, Великую Субботу или Пасхальную ночь, то есть период подготовки к нему приходился на Великий или Рождественский посты (последний только начинал входить тогда в церковный календарь).

 

Можно ли подумать о том, как частично в современных приходских условиях могла бы быть возрождена эта некогда полезная и уместная предкрещальная дисциплина? Ведь по-прежнему на Литургии каждый раз слышится ектенья «Помолитеся, оглашении, Господеви… Вернии, об оглашенных помолимся, да Господь помилует их… Огласит их словом истины… Открыет им Евангелие правды», опущенная, впрочем, в настоящее время у греков. Пусть не будет этого исхода оглашенных, как в древности, пусть не будет слушаний с продолжениями Священного Писания (великопостные чтения паримий из книг Бытия и Притчей, тем не менее, суть отражения той самой огласительной дисциплины древней Церкви). Но составление списков желающих принять крещение взрослых на каждом приходе, присутствие их на богослужениях по крайней мере по субботам вечерами и на воскресных Литургиях в течение 40 дней перед крещением и предварительная исповедь оглашаемых с еженедельными беседами со священником или подготовленным катехизатором из мирян никак не помешали бы и в наше время, что для большинства желающих присоединиться к святой Церкви не было бы «бременами неудобоносимыми». Для неопределившихся же людей в вере, чьи родные непременно желают, чтобы Церковь о них возносила молитвы в том числе и на Литургии, можно читать начальную молитву из чина Крещения с возложением руки священника на голову пришедшего, только пытающегося сделать первый пробный шаг и прибегнуть ко святому имени Истинного Бога: «О имени Твоем, Господи Боже истины и единороднаго Твоего Сына и Святаго Твоего Духа возлагаю руку мою на раба Твоего Н., сподобльшагося прибегнути ко святому имени Твоему и под кровом крил Твоих сохранитися… исполни его еже в Тя веры, надежди и любве, да разумеет, яко Ты еси един Бог истинный, и единородный Твой Сын. Господь наш Иисус Христос, и Святый Твой Дух. Даждь ему во всех заповедех Твоих ходити и угодная Тебе сохранити… Напиши его в книзе жизни Твоея, соедини его сталу наследия Твоего». Так можно было бы избежать накопившейся у нас формализации и условной символизации в приходской богослужебной практике. И о таких некрещеных, но инициированных сомневающихся можно было бы также молиться в современных приходских условиях как об оглашенных, оставляя их в таком состоянии на неопределенный срок. В то время как их более верующие близкие могли бы за них молиться в Церкви так, как это делается сейчас за многих номинальных «анонимных христиан» или «метахристиан» (9), крещеных в Русской Православной Церкви.

Примечания

 

(1) Преп. Иоанн Дамаскин. «Точное изложение Православной Веры», книга 4, гл. 9

 

(2) Павел Гаврилюк. «История катехизации в древней Церкви»; М., 2001, с. 259-260

 

(3) Прот. Иоанн Мейендорф. «Византийское богословие»; Минск, 2001, с. 207-208

 

(4) Преп. Иоанн Дамаскин. «Точное изложение», книга 4, гл. 9

 

(5) «Слово огласительное», 3: 7, 9

 

(6) Автор дает ссылку на «Патрологию» Миня. Очевидно, имеются в виду следующие слова святителя: «Возразят: «Пусть все это справедливо будет в рассуждении ищущих Крещения. Но что скажешь о тех, которые еще младенцы, не чувствуют ни вреда, ни благодати? Крестить ли нам и их?» — Непременно, если близится опасность. Ибо лучше без сознания освятиться, нежели умереть незапечатленным и несовершенным. Доказательством этому служит восьмидневное обрезание, которое в преобразовательном смысле было некоторой печатью и совершалось над неполучившими еще употребления разума, а также помазание порогов, через неодушевленные вещи охраняющее первенцев. О прочих же малолетних мое мнение такое: дождавшись трехлетия, или несколько ранее, или несколько позже, когда дети могут слышать что-нибудь таинственное и отвечать, хотя не понимая совершенно, однако же запечатлевая в уме, должно освящать их души и тела великим таинством совершения. Причина же этому следующая: хотя дети тогда начинают подлежать ответственности за жизнь, когда и разум придет в зрелость, и уразумеют они Таинство (потому что за грехи неведения не взыскивается с них по причине возраста), однако же оградиться им Крещением без сомнения гораздо полезнее, по причине внезапно встречающихся с ними и никакими способами не предотвращаемых опасностей» (Слово 40, на святое Крещение).

