Суббота, 8 марта – понедельник, 17 марта

 

Лисбет Саландер провела в постели целую неделю. Ее донимали боли внизу живота, кровотечение из прямой кишки и менее заметные травмы, которые придется долго залечивать. То, что ей довелось пережить на этот раз, разительно отличалось от первого изнасилования в его офисе. Теперь Бьюрман позволил себе уже не просто насилие и унижение. Он практиковал систематическую жестокость.

Лисбет слишком поздно поняла, что недооценивала Бьюрмана.

В самом начале она воспринимала его как чиновника, облеченного властью и любящего диктовать свою волю. А он оказался маньяком и садистом. Он продержал ее закованной в наручники целую ночь. Несколько раз ей казалось, что он собирается ее убить, а один раз даже прижал ей лицо подушкой – до тех пор, пока Лисбет перестала что‑либо ощущать и почти потеряла сознание.

Она не плакала. Не проронила ни единой слезинки. Если не считать слез, вызванных физической болью в процессе насилия.

Покинув квартиру Бьюрмана, Лисбет с трудом добралась до стоянки такси у площади Уденплан, доехала до дома и еле поднялась к себе. Там она приняла душ и смыла с себя кровь. Потом выпила пол‑литра воды, приняла две таблетки снотворного «Рогипнол», дотащилась до кровати и накрылась одеялом с головой.

В воскресенье Лисбет проснулась ближе к обеду. Голова раскалывалась от боли, мышцы ныли, низ живота разрывался. Она выбралась из постели, выпила два стакана молока и съела яблоко. Потом приняла еще две таблетки снотворного и снова легла в постель.

Встать с нее Саландер смогла только во вторник. Она вышла на улицу, купила большую упаковку пиццы, сунула два куска в микроволновку и налила кофе в термос. Ночь она провела за чтением в Интернете статей и диссертаций о психопатологии и садизме.

Особенно внимательно Саландер изучала статью, опубликованную группой исследовательниц из США. Авторы утверждали, что садист точно угадывает личность подходящей жертвы, а самой желанной для него является та, которая сама идет ему навстречу, полагая, будто у нее нет выбора. Садист предпочитает людей, находящихся в зависимом положении, и обладает интуитивной способностью вычислять подходящие кандидатуры.

Адвокат Бьюрман выбрал в качестве жертвы ее.

Это ее насторожило.

Лисбет вдруг начала понимать, как ее воспринимает окружающий мир.

 

В пятницу, через неделю после второго изнасилования, Лисбет Саландер прогулялась от своего дома до салона татуировщика. Она заранее позвонила и записалась на определенное время, но других посетителей в салоне не было. Владелец ее узнал и приветливо кивнул.

Лисбет выбрала маленькую несложную татуировку в виде узкой цепочки и попросила нанести ее на голеностопный сустав.

– Тут тонкая кожа. Здесь будет очень больно, – сказал татуировщик.

– Ничего, – ответила Лисбет Саландер, сняла брюки и задрала ногу.

– Значит, цепочку… У тебя уже много татуировок. Уверена, что хочешь еще одну?

– Она мне будет кое о чем напоминать, – ответила Саландер.

 

Из «Кафе Сусанны» Микаэль Блумквист вышел в два часа дня в субботу, когда оно закрылось. Целый день он провел за компьютером, обрабатывая свои записи. А потом прошелся до магазина «Консум», купил еды и сигарет и отправился домой. Как ни странно, здесь он пристрастился к жареным потрохам с картошкой и свеклой – раньше это блюдо его нисколько не привлекало, но на деревенском воздухе почему‑то шло просто на ура.

Около семи вечера Блумквист стоял на кухне у окна и размышлял. Сесилия Вангер не звонила. Он встретил ее днем, когда она покупала еду в кафе, но женщина, казалось, погружена в раздумья. Похоже, сегодня она звонить не собирается. Микаэль покосился на маленький телевизор, которым почти не пользовался, но потом передумал, уселся на кухонный диван и открыл детективный роман Сью Графтон.

 

В субботу вечером, в назначенное время, Лисбет Саландер навестила Нильса Бьюрмана в его квартире на Уденплан. Опекун открыл ей дверь и любезно улыбнулся.

– Ну, как ты себя чувствуешь сегодня, дорогая Лисбет? – спросил он вместо приветствия.

Девушка не ответила. Он приобнял ее за плечи и сказал:

– В прошлый раз я, возможно, немного перегнул палку. Ты выглядела расстроенной.

Она криво усмехнулась, и адвокат вдруг на мгновение ощутил неуверенность.

«Эта девка психованная, – напомнил он себе. – Не следует об этом забывать».

Он уже усомнился, а получится ли ему вообще с ней сладить.

– Ну что? Пошли в спальню? – спросила Лисбет.

