Глава 2 История одного путешествия, или Ставрогин в Исландии (По страницам хроники)

Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая… А. С. Пушкин «В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъ ятно, как поэт». Это высказывание Н. В. Гоголя о языке Пуш кина привычно воспринимается как формула подлинности ли тературного произведения, где все — от абзаца до точки — ис полнено смысла и значимости. Но как часто не хватает терпе ния и воображения поверить «духу и букве» этой формулы, ощутить «бездну пространства», воздух, необъятность и глу бину слова-образа. Как нередко даже внимательный взгляд скользит по строчкам текста, пропуская те его знаки, сигналы, стрелки-указатели, без которых маршруты чтения и понимания будут и неполны, и неверны. Комментируя для зарубежного издательства роман Ф. М. Достоевского «Бесы», я пыталась посмотреть на него глазами и иноязычного читателя, естественно, не знающего многих историко-литературных, традиционных и националь ных реалий русской жизни. Этот новый угол зрения совершен но по-особому организовал восприятие текста; медленное чте ние подмечало детали, казалось бы, незначащие, и они вдруг оживали, озвучивались, приоткрывали тайны авторского за мысла, высвечивали путь создания образа. Мне хочется рассказать здесь лишь об одной маленькой, незаметной и как будто случайной строчке романа Достоевско го и о том, куда привело «расследование», вызванное ею.

Охота к перемене мест

Главный герой «Бесов» Николай Всеволодович Ставрогин после кромешных лет темной и преступной петербургской жиз ни и скандалов в губернском городе уезжает в длительное

58

заграничное путешествие. Ничего необычного в этом нет: био графии русских дворян прошлого века, как и биографии ге роев русских романов, пестрят описаниями странствий и путе шествий. Странничество — в духе времени; «посох и сума» — добровольный или вынужденный удел многих «странников» русской литературы. Радищев и Карамзин, Грибоедов и Пуш кин, Лермонтов и Гоголь, Герцен, Тургенев, Достоевский мно го ездили и свободно, и «по казенной надобности». Вслед за ними Чацкий и Онегин, Печорин и Хлестаков, Иван Карамазов и другие «русские мальчики» «ищут по свету», бегают от житей ских невзгод, навещают «дорогие могилы», появляясь пе ред читателем иногда только в промежутке между странст виями. Но вспомним маршруты их путешествий. Изъезженный тракт между двумя столицами — Петербургом и Москвой — стал магистральной дорогой русской литературы XVIII века. После войны 1812 года русским путешественникам открылась Западная Европа. И хотя Евгений Онегин совершает поездку еще в пределах Российской империи (Москва — Нижний Нов город — Астрахань — Военно-Грузинская дорога — Северный Кавказ — Крым — Одесса — Петербург), а Печорин обрета ется на Кавказе, — Франция, Германия, Италия, Швейцария, Англия очень быстро обжились русскими дворянами, став привычным, обычным местом их притяжения, а часто и оби тания. Другое дело страны экзотические, дороги непроторенные. Они попадали на географическую карту русской литературы, будучи прочно связанными с конкретными — редкими, исклю чительными — событиями и именами. Так, в Тегеране погиб Грибоедов, на обратной дороге из Персии умер Печорин. Граф Федор Иванович Толстой (1782–1846), кутила, игрок, дуэ лянт, «необыкновенный, преступный и привлекательный чело век», по отзыву Л. Н. Толстого, получил прозвище Американец благодаря истории чрезвычайной. Как известно, в августе 1803 года он отправился в кругосветное плавание в экспеди ции адмирала Крузенштерна; за буйное поведение, не под дававшееся никакому воздействию, Крузенштерн высадил Толстого на берег Камчатки или на один из Алеутских островов, где Толстой несколько месяцев прожил среди дика рей. Такие путешествия запоминались, превращались в ле генды. Но вернемся к заграничному вояжу Ставрогина.

59

«…И действительно побывал в Исландии»

Маршруты путешествий Николая Всеволодовича известны точно. Вот текст от Хроникера, повествователя «Бесов»: «Нам же известно было чрез Степана Трофимовича, что он (Ставрогин. — Л. С.) изъездил всю Европу, был даже в Египте и заезжал в Иерусалим; потом примазался где-то к какой-то ученой экспедиции в Исландию и действительно побывал в Ис ландии. Передавали тоже, что он одну зиму слушал лекции в одном немецком университете». А вот фрагмент исповеди «От Ставрогина»: «Я был на Востоке, на Афоне выстаивал восьми часовые всенощные, был в Египте, жил в Швейцарии, был даже в Исландии; просидел целый годовой курс в Геттингене». Безусловно, Ставрогин был незаурядным путешествен ником. География его странствий сделала бы честь самому ревностному паломнику. И хотя русского барина и в самом деле не так часто можно было встретить на Востоке, все же совершать «хождения» к святым местам было в порядке вещей. Во всяком случае эта часть маршрута Ставрогина доступна специальному комментарию. Но Исландия? Зачем поехал и что делал Ставрогин в Исландии? Одно дело слушать лекции в университетах Германии и даже совершить паломничество к христианским святыням в Иерусалиме (подвиги, вполне обычные для путешественников-европейцев) — другое дело отправиться в далекую северную страну у Ледовитого океана, загадочную Ультима Туле, то есть «крайний предел суши на севере» (как называли Исландию античные историки). Как понимать невежливую, почти пренебрежительную обмолвку Хроникера «примазался где-то к какой-то ученой экспедиции в Исландию»? И как расценивать утверждение са мого путешественника «был даже в Исландии», словно под черкнувшего этим даже всю невероятность предпринятого вояжа? Может быть, в представлении Достоевского, «отослав шего» Ставрогина в Исландию, этот остров застывшей лавы — своеобразная метафора края света, и в этом качестве была бы приемлема любая другая удаленная от наезженных мест географическая точка? По всей вероятности, так или почти так относились ком ментаторы «Бесов» к ставрогинской Исландии — факт тот, что ни в одном издании романа загадочное путешествие Нико лая Всеволодовича никак не поясняется. Да и сама строчка «…и действительно побывал в Исландии» — отнюдь не ключе вая в романе и выглядит простой констатацией факта. И тем не менее у Достоевского нет случайных деталей.

