Общественная атмосфера и литературный процесс 1953-1964 гг.

Литература в годы оттепели

1956 – 1964 (период «классической оттепели»); отдельные исследователи выделяют раннюю и позднюю «оттепель». (Она ещё не пришла, но некоторые черты уже проявились.) Это, соответственно, с 1953 до 1956 и с 1964 по 1968 год.

В 1954 году Илья Эренбург написал повесть «Оттепель», название которой в последующем было использовано для обозначения нового этапа в жизни советского общества, наступившего после смерти Сталина и характеризовавшегося резким изменением социально-политического и экономического курса в направлении его либерализации. Руководство страны, прежде всего в лице Хрущёва, провозглашает отказ от политического террора и массовых репрессий, вину за которые возлагает на Сталина, и начинает своеобразную перестройку советского общества. Предполагалось существующую социалистическую систему оставить в неприкосновенности, то есть сам тип общественного строя не менять, но реформировать, усовершенствовать её. Восстановить законность, расширить права и свободы граждан, осуществить демократизацию, использовать достижения научно-технического прогресса для повышения материального уровня жизни людей и утвердить так называемый гуманный социализм, или же социализм с человеческим лицом. Осуществив данную программу, мыслилось перейти к развёрнутому строительству коммунизма. «Нынешнее поколения советских людей будет жить при коммунизме». Если бы это обещание Хрущёва сбылось, коммунизм наступил бы в конце 1970-х годов. 20 лет казалось вполне достаточным, чтобы сбылась эта мечта.

В стране осуществляется широкая пропагандистская кампания по развенчанию культа личности Сталина и преодолению последствий сталинизма, укоренившихся в жизни общества. В первую очередь Хрущёв осуществляет реабилитацию невинно репрессированных. («Эй, шофёр, гони в Бутырский хутор... – А ты, товарищ, опоздал». – Высоцкий. «Чтоб не стало по России лагерей».)

Принцип материальной заинтересованности в результатах труда. Средняя заработная плата повышается при Хрущёве сразу вдвое и достигает 50 рублей в месяц. Крестьяне получают паспорта и право без разрешения начальства покидать деревню (раньше это было запрещено), тем более что требовалось много рабочих рук на так называемых стройках коммунизма (Сибирь, Целина). В стране разворачивается обширное жилищное строительство. Раньше до половины населения страны жило в бараках. Вводится два выходных дня в неделю при сохранении прежней зарплаты. Запущен первый ИСЗ. Созданы первый в мире синхрофазотрон и первый атомный ледокол. И хотя проблем оставалось больше, чем достижений, в период «оттепели» страна сделала большой рывок вперёд во многих отношениях. Таковы были результаты либерализации и пришедшей (относительной) свободы.

СССР в эти годы напоминал Гулливера, которого во время сна лилипуты привязали к земле. А тут постепенно начинается какое-то раскрепощение, страна начинает шевелиться и выходить из оцепенения. Изменилась сама атмосфера жизни, ушёл из жизни страх. Люди стали ежедневно ходить в гости, собираться компаниями и обсуждать всё, что происходит в стране. (А раньше было очень развито «стукачество».) И в этих беседах зарождалось постепенно так называемое общественное мнение.

Известный впоследствии Владимир Буковский пишет: будь его воля, он бы в центре Москвы установил бы памятник пишущей машинке («Они стрекотали, печатали по всем крупным городам»). Не дожидаясь официального опубликования, люди перепечатывали себе в личное пользование запрещённых в советское время авторов. Второй памятник, по предложению Буковского, – человеку с гитарой, потому что в период «оттепели» зарождается авторская песня. Кумирами тех времён были Галич, Высоцкий, Окуджава, Визбор и некоторые другие. Это новый тип поэзии, песенная поэзия. Барды очень много сделали для освобождения умов от замшелых догм.

Свою роль в начавшемся раскрепощении умов сыграл международный фестиваль молодёжи и студентов (1958) в Москве. Советские люди впервые вживую, не на картинке увидели живых латиноамериканцев и африканцев. Возникло явление «штатничества» – поклонники некоторых аспектов культуры США: джаз, виниловые пластинки с зарубежной музыкой, американское искусство, архитектура, западный покрой одежды. Руководство не любило тех, кто модно одевается, и вело со «стилягами» активную борьбу.

Открылась некоторая щель на запад. Самым популярным западным писателем был Эрнест Хемингуэй. «Чуть ли не в каждом втором доме есть его фотография». Зарубежное влияние на советскую литературу в это время ощутимо усилилось.