 

(7) М. Арранц, «Чин оглашения и крещения в Древней Руси», «Символ», № 19, 1988.

 

(8) Там же.

 

(9) Выражение «анонимные христиане» принадлежит о. Сергию Желудкову (Сборник «Христианство и атеизм», переписка с Кронидом Любарским). Термин «метахристиане» предложен в так наз. «Карианской типологии христиан» для обозначения большинства де-факто крещеных, но невоцерковленных и несведущих в вопросах христианской догматики хотя бы на уровне Символа Веры, либо имеющих свои собственные убеждения, отличные от церковного вероучения: «Люди, связывающие себя с некой христианской традицией (как правило, с той конфессией, которая наиболее известна на данной территории). Их доля в средней европейской стране составляет около 30%. У каждого из них, как правило, свое представление о христианстве (как учении и мировоззрении). Это представление основано на разрозненных исторических и культурологических (в т.ч. фольклорных) источниках (так, многие знают народные приметы, связанные с датами церковных праздников). Обычно они имеют слабое представление о церковном учении и догматах, а также о содержании Библии: знают несколько из десяти заповедей и три-четыре афоризма из Нового завета: «Бог есть любовь», «Не судите, да не судимы будете» и т.п.. Некоторые наоборот хорошо знакомы с библейскими источниками, а также с нехристианской исторической, философской и эзотерической литературой (и понимают под христианством свои философско-этические воззрения, сформированные осмыслением такой литературы). Соответственно, они, как правило, довольно равнодушны к инициативам церкви в социально-политической сфере».

 

«Люблю Отчизну я, но странною любовью...»

В разные годы приходилось поневоле задумываться, почему у нас сложилась такая история и такая судьба, какая есть. Выражающаяся в некоторой непредсказуемости и нестабильности общественных отношений, в исторических крутых поворотах и зигзагах, в определенной необустроенности жизни или ее контрастности, в удивительном подчас соседстве и совмещении, казалось бы, несовместимого, и в том многом, что нас отличает от других стран христианской цивилизации (западных, прежде всего). На эту тему много уже писано-переписано, но она все-таки неисчерпаема. И я попробую добавить к ней свои посильные соображения и наблюдения.

 

Я лично русский человек до мозга костей – и по крови, и по складу характера. Успел пройти и через славянофильство, и через западничество. Жил в Европе, был по-своему пленен ей, но назад все равно тянуло, и тем больше, чем дольше я там находился. За Лермонтовым готов повторить те же слова: «Люблю отчизну я, но странною любовью – не победит ее рассудок мой»… Хотя и насчет «страна рабов, страна господ», как это ни обидно может показаться, но наша история неоднократно подавала повод к такого рода резким отзывам.

 

О чем, прежде всего, споры? Об особом русском пути или же шествии в ногу с европейцами. Одни сетуют, что мы пытаемся изобретать велосипед, то бишь тот самый особый путь, и только осложняем самим себе жизнь. Другие справедиво возражают на это, что у любого народа есть своя история, свой

путь развития, своя роль и свой вклад в мировую историю, а у русского их отрицать или не допускать в дальнейшем выглядит по меньшей мере нелепостью. В конце концов, особый путь у каждого человека, и если он перестает быть самим собой, «строя из себя» кого-то другого и «играя», а не просто живя, или живя не свойственной, непосильной ему жизнью, он кончает шизофренией или полным сумасшествием. В масштабах целых наций это приводило к глобальным потрясениям (Германия 30-х – 40-х годов, Россия в течение всего ХХ века, Китай времен «культурной революции» 60-х), ибо отдельные народы, созданные по промыслу Божию, - не менее очевидные реальности, чем отдельные личности. Что действительно свойственно России, так это крайности и контрасты во многих областях жизни, широта, подчас пугающая во многих людях, и противоречивость. В России давно уже или всегда существовали не одна, а несколько Россий, очень мало пересекающихся друг с другом или даже борющихся между собой.

