Иосиф Александрович Бродский

Анна Андреевна Ахматова

(1889 – 1966)

 

В молодости примыкала к акмеистам (сборники «Вечер», 1912, «Чётки», 1914). Характерными чертами творчества Ахматовой можно назвать верность нравственным основам бытия, тонкое понимание психологии чувства, осмысление общенародных трагедий XX века, сопряжённое с личными переживаниями, тяготение к классическому стилю поэтического языка. Начиная с 1922 года, книги Анны Ахматовой подвергались цензурной правке. С 1925 по 1939 год и с 1946 по 1955 её поэзия не печаталась совершенно, кроме стихотворений из цикла «Слава миру!» (1950).

 

 

МУЖЕСТВО

 

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,-

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!

Февраль, 1942

 

 

Анализ стихотворения:

 

Ахматова никогда не была сторонником новой власти, однако к моменту написания данного стихотворения она пришла к выводу, что именно благодаря советской власти произошло единение русского народа, давшего отпор немцам. Послереволюционная эпоха оказалась для Ахматовой временем бесконечных испытаний. Воспевавшая простые радости бытия, поэт с трудом приспосабливается к новому быту «пещеры». (Е. Замятин)

Великая Отечественная война на какое-то время отодвинула в сторону личные трагедии. Ахматова встречает ее в Ленинграде, только в конце сентября ее вывозят на самолете из осаженного города, до 1944 года она живет в эвакуации в Ташкенте. Одно из ее патриотических стихотворений, позднее вошедших в цикл «Ветер войны», печатает партийная газета «Правда». Даже в этом риторическом, одиноком тексте, мало похожем на оригинальные ахматовские стихи, есть важный оттенок мысли. Родина для поэта – не идеологические лозунги, даже не природа, а прежде всего – речь, великое русское слово, которое должен защищать не только поэт, но и каждый человек. Четко разграничая такие понятия как «народ» и «власть», Ахматова наполняет стихотворение патриотизмом, но не по отношению к власти, а к стране и народу как таковому. Произведение "Мужество" отражает столь сильную идеологию того времени. Поэт обращается к обездоленным, голодным и уставшим людям, которые, тем не менее, не сломлены под натиском военного времени. Защищая русскую речь, Великое русское слово - мы защищаем Родину, именно это пытается донести до нас в строках своего стиха Анна Ахматова. Данное стихотворение скорее можно назвать клятвой. Этому способствует торжественный ритм стиха - амфибрахий, четырехстопный. Знаки препинания также подчеркивают размеренную величественность стиха - лишь запятые да точки. Лишь в конце стоит восклицательный знак, как апогей, наивысшая точка напряжения. (И. Сухих)

***

Мне ни к чему одические рати

И прелесть элегических затей.

По мне, в стихах все быть должно некстати,

Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене…

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне.

 

 

Анализ стихотворения:

 

Творчеству Ахматовой чужды оды, элегии. Все не как у людей. С другой стороны поэту не нужно создавать особую вдохновенную обстановку вокруг себя, стихи растут из сора, они не ведают стыда. То, что другие поэты могут не заметить и пропустить, у нее прорастает в шедевр. Не говорит напрямую о таинстве создания стихов, но обрисовывает привычную для этого процесса обстановку в последней строфе.

Анна Ахматова подчеркивает, что в своем творчестве весьма далека от общепринятых канонов, хотя на самом деле это далеко не так. Тем не менее, автор утверждает, что ей чужды оды и элегии, высокопарный стиль, размеренность и изящество. «По мне, в стихах все быть должно некстати, не так, как у людей», — отмечает Анна Ахматова. Это – ее принципиальная позиция, которая основана на желании выделиться из толпы и доказать, что существует женская поэзия, которая может быть чувственной, остроумной, лишенной штампов и заезженных речевых оборотов. Еще одним важным моментом поэтесса считает мотивы, которые побуждают ее к творчеству. Ей не нужно создавать какую-то особую обстановку, чтобы писать стихи. Они, по утверждению поэтессы, растут из сора, «не ведая стыда». Это означает, что любая мелочь, упущенная из виду матерым и признанным автором. Может стать поводом для того, чтобы из-под пера Ахматовой появился на свет маленький шедевр. Сама поэтесса нисколько этого не смущается, а, наоборот, подчеркивает, что ее стихи чем-то походи на сорняки – одуванчик, лопухи и лебеду.

