Артур Лундквист. Не программа, а направление

 

 

I

 

За границей литературные манифесты на протяжении какого-то времени были явлениями одного дня. У нас в Швеции считается хорошим тоном говорить о литературных манифестах с уничижительным превосходством. У себя мы имели только двух писателей, имевших четкую платформу: Пера Лагерквиста и Людвига Нордстрёма. Какие-либо литературные направления, школы, группы не возникли вовсе. Это, бесспорно, свидетельствует о нашей бедности, указывает на недостаток смелости и энтузиазма, сомнительную нетребовательность к старому, мнимое духовное равновесие, скорее похожее на застой. Могут возразить, что дело не в манифестах или группах, а в практических результатах. Литературная программа часто оказывается бесплодной, остается лишь теорией или доктриной. Это верно, но ведь программы пишутся как раз ради претворения в литературу, дают импульс, вызывают движение в стоячей воде. Литературные манифесты — это лозунг группы, сигнал для яростного штурма обомшелых твердынь мнений и форм.

Предпосылки для создания программы имеются у каждого нового поколения, которое стремится к чему-либо иному, нежели его предшественники, и которое не довольствуется эпигонством. Программа заложена уже в устремлениях, в жизненном опыте, который не бывает одинаковым у разных поколений. Она не обязательно должна быть сформулирована или зафиксирована, хотя это полезно: программа способствует сплочению членов группы, дает поддержку изнутри и делает более ясными контуры окружающего мира. Главная тенденция, намечающаяся у определенного числа представителей штурмующего поколения, есте-

 

ственным образом формирует группу. Направленность общая. Конкретное проявление может и должно быть индивидуальным.

Но эти размышления не будут программой, а лишь быстрым наброском уже имеющейся в наличии установки: собственного взгляда на жизнь, который отразился в произведениях. Его предпосылки существуют во времени: во внешней среде, в сутолоке толпы на улицах и в функциональном стиле домов, в новой красоте локомотивов и динамо-машин, в социально-экономических условиях жизни, в современной психологии и теории относительности, в искусстве, кино, экспериментальной живописи, современных литературных течениях. Из этого рождаются некоторые характерные тенденции: интернационализм и универсализм, новый жизнеутверждающий атеизм, антинатурализм и распад старой эстетики, деструкция принятых форм и акцент на интуитивном.

 

 

II

 

Отправная точка: интернационализм, универсализм. Литературное развитие — это система влияний. Здание мировой литературы состоит из глыб, которые покоятся друг на друге. Литературная девственность, писатель, который ничего не читал и на которого ничто не оказало влияния, — недостижимый идеал. Все карабкаются по ступенькам вслед за предшественниками, с тем чтобы на основе совместного опыта строить дальше. Однако в настоящее время во всех уголках земли строительство подвигается быстро, и нам также необходимо приобщаться к современным темпам. Можно указать на духовную и материальную общность мира, универсальность цивилизации. Современное существование заполнено коллективными интернациональными движениями, и нужно лишь найти верный путь. Поэтическое творчество, как и другие проявления культуры, является продуктом не только индивидуального труда, но и коллективного развития. Национальный литературный имбридинг ведет к вырождению и стерильности. Национальное своеобразие должно, как и личное, сохраняться и развиваться не путем изоляции от других культур, а через сопоставление. Там, где человек все еще драпируется в старые одежды идеализма, сетуют и вздыхают постоянно о сегодняшнем громогласном шуме на площади перед храмом поэзии, о погоне молодежи за новизной и последним криком моды. Эта жалоба теперь кажется особенно беспомощной и нелепой. Разве это не правильно и не естественно, что молодежь пробует свои голосовые связки, поет в яростном хоре? Искать созвучное времени — это не что иное, как искать себя самого и свою собственную связь со временем и действительностью. И не кроется ли за этим искреннее желание участвовать в формировании образа времени,

 