 

По многочисленным литературным персонажам можно судить о крайне многообразном проявлении русского характера, иначе откуда были бы взяты гоголевские персонажи «Ревизора» и «Мертвых душ», с одной стороны, и толстовские княжна Марья и ее брат князь Андрей Болконский, Пьер Безухов и Наташа Ростова с другой, хотя у того же Толстого довольно выпукло показана пустота и ничтожность интересов большей части петербургских «сливок общества» Александровской эпохи. Еще большая широта и панорама характеров у Достоевского: от князя Мышкина или старца Зосимы, являющих пример святости, до Ставрогина, Свидригайлова, Лужина, Верховенского или Смердякова, отталкивающих своей бездной порока. Достоевский раскрывает и сосуществование в одном и том же персонаже светлого, божественного, и темного, демонического, удивительное совмещение, казалось бы, несовместимого, и наверное потому одному из его героев принадлежат слова: «широк человек – я бы сузил». С.А. Аскольдов (сб. «Из глубины», 1918 г.) считал, что в русском человеке в целом наиболее сильными началами души являются святое и звериное, в то время как среднее, чисто человеческое, гуманистическое было развито гораздо слабее, чем у европейских и многих других народов. Отсюда, действительно, меньшая в земном смысле цивилизованность России по сравнению с западным миром: зверь, животное довольствуется в поддержании жизненных сил одним днем и почти не заботится о рациональном обустройстве своей жизни и поиске комфорта, богатства или самовыражения, - вспомним хотя бы Христовы слова о птицах небесных из Нагорной проповеди. Тем более не будет заботиться обо всем этом тот, кто сознательно усвоил себе вышеупомянутый евангельский образ, кто в поисках одного лишь царства Божия, сознавая, что не имеет здесь пребывающего града и потому взыскует грядущего, уже при жизни своей становится «земным ангелом и небесным человеком». Когда в России оскудевала святость, ощетинивался, выпускал свои когти и обнажал клыки зверь, не только в ХХ веке – можно вспомнить пугачевщину, например. И вообще слова Пушкина о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном». Но и поныне мы можем встретить среди русских незаметных почти никому, но воистину ангелоподобных людей, душу свою готовых положить за ближних и дальних, при встрече с которыми они тут же становятся для них ближними, подобно евангельскому милосердному самарянину. Или встречаем откровенное хамство, низость, наглость, распущенность и разнузданность нравов, окамененное бесчувствие и пренебрежение друг ко другу. Отсюда меньшая предсказуемость и устойчивость жизни в России, и более спокойная, благополучная, усредненная – в Европе и Америке. Там более удачно вошло в плоть и кровь людей хотя бы внешнее подавление негативных, звериных эмоций и страстей, пусть даже чисто человеческими средствами, - культурой, образованием, воспитанием. Там фактически лучше усвоено минимальное библейское требование не делать другому, чего не желаешь себе, независимо от веры или неверия каждого. Если сопоставлять, применяя нравственно-этические критерии, лучшие проявления человеческого духа и там, и здесь, то богаче и интереснее жизнь, конечно, в России. Если делать это в отношении всевозможных пороков и беззаконий, то ужасней жизнь покажется опять-таки в той же России! «Широка страна моя родная…» - не сузить ли ее?

 

Неразвитость собственно гуманистического, цивилизационного начала можно было бы объяснить тем, что сам по себе русский народ довольно молод по сравнению с европейскими. И христианство он принял позже других. Но это наблюдение, хотя и не лишено верности, все же неполно, как и многие другие личные наблюдения. Тем более, что ушедший ХХ век внес существенные коррективы: в одной из классических европейских стран –Германии – варварство было выявлено в невиданных до того масштабах, причем методичное, поставленное на промышленную основу… Да и в совсем недавние уже времена бомбардировки Сербии или Ирака со стороны США показывали, что на экспорт идет отнюдь не всегда гуманистическое мировоззрение, а обыкновенный политический цинизм. Тогда как в России гуманистическая составляющая, четко обозначившаяся в XVIII в., вопреки зверствам революции и последующего ГУЛАГа, с 50-х годов неуклонно развивалась. Тем не менее, проблема двух напастей – власти тьмы и тьмы власти – пока еще довольно актуальна для нас. Почему? Попробую выразить некоторые личные наблюдения на сей счет.

 

