Жирный Тони спорит с Сократом

 

Благочестие для нечестивых. – Жирный Тони не пьет молока. – Непременно попросите поэта объяснить его стихи. – Мистагог-псевдофилософ

Жирный Тони верит, что Сократа приговорили к смерти совершенно справедливо.

Эта глава позволит нам завершить дискуссию о разнице между описательным, нарративным, понятным знанием – и знанием более непрозрачным, тем, которое можно изучить лишь с помощью прилаживания (две колонки таблицы 4, отделяющие нарративное знание от знания, не зависящего от нарративов). Было бы ошибкой думать, что у всего и всегда есть причина, доступная нашему познанию, – та, которую мы с легкостью поймем.

Самая большая ошибка, которую может совершить человек, – спутать, как выразился Ницше, непонятное с неосмысленным. Это, в общем-то, та же проблема индюшки, которая считает, что невидимое не существует; это родственник заблуждения, по которому отсутствие доказательств грядущей катастрофы есть доказательство того, что катастрофы не будет.

Все мы пали жертвой заблуждения «зеленого леса» еще в золотой век философии. Мы видели, как ошибался Аристотель, когда пытался осознать причину успеха Фалеса; теперь обратимся к Сократу, величайшему из великих.

 

«Евтифрон»

 

Платон выражал свои взгляды главным образом через человека, который, без сомнения, стал самым влиятельным философом в истории. Это Сократ Афинянин, первый философ в современном смысле слова. Сократ не оставил собственных сочинений, и почти все, что мы о нем знаем, нам известно от Платона и Ксенофонта. У Жирного Тони имеется свой биограф – это ваш покорный слуга, который, преследуя собственные цели, искажает характер героя и представляет его идеи в выгодном для себя свете; поэтому я уверен в том, что Сократ из версии Платона – это больше персонаж Платона, чем настоящий Сократ[79].

В одном из диалогов Платона, носящем название «Евтифрон», Сократ стоит у царского портика в ожидании суда, который в итоге приговорит его к смерти, а Евтифрон, специалист по религии и своего рода пророк, заводит с философом беседу. Сократ принимается объяснять, что за «обвинения» выдвинуты против него (развращение молодежи и замена старых богов новыми) – и что он не только не требует вознаграждения, но, наоборот, готов приплатить за то, чтобы его стали слушать.

Евтифрон, оказывается, и сам затеял тяжбу – он обвиняет своего отца в убийстве; неплохой зачин для разговора, да? Сократ спрашивает Евтифрона, почему тот, будучи осведомлен в божественных законах, не страшится совершить нечестивое дело и обвиняет в чем-то собственного отца.

Метод Сократа состоял в том, чтобы заставить собеседника, выдвинувшего некий тезис, согласиться с рядом утверждений, после чего показать, что эти утверждения, если их развить, несовместимы с исходным тезисом, то есть собеседник и сам не понимает, о чем говорит. В основном Сократ использовал этот метод, чтобы показать людям, насколько нелогично они рассуждают – и как мало им известно о понятиях, которые они используют каждый день. Задача философии – пролить свет на эти понятия.

В самом начале диалога с Евтифроном Сократ ловит собеседника на слове «благочестие»: тот характеризует свой поступок – преследование по суду преступника – как благочестивый, создавая впечатление, что хочет покарать отца из благочестия. Но Евтифрону не удается дать благочестию определение, которое удовлетворило бы Сократа. Диалог продолжают различные определения (что есть «справедливое»?), пока Евтифрон не сбегает под каким-то вежливым предлогом. Беседа заканчивается внезапно, но у читателя остается впечатление, что, если бы подобная беседа велась до сегодняшнего дня, на протяжении 2500 лет, стороны так ни к чему и не пришли бы.

Давайте возобновим этот диалог.

 

Жирный Тони против Сократа

 

Что бы сказал Жирный Тони, если бы беспощадный афинянин устроил ему подобный допрос? Теперь, когда читатель знаком с нашим массивным героем, давайте поставим мысленный эксперимент и представим эквивалентный диалог между Жирным Тони и Сократом – должным образом переведенный, разумеется.

Согласитесь, что между этими двумя персонажами наблюдается сходство. Оба не обременены работой и проводят дни в не знающей границ праздности, хотя в случае Тони свободное время – это результат плодотворных прозрений. Оба любят поспорить, оба считают живую беседу (а не пассивное сидение перед телевизором или на концерте) главным источником развлечения. Обоим не по душе сочинять. Сократу – потому что ему не нравятся точность и неизменность, которыми обладает письменная речь, в то время как для философа ответы никогда не являются окончательными и потому не подлежат фиксированию. Нет ничего такого, что следовало бы «запечатлеть в камне», даже в буквальном смысле слова: в «Евтифроне» Сократ хвалится тем, что предком ему приходится скульптор Дедал, статуи которого оживали, когда работа над ними завершалась. Если вы скажете что-либо статуе Дедала, она тут же найдется с ответом, в отличие от скульптур, выставленных в нью-йоркском Метрополитен-музее. Тони, в свой черед, не нравится сочинять для других по не менее уважительной причине: однажды его чуть не выгнали из школы в бруклинском Бэй-Ридже.