«С другой стороны, может, она и поняла, что к чему…»

Бьюрман повел ее, обнимая за плечи, как и в прошлый раз.

«Сегодня буду с ней поосторожнее. Нужно завоевывать доверие».

На комоде уже лежали заранее приготовленные наручники. Только подойдя поближе к кровати, адвокат понял: что‑то не так. Начать с того, что не он подвел ее к кровати, а она его. Бьюрман остановился, растерянно глядя, как Саландер что‑то вынимает из кармана куртки. Сначала он решил, что это мобильный телефон. А потом увидел ее глаза.

– Скажи: «Спокойной ночи», – велела Лисбет.

Затем она приставила к его левой подмышке электрошокер и врубила заряд в семьдесят пять тысяч вольт. Когда у него начали слабеть ноги, она уперлась в него плечами и, напрягая все свои силы, толкнула его на кровать.

 

Сесилия Вангер слегка опьянела. Она решила не звонить Микаэлю Блумквисту. Их отношения превратились в пошлый постельный фарс. Микаэлю приходилось красться закоулками, чтобы проникнуть к ней незамеченным, а сама Сесилия выступала в роли влюбленной барышни, которая не в силах совладать со своими желаниями. В последние недели ее поведение вообще выходило за всякие рамки приличия.

«Проблема в том, что он мне слишком нравится, – подумала она. – В конце концов он ранит меня».

Она долго сидела и думала: хоть бы Микаэль никогда не приезжал в Хедебю.

Потом Сесилия откупорила бутылку вина и выпила в одиночестве два бокала. Она включила «Новости» и решила узнать, что происходит в мире. Но ее воротило от комментариев – политобозреватели убеждали всех, что президенту Бушу необходимо разбомбить Ирак и сровнять его с землей. Тогда она уселась на диван в гостиной и достала книгу Геллерта Тамаса[65] «Человек‑лазер», но, прочитав несколько страниц, отложила. Книга напомнила Сесилии об отце. Интересно, чем он дышит и о чем думает…

В последний раз они общались в 1984 году, когда она с ним и братом Биргером отправилась поохотиться на зайцев к северу от Хедестада. Биргер хотел испытать новую охотничью собаку – гончую по кличке Гамильтон, которую только что купил. Харальду Вангеру было семьдесят три года, и Сесилия честно пыталась смириться с его безумием, которое превратило в кошмар ее детство и наложило отпечаток на всю ее взрослую жизнь.

Никогда еще она не ощущала себя такой беспомощной, как тогда. Три месяца назад распался ее брак. Насилие по отношению к женщинам – это звучит так банально. Не то чтобы ее избивали до синяков и кровоподтеков. Но ей постоянно доставались затрещины и тычки. Ей периодически угрожали; время от времени ее валили на пол в кухне. Муж срывался всегда по необъяснимым причинам. Он редко обходился с ней настолько жестоко, чтобы она получала физические увечья. По крайней мере, он старался не пускать в ход кулаки. Поэтому Сесилия терпела.

Но однажды она вдруг дала ему сдачи, муж вышел из себя и полностью утратил над собой контроль. Он швырнул в нее ножницы, и те застряли у нее в лопатке.

Он, конечно, тут же раскаялся, запаниковал, отвез ее в больницу и расписал историю о несчастном случае, в правдивость которой никто из персонала не поверил. Сесилия буквально сгорала от стыда. Ей наложили двенадцать швов и оставили в больнице на пару дней. Потом ее забрал Хенрик и отвез к себе домой. С тех пор она ни разу не общалась с мужем.

В тот солнечный осенний день, через три месяца после их разрыва, Харальд пребывал в прекрасном настроении и держался почти дружелюбно. Но совершенно неожиданно, прямо посреди леса, он обрушил на свою дочь поток грубостей и оскорблений по поводу ее сексуальных повадок. Он называл ее шлюхой, мол, поэтому она и не смогла удержать мужа.

А ее брат вроде бы даже не заметил, что каждое слово отца хлещет ее, как удар кнута. Биргер вдруг засмеялся, обнял отца и высказался в таком духе: «Уж тебе ли не знать, каковы эти бабы». Затем беспечно подмигнул Сесилии и предложил Харальду отправиться на горку и затаиться в засаде.

Сесилия, глядя на отца с братом, на какую‑то долю секунды вдруг осознала, что держит в руках заряженное охотничье ружье, и закрыла глаза. Ей хотелось вскинуть оружие и выстрелить из обоих стволов, чтобы убить этих двух мерзавцев. Но Сесилия бросила ружье на землю, под ноги, развернулась и пошла обратно к машине. Она оставила их в лесу и одна уехала домой. С того дня она разговаривала с отцом очень редко, только в случае крайней необходимости. К себе домой она его не пускала и сама никогда не ходила к нему.