 

 

Осип Эмильевич Мандельштам

(1891 – 1938)

 

Акмеист. Тяжелая судьба, особенно после революции. Новую власть не принял, но остался в России. Несколько ссылок, запрет жить в Москве и Петербурге. Голод и нищета. Погиб при странных обстоятельствах по дороге на очередную ссылку. Долгое время жене Мандельштама не говорили о его смерти. Вещи, черновики и дневники, которые он взял с собой, не сохранились по странным обстоятельствам.

***

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез.

 

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

 

Узнавай же скорее декабрьский денек,

Где к зловещему дегтю подмешан желток.

 

Петербург! Я еще не хочу умирать:

У тебя телефонов моих номера.

 

Петербург! У меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса.

 

Я на лестнице черной живу, и в висок

Ударяеь мне вырванный с мясом звонок,

 

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

 

 

Анализ стихотворения:

 

(Посвящено Петербургу/ Петрограду/Ленинграду)

 

В ноябре 1930 года Мандельштамы взвращаются в Москву. В декабре-январе Мандельштам оказывается в Ленинграде. Зима 1931г. Была зловещей: Мандельштам вернулся в город, из которого в результате некольких «процессов» против интеллигенции исчезли многие из тех, кого он знал. Город казался пустым, мертвым.

Это стихотворение не плач и не торжественная месса. Оно пронизано ощущением страха и отчаяния. В этом ночном кошмаре ожидания «гостей дорогих» из ГПУ дверная цепочка превращается в наручники – символ тюремного заключения. Характерная причина тотальной несвободы и страха – звонок, ударяющий в висок. Цветовой фон – сочетание черного и желтого – цвета безнадежности. Черно-желтым кажется «декабрьский денек», который должен вызывать совершенно иные ассоциации: белизны, солнечного света, а не приступа, похожего на самоубийство.

«Петербург! Я еще не хочу умирать…» - это обращение перекликается с пушкинским «Но не хочу, о други, умирать» (Элегия («Безумных лет угасшее веселье…»)), однако перекликается лишь внешне. Тональность «Элегии» Пушкина мажорна, герой не верит, что его жизнь может быть прервана до срока.

Мандельштамовское «еще не хочу умирать» придает стихотворению смысл безысходности. Смерть рядом, может быть, за дверью, причем смерть насильственная, беззаконная.

(Шнейберг, Кондраков – «От Горького до Солженицина»)

 

КОНЦЕРТ НА ВОКЗАЛЕ

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит.
Но видит Бог, есть музыка над нами, —
Дрожит вокзал от пенья аонид,
И снова, паровозными свистками
Разорванный, скрипичный воздух слит.

Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.
Железный мир опять заворожен.
На звучный пир, в элизиум туманный
Торжественно уносится вагон.
Павлиний крик и рокот фортепьянный.
Я опоздал. Мне страшно. Это сон.

И я вхожу в стеклянный лес вокзала,
Скрипичный хор в смятеньи и слезах.
Ночного хора дикое начало
И запах роз в гниющих парниках,
Где под стеклянным небом ночевала
Родная тень в кочующих толпах.

И мнится мне: весь в музыке и пене,
Железный мир так нищенски дрожит.
В стеклянные я упираюсь сени.
Горячий пар зрачки смычков слепит.
Куда же ты? На тризне милой тени
В последний раз нам музыка звучит.

 

Анализ стихотворения:

Как известно, в основе поэтической картины, нарисованной в стихотворении, лежит вполне определенная житейская ситуация: симфонические концерты, дававшиеся по воскресеньям в зале вокзала в Павловске. Сам Мандельштам дал развернутое изображение этой сцены в качестве одного из иконографических образов рубежа века; повесть «Шум времени» открывалась главой «Музыка в Павловске»: «В двух словах — в чем девяностые года. — Буфы дамских рукавов и музыка в Павловске; шары дамских буфов и все прочее вращаются вокруг стеклянного Павловского вокзала, и дирижер Галкин — в центре мира».