Не выдержав мук совести, застрелился Фадеев (1956). Писательская организация при нём вела себя постыдно. Не известно ни одного факта, когда она вступилась бы в защиту репрессированного. Напротив, требовалась санкция руководства союза писателей на арест. Фадеев эту санкцию давал. Вернувшиеся из лагерей писатели плевали ему в лицо. Стоя у его гроба, Пастернак сказал: «Он искупил свою вину». На место Фадеева приходит более прогрессивный, но и более осторожный Федин.

Литературная жизнь резко оживляется. Из лагерей вернулись Даниил Андреев, Солженицын, Шаламов, Смеляков, Серебрякова, Домбровский, Чичибабин. В литературу они принесли свой трагический опыт.

При Сталине съезды писателей, после первого, не проводились 20 лет. Они возобновляются в 1954 году. В дальнейшем – раз в пять лет.

В годы «оттепели» появляется ряд новых литературных журналов и альманахов. Самый популярный – «Юность» (для молодёжи, публиковал наиболее талантливых молодых авторов того времени). Начинают работать новые театры. Самый популярный – театр «Современник». В основном этот театр тоже ставил молодую, современную драматургию.

С 1956 года в СССР начинают проводиться ежегодные Дни поэзии, и раз в год издаётся альманах под таким же названием, куда отбиралось, по мере возможности, относительно лучшее. 1956 – несколько стихотворений Цветаевой. Печатали также Заболоцкого.

У молодых московских поэтов появилась традиция встречаться у памятника Маяковскому и читать свои стихотворения. Власти это не нравилось. За этими сборищами пристально наблюдала милиция и так называемые дружинники. Они брали под контроль всех, кто казался им подозрительным, и довольно жёстко с ними расправлялись. (Знакомство Алёны Басиловой с её будущим мужем Леонидом Губановым: обоих запихнули в машину, привезли в милицию; молодого человека били головой о стену.) Итак, свобода пришла, но она имела довольно ограниченный характер. По многим примерам это видно.

Во время «оттепели» приходит в литературу новое поколение писателей: Бродский, Ахмадулина, Вознесенский, Рубцов, Солженицын, Бондарев, Айтматов, Шукшин, Белов, Битов, Володин и ряд других. В писательской среде происходит раскол на сталинистов и либералов, так как отношение к событиям в стране было далеко не однозначным. Сталинисты считали перемены в обществе предательством делу коммунизма, и каждый шаг в сторону прогресса достигался ввиду их усилий с колоссальным трудом. Оплот сталинизма – «Октябрь» (главный редактор Всеволод Кочетов). Оплотом либерализма в период «оттепели» стал журнал «Новый мир», возглавляемый Твардовским. Реакционеры не дремали. Под их давлением был исключён из союза писателей Борис Пастернак и подвергся публичной травле на всю страну за то, что был удостоен Нобелевской премии за 1958 год. (С другой стороны, в тюрьму не попал и насильственной высылке за рубеж не подвергся.)

В 1960 году была изъята рукопись Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», которую он предложил на легальных условиях одному из журналов. Но главный редактор «настучал» в КГБ о вредном антисоветском произведении. Были изъяты оба экземпляра и даже копирки, сделанные машинисткой. (Один экземпляр был тайно передан знакомым в другой город.) Поскольку опубликовать было возможно далеко не всё, зарождается самиздат. Это нелегальные, не прошедшие цензуру произведения, которые часто рассматривались как опасные. Наиболее влиятельный самиздатский журнал – «Синтаксис» (издатель Александр Гинзбург). 1-й номер вышел тиражом 20 экземпляров. Там напечатались Бродский, Всеволод Некрасов, Сапгир, Холин, Ахмадулина и другие. Издание прекратилось после 3-го номера из-за ареста Гинзбурга.

По этой же причине появилась богема. При Хрущёве их относили к деклассированным элементам и тунеядцам (как Бродского). На самом деле они работали порой втрое больше, чем другие, но не получали денег. Богема бравировала своим аскетизмом, требовала интеллектуально-духовной автономии и не предавала свободу. Жизнь представителей богемы и неофициальной литературы измерялась количеством прочитанных книг (в основном запрещённых) и созданных рукописей. Интенсивно шла работа над собой. Представители неофициальной литературы занимали нонконформистскую позицию.