«Ты испортил мне жизнь, – подумала Сесилия. – Испортил мне жизнь еще в детстве».

В половине девятого вечера она подняла трубку, позвонила Микаэлю Блумквисту и попросила его прийти.

 

У адвоката Нильса Бьюрмана все болело. Мышцы стали ватными. Тело казалось парализованным. Он не знал, терял ли сознание, но никак не мог вспомнить, что же все‑таки произошло. Когда он потихоньку вновь начал чувствовать свое тело, то обнаружил, что лежит на спине в своей постели в голом виде, с наручниками на запястьях и до предела растянутыми в разные стороны ногами. В тех местах, где электроды соприкасались с кожей, болезненно ощущались ожоги.

Лисбет Саландер сидела на ротанговом стуле, придвинутом к кровати, и терпеливо ждала, закинув ноги в ботинках на матрас и покуривая сигарету. Бьюрман хотел что‑то сказать, но понял, что его рот заклеен широкой изолентой. Он завертел головой. Оказывается, Лисбет вытащила и перевернула ящики его комода.

– Я нашла твои игрушки, – сказала она.

Она подняла хлыст и указала им на коллекцию пенисов, уздечек и резиновых масок на полу.

– Для чего ты все это используешь?

Она подняла огромный анальный вибратор.

– Нет, и не пытайся говорить – я все равно тебя не услышу. Это его ты испробовал на мне на прошлой неделе? Просто кивни мне, и все.

Она склонилась над ним.

Нильс Бьюрман вдруг ощутил, как леденящий страх разрывает ему грудь, и, потеряв самообладание, заметался в путах.

«Она перехватила власть! – пронзила его паническая мысль. – Какой кошмар!»

Он ничего не мог поделать, когда Лисбет Саландер подалась вперед и засунула анальный вибратор между его ягодиц.

– Значит, ты садист, – констатировала она. – Тебе нравится втыкать в людей разные штуки.

Она не сводила с него глаз, а лицо ее оставалось неподвижным, как маска.

– Причем без смазки.

Когда Лисбет грубо раздвинула ему ягодицы и использовала вибратор по назначению, Бьюрман дико заорал сквозь изоленту.

– Прекрати ныть, – сказала Лисбет Саландер, подражая ему. – Если будешь дергаться, мне придется тебя наказать.

Она встала и обошла вокруг кровати.

«Какого черта?» – подумал Бьюрман, провожая ее беспомощным взглядом.

Оказывается, Лисбет Саландер прикатила сюда из гостиной его тридцатидвухдюймовый телевизор, а на полу пристроила его же DVD‑проигрыватель. Затем посмотрела на него, по‑прежнему поигрывая хлыстом:

– Ты меня слушаешь внимательно? Не пытайся говорить – тебе достаточно кивнуть. Слышишь, что я говорю?

Он кивнул.

– Отлично. – Она наклонилась и подняла рюкзачок. – Узнаешь?

Опекун вновь кивнул.

– Этот рюкзак был у меня с собой, когда я приходила к тебе в гости в прошлый раз. Очень практичная штука. Я одолжила ее в «Милтон секьюрити».

Она расстегнула «молнию» в нижней части рюкзака.

– Это цифровая видеокамера. Ты смотришь «Инсайдер» по третьему каналу? Именно такие рюкзачки используют папарацци, когда снимают что‑нибудь скрытой камерой.

Она застегнула «молнию».

– Тебе интересно, где объектив? В том‑то и перец. Широкоугольный объектив с волоконной оптикой. Он выглядит как пуговица и спрятан в пряжке ремня. Ты, может, помнишь, что я поставила рюкзачок тут, на стол, прежде чем ты вскарабкался на меня. Я повернула его так, чтобы объектив был направлен на кровать.

Она взяла диск и сунула в DVD‑проигрыватель. Затем развернула ротанговый стул и уселась так, чтобы ей был виден экран телевизора. Закурила новую сигарету и нажала на пульт дистанционного управления. Адвокат Бьюрман увидел на экране себя, открывающего дверь перед Лисбет Саландер.

«Ты что, даже на часы не научилась смотреть?» – раздраженно осведомился он у нее.

Она прокрутила ему весь фильм. Запись закончилась через девяносто минут посреди сцены, когда голый адвокат Бьюрман сидит, откинувшись на спинку кровати, пьет вино и наблюдает за Лисбет Саландер, лежащей скрючившись со сцепленными за спиной руками.