Стихотворение «Концерт на вокзале» показывает нам эмблематическую ситуацию «девяностых годов», какой она предстает взгляду в «1921» году, после лет гражданской войны и военного коммунизма. Это картина пустоты, тишины, запустения — картина смерти. Стеклянный купол вокзала, сквозь который просвечивало звездное небо, являл собою живое воплощение мифологического образа «небесной тверди». Теперь купол покрыт грязью («твердь кишит червями»), и звезды больше не видны; исчезновению звезд со стеклянного «небосвода» соответствует замолкание «музыки сфер», в былые времена раздававшейся под этим звездным куполом.

Еще одна явная историко-культурная аллюзия состоит в апелляции к «музыке» как символу мирового духа, в ее противоположении материальному, практическому существованию. Складываются два центральных, противопоставленных друг другу образных поля «Концерта на вокзале»: музыка, с одной стороны, и вокзал/железная дорога/паровоз — с другой. Образы паровоза, как символа «железного века», и противостоящего ему духа «мировой музыки». Важно отметить, что в «Концерте на вокзале» железный мир и музыка не сосуществуют и не исключают друг друга, но соприкасаются во встрече-расставании: мгновенное «слияние» скрипок и паровозных гудков возвещает уход музыки из мира.

В числе образов, символизирующих отлетающий дух музыки, в стихотворении появляется «родная тень», «милая тень». Эти выражения явно восходят к пушкинскому поэтическому лексикону; тем самым они включают в ткань стихотворения образ Пушкина и его эпохи.

Чтобы все образы стали понятны, стоит обратиться к некоторым фактам и отсылкам.

Во-первых, железнодорожная линия Петербург — Павловск была первой, построенной в России; она вступила в действие в 1837 году. Одновременно для любого русского поэтического дискурса 1837 год является датой большого символического заряда: это год смерти Пушкина, ставший точкой отсчета его «годовщин», празднование которых само по себе обретало характер культурного символа соответствующих эпох. В этом соположении образы «паровозных свистков» и «милой тени», «вагона» и «элизиума» приобретают закономерную связь, в основании которой лежит общепонятная дата — «1837». В такой проекции эта дата понимается как год, в который появление паровоза как символа «железного века» наложилось на отлетание «духа музыки», воплощенное в смерти Пушкина.

Во-вторых, появление в подтексте стихотворения даты «1837» придаст конкретный смысл выражению «на тризне милой тени»: оно указывает на празднование годовщины смерти поэта. Такое празднование действительно состоялось в феврале 1921 — года, выставленного под текстом стихотворения Мандельштама. В силу этого переплетения символических смыслов «1921» из простой даты написания стихотворения превращается в органическую часть его смысловой структуры. «Юбилей» 1921 года происходил непосредственно после разрушительных лет военного коммунизма. Потенциально он мог быть осмыслен либо как «тризна» по погибшей культуре, либо, напротив, как знак возрождения живой связи с русской духовной традицией. Во всяком случае, у этого события был мощный потенциальный символический резонанс, вызвавший потребность обращения к Пушкину как высшему символу русской духовности. Этот фон сообщил дополнительный символический заряд двойной катастрофе, разразившейся в августе того же, 1921 года: в течение этого месяца с драматической внезапностью ушли со сцены два крупнейших поэта эпохи. Блок умер (7 августа), не успев воспользоваться слишком поздно полученным разрешением на выезд для лечения за границу; Гумилев был расстрелян (согласно различным предположениям, между 23 и 27 августа) по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре.

В конце августа в Казанском соборе в Петрограде состоялась заупокойная служба по двум погибшим поэтам. Именно к этому событию несомненно отсылают образы «тризны» в «Концерте на вокзале». Павловский вокзал, в одной из своих метаморфоз, оборачивается не просто «храмом», но Казанским собором, и тризна, на которой поет хор скрипок-аонид, оказывается посвящена двум новейшим воплощениям поэтической «милой тени» — поэтам, погибшим в 1921 году.