формы жизни? Ведь прогресс движут люди. Молодежь не должна слепо придерживаться того, что есть и было, поэзии отцов и морали матерей, не должна чрезмерно уважать данную действительность и реальность: граница реальности должна постоянно прорываться, преодолеваться, смещаться. Вечные ценности — те вечные ценности, которыми мы владеем сейчас, — рассыпаны, как жемчужины между створками бытия, и только там и могут быть собраны. Стыдливо повернутый в прошлое или презрительно отвернувшийся от мира писатель — это устаревший и фальшивый идеал. Поэзии, как и всей культуре в целом, необходимо быть активной, борющейся. Нет ничего более нетерпимого в наше динамичное, быстрое время, чем пассивность.

 

 

III

 

Для современного человека соотношение между индивидуализмом и коллективизмом не составляет более проблемы. В современном обществе человек — это синтез индивидуального и коллективного. Наш коллективизм — продукт цивилизации, результат возможности обозрения и знания механики целого. Это рационализация быта, разновидность социального функционализма. Его возможности еще мало использованы, но существуют большие основания и перспективы для земной веры в жизнь.

Современный писатель не страшится субъективного, ибо это понятие включает также и коллективное. Все, что обозначается объективным, есть лишь скрытая форма субъективизма: наши ощущения и опыт являются субъективно обусловленными, какого-либо объективного и абсолютного знания не существует. Субъективное между тем не тождественно произвольному, неконтролируемому, случайному и периферическому. Поэтому известный сюрреалистический ассоциативный стих есть непрямое следствие субъективного отношения.

Существует нечто, за что стоит ухватиться у сюрреалистов, — это их акцент на интуитивном. Примечательно, что эта очень нужная реакция на преувеличенный, стерильный интеллектуализм возникла именно во Франции. Поэтическое творчество не то же самое, что интеллектуальное конструирование, и повторение этого никогда не будет лишним. Творчество — это процесс созидания чего-то обладающего более сложной природой. Осознанные идеи играют в этом отношении гораздо меньшую роль, нежели инстинктивные импульсы подсознания. Демонстрировать свое знание идей времени, как это часто случается, без того, чтобы они каким-то образом переплавились, отобразились в жизненных конфликтах, вымышленных персонажах, людях, настроении, стиле, является наивной ошибкой. Подобное может принадлежать журналистике, газетным статьям, эссе, но не искусству. Писателю нужно воплощать теории в жизнь, эмоции, поэзию. Коллекти-

 

визм, будучи провозглашен в пределах устаревшего реалистического описания, выражается неэффективно, несвоеобразно. Интернационализм должен не быть предметом для исторических раскопок, а представлять фундаментальную установку: новое чувство человека, безграничность бытия и всеобщей связи, общая элементарная основа. Психоанализ должен не становиться объектом для долгих рассуждений, а использоваться как превосходный инструмент, когда необходимо разорвать скорлупу условностей и исследовать внутренний мир человека, обнаружить запутанную взаимосвязь движущих сил и импульсов. Поэт обязан искать контакт с глубочайшими пластами живой человеческой души и потому станет творить своей кровью, призвав на помощь свои робкие, неясные инстинкты.

 

 

IV

 

Понятие, вносящее значительную сумятицу, — это новый реализм. Оно ведь не означает для художника ничего иного, кроме объективного видения, принятия каждой вещи так, как она есть. Новый реализм составляет фронт против устаревшего идеализма и романтизма, всяческих клише чувств и мыслей. Это, разумеется, не вопрос о списании со счетов романтизма и поэзии как таковых, но о необходимости их переработки. Романтизм и поэзия по своей сути нисколько не противоречат реальности. Романтизм и поэзия суть проявления творящей фантазии. Они составляют энергичную и стимулирующую силу, побуждение jk бунту, преобразованию, обновлению. Обе они — плод воображения. В них заключена влюбленность человека в еще не достигнутое. Они прославляют еще не сотворенное. Но они связаны с минувшим так же, как и с грядущим. У молодежи романтизм и поэзия естественным образом направлены на будущее, у пожилых — на прошлое. Там, где новая действительность возвращается к старому реализму, она теряет свои достоинства. Старый, фотографирующий действительность реализм кажется по сравнению с современным слишком общим, слишком схематичным и недостоверным. Он привязан к деталям, оторванным от целого, тогда как современный реализм ищет синтеза, цельности. Действительность не может более рассматриваться как статичная, застывшая, абсолютная, напротив, она динамична, переменчива, пестра. И наше знание о ней обусловливается обстоятельствами, случаем и настроением.