Опасаясь, что процесс выйдет из-под партийного контроля, Хрущёв в 1962-63 организовал масштабные встречи в Кремле с творческой интеллигенцией. Он искал поддержки у писателей, полностью не утративших, даже в годы сталинизма, свой авторитет в глазах общества, так как у него даже в ЦК было немало противников; с другой стороны, он хотел показать, что партийный контроль над литературой и искусством сохранится во что бы то ни стало. В своём выступлении он заявил, что главное для советской литературы – высокая идейность и художественное мастерство, партийность и народность. У Хрущёва даже была идея объединить всех творческих людей разных профессий в единый творческий союз: так легче контролировать. По ряду причин этого не произошло. Во время встреч некоторые писатели корректно и мягко осмеливались оспаривать отдельные тезисы руководителя страны. Эренбург, Евтушенко, Щипачёв отстаивали идею творческой свободы.

Произошло, однако, нравственное «избиение» Аксёнова и Вознесенского. Партии не понравилось, что у неё есть конкуренты в качестве властителей умов. Было устроено целое публичное представление, чтобы выставить этих кумиров в неприглядном свете. Хрущёв «прицепился» к высказыванию Вознесенского о том, как тот выделяет для себя лучших писателей в литературе: вертикаль высокого – низкого. Среди писателей «высокой» иерархии был назван Пастернак. (Мотивы личного знакомства.) Но как раз незадолго до того Пастернака исключили из союза писателей. «Если вам не нравится в СССР, мы в любой момент выпишем вам паспорт». На что Вознесенский стал читать поэму «Лонжюмо» о Ленине.

Итоговая реплика Хрущёва по чтении (смысл): «Ну мы вот вас тут всех послушали, послушали. А решать-то будет кто? Народ. А кто это, народ? А это его лучшие сыны. А лучшие сыны народа – это наша партия. А волю партии воплощает собой её центральный комитет. А центральный комитет – это я. Вот я-то и буду решать». Надо отдать Хрущёву должное: при нём, как бы он кого ни оскорблял, в тюрьму не попал ни один советский писатель. Из позднейших мемуаров: «Мы в руководстве сознательно были за оттепель. Но мы испугались, что за оттепелью польётся поток и мы будем не в состоянии его контролировать... Направить движение «оттепели» так, чтобы стимулировать только творческие силы, которые способствовали бы укреплению социализма» (Хрущёв).

Основным творческим методом продолжает оставаться социалистический реализм. Однако в теоретическом плане, и в практике он постепенно начинает подвергаться переоценке. Его бестенденциозную трактовку дал Андрей Синявский в статье «Что такое социалистический реализм», опубликованной в 1957 году во Франции на французском языке (переправлена нелегально). Автор статьи напоминает, что уже в первом пункте устава союза советских писателей дано определение: «Социалистический реализм предполагает правдивое, исторически конкретное изображение действительности в её революционном развитии с целью идейной переделки и коммунистического воспитания трудящихся».

Синявский обращает внимание на то, что Бальзак, Толстой изображали жизнь такой, какая она есть на самом деле, и показывает, что соцреалист всё, что он видит вокруг себя, воссоздаёт с позиций коммунистического идеала. Главным принципом оценки человека является классово-идеологический принцип. Искусство должно было в СССР помогать делу строительства коммунизма.

«Советское искусство насквозь телеологично». Советской литературе присуще утверждение цели, к которой движется мировое сообщество. Эта цель – коммунизм. Но, спрашивает Синявский, действительно ли мир движется к коммунизму? Нет, говорит он, это утопия. Когда он сравнивает постулат с реальностью, он не видит данного движения и соответствия. Значит, литература социалистического реализма не отражает правду жизни. Идеология стала новой религией, в которую верят просто фанатически. А истинно верующий не способен понять и принять точку зрения другого верующего. Коммунистическая идейность предопределяет писательскую зашоренность. Чтобы в реальности достичь цели, говорит Синявский, в Советском Союзе не останавливаются буквально ни перед чем. «Мы принесли в жертву идеалу нашу белоснежную душу. Чтобы навсегда исчезли тюрьмы, мы понастроили новых тюрем.... Но, когда мы оглядываемся вокруг, то не находим того, что надеялись найти и во имя чего было принесено столько жертв». Те средства, которые применялись для создания идеального общества, в корне изменили его облик.

Свобода слова, подчёркивает Синявский, органически чужда коммунистической культуре. Какая свобода может быть у истинно, фанатично верующего? Только свобода ещё яростнее славить своего бога. Здесь же в качестве бога выступает коммунистическая партия и её вожди, а также и сам коммунистический идеал. А так как проводник идеологии в СССР – партия, то она и осуществляет так называемое руководство, то есть душит литературу и не даёт ей возможности нормально развиваться. Сюжеты всегда строятся таким образом, чтобы создать впечатление очередного шага, приближающего к светлому будущему, коммунистическому обществу. Поэтому они однотипны, о чём бы ни писалось.