В-третьих, мы сознаем, что слово «вагон» нарочито неопределенно в своем потенциальном значении: оно может быть отнесено не только к поезду, но и к трамваю. «Вагон» Мандельштама, не теряя своей связи с Павловским вокзалом и с кругом пушкинских ассоциаций, совмещается с образом «заблудившегося трамвая» — центрального образа одного из последних стихотворений Гумилева.

Опираясь на эти три мысли, мы можем интерпретировать стихотворение следующим образом. Павловск и Царское Село — эти два «пригорода» столицы - расположены на одной железнодорожной линии; эта линия идет из Павловска через Царское Село в Петербург. Лирический герой Мандельштама оказывается в положении пассажира, не успевшего к последнему поезду. Он стоит посреди опустевшего и темного вокзала и видит огни медленно («торжественно») удаляющегося «последнего» вагона — удаляющегося в направлении к Царскому Селу. В символической проекции все детали этой тривиальной бытовой сцены обретают трансцендентные черты: «вагон» пригородного поезда/трамвая оказывается мистическим экипажем, уходящим в потусторонний мир; его маршрут лежит в направлении к «туманному Элизиуму» Царского Села — обиталищу «милой тени»; в эту прародину русской поэзии, как в запредельную сферу мировой гармонии, вагон уносит своих пассажиров — современных поэтов; но герой стихотворения, в качестве младшего их коллеги, «опоздал» — и остался по эту сторону трансцендентной границы, в темноте покинутого вокзала, который, после того как от него отлетел «дух музыки», обнаруживает в себе черты могильного склепа.

Таким образом, в данном стихотворении мы видим первую попытку «опоздавшего» поэта воссоединиться с «толпой родных теней» в потустороннем Элизиуме поэтов — попытку отчаянную и безнадежную, как попытка догнать ушедший поезд, - получившую свое непреложное мифопоэтическое завершение в дальнейшем творчестве Осипа Мандельштама («Стихи о неизвестном солдате»).

 

Б. М. Гаспаров «Еще раз о функции подтекста в поэтическом тексте (”Концерт на вокзале”)»

Сергей Александрович Есенин

(1895 – 1925)

 

Представитель новокрестьянской лирики, позднее - имажинизма. Провозглашал главенство образа в поэзии. Основной прием – метафора. Темы: родина, природа, революция, любовь, семья

 

 

***

До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.

 

 

 

Анализ стихотворения:

 

Стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» является, пожалуй, самым драматичным произведением Есенина, ведь написано оно посмертно и может являться доказательством самоубийства автора.

Стихотворение было написано 27 декабря 1925 года в гостинице «Англетер», где незадолго до этого остановился автор. В этот день с ним встречались некоторые его друзья. Наведал его и В.Эрлих, которому Есенин сунул листок со стихотворением во внутренний карман пиджака. Сам В. И. Эрлих, описывая события утра 27 декабря, так рассказывал о передаче ему листка из блокнота:

«Сергей нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи. Затем говорит, складывая листок вчетверо и кладя мне в карман пиджака: «Это тебе. Я еще тебе не писал ведь? Правда... И ты мне тоже не писал!» Устинова хочет прочитать. Я тоже. Тяну руку в карман.

— Нет, ты подожди! Останешься один — прочитаешь. Не к спеху ведь»».

Прочитал эту записку Эрлих только на следующий день. Интересно, что подписал стихотворение Есенин кровью. Возможно, у автора закончились чернила, возможно, это был акт драматизма. Очевидно одно: Есенин находился в состоянии тяжелого душевного состояния. Е. Устинова вспоминала:

«27-го я встретила Есенина на площадке без воротничка и без галстука, с мочалкой и с мылом в руках. Он подошел ко мне растерянно и говорит, что может взорваться ванна: там будто бы в топке много огня, а воды в колонке нет.

Я сказала, что когда все будет исправлено, его позовут.