Русские крайне плохо способны к самоорганизации, среди нас крайне низко развита общественная солидарность. Первые славянофилы когда-то рассуждали об общинном складе жизни народа, его соборности в противовес западному индивидуализму, эгоцентричности и «атомарности» западного человека. Не знаю, что у них соответствовало истине на тот момент, а что было выдачей желаемого за действительное и существовало скорее в их воображении. Само понятие соборности – замечательное. Но соборность никак не возможна без взаимовыручки и общественной солидарности, а между тем именно ее-то и меньше всего видишь в российской жизни. «Своя рубашка ближе к телу», «моя хата с краю – ничего не знаю» - это типично русские поговорки, отражающие какие-то глубинные черты, свойственные многим из нас. К этому прибавляется свойственная многим «русская лень» и безинициативность. В грубоватом просторечии – «пофигизм». В той ситуации в масштабах страны, когда французы или итальянцы давно бы вышли на улицы или устроили забастовки, русские как ни в чем не бывало молчат в общей массе, а пишет или выходит с протестами весьма небольшое число людей. Это долготерпение отнюдь не христианского свойства – скорее, оно именно от равнодушия, лени и безволия. Но я не могу порицать таких людей, поскольку сам часто бываю такой же… Мне легче стерпеть какой-то личный бытовой и прочий дискомфорт, нежели сделать усилие и потратить время на то, чтобы попытаться устранить его! Часто слышишь слова: «А что можно изменить? Да это бесполезно!». Но если так заранее себя настраивать, то в самом деле будет бесполезно, учитывая, что один кто-то будет биться, а все остальные только наблюдать, чем все окончится… Среди русских сейчас индивидуализма куда больше, чем в Европе, где есть устойчивые традиции самоуправления и взаимовыручки. И именно русский индивидуализм в отсутствие солидарности как раз может приводить к рецидивам государственного тоталитаризма. Поскольку в любом народе есть люди волевого склада, склонные руководить и властвовать. Но там, где взаимная солидарность с самоуправлением развита, власть неизбежно ограничивается, делится и поставляется на службу обществу. Там, где большинство держится по принципу «каждый за себя», по одиночке и в равнодушной безинициативности, все становятся более уязвимыми перед произволом и беззакониями чиновничества, милиции и других госслужб. Сюда же можно отнести правовой нигилизм. О законах, повсеместно нарушаемых, поскольку часто трудно исполнимых и составляемых не без этого умысла, вспоминают только тогда, когда человек слишком выделился, нарушив негласные правила игры или личной преданности начальству. «Закон, что дышло, – куда повернул, туда и вышло» - очень русская по сути поговорка. Зависть при этом – весьма отравляющее российскую жизнь качество. Русским бывает свойственно плакать с плачущими, помогать тем, кто в беде, но гораздо меньше – радоваться с радующимися, ценить тех, кто преуспевает в творчестве, науке, бизнесе, кто чем-то выделяется и тем самым бьет по самолюбию тех, кто преуспел меньше.

 

Безличный советский коллективизм явился обратной стороной русского индивидуализма. Поскольку свою волю стране и народу в целом сумели навязать энергичные и инициативные люди, фанатичные и беспринципные, за которыми послушное разрозненное большинство пошло по самым разным причинам: либо от того же безволия, либо от нежелания думать и готовности довольствоваться простыми рецептами-штампами с добровольным отказом от собственной инициативы (с этим связано извечное желание порядка и доброго, но сильного царя, который бы все устроил, но только не сами люди), либо от боязни за себя и свои семьи, положение, карьеру…

 

Русские способны к самоорганизации только в экстремальных, критических ситуациях. Как в 1812 или 1941 году, перед лицом общей беды и опасности. Поэтому для оздоровления внутрироссийской обстановки наверняка еще будут попущены Провидением встряски в масштабе всей страны. В более-менее сносное и мирное время русские интеллигенты скорее склонны выяснять отношения между собой, кто больше прав, спорить о второстепенных вещах, делая вид при этом, что они-то наиболее главные, и дробиться, дробиться на партии, группировки, представляя собой всю ту же разрозненную хаотичную массу. Воспоминаются слова поэта Юрия Кублановского, написанные около 20 лет назад в парижской «Русской Мысли»: «Грызутся правые – левые, левые – правые, грызутся на пепелище после нашествия».

 

Нынешняя общецерковная ситуация является тем же следствием российского менталитета. Ужасаешься разобщенности нашего духовенства, и нет ничего удивительного, что и прихожане в храмах столь сильно разобщены, и так мало настоящих христианских общин и братств. Именно на почве русского безволия и безинициативности становится понятным, почему в нашей церковности оказался столь востребованным принцип послушания – духовнику, настоятелю, архиерею – доходящего до грубого подавления и наказуемой инициативы, или воспроизводятся в многочисленных вариациях слова апостола Павла «нет власти, аще не от Бога». Везде слышишь о пользе отречения от своей воли. Но это отречение, на которое многие послушно идут – от того же природного безволия. Чтобы по-настоящему от чего-то отречься, в целях собственной аскезы и тренировки воли и ради пользы того, кому ты вполне доверяешь, ради любви к этому человеку, надо уже иметь свою волю, свои убеждения. Принцип послушания всегда разумен для общей координации действий, но это касается любой земной организации, где есть более опытные и компетентные специалисты своего дела, а есть начинающие… Но уж ни в коем случае не допустимо отрекаться от своей воли в пользу эгоистичных, <