Но разве плохо, как бы спрашивает Синявский, что есть оптимизм? Это неплохо, когда оптимизм имеет основания. А исторический оптимизм основан на слепой вере. Пример – ряд названий произведений западной и советской литературы. «Смерть героя», «По ком звонит колокол», «Время жить и время умирать», «Путешествие на край ночи», «Смерть после полудня», «Каждый умирает в одиночку» (западные авторы) – «Счастье», «Первые радости», «Хорошо», «Исполнение желаний», «Победители», «Свет над землёй» (советские авторы).

В значительной части советская литература представлена воспитательным романом, в котором, как правило, показана коммунистическая метаморфоза отдельного человека и целого коллектива, процесс «рождения нового человека». На самом деле это внедрение в сознание человека коммунистической идеологии и морали. Моральным признаётся всё, что служит победе коммунизма. Краеугольный камень советской литературы – Положительный Герой, насквозь пронизанный коммунистической идеологией, у которого нет в жизни никаких иных целей и задач, кроме служения коммунизму. Он обычно приукрашен, у него есть ответы на все вопросы, он всегда знает, что делать во всех лёгких и трудных ситуациях. Для старого реализма, напоминает Синявский, характерен ищущий герой, а для советской литературы – нашедший.

В 1940-е годы, наконец, появились такие тексты, где все герои без исключения положительные, отрицательных просто нет, и борьба идёт только между хорошим и лучшим, восторжествовала так называемая теория бесконфликтности, согласно которой в советском обществе все конфликты преодолены. Таким образом, соцреализм трансформируется в лже-соцреализм. Это индустрия мифов, которая полностью отказалась от жизнеподобных реалий. (Мифы о Ленине, Сталине, войне, коллективизации и проч. В пример приведена «Белая берёза» Бубённова.)

С точки зрения Синявского, по типу героя, содержанию и общему пафосу литература соцреализма гораздо ближе к классицизму, а не подлинному реализму XIX столетия. Более точным обозначением метода было бы, по Синявскому, «социалистический классицизм». Сближает его с классицизмом принцип нормативности. Должное изображается как действительное, как реально существующее. «Может быть, мы в дальнейшем придумаем что-нибудь другое, не вряд ли это будет литература социалистического реализма».

В годы оттепели, впрочем, наблюдается преодоление стереотипов лже-соцреализма. Сам социалистический реализм несколько укрепляет свои позиции. В нём становится больше возможностей для правдивого изображения реалий жизни. Обновление социалистического реализма с наибольшей полнотой демонстрирует творчество шестидесятников. Шестидесятники – те представители творческой интеллигенции, которые выступали за социализм с человеческим лицом и были бескомпромиссны в своей критике сталинизма, призывали к преодолению его последствий. Но сталинизм критиковался во имя укрепления и улучшения социализма, его критика осуществлялась с позиций идеализированного ленинизма. Характерные фигуры шестидесятнической литературы: Евтушенко, Рождественский; Бондарев, Айтматов; Розов, Володин и некоторые другие.

Если очень надо и есть время:

Проза оттепели: http://uclg.ru/education/literatura/9_klass/russkaya_literatura_60-90-h_godov_XX_veka/lecture_lec_proza_ottepeli.html

Поэзия оттепели: http://uclg.ru/education/literatura/9_klass/russkaya_literatura_60-90-h_godov_XX_veka/lecture_lec_poeziya_ottepeli.html

Драматургия оттепели: http://uclg.ru/education/literatura/9_klass/russkaya_literatura_60-90-h_godov_XX_veka/lecture_lec_dramaturgiya_ottepeli.html

 

25.Тема и образ "великого перелома" в прозе 50-80-х годов (М. Шолохов, С. Залыгин, В. Белов, Б. Можаев, В. Тендряков и др.).

«Год великого перелома» — под таким названием вошла в историю пора «сплошной коллективизации»; она захватила 1929—1930 годы. В литературе это историческое явление отражено широко. Это и понятно: большое, переломное событие всегда находит свое многоаспектное освещение. В 30-е годы вышли такие произведения, как «Поднятая целина» М. Шолохова, «Страна Муравия» А. Твардовского, были написаны повести А. Платонова «Котлован», «Впрок». В 60—80-е годы были опубликованы такие книги, как «На Иртыше» С. Залыгина, «Мужики и бабы» Б. Можаева, «Кануны» и «Год великого перелома» В. Белова, «Овраги» С. Антонова, «Касьян Остудный» И. Акулова, «Перелом» Н. Скромного, «Кончина», «Пара гнедых», «Хлеб для собаки» В. Тендрякова. Свое слово о коллективизации сказали В. Гроссман в романе «Жизнь и судьба», В. Быков в повестях «Знак беды», «Облава», А. Твардовский в поэме «По праву памяти», Ф. Абрамов.