Я зашла к нему. Тут он мне показал левую руку: на кисти было три неглубоких пореза.

Сергей Александрович стал жаловаться, что в этой «паршивой» гостинице даже чернил нет, и ему пришлось писать сегодня утром кровью».

Эти биографические сведения позволяют рассматривать стихотворение как прощальное, предсмертное.

Начинается стихотворение с обращения «Друг мой» (это обращение присутствует и в других произведениях Есенина). К кому же обращается автор? Можно решить, что к В. Эрлиху, но были ли они такими близкими друзьями? Скорее всего, это обращение не к конкретному лицу, а обращение к миру, потомкам или любому читателю.

Интересна следующая строчка: «Милый мой, ты у меня в груди».

Эта строчка может запутать читателя. Ведь так говорят обычно о покойниках. Но по логике, данное стихотворение адресовано кому-то, кто еще жив, кто останется по эту сторону мироздания, когда лирический герой умрет. Возможно, уже здесь слышится мысль, которую в полной мере автор выражает в следующих строчках:

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

Лирический герой верит, что после смерти что-то есть. Это не конечная точка нашего существования. Мы все отправимся куда-то, где еще встретим близких нам людей.

В последней строфе лирический герой предлагает прощаться без руки и слова, мало того — обращаясь к собеседнику, «другу», автор почти отмахивается от него и от его переживаний, как будто прощание это ничего не значит, как будто оборвать свою жизнь — пустяк, и само бытие — тоже. Две последние строчки давно стали афоризмом, философским изречением, отрицающим важность жизни и смерти. И как тонко отрицающим! Никаких уничижительных слов, простая и ёмкая формулировка — «не ново». Здесь невозможно спорить, в самом деле, сколько тысячелетий живут и умирают люди, и никого нельзя этим удивить. Автор не ставит себя ни выше, ни ниже других в этих строках, перед финальной чертой жизни все в конечном итоге равны, и это признание, даже осознание потрясает своей глубиной.

 

 

Таким образом, данное стихотворение становится итогом всей жизни автора, в нем проявляется вера в то, что это еще не конец, автор не боится расстаться с жизнью и не боится смерти.

ПИСЬМО К ЖЕНЩИНЕ

Вы помните,

Вы всё, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне.

Вы говорили:

Нам пора расстаться,

Что вас измучила

Моя шальная жизнь,

Что вам пора за дело приниматься,

А мой удел —

Катиться дальше, вниз.

Любимая!

Меня вы не любили.

Не знали вы, что в сонмище людском

Я был как лошадь, загнанная в мыле,

Пришпоренная смелым ездоком.

Не знали вы,

Что я в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь, что не пойму —

Куда несет нас рок событий.

Лицом к лицу

Лица не увидать.

 

Большое видится на расстоянье.

Когда кипит морская гладь —

Корабль в плачевном состояньи.

Земля — корабль!

Но кто-то вдруг

За новой жизнью, новой славой

В прямую гущу бурь и вьюг

Ее направил величаво.

 

Ну кто ж из нас на палубе большой

Не падал, не блевал и не ругался?

Их мало, с опытной душой,

Кто крепким в качке оставался.

 

Тогда и я,

Под дикий шум,

Но зрело знающий работу,

Спустился в корабельный трюм,

Чтоб не смотреть людскую рвоту.

 

Тот трюм был —

Русским кабаком.

И я склонился над стаканом,

Чтоб, не страдая ни о ком,

Себя сгубить

В угаре пьяном.

 

Любимая!

Я мучил вас,

У вас была тоска

В глазах усталых:

Что я пред вами напоказ

Себя растрачивал в скандалах.

Но вы не знали,

Что в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь,

Что не пойму,

Куда несет нас рок событий…

 

Теперь года прошли.

Я в возрасте ином.

И чувствую и мыслю по-иному.

И говорю за праздничным вином:

Хвала и слава рулевому!

Сегодня я

В ударе нежных чувств.

Я вспомнил вашу грустную усталость.

И вот теперь

Я сообщить вам мчусь,

Каков я был,

И что со мною сталось!

 

Любимая!