Она выключила телевизор и минут десять сидела на ротанговом стуле молча, не глядя на своего опекуна. Тот не смел даже шелохнуться. Потом она встала и вышла в ванную. Вернувшись, вновь села на стул. Ее голос был сухим и жестким, как наждачная бумага:

– На прошлой неделе я совершила ошибку. Я думала, что ты снова заставишь меня делать минет, что совершенно мерзко в твоем случае, но не настолько, чтобы я не могла это стерпеть. Я надеялась по‑легкому добыть весомое доказательство, что ты гнусный старый развратник. Однако я тебя недооценила. Не поняла, что ты сраный извращенец… Теперь я буду выражаться четко и ясно. На этой записи видно, как ты насилуешь умственно отсталую двадцатичетырехлетнюю девушку, которую тебя назначили опекать. Ты даже не представляешь, насколько умственно отсталой я могу оказаться, если будет нужно. Любой, кто посмотрит эту пленку, поймет, что ты не только подонок, но и долбанутый садист. Этот фильм я смотрела во второй раз; надеюсь, что в последний. Но если его посмотрит кто‑нибудь еще, то он незамедлительно примет меры. Так что, думаю, в соответствующее учреждение посадят тебя, а не меня. Согласен?

Лисбет подождала. Бьюрман не реагировал, но было видно, как он дрожит. Она схватила хлыст и стегнула его по пенису.

– Ты согласен со мной? – повторила она значительно громче.

Он кивнул.

– Отлично. Тогда мы понимаем друг друга.

Она подтащила ротанговый стул поближе и села так, чтобы видеть его глаза.

– И как ты думаешь, что мы будем с этим делать?

Адвокат ничего не мог ответить.

– У тебя есть какие‑нибудь светлые идеи на этот счет?

Не дождавшись ответа, Лисбет протянула руку, ухватилась за его мошонку и стала тянуть, пока лицо Бьюрмана не перекосилось от боли.

– У тебя есть светлые идеи? – повторила она.

Он покачал головой.

– Отлично. А то я очень разозлюсь, если тебе вдруг и вправду что‑нибудь придет в голову. Особенно в будущем.

Саландер откинулась на стуле и зажгла новую сигарету.

– А делать мы будем вот что. На следующей неделе, как только тебе удастся выковырять эту здоровую резиновую пробку из своей задницы, ты известишь мой банк о том, что я – и только я – буду иметь доступ к своему счету. Ты меня понимаешь?

Бьюрман кивнул.

– Умница. Далее. Ты больше никогда не будешь со мной связываться. Встречаться мы теперь будем исключительно по моему желанию. То есть тебе запрещается меня посещать.

Бьюрман несколько раз кивнул и вдруг с облегчением выдохнул. Он понял, что она не собирается его убивать.

– Если ты хоть раз попробуешь домогаться до меня, копии этого диска появятся в редакциях всех стокгольмских газет. Ты понял?

Адвокат несколько раз кивнул. «Я должен раздобыть эту запись», – мелькнуло в его сознании.

– Раз в год ты будешь посылать отчет о моем хорошем самочувствии в опекунский совет муниципалитета. Ты должен сообщать, что я веду вполне нормальный образ жизни, имею постоянную работу, справляюсь со всеми задачами и что ты не замечаешь абсолютно никаких отклонений в моем поведении. Ты меня понял?

Он кивнул.

– Каждый месяц ты будешь составлять фиктивный письменный отчет о наших встречах. Ты должен подробно рассказывать о том, какая я положительная и как у меня все хорошо. Копии будешь отсылать мне по почте. Понятно?

Он снова кивнул. Лисбет отсутствующим взглядом отметила, что на лбу у него выступил пот.

– Через несколько лет – скажем, года через два – ты начнешь хлопотать в суде об отмене решения о моей недееспособности. Ты найдешь невропатолога, который подтвердит то, что я абсолютно нормальная. Ты будешь очень стараться и сделаешь все, что в твоих силах, чтобы меня объявили дееспособной.

Он кивнул.

– Знаешь, почему ты будешь стараться изо всех сил? Потому что у тебя имеется на то веская причина. Если ты не сделаешь что‑либо из вышеперечисленного, то я обнародую запись.

Бьюрман вслушивался буквально в каждый слог, произносимый Лисбет Саландер. Внезапно в его глазах вспыхнула ненависть. О, она совершила ошибку, оставив его в живых.

«Я тебе это припомню, сука проклятая. Рано или поздно. Я тебя уничтожу», – думал он, однако продолжал с энтузиазмом кивать в ответ на каждый вопрос.

– То же самое произойдет, если ты снова решишь меня лапать. – Она обхватила себя за горло ладонью. – И тогда прощай, твоя квартирка, твое замечательное звание и твои миллионы в зарубежных банках.

Когда Лисбет упомянула про деньги, у адвоката расширились глаза.

«Откуда, черт возьми, она знает, что…»

Саландер улыбнулась и сделала глубокую затяжку. Потом загасила сигарету, бросила ее на ковровое покрытие и раздавила подошвой.

– Мне нужны дубликаты ключей от твоей квартиры и от твоего офиса.