Сочинение на тему: Коллективизация и судьбы деревни в изображении русских писателей Коллективизация и судьбы деревни в изображении русских писателей. Коллективизация — сложный, неоднозначный процесс; в ху­дожественной литературе в разное время он отражался по-раз­ному. Развитие прозы о коллективизации условно можно разде­лить на три этапа. Первый — 1930-е годы, т. е. время непосредст­венного «великого перелома». Оно изображено по горячим сле­дам в романе «Поднятая целина» М. Шолохова (первая книга писалась в 1932 г.), «Чевенгур», «Котлован», «Впрок» А. Плато­нова. Долгое время «зеркалом коллективизации» был роман «Под­нятая целина». М. Шолохов показал коллективизацию с точки зрения писателя-соцреалиста: с оптимистической уверенностью в необходимости и прогрессивности преобразования деревни. Он верно изобразил противоречия между новым и старым уклада­ми жизни, борьбу в сознании крестьянина-собственника, клас­совую борьбу. Но трагические противоречия оказываются смяг­ченными. Особое значение — в соответствии с канонами соцреа­лизма — имеет изображение ведущей, организующей роли ком­мунистов. При убедительной социально-психологической характеристике героев акцент все-таки смещен в сторону отрица­тельной трактовки тех персонажей, кто не принимает коллек­тивизацию. Вместе с тем образы коммунистов даны Шолоховым с не­скрываемой любовью, хотя писатель не затушевывает и отрица­тельных их черт. Макар Нагульнов — бывший красный партизан, имеющий награды от советской власти. Он бескорыстно, фана­тично предан идеалам, точнее, идее революции. Ради идеи он готов на бессмысленную жестокость. В его психологическом об­лике уже заложены черты страшного орудия революции. Нагуль­нов вспыльчив, истеричен: главный аргумент в его действиях — угроза, сила. Он не считает нужным думать о смысле приказов властей, слепо верит в непорочность партии. Для победы совет­ской власти такие люди были необходимы. Именно они выхо­лостили из революции ее гуманистическую направленность и обратили в абстрактную идею. Эта идея привела к тому, что «…ты­сячи станови зараз дедов, детишек, баб… Да скажи мне, что надо их в распыл… Для революции надо… Я их из пулемета… всех порешу!» Разметнов пережил трагедию в личной жизни, и это отрази­лось и на его психике, и на социальных взглядах. Он сентимен­тален, мягкотел. Несколько иной образ двадцатипятитысячника Давыдова, человека далекого от земли, деревни, от понимания ее трудно­стей. Его функция — организовать колхоз. Поскольку крестьян­ского дела он не знает, психология казака для него темна, то методы, которыми он может действовать, — это то же принуж­дение, насилие, правда, не столь откровенное и фанатичное, как у Нагульнова. Шолохов показал гремяченских коммунистов не только героями того времени, но и жертвами. Именно такого типа люди были проводниками идеи коллективизации в дерев­не. Отношение народа к колхозам проскальзывает в отдельных репликах: «Раньше без колхоза жили, не указывали, как сеять и па­хать», «…Трое работают, а десять под плетнем на прицыпках сидят, цигарку крутят». Писатель показывает, что безоговороч­но коллективизация принимается только бедняками да кресть­янскими люмпенами типа деда Щукаря, которые никогда не имели своей собственности, не умели трудиться, а потому кол­хоз для них — действительно рай: не очень-то утруждая себя, можно делать вид «полезного человека». Шолохов отражает и жестокий, во многом несправедливый процесс раскулачивания. Он не стрижет всех зажиточных мужи­ков под одну гребенку, показывает разные пути их обогащения. В основном те, кого раскулачивают, — труженики, умные, гра­мотные хозяева. В «Поднятой целине» — это Тит Бородин, Фрол Дамасков, Гаев, Тимофей Рваный. Именно их трудом могла бы держаться советская власть. Однако неразумная политика не толь­ко ведет к разорению этих людей, к их уничтожению, но и тол­кает их к сопротивлению, к организации банд. «Жизня такая, что, если б банда зараз была, сел бы на коня и начал коммуни­стам кровя пущать!.. С кольями бы пошли, как вешенцы в де­вятнадцатом году!» Как показала история, уничтожение хозяев, объявленных ку­лаками, привело в дальнейшем к голоду, к разорению деревни. Шолохов не только позитивно оценивает коллективизацию. Он видит и ее негативные стороны. Однако соцреалистическая установка на оптимистический, жизнеутверждающий пафос приводила к ретушированию наиболее трагичных сторон дейст­вительности. Трагедия коллективизации проскальзывает отдель­ными штрихами, не будучи развернута психологически и де­тально. Шолохов, работая над второй книгой романа в 1950-е годы, был полностью во власти победившей идеологии. Поэто­му даже то, что было намечено в первой книге в изображении трагических сторон коллективизации, во второй не получает развития, а то и снимается. В 1930-е годы написаны «Чевенгур» и «Впрок» А. Платонова, писателя антипатетического, доведшего в «Чевенгуре» идею обоб­ществления и раскулачивания до логического конца, в резуль­тате чего повесть приобрела антиутопический характер. В плато­новском «Чевенгуре» «социализм уже случайно получился» и «людям некуда деться». Здесь настал конец истории. Платонов по сути дела описывает жизнь коммуны, основанной, как и колхоз, на равенстве всех. Здесь пашню бросили, работник наименовал себя богом свободы; труд объявили «пережитком жадности», спо­собствующим «происхождению имущества» (ведь именно труд де­лал крестьян зажиточными). Никто в коммуне не сеет, не жнет, так как все «исполняют должности» (та же мечта шолоховского Щукаря о портфеле). Платонов доводит идею коллективизации до абсурда и показывает неминуемый крах Чевенгура. Бедняцкая хроника «Впрок» — уникальное произведение о коллективизации. В момент, когда многие приходили в восторг от темпов обобществления хозяйств, Платонов попытался оце­нить все, что происходило в деревне. В повести сочетается фан­тастическое и реальное, условное и конкретное. В ней нашли отражение реалии периода коллективизации — обобществление скота, создание МТС, статья Сталина «Головокружение от ус­пехов». В то же время в колхозе «Доброе начало» действует «кол­хозное солнце», бог превращается в обычного кузнеца, а «гла­варь района сплошной коллективизации» Упоев перелетает во сне в кабинет Ленина. Сгущая и концентрируя события во вре­мени, Платонов раскрывает то, что еще только появляется как зачаток тенденции: волюнтаризм вождей, бюрократизм отчет­ности, парадность трудовых рапортов, спущенные сверху пла­ны, расписывающие все, вплоть до того, когда и что сеять. И как результат всего — сомнение писателя в успехе и перспективно­сти колхозов. В своих рождавшихся синхронно с процессом