 

 

V

Современный атеизм — жизнеутверждающее мировоззрение, не метафизическое, но с перспективой в земной жизни и человече-

 

ском единении, в коллективном и универсальном. В его мире пахнут цветы и злаки, поют реки и динамо-машины. Он ведом большой мечтой о более открытом, цельном, интенсивном образе жизни.

Как на выражение этого нового атеизма можно указать на лучший и ведущий тип людей нашего времени. Он встречается во многих произведениях современной литературы, в современной живописи и советских фильмах. Это не только вопрос о естественном, простом образе жизни, неконтролируемом и неорганизованно импульсивном — человек знает как о ценности сублимации, так и о ее границах, — слишком долго проводимая, она ведет к изнеможению и расщеплению вместо увеличения напряжения и цельности.

Каждое новое поколение одержимо изначально страстным желанием самому творить реальность своей жизни и образ будущего. Оно не хочет перенимать усталость и разочарованную мудрость пресыщенных жизнью стариков. Молодые хотят жить в новом мире непрочувствованных и неиспытанных возможностей. Сегодня люди и вещи ближе к нам, чем когда-либо, мы чувствуем их тайны, их скрытый смысл и красоту. Границы расширились, горизонты открылись, стали вратами в завтрашний день. Другие страны и народы живут в том же ритме, что и мы, поют те же. песни, имеют те же мечты. Вселенная не мертва и не пуста, она наводнена солнцами и другими небесными телами, пересечена силовыми потоками; повсюду жизнь, повсюду исток энергии, выражением которой в конечном итоге являемся мы сами.

 

 

VI

 

Распалась связь времен. Современная литература полна разрушителей. Клише мыслей, языка, литературных форм уничтожены. То же самое пытаются делать и с идеей непрерывности времени, синтаксисом языка, фиксированной формой слова. Расчищается дорога новому. Это новое произрастает из уже имеющихся предпосылок. Оно не будет создаваться по общепринятым эстетическим образцам. Все имеет свою собственную красоту. Внешняя форма будет заменена внутренней. Требование поступательного развития действия и традиционного изображения мотивов в литературе кажется устаревшим, представляется ненужной сверхработой. Слишком длинные идейные рассуждения в художественном плане так же чудовищны, как и подробный отчет в стиле Золя о меблировке комнат. Новая проза — так можно определить появляющееся на фоне голубого неба — будет динамичной, многосторонней, концентрированной; новая поэзия не будет художественным литьем с тысячью замысловатых завитушек: она обретет красоту прямой линии, будет действовать неожиданно и сильно, как современная афиша. Новый роман не

 

будет перегружен тяжелыми композициями, запутанной интригой: он станет симфонией интуитивных вдохновений, передаст содержание жизни в мгновенных озарениях, хаотично и естественно, скорее высвечивая лицо человека, нежели давая пространное описание характера. Человек в современном романе будет центром, где различные импульсивные течения встречаются, сталкиваются, борются друг с другом. И цветы поэзии субъективного вырастут среди кубических блоков описания.

А заключительный призыв я позаимствовал у Гуннара Бьёрлинга: «Современная молитва и цель есть жизнь. В искусстве, поэзии хотим мы дать зеркало и факел человечеству».

 

1931

ХАРРИ МАРТИНСОН. МОДЕРНИЗМ

 

 

Модернизм есть понятие неопределенное и может обозначать все, что угодно.