Бьюрман нахмурил брови. Лисбет наклонилась над ним и сладко улыбнулась:

– Имей в виду, я буду держать твою жизнь под контролем. Когда ты будешь ожидать этого меньше всего – например, когда ты мирно спишь, – я вдруг буду возникать в спальне с этой штукой в руке.

Она подняла электрошокер.

– Я буду за тобой послеживать. И если хоть раз обнаружу тебя с девушкой – независимо от того, добровольно она сюда придет или нет, – если я вообще хоть раз застукаю тебя с женщиной…

Лисбет Саландер опять обхватила шею пальцами.

– Если же я умру… стану жертвой несчастного случая, попаду под машину и что‑нибудь в том же духе, – копии записи будут отправлены в газеты по почте. Вместе с увлекательным и подробным изложением истории о том, какой ты замечательный опекун. И еще одно…

Она склонилась так низко, что ее лицо оказалось буквально в нескольких сантиметрах от его лица.

– Если ты еще хоть раз прикоснешься ко мне, я тебя убью. Поверь мне на слово.

Бьюрман на сей раз действительно ей поверил. Выражение ее глаз не оставляло никакой надежды на то, что она блефует.

– Помни, что я психопатка.

Он кивнул.

Лисбет кинула на его задумчивый взгляд и серьезно произнесла:

– Вряд ли мы с тобой сейчас стали добрыми друзьями. Ты небось лежишь и торжествуешь, что я – дуреха этакая – оставляю тебя в живых. Тебе кажется, что, даже будучи моим пленником, ты продолжаешь контролировать меня, поскольку, раз уж я тебя не убиваю, мне остается лишь отпустить тебя. Следовательно, ты надеешься, что снова сумеешь перехватить власть.

Бьюрман замотал головой; его охватили мрачные предчувствия.

– Я подарю тебе одну штуку, которая всегда будет напоминать тебе о нашем уговоре.

Криво усмехнувшись, Саландер залезла на кровать и встала на колени у него между ногами. Адвокат Бьюрман не понимал, что она намерена сделать с ним, но очень испугался.

Потом он увидел у нее в руке иголку.

Адвокат затряс головой и начал извиваться – до тех пор, пока она не надавила коленом на его промежность.

– Не брыкайся. Я никогда раньше не пользовалась этим устройством.

Лисбет сосредоточенно работала в течение двух часов. Когда она заканчивала, Бьюрман уже даже не выл, почти что впав в обморок.

Наконец Саландер слезла с кровати и склонила голову, так и сяк рассматривая свое произведение. Ее художественные способности оставляли желать лучшего. Извивающаяся надпись навевала ассоциации со стилем импрессионистов. Большими красно‑синими буквами, в пять рядов, полностью покрывая живот Бьюрмана от сосков почти до самого пениса, был вытатуирован текст: «Я САДИСТСКАЯ СВИНЬЯ, ПОДОНОК И НАСИЛЬНИК».

Лисбет собрала татуировальные принадлежности и сложила их в рюкзак. Потом вымыла руки в ванной. Вернувшись в спальню, она почувствовала, что вот теперь ей хорошо.

– Спокойной ночи, – сказала Саландер.

Перед уходом она отстегнула один наручник и положила ключ Бьюрману на живот. Свой фильм и его связку ключей она забрала с собой.

 

Уже за полночь, когда они по очереди затягивались одной сигаретой, Микаэль сообщил Сесилии, что некоторое время они не смогут видеться.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она, повернувшись к нему.

Ему почему‑то стало стыдно.

– В понедельник я на три месяца сажусь в тюрьму.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы Сесилия надолго замолчала: она вдруг почувствовала, что вот‑вот расплачется.

 

Драган Арманский глазам своим не поверил, когда в понедельник, во второй половине дня, Лисбет Саландер вдруг появилась в офисе и постучала в дверь его кабинета. Она бесследно исчезла, после того как он в начале января закрыл расследование дела Веннерстрёма, а каждый раз, когда Драган ей звонил, она либо не отвечала, либо говорила, что занята, и бросала трубку.

– У тебя есть для меня работа? – спросила она без лишних предисловий и приветствий.

– Привет. Рад тебя видеть и слышать. Я уже думал, что ты умерла или что‑то в этом духе.

– Мне пришлось кое с чем разобраться.

– У тебя весьма часто возникают дела, с которыми приходится разбираться.

– Это было срочно. Теперь я вернулась. Так у тебя есть для меня работа?

Арманский покачал головой.

– Прости, но в данный момент ничего нет.

Лисбет Саландер смотрела на него не мигая.