коллективизации повестях-предупреждениях Платонов показал утопичность идеи о «самозарождении» социализма, антигуманный характер кол­лективизации, акцентировал ее драматическую сторону. Второй этап интереса писателей к коллективизации связан со второй половиной 1950-х и 1970-ми годами, когда бурно раз­вивалась «деревенская проза». От воспевания праздничной жизни колхозной деревни, чем занималась литература в конце 1940-х — начале 50-х годов, писатели обратились к теме погибающей, вымирающей деревни, рисуя ее как результат коллективизации, нарушившей извечные устои («Матренин двор» А. Солженицы­на, «Привычное дело» В. Белова, «Живой» Б. Можаева). Рассказ А. Солженицына «Матренин двор» явился одним из первых произведений, обозначивших поворот литературы к ре­альным проблемам деревни и положившим начало «деревенской прозе». Первоначальное название «Не стоит село без праведни­ка» отражало главную направленность рассказа — показать пра­ведную, полную страданий, несправедливости, ударов судьбы жизнь крестьянки как основу сохранения деревни вообще. Ге­роиня Солженицына чертами характера, отношением к миру схожа во многом с русскими святыми: то же бескорыстие, от­зывчивость, душевность, кротость и молчаливость, терпение. Пи­сатель не дает телесного портрета героини, отмечая только «про­стодушный взгляд блекло-голубых глаз» и «лучезарную улыбку». Как у многих праведников, земная жизнь Матрены была труд­ной. На Первой мировой войне пропал без вести жених, кото­рый вернулся из плена через три года. К тому времени Матрена уже вышла замуж за его брата. Она пережила смерть шестерых детей, гибель мужа в Великую Отечественную. В деревне ее счи­тали «порченой», потому что безразлично относилась Матрена к «добру», материальному богатству, бескорыстно помогала всем и каждому. Как все праведники, Матрена «не гналась за наряда­ми. За одеждой, приукрашивающей уродов и злодеев». Солжени­цын постоянно подчеркивает праведнические черты и поведе­ние героини, ее систему ценностей, в корне отличающуюся от остальных деревенских жителей. Средоточием мира для Матрены является ее, Матренин, двор и дом. Внешне ограниченное пространство этого двора вмещает в себя судьбу не только патриархально-христианской России, но и современного человечества, теряющего духовность под на­тиском цивилизационных материальных благ. Хотя сами собы­тия, разрушившие русские дворы, не изображены, но они пе­реворачивают прежнюю крестьянскую патриархальную жизнь. Первая мировая война изломала судьбы Фаддея, Ефима, Мат­рены и ее тезки. Революции 1917 года «весь свет перевернули», коллективизация заставила людей не «по себе работать». Вели­кая Отечественная война забрала мужа. Половинчатые хрущев­ские реформы увеличили власть чиновников, заставили терпеть унижение и произвол. Двор Матрены оказывается островком ушедшей, потерянной духовности. Символично, что гибель Мат­рены связана с разрушением дома-двора. Все обитатели дома предчувствуют беду: в вечер перед смертью пропадает колчено­гая кошка, становятся «испуганными» фикусы, на Крещенье кто-то украл Матренин котелок с освященной водой, и оста­лась Матрена без святой воды, что видится ей дурным знаком. Наконец, причиной ее страшной гибели становится перевозка разобранной на бревнышки горницы — разрушаемого дома. Пред­ставляется символичным и то, что Матрена погибла именно под колесами спаренных паровозов. Можно предположить, что один из паровозов является воплощением движения к коммунизму («Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка»), другой — символ противопоставления города и деревни, цивилизации и природно-естественной жизни. Христиански-патриархальная Матрена оказывается на пути безнравственного политического строя и бездушного технического прогресса. Символично и то, что тело Матрены разрезано на куски, изуродовано, но оста­лось нетронутым и светлым ее лицо и правая рука, как бы для того, чтобы креститься. В финале рассказа художественно реализованная позиция авто­ра выражается совершенно открыто: «Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша». Рас­сказ Солженицына задал нравственные параметры и деревен­ской прозе, и теме коллективизации, в частности. В литературе 1970-х годов тема коллективизации решается уже не столько с социальных, сколько с нравственно-гуманистических позиций. Ф. Абрамов в «Пряслиных», С. Залыгин в «На Иртыше», И. Акулов в романе «Касьян остудный» обращаются к образам кулаков и середняков, пересматривая устоявшийся взгляд на них как на вредителей, врагов. Писатели рисуют своих героев Степана Чаузова («На Иртыше»), Федота Федотовича Кадушкина («Касьян остудный») как умных, трудолюбивых хозяев земли, по чьим хребтам прошел «великий перелом». Своей неприкрытой правдой, трагедией тысяч людей пора­жают рассказы В. Тендрякова, написанные в конце 1960-х го­дов, но только через 20 лет пришедшие к читателю, — «Пара гнедых» и «Хлеб для собаки». В рассказе «Пара гнедых» Тендряков вскрывает пагубность и бессмысленность принципа перераспределения. Ничего сущест­венно не меняется, когда у хозяйственного зажиточного кресть­янина Коробова отбирают крытый жестью, с застекленными Окнами и крашеным полом дом и отдают его беспутному, само­му бедному мужику Акуле. Крышу Акуля пропил, доски с пола тоже, жена его как в прежней лачуге никогда не мыла, так и в коробовском доме заросла грязью. Такие, как Акуля, не хотят работать, они способны только разорять и разрушать созданное. В одиночку или в колхозе такие люмпены будут составлять от­бросы. Но их бедность — их защита в период коллективизации. Тендряков показал, что таких было немало и нельзя народ ри­совать как что-то общее, единое, изображать, говоря словами Ф. Абрамова, «вместилищем всех добродетелей». В рассказе «Хлеб для собаки» Тендряков во всей жестокости, неприкрытости от­разил страшные события — великий голод 1932-1933 гг., до которых повествование у Шолохова не дошло. Рассказ — не только художественное обвинение политики коллективизации и раску­лачивания. Это документальное свидетельство, в котором при­водятся конкретные цифры изгнанных из родных мест, уничто­женных, умерших от голода так называемых кулаков и их семей. Третий этап — 1980-е годы — период осмысления коллекти­визации как «пролога к экономическому кризису сегодняшнего дня». В романах В. Белова «Год великого перелома», Б. Можаева «Мужики и бабы», С. Антонова «Овраги» коллективизация пред­стает в многообразии нравственных, социальных, психологиче­ских проблем. Освещая исторические события, писатели показы­вают трагическую, антигуманную суть тех методов, того «кроваво­го жестокого давления, которые перенесла русская деревня.