Личные определения поэтому необходимы. Мой модернизм является враждебным культуре. Он не стремится быть асоциальным. но по природе своей таковым является. Модернизм (я имею в виду весь его путь от Гомера до Ли Мастерса) был и остается асоциальным. Он не имеет, строго говоря, никакой другой задачи, как быть абсолютно и естественно мятежным, -и не способен поэтому встроиться ни в какую-либо бюрократическую мечту о счастье, ни в организованную реакцией черную магию. Модернизм естественным образом (а не как результат программы) возникает из условий жизни, он есть серия субъективных влюбленностей и поворотов ненависти. Динамично иррациональный, он упрямо охватывает весь мир. Его образ мира — движение, а не бесплодное созерцание. Созерцательная жизнь считает, что она имеет точку опоры и может перевернуть мир. Движение же, хохоча и приплясывая, проносится мимо, творит, являясь объектом всеобщего обозрения, — и рождается нечто.

Созерцатель от культуры, который бежит от хаоса и живет воображаемой жизнью собственной прозрачности, на самом деле произрастает из хаоса, пустившего глубокие корни в нем самом, как и во всяком движении, в жизни, окружающей нас. Человеческое «я» постового еще не есть сам полицейский. Раньше постовой в нем всегда брал верх, он боялся собственного хаоса, запутывался и заключал себя под стражу сотни раз в день. Теперь же он более человек, нежели цивилизованный полицейский, и прекрасно справляется с обязанностями. Человек в нем значит больше, чем его культура, его цивилизация. Без тех иррациональных моментов, которые заключены в нем, он был бы

просто рациональным роботом, самозабвенным ничем. Теперь же он иррационален в себе самом и знает, что он живет, что он человек. Человек — это симфония иррационального, из его иррациональной сущности произрастает его гуманизм, его величие и ею низость, его радость и печаль. Абсолютно рационален лишь зверь.

 

С тех пор как больше нет основания разграничивать культуру и цивилизацию, ибо они, как два противоборствующих химических элемента, в конце концов смешались с помощью невидимой связующей формулы — нового человеческого субъективизма, — не имеет смысла далее ломать копья за культуру, понятие которой становится с каждым днем все более и более спорным.

Та культура, которую можно найти в библиотеках и церкви, на пирах и весеннем празднике в Скансене, есть не что иное, как пережитки диктаторства, культовые реликвии, но поскольку они более не влияют на происходящее в мире, то лишились своего права суда и перестали быть нормой. Синтез культуры есть ложь (хотя и привлекательная более чем когда-либо). Ложь, происходящая от слишком большой убежденности, ложь во всех благих намерениях.

После Версаля индустриализм подтолкнул европейскую культуру к грубой цивилизации. Новая жизнь. Европы — это движение, состоящее из перерывов цивилизации.

То, что модернизм до сих пор не был признан массами («широкой общественностью»), как указывает в своей статье о четырех модернистах в «Дагенс нюхетер» Стен Селяндер, доказывает лишь то, что массы не отдают себе отчета в мятежном складе своего ума.

Модернизм произошел из цивилизованных движений масс. Но массы, «широкая общественность», с выдуманной верой в самих себя, отвергают его. Это в порядке вещей. Модернизм не фактор мирового значения; если бы он был им, то перестал бы быть модернизмом. Модернизм есть нечто своеобразное, особенное, то, что уживается в каждом человеке наряду с новым видением. Модернизм представляет собой постоянно меняющееся иррациональное: пылающий огонь в человеческой груди. Он может стать будничным, застояться, надоесть самому себе, но никогда не пойдет по старым следам. Ибо настоящий модернизм возводится на предпосылках и мечтах о желаемой жизни вне зависимости от норм культуры и цивилизации или вырастает из борьбы с ними. Настоящий модернизм человечен, как человечен его смех, его детский плач и его страсть. Его основа — пылающий огонь, и он переживет все времена.

 

1931