60

Самые фантастические его герои живут, страдают, бьются над «вечными» вопросами бытия в обстановке обыденной, реаль ной и достоверной; действие его романов происходит в хорошо знакомых интерьерах (вспомним усадьбу Федора Павловича Карамазова — точную копию дома Достоевского в Старой Руссе), на фоне узнаваемых городских пейзажей, улиц, дво ров и подворотен. Нередко даже незначительные географи ческие названия в том или ином варианте перекочевывают из жизни писателя на страницы его романов. Художественное пространство произведений Достоевского всегда создается из знакомых писателю реальных элементов. Исходя из принципов поэтики Достоевского, можно пола гать, что и Исландия — не случайная и не произвольная деталь в «Бесах»; она должна быть связана с какими-то конкретными впечатлениями писателя и в этом смысле требует реального комментария. Но тогда возникают новые и новые вопросы. Если Ставро гин «примазался где-то к какой-то ученой экспедиции в Ислан дию» и эта «художественная» экспедиция имела какой-то ре альный прототип, то какой? и где? Если речь действительно идет об ученой экспедиции, то из каких источников мог знать о ней Достоевский? Почему, наконец, среди многочисленных научных экспедиций, отправлявшихся из Европы (а Ставрогин едет в Исландию именно из Европы, а не из России, что значи тельно затрудняет поиски) в разные концы света, избрана именно Исландия? Попытка найти подобную экспедицию-прототип и направ ляла наши поиски.

Отшельник Атлантики

Такое название Исландии не случайно возникло и укре пилось в литературе, посвященной этой удивительной стране. На протяжении многих веков (с 1262–1264 годов) Ислан дия страдала от иноземного гнета — сначала норвежского, потом датского, и эти столетия были эпохой застоя и упадка. Стихийные бедствия — извержения вулканов, землетрясения, эпидемии — много раз разоряли и опустошали страну, поляр ные льды блокировали побережье, и земля становилась непри годной для крестьянского хозяйства. Исландцы-хуторяне нищенствовали, голодали и вымирали, городов вообще не было. Еще в начале XX века страна оставалась в основном крестьян ской и в экономическом отношении очень отсталой. Не было ни мостов через реки, ни дорог, ни промышленности, ни портовых

61

сооружений. Первый и единственный город Рейкьявик был не большим поселком из деревянных лачуг с населением около шести тысяч человек. Два факта из истории Исландии XIX века для нас особенно существенны. Оказывается, до 1854 года остров вообще был открыт только для датчан, обладавших монополией торговли; и если исландский крестьянин осмеливался торговать не с датским купцом, а с любым другим иноземцем, то его сажали в тюрьму как преступника. Только в 1854 году в результате упорной и длительной борьбы за самостоятельность Исландии было предоставлено право свободной торговли. И еще только через двадцать лет, в 1874 году, во время празднования тысяче летия первого поселения, Исландия получила первую консти туцию. Как видим, край огня и льда, остров саг был не просто зага дочным, но и закрытым, изолированным от цивилизованной Европы местом. В интересующее нас двадцатилетие Ислан дия оставалась по-прежнему труднодоступной страной для иностранных путешественников. Только в 1870-х годах в ис ландских водах, впервые после двухсот пятидесяти лет датской монополии, появились английские и шотландские корабли. Имена тех, кто побывал в Исландии в XVIII и в первой полови не XIX века, можно пересчитать по пальцам, и еще легче это сделать в отношении письменных свидетельств подобных путе шествий. Странствия Николая Всеволодовича Ставрогина прихо дятся как раз на середину этого двадцатилетия — 1866–1869 годы. В сознании русского дворянина той поры Исландия про должает оставаться малопопулярным географическим объ ектом — ее плохо знают и неохотно изучают. К 1860-м годам известны двое русских, овладевших исландским языком, — О. И. Сенковский (барон Брамбеус), выучивший его по соб ственному почину, и С. К. Сабинин (1789–1863), священник русской миссии в Копенгагене, написавший в 1849 году «Грам матику исландского языка», но так и не побывавший в Ислан дии. Но если и допустить, что в шестидесятых годах прошлого ве ка из Центральной Европы, скажем из Германии или из Швей царии, отправилась в Исландию неизвестная нам научная экс педиция — естествоиспытателей, этнографов, фольклористов или исследователей вулканов и информация об этой экспеди ции стала известна Достоевскому, почему все-таки туда был «отправлен» Ставрогин? Ведь на Востоке, в Афоне, он простаи вал восьмичасовые всенощные, испытывая себя молитвой и по-

62

каянием. Какие же подвиги веры или труда мог совершать он в Исландии, «примазавшись» к экспедиции? Выходило так, что поиски неведомой экспедиции даже и в случае успеха не дадут ответа на наши вопросы. И причины, по которым Ставрогин чуть ли не первым из русских попадает в Исландию, так и останутся непонятными.