Через некоторое время он выдохнул и продолжил:

– Лисбет, ты знаешь, что я хорошо отношусь к тебе и с удовольствием даю тебе работу. Но тебя не было два месяца, а я просто зашивался. На тебя нельзя полагаться. Мне пришлось отдать твою работу другим, а сейчас у меня ничего нет.

– Прибавь громкость.

– Чего?..

– Радио.

– …журнал «Миллениум». Информация о том, что ветеран промышленности Хенрик Вангер становится совладельцем и членом правления «Миллениума», появилась в тот же день, когда бывший ответственный редактор Микаэль Блумквист начал отбывать трехмесячное тюремное наказание за клевету на бизнесмена Ханса Эрика Веннерстрёма. Главный редактор «Миллениума» Эрика Бергер на пресс‑конференции сообщила, что по окончании срока Микаэль Блумквист вновь займет пост ответственного редактора.

– Ни черта себе, – произнесла Лисбет Саландер, но так тихо, что Арманский заметил лишь, как у нее шевельнулись губы.

Она внезапно встала и направилась к двери.

– Подожди. Ты куда?

– Домой. Надо кое‑что проверить. Позвони, когда у тебя появится что‑нибудь для меня.

 

Новость о том, что Хенрик Вангер вошел в состав акционеров «Миллениума», оказалась гораздо более значительным событием, чем ожидала Лисбет Саландер. В интернет‑версии газеты «Афтонбладет» уже разместили развернутую справку Шведского телеграфного агентства, в которой излагалась карьера Хенрика Вангера. Также подчеркивалось, что это первое публичное выступление старого промышленного магната за последние двадцать лет. Новость о том, что он становится совладельцем «Миллениума», выглядела столь же сенсационной, как если бы Петер Валленберг[66] или Эрик Пенсер[67] вдруг выступили в качестве совладельцев газеты «Эт сетера» или спонсоров журнала «Урдфронт магазин».

Событие приобрело такой масштаб, что телепрограмма новостей, выходящая в эфир в 19.30, отвела ему в своем рейтинге третье место и посвятила целых три минуты. Эрику Бергер интервьюировали в редакции «Миллениума», она находилась в комнате для пресс‑конференций. Неожиданно дело Веннерстрёма вновь обрело актуальность.

– В прошлом году мы допустили серьезный просчет, и в результате журнал осудили за клевету. Мы об этом очень сожалеем… и при удобном случае снова вернемся к этой истории.

– Вы вернетесь к этой истории? Что вы имеете в виду? – спросил репортер.

– Я имею в виду, что мы изложим свою версию событий. Ведь мы до сих пор этого не сделали.

– Но вы могли бы выступить в суде.

– Мы предпочли воздержаться от этого. Но, разумеется, по‑прежнему будем заниматься журналистскими расследованиями.

– Означает ли это, что вы по‑прежнему готовы представить доказательства своей правоты?

– Сегодня я воздержусь от комментариев по этому вопросу.

– Но после решения суда вы уволили Микаэля Блумквиста…

– Вы ошибаетесь. Прочтите наш пресс‑релиз. Ему требовался перерыв. Так что после паузы в работе он вновь займет должность ответственного редактора. Это произойдет еще в нынешнем году, только чуть позже.

Пока объектив камеры скользил по помещению редакции, репортер бегло пересказывал бурную историю «Миллениума» – нетипичного и дерзкого издания. Микаэль Блумквист никаких комментариев давать не мог: его только что заключили в тюрьму Руллокер, расположенную близ озера, прямо посреди леса, километрах в десяти от Эстерсунда, в Йемтланде.

Зато Лисбет Саландер заметила, как в самом углу телевизионной картинки, в дверях вдруг промелькнул Дирк Фруде. Она нахмурилась и задумчиво прикусила губу.

 

Понедельник оказался малособытийным, и в девятичасовом выпуске «Новостей» Хенрику Вангеру отвели целых четыре минуты. У него брали интервью в студии местного телевидения в Хедестаде. Репортер начал с того, что «легендарный промышленник Хенрик Вангер впервые после двадцати лет нарушил обет молчания и вновь появился в свете рампы».

Затем следовала биография Хенрика Вангера, проиллюстрированная кадрами черно‑белой хроники, где тот выступал вместе с Таге Эрландером на открытии фабрик в 1960‑х годах. Потом камера взяла крупным планом стоявший в студии диван, на котором, расслабленно откинувшись на спинку и скрестив ноги, расположился Хенрик Вангер. На нем была желтая рубашка, узкий зеленый галстук и темно‑коричневый пиджак свободного покроя. Внешне он походил на тощее древнее огородное пугало. Но говорил Хенрик четко и рассудительно. И к тому же искренне.

Для начала репортер спросил его: что вдохновило его стать совладельцем «Миллениума».

– «Миллениум» – интересный журнал, за которым я внимательно слежу уже несколько лет. Но сейчас он подвергается массированной целенаправленной атаке. У него есть могущественные враги, которые организуют бойкот со стороны рекламодателей с целью его полного разорения.