«Поднятая целина» — роман М. А. Шолохова. Первый том опубликован в 1932 году, второй — в 1959 г. Произведение посвящено коллективизации на Дону и движению «25-тысячников». События романа разворачиваются на Дону в разгар коллективизации, в 1930 году. На хутор Гремячий Лог по заданию партии приезжает коммунист, двадцатипятитысячник, бывший моряк и рабочий Ленинградского завода, Семён Давыдов. Он знакомится с руководителем местной партийной ячейки Макаром Нагульновым и председателем гремячинского сельсовета Андреем Размётновым. Вместе им меньше чем за год удается организовать Гремячинский колхоз, преодолевая недоверие «середняков», борясь с вредительством и бесхозяйственностью.

Один из решающих рубежей в истории нашей родины — так называемое социалистическое преобразование деревни начала ЗО-х годов — составляет содержание романа М. А. Шолохова “Поднятая целина”. Судьбу коллективизации решал середняк. Взбаламученные пропагандой, бедняки охотно шли в колхоз, видя в нем свое спасение. Середняки колебались, за них боролись коммунисты и сельский актив. Путь трудового крестьянина к новой жизни был путем ожесточенной классовой борьбы, открытого насилия, сопровождаемых ломкой судеб, жизней, традиционного быта. Беднейшее крестьянство в основном поддерживало политику советской власти, а в душе середняка происходила внутренняя борьба: стремление к новой жизни боролось с чувством собственности.