Сказать приятно мне:

Я избежал паденья с кручи.

Теперь в Советской стороне

Я самый яростный попутчик.

Я стал не тем,

Кем был тогда.

Не мучил бы я вас,

Как это было раньше.

За знамя вольности

И светлого труда

Готов идти хоть до Ла-Манша.

Простите мне…

Я знаю: вы не та —

Живете вы

С серьезным, умным мужем;

Что не нужна вам наша маета,

И сам я вам

Ни капельки не нужен.

Живите так,

Как вас ведет звезда,

Под кущей обновленной сени.

С приветствием,

Вас помнящий всегда

Знакомый ваш

Сергей Есенин.

Анализ стихотворения:

 

Литературоведы считают это послание целой поэмой и относят его к совершенно новому периоду творчества Сергея Есенина, когда переосмысливаются его взгляды на будущее страны. Несмотря на слегка интимное название, посвящено произведение теме определения личности в эпоху исторического перелома. Но именно форма письма помогает лирическому герою, обращаясь к любимой женщине, размышлять о прошлом и будущем и своем, и страны.

Стихотворение посвящено Зинаиде Райх, с которой Есенин разошелся и которая вышла замуж за Мейерхольда. Лирический герой говорит, что у нее не было любви. Однако он не пытается укорить или упрекнуть, присутствует лишь горечь от расставания. Понимая, что его семейная жизнь рушится, поэт был уверен, что «корабль в плачевном состоянии» и скоро пойдет ко дну. Под морским судном он подразумевает себя самого, отмечая, что пьяные скандалы и дебоши являются следствием неудачного брака. Его будущее предрешено Зинаидой Райх, которая пророчит поэту смерть в пьяном угаре. Однако он указывает, что стал другим человеком. Он прощает ей все. У каждого – свой путь.

Интересен тип героя: он подписывается под письмом «Знакомый ваш, Сергей Есенин». Но каждому ясно, что герой не поэт. Во-первых, герой не так юн, как Есенин. Герой же встречает «роковое» время сложившейся личностью, которой трудно принять «новое время». Во-вторых, становится ясно, что герой далек от лирики. Поэтому он не лирический двойник автора, а своеобразное эпическое воплощение образа человека, который ищет путь «в развороченном бурей быте», но вовлечен в конфликт с «роком», «судьбой»:

Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.

Герой стихотворения чувствует себя, «как лошадь, загнанная в мыле», как пассажир корабля, гибнущего в шторме, как путник, оказавшийся на краю «кручи». Он ищет понимания, сочувствия, любви, при этом сам страдает о тех, кто оказался рядом. Но не может найти поддержки, прежде всего, в любимой, ведь ее отпугнула «маета» духовных исканий, и поэтому он ей «ни капельки не нужен».

А герой, пройдя через мучения, падения, «угар», «избежал паденья с кручи» и пришел к иному мироощущению: он принял историческую закономерность поиска «новой жизни», «новой славы». Как ни странно, но он увидел в общественных преобразованиях стремление воплотить извечные ценности –«вольность и светлый труд». А такая оценка стала возможной только далеко от родины:

Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.

И конечно, с большой долей самоиронии звучат слова героя о том, что теперь «в Советской стороне»он «самый яростный попутчик». Кстати, на идеологическом языке эпохи слово «попутчик» означало классовую чужеродность, политическую незрелость. И Есенин был согласен с такими определениями в свой адрес. Поэтому здесь голос лирического героя как будто старается перекрыть, заглушить и неуверенность в своем обновлении, и печаль прощания. Эти последние нотки перекликаются со знаменитыми строками Пушкина:

Как дай Вам Бог любимой быть другим.

Во второй половине ХХ века будет принято называть героя своим точным именем: это Веничка Ерофеев из «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева или Эдичка из романа Эдуарда Лимонова «Это я, Эдичка». В то время со стороны Есенина это было довольно смелым экспериментом, который, впрочем, себя оправдал.

POSTSCRIPTUM

Как жаль, что тем, чем стало для меня

твое существование, не стало

мое существованье для тебя.