Репортера такой ответ явно ошарашил, но он сразу сообразил, что и без того нестандартная история приобретает совершенно неожиданную перспективу.

– Но кто конкретно стоит за этим бойкотом?

– Это как раз один из тех вопросов, в которых нам предстоит тщательно разобраться. Но пользуясь случаем, я считаю себя обязанным заявить: «Миллениум» не позволит так легко себя потопить.

– Поэтому вы и стали совладельцем журнала?

– Если некоторые личности в целях защиты своих особых интересов получат возможность заставить замолчать неугодные им голоса из медиапространства, это может крайне негативно повлиять на свободу слова.

Хенрик Вангер сейчас выступал как этакий культурный радикалист и борец за открытое и свободное общество. Микаэль Блумквист, впервые в этот вечер заглянувший в тюремную телевизорную, ни с того ни с сего расхохотался. Остальные заключенные с тревогой покосились на него.

Позже, лежа на койке у себя в камере, напоминавшей тесный номер мотеля, с маленьким столиком, стулом и закрепленной на стене полкой, Блумквист признал, что Хенрик и Эрика представили эту новость именно так, как ее следовало представить. Он еще даже не успел ее ни с кем обсудить, но уже понимал, что в отношении общественности к «Миллениуму» уже кое‑что изменилось.

Хенрик Вангер своим выступлением объявил войну Хансу Эрику Веннерстрёму. И недвусмысленно дал ему понять: отныне ты будешь сражаться не против журнала с шестью сотрудниками и годовым бюджетом, равным представительскому обеду компании «Веннерстрём груп». Теперь тебе предстоит воевать с концерном Вангеров, от былого величия которого хоть и осталось немногое, но который все‑таки является значительно более мощным противником. Теперь у тебя есть лишь один выбор: либо отступиться, либо уничтожить заодно и империю Вангеров.

Фактически Хенрик Вангер заявил публично, по телевидению, что готов к войне. Возможно, шансов против Веннерстрёма у него и нет, но тому эта война обойдется недешево.

Выступая, Эрика тщательно подбирала слова. Она, в общем‑то, не сказала ничего конкретного, но ее реплика о том, что журнал «еще не изложил свою версию», дала понять: им есть что излагать. Таким образом она заявила, причем весьма дипломатично: несмотря на то, что Микаэля привлекли к ответственности, осудили и в настоящее время он находится в тюрьме, на самом деле Блумквист невиновен и есть другая правда.

Слово «невиновный» во всеуслышание не прозвучало, но невиновность Микаэля становилась очевидной, если не для всех, то для многих. Бергер утверждала: его возвращение на должность ответственного редактора – вопрос решенный, и «Миллениуму» нечего стыдиться. Убедить общественность ничего не стоило – все питают слабость к конспирационным теориям, и вполне понятно, на чьей стороне окажутся симпатии публики, когда придется выбирать между преуспевающим богатым бизнесменом – и смелым и внешне эффектным главным редактором. Конечно, массмедиа не так‑то легко убедить. Но Эрика, возможно, обезоружила целую армию критиков, которые теперь не посмеют открыть рот.

По большому счету ни одно из событий дня не изменило ситуацию, но «Миллениум» выиграл время и слегка изменил соотношение сил. Микаэль мог представить себе, что для Веннерстрёма этот вечер стал не очень приятным. Ведь тот не мог знать, сколько им известно – много или мало. И, прежде чем сделать следующий ход, ему придется это узнать.

 

Эрика сначала посмотрела собственное выступление, а затем – запись интервью Хенрика Вангера, после чего с мрачным выражением лица выключила телевизор и видеоприставку. Взглянула на часы – без четверти три ночи – и решила не звонить Микаэлю. Он сидит взаперти, и вряд ли ему разрешили держать в камере мобильник. На свою загородную виллу в Сальтшёбадене Эрика вернулась поздно, когда ее муж уже спал. Она подошла к бару и, налив себе изрядную порцию «Аберлау»[68] – а спиртное она пила примерно раз в год, – села к окну и начала смотреть на залив Сальтшён и на маяк у выхода в пролив.

После того как Эрика заключила контракт с Хенриком Вангером, она осталась с Микаэлем наедине, и они не на шутку поссорились. За все эти годы они много раз ссорились и спорили из‑за того, как следует подавать материал, какой выбрать дизайн, достоверны ли источники и из‑за тысячи других вещей, касавшихся закулисной жизни редакции. Но ссора в гостевом домике Хенрика Вангера вспыхнула из‑за принципиальных вопросов, и Эрика чувствовала себя неуверенно.