Именно эта внутренняя борьба, “великий перелом” в сознании и образе мышления середняка, отображается в одном из персонажей — Кондрате Майданникове. Характер Майданникова показан не только в схватке с противниками колхозного строя, но и в той внутренней борьбе, которую ведет он с “подлюкой жалостью к своему добру”. Портрет Майданникова создают немногочисленные детали: “невысокий, в сером зипуне, казак”, на голове у него “выцветшая буденовка”. Собираясь выступить на общехуторском собрании, “Майданников достал засаленную записную книжонку, торопливо стал искать исчерченные каракулями странички”. Говорит Майданников о беспросветной жизни середняка, “тоскуя глазами”. Он мучительно ищет путь спасения середняка от нищеты и приходит к выводу, что это путь в колхоз. Кондрат понимает, что “рабская” привязанность к собственности мешает таким же, как он, казакам идти по пути новой колхозной жизни. Как “мое”, нажитое кровью и потом, будет там, в колхозе, “общим”? Сознание Майданникова приходит в противоречие с его привычками, чувствами.

Наблюдая за переживаниями Кондрата, мы можем представить, что происходило в душах крестьян в годы коллективизации. Майданников ведет свой скот в колхоз, он справился со своей задачей, но конфликт не кончился. Кондрат погнал скотину к речке. “Напоил. Быки повернули было домой, но Кондрат с затаенной на сердце злобой, наезжая конем, преградил им дорогу, направил к сельсовету”. Мысли Майданникова, как льдины во время ледохода, наплывают друг на друга, вертятся вокруг одного: “Как будет в колхозе? Всякий ли почувствует, поймет так, как понял он, что путь туда — единственный, что это неотвратимо? Что как ни жалко вести и кинуть на общие руки худобу, выросшую вместе с детьми на земляном полу хаты, а надо вести. И подлюку жалость эту к своему добру надо давить, не давать ей ходу к сердцу”.

Всего один месяц прошел с тех пор, как Кондрат записался в колхоз, а какие значительные изменения произошли в его жизни и сознании! Кондрат охотно участвует в раскулачивании, добросовестно относится к своим обязанностям по работе. С судьбой колхоза теперь накрепко связана судьба Майданникова, дела колхозные постепенно становятся и его личными делами, а вот по ночам по-прежнему плохо ему спится, жалость к своему добру еще не умерла в душе Кондрата. Правда, раньше Майданников думал только о себе, о своей семье, а теперь раздумывает о судьбе угнетенных всего мира.

Раздумья Майданникова показывают, как меняется сознание человека, как вчерашний середняк становится колхозником, как начинает сознавать он личную ответственность за судьбу своей великой родины, первой в мире с огромными трудностями прокладывающей человечеству путь к светлому будущему — коммунизму. Борьба за новую жизнь требует от Майданникова напряжения всех духовных