...В который раз на старом пустыре

я запускаю в проволочный космос

свой медный грош, увенчанный гербом,

в отчаянной попытке возвеличить

момент соединения... Увы,

тому, кто не способен заменить

собой весь мир, обычно остается

крутить щербатый телефонный диск,

как стол на спиритическом сеансе,

покуда призрак не ответит эхом

последним воплям зуммера в ночи.

 

 

Анализ стихотворения:

 

Период с 1965 по 1972 гг был временем активного лирического творчества, интенсивной разработки тем и мотивов, их обогащения, углубления его художнического мировосприятия, совершенствования в области поэтической формы.

Сонет (1967) (в последнем 4х-томнике назван «Postscriptum»)

Здесь своеобразно раскрывается духовная жизньсовременного человека, вечная тема человеческих отношений, любви и одиночесвта, переведенная в экзистенциальный, космический, философский план. Человеческая разобщенность ощущается в самой разорванности пространства и времени, дисгаронии формы (в данном случае по-особому воспринимается и «работает» отсутствие рифмы в сонете). Столкновение бытовых предметных деталей («медный грош», «щербатый телефонный диск», «зуммер») с безбрежностью времени и пространства (космос, мир, ночь) усиливает чувство безнадежного отчуждения, тоски и ужаса, трагического одиночества человека во вселенском мраке. В драме любви, от которой остался лишь призрак, точнее, его эхо, выразилось экзистенциальное восприятие и ощущение жизни, бытия. Не случайно слово «существование» дважды звучит уже в начале стихотворения, задавая тон и настрой движению мысли-переживания.

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС

Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

 

 

Анализ стихотворения:

 

В «Рождественском романсе» есть обаяние недоговоренности, прелесть недосказанности. Анафорический первый стих «Плывет в тоске замоскворецкой»), втягивает в свое движение приметы и реалии московской жизни (Александровский сад, Ордынка), которые сочетаются с намеками на биографические обстоятельства (на Ордынке часто останавливалась Ахматова, стихи посвящены жившему в Москве другу-поэту) и загадочно-фантастическими деталями («И мертвецы стоят в обнимку / с особняками»; «Полночный поезд новобрачный / плывет в тоске необъяснимой»). В таинственном московском предновогоднем вечере проплывают, как на картинах Марка Шагала, около десятка персонажей, связанных между собой только воображением поэта. Это сомнамбулическое движение занимает первые четыре строфы. Последние две строфы строятся по-иному. Они вводят точку зрения неназванного лирического героя («Плывет в глазах холодных вечер»).

Каждая их этих строф распадается на две части: холод, ветер, вагон (мотив расставания) мгновенно сменяются другим вечером – с медовыми огнями, запахом халвы и огромным пирогом счастья, который несет Сочельник (можно, как в XVIII веке, обозначить этот образ – персонификацию с заглавной буквы). Новый год, приходя в необъяснимой тоске, дарит надежду на самые простые и вечные вещи, на возобновление жизней.

В «Рождественском романсе» тонко передано настроение рубежа, обычно связанное с Рождеством и Новым годом, когда сливаются до неразличимости грусть и веселье, прощание с прошлым и надежда на будущее. Тема рубежа-Рождества окажется для Бродского постоянной. Он, называющий себя то неверующим, то агностиком, составит целую книгу к Рождеству.

 

 

СТИХИ О СОВЕТСКОМ ПАСПОРТЕ

Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту...
По длинному фронту
купе
и кают
чиновник
учтивый