– Даже не знаю, что мне теперь делать, – сказал Микаэль. – Хенрик Вангер нанял меня, чтобы я написал его биографию. До сих пор я мог все бросить, если бы он попытался заставить меня исказить факты. А теперь он – один из совладельцев нашего журнала, причем единственный, кому хватит денег, чтобы спасти журнал от банкротства. И я вдруг оказался сразу на двух стульях, и вряд ли эта позиция понравится комиссии по профессиональной этике.

– А что ты предлагаешь? – спросила Эрика. – Если у тебя есть более креативная идея, то самое время ее выложить, пока мы не составили окончательный вариант договора и не поставили под ним свои подписи.

– Боюсь, Рикки, что Вангер использует нас для сведения личных счетов с Хансом Эриком Веннерстрёмом.

– Ну и что? Нам‑то что за дело до их вендетты?

Микаэль отвернулся от нее и закурил. Он был раздражен. Они еще довольно долго пикировались, пока Эрика не отправилась в его спальню, не разделась и не заползла в постель. Через два часа Микаэль лег рядышком с ней, но она притворилась спящей…

А сегодня вечером репортер из «Дагенс нюхетер» задал ей вопрос:

– Разве «Миллениум» может теперь всерьез говорить о своей независимости?

– Что вы имеете в виду?

Репортер удивленно поднял брови. Он считал, что задал достаточно примитивный вопрос, но все‑таки прокомментировал:

– Ведь «Миллениум» постоянно проводит расследования по поводу финансового состояния разных предприятий. Как теперь вы докажете общественности, что объективно анализируете ситуацию на предприятиях Вангеров?

Эрика посмотрела на него удивленно, так, словно не ожидала этого вопроса:

– Вы имеете в виду, что объективность «Миллениума» пострадает от того, что его начнет поддерживать известный крупный промышленник?

– Да. Думаю, совершенно ясно, что теперь вы не сможете объективно оценивать деятельность предприятий Вангеров.

– Разве в отношении «Миллениума» существуют особые правила?

– Прошу прощения…

– Я хочу сказать, что вы, например, работаете в газете, которой владеют люди, имеющие очень серьезные экономические интересы. Означает ли это, что ни одна из газет, выпускаемых холдингом «Бонниер», не является объективной? «Афтонбладет» принадлежит крупному норвежскому предприятию, которое, в свою очередь, играет важную роль в сфере компьютерных коммуникаций; означает ли это, что проводимый газетой мониторинг предприятий, занимающихся электроникой, необъективен? «Метро» принадлежит концерну Стенбека. Неужели вы хотите сказать, что все шведские издания, за которыми стоят те или иные финансовые магнаты, не заслуживают доверия?

– Нет, я не стану этого утверждать.

– В таком случае почему вы полагаете, что объективность «Миллениума» пострадает, если нас начнут поддерживать финансисты?

Репортер поднял руки вверх.

– Хорошо, я снимаю этот вопрос.

– Нет, не надо. Я хочу, чтобы вы точно воспроизвели мои слова. И можете добавить, что если «Дагенс нюхетер» пообещает уделять дополнительное внимание предприятиям Вангера, то мы будем тщательнее присматриваться к холдингу «Бонниер».

…И все же этическая дилемма существует.

Микаэль работает на Хенрика Вангера, который, в свою очередь, имеет возможность похоронить «Миллениум» одним взмахом пера. А что, если Микаэль с Хенриком из‑за чего‑нибудь поссорятся?

Ну, и самое главное: какова цена ее собственной объективности? И в какой момент она из независимого главного редактора превратилась в коррумпированного редактора? Ни сами эти вопросы, ни возможные ответы на них Эрике не нравились.

 

Лисбет Саландер вышла из Интернета и закрыла лэптоп. Она осталась без работы, зато ей хотелось есть. Первое обстоятельство ее не слишком расстраивало, с тех пор как она восстановила доступ к своему банковскому счету, а адвокат Бьюрман обрел статус досадной помехи, уже канувшей в прошлое. С чувством голода Лисбет разобралась – пошла на кухню и включила кофеварку. Перед этим она долгое время ничего не ела и теперь сделала себе три больших бутерброда с сыром, икрой и яйцами вкрутую. Свои бутерброды она жевала, сидя на диване в гостиной, а тем временем обрабатывала добытую информацию.

Дирк Фруде из Хедестада нанял ее, чтобы она собрала персональное досье на Микаэля Блумквиста, которого отправили в тюрьму за клевету на Ханса Эрика Веннерстрёма. Через несколько месяцев в правлении «Миллениума» возникает Хенрик Вангер, тоже из Хедестада, и утверждает, что существует некий заговор, цель которого – ликвидация журнала. И это происходит в тот же самый день, когда за Микаэлем Блумквистом захлопывается дверь тюрьмы.

Самым любопытным материалом Лисбет назвала б<