На этом сходство заканчивается, хотя для диалога его вполне достаточно. Конечно, Жирный Тони, столкнувшись лицом к лицу с человеком, которого Ниро называет величайшим философом всех времен и народов, может преподнести нам пару сюрпризов. Внешний вид Сократа, как известно, вызывал отторжение. Философа неоднократно описывали как человека с огромным животом, тонкими руками и ногами, выпученными глазами, носом картошкой. Глядел он свирепо. Не исключено, что при этом от Сократа плохо пахло, потому что он мылся реже своих современников. Легко вообразить, как Жирный Тони с усмешкой тычет в Сократа пальцем и спрашивает своего друга: «Слышь, Ни-и-иро, ты хочешь, чтобы я поговорил… вот с этим?» Может, Тони повел бы себя по-другому: говорят, у Сократа была харизма, он лучился уверенностью в себе и хранил безмятежность ума, благодаря которой отдельные юноши находили философа «красивым».

В чем Ниро может быть уверен – так это в том, что Жирный Тони сначала приблизится к Сократу, обнюхает философа и по итогам этого действа сформирует мнение о нем; как уже было сказано, Жирный Тони даже не отдает себе отчета в том, что поступает так постоянно.

Представим теперь, что Сократ попросил Жирного Тони определить благочестие. В ответ Жирный Тони, скорее всего, немедленно смылся бы — вспомнив утверждение Сократа, что тот не просто спорит бесплатно, но и готов приплачивать собеседнику, Тони заявил бы, что нет смысла спорить с человеком, который охотно платит партнерам по дискуссиям.

Однако сила Жирного Тони в том, что он не позволяет другим загонять себя в угол. Тони наставлял Ниро: в любом вопросе таится ответ; никогда не отвечай прямо на вопрос, который не имеет для тебя никакого смысла.

 

Жирный Тони: Ты просишь меня определить, чем благочестивый поступок отличается от нечестивого. Значит ли это, что я должен уметь объяснить тебе, что такое благочестие применительно к действиям?

Сократ: Как ты можешь употреблять слово «благочестие», не зная, что оно значит, но притворяясь, будто ты это знаешь?

Жирный Тони: То есть предполагается, что я должен прямо вот здесь объяснить тебе на варварском английском наречии, а то и на чистом древнегреческом, что я могу доказать тебе, что я знаю, что такое «благочестие», и понимаю, что это слово значит? Словами я этого выразить не могу, но я знаю, что это такое.

 

Я не сомневаюсь в том, что Жирный Тони переупрямил бы Сократа и в итоге сам загнал бы его в угол.

 

Жирный Тони: Скажи мне, старик, вот что. Должен ли ребенок дать определение материнскому молоку, чтобы понять, что его нужно пить?

Сократ: Нет, не должен.

Жирный Тони: (используя сократический метод повторения, применяемый в диалогах Платона): А скажи мне, мой дорогой Сократ, должна ли собака дать определение хозяина, чтобы быть ему верной?

Сократ (изумленный тем, что кто-то задает ему вопросы): Собаку ведет… инстинкт. Он не отражается на ее жизни. Собака не размышляет о жизни. Мы не собаки.

Жирный Тони: Я соглашусь, мой дорогой Сократ, с тем, что собаку ведет инстинкт, а мы не собаки. Но разве мы, люди, отличаемся от собак так принципиально, чтобы не иметь вообще никаких инстинктов, побуждающих нас делать вещи, которые мы не понимаем? Обязаны ли мы ограничить свою жизнь тем, что можно выразить на протобруклинском английском?

 

Не дожидаясь ответа Сократа (только лохи ждут ответов; вопросы задаются не для того, чтобы на них отвечали).

 

Жирный Тони: Итак, мой дорогой Сократ, почему ты уверен в том, что нам нужно фиксировать значения слов?

Сократ: Мой дорогой Мега-Тони, когда мы о чем-то говорим, нам нужно знать, о чем именно идет речь. Суть философии заключается в том, чтобы найти способ отражать и понимать то, что мы делаем, чтобы размышлять о нашей жизни. Неосмысленная жизнь не имеет смысла.

Жирный Тони: Проблема, мой бедный древний грек, в том, что ты убиваешь вещи, о которых мы знаем, но которые не можем выразить словами. И если бы я попросил человека, спокойно крутящего педали велосипеда, изложить теорию, объясняющую возможность велосипедных прогулок, велосипедист тотчас грохнулся бы на землю. Издеваясь над людьми и допрашивая их, ты сбиваешь их с толку и в итоге наносишь им вред.

 

Затем, бросив на Сократа снисходительный взгляд, с ухмылкой, очень спокойно:

 

Жирный Тони: Мой дорогой Сократ… знаешь, почему тебя приговорили к смерти? Потому что ты заставляешь людей ощущать себя идиотами из-за того, что они слепо блюдут обычаи, следуют инстинктам и верны традициям. Наверное, в чем-то ты прав. Но ты можешь смутить людей в тех вещах, которые они делали, ни о чем не задумываясь и не попадая в беду. Ты разрушаешь иллюзии человека относительно самого себя. Ты лишаешь нас радости неведения – и нас начинает пугать то, чего мы не понимаем. Однако ответов на свои вопросы у тебя нет, и ты ничего не можешь предложить взамен.