движется.
Сдают паспорта,
и я
сдаю
мою
пурпурную книжицу.
К одним паспортам -
улыбка у рта.
К другим -
отношение плевое.
С почтеньем
берут, например,
паспорта
с двухспальным
английским левою.
Глазами
доброго дядю выев,
не переставая
кланяться,
берут,
как будто берут чаевые,
паспорт
американца.
На польский -
глядят,
как в афишу коза.
На польский -
выпяливают глаза
в тугой
полицейской слоновости -
откуда, мол,
и что это за
географические новости?
И не повернув
головы кочан
и чувств
никаких
не изведав,
берут,
не моргнув,
паспорта датчан
и разных
прочих
шведов.
И вдруг,
как будто
ожогом,
рот
скривило
господину.
Это
господин чиновник
берет
мою
краснокожую паспортину.
Берет -
как бомбу,
берет -
как ежа,
как бритву
обоюдоострую,
берет,
как гремучую
в 20 жал
змею
двухметроворостую.
Моргнул
многозначаще
глаз носильщика,
хоть вещи
снесет задаром вам.
Жандарм
вопросительно
смотрит на сыщика,
сыщик
на жандарма.
С каким наслажденьем
жандармской кастой
я был бы
исхлестан и распят
за то,
что в руках у меня
молоткастый,
серпастый
советский паспорт.
Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту...
Я
достаю
из широких штанин
дубликатом
бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
я -
гражданин
Советского Союза.

Анализ стихотворения:

Ни для кого не секрет, что большая часть стихотворений В. Маяковского посвящена воспеванию социализма и СССР. Строчка из поэмы «Во весь голос» «все сто томов моих партийных книжек» будто описывает творчество самого поэта.

В 1929 году, в седьмую годовщину образования Советского Союза, Владимир Маяковский, пересекая границу и проходя таможню, стал свидетелем различного отношения чиновников к представителям разных стран. Результатом этих наблюдений и становится произведение «Стихи о советском паспорте».

Свое стихотворение В.Маяковский начинает с высказывания против бюрократизма, то есть канцелярщины, волокиты, пренебрежения к существу дела ради соблюдения формальностей:

Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.

Далее следует сатирическое изображение жандармов и перечисление всех, кто проходит таможенный контроль. А паспорт становится своеобразным символом государства, выражением его силы и мощи на политической арене, что, как в настоящем зеркале, и отражается в отношении к гражданам. Меткими сравнениями и метафорами подчеркивает автор лакейскую угодливость и учтивость чиновников перед сильными мира сего – представителями крупных держав:

… не переставая
кланяться,
берут,
как будто берут чаевые,
паспорт
американца.

К государствам «поплоше» и отношение совсем другое: пренебрежение и высокомерие проявляют чиновники к гражданам небольших государств, например, полякам. А еще, «чувств никаких не изведав, берут паспорта датчан и разных прочих шведов». Но вот таможенные чины встречаются лицом к лицу с представителем Советского Союза.

«Краснокожая паспортина», дорогая сердцу героя, вызывает у них замешательство и бессильную ярость. Поэтому и берут они «пурпурную книжицу» с опаской: «как бомбу, как ежа, как бритву обоюдоострую, как змею двухметроворостую». Именно таким длинным перечнем сравнительных оборотов Маяковский стремился подчеркнуть невольное, но при этом вынужденное признание врагами могучей силы страны, все-таки воплотившей в своей истории вековую надежду человечества на равенство и справедливость. Важно отметить, что в стихотворении встречается много неологизмов («обоюдоострую», «двухметроворостую»). Это важная черта творчества В.Маяковского и многих его современников. Вдохновленные новым политическим строем, новым государством, они пытались «обновить» также и литературу.

В заключение Маяковский вновь, в соответствии с кольцевой композицией стихотворения, повторяет строки о бюрократическом непочтении к мандатам, но завершает оборванную в начале стихотворения идею патриотической мыслью о своей гражданской принадлежности: «Читайте,
завидуйте, я – гражданин Советского Союза».

В этих строках читается гордость гражданина Советского Союза за свою страну.

Таким образом, рассказ о будничной процедуре – проверке паспортов таможенными властями – становится яркой картиной противостояния двух миров. Появившийся впервые в истории «лагерь социализма, построенный в отдельно взятой стране», вызывал у представителей всех стран буржуазного мира если не ненависть, то, по крайней мере, страх и непонимание. В то время как сам Маяковский, как и другие граждане Советского Союза, гордится своим государством.

Евгений Евтушенко

(1932)

 

Представитель шестидесятников. Утвердил новое поэтическое поколение, которое не запятнано ошибками прошлого, но которые берут на себя ответстве<