Особая папка капитана Минько

 

 

Августа 1979 года. г. Костюковичи, Могилевская область

 

Рабочий день был в самом разгаре, когда в кабинете капитана Минько, начальника райотдела УКГБ небольшого белорусского городка Костюковичи, раздался телефонный звонок. Хозяин кабинета поднял трубку. Звонил начальник Управления по Могилевской области генерал Константин Семенович Конанович.

– Иван Яковлевич, у тебя в кабинете сейчас еще кто-нибудь есть? – спросил он.

– Нет.

– Это хорошо. Поступило распоряжение Комитета Государственной безопасности СССР откомандировать вас до 27 августа в их распоряжение?

– Позволительно спросить о цели этой командировки?..

– Да я сам ничего не знаю толком. В распоряжении только адрес указан, по которому надо явиться, да еще возрастное ограничение кандидатов, до 35 лет. Короче, на сборы сутки.

На этом разговор был исчерпан. Минько подошел к открытому окну. На залитой августовским солнцем улице неспешно текла тихая провинциальная жизнь. Мимо по каким-то своим надобностям проходили люди, четко представлявшие, куда и зачем они идут. Его же ждала полная неопределенность. А неопределенности он не любил.

 

Август 1979 года. г. Москва

 

Утром 27 августа капитан Минько прибыл на Мичуринский проспект по указанному адресу. Немногословный дежурный, внимательно изучив его документы, выдал ключи от комнаты.

– Располагайтесь и ждите дальнейших распоряжений. Вопросы есть? – вежливо уточнил он.

– Вопросы-то есть. Только вы на них вряд ли ответите…

Дежурный оставил замечание прибывшего офицера без внимания, равнодушно отвел безучастный взгляд в сторону, демонстрируя всем видом, что лимит его вежливости на этом исчеркан. Минько забрал ключи и отправился к себе в комнату.

Постепенно начали съезжаться другие командированные. Народ собрался разномастный: кто из военной контрразведки, кто из территориальных органов, кто из пограничных войск. Зато все, как на подбор, «лица славянской национальности». Набралась группа из тридцати человек, по десять от каждого из структурных подразделений Комитета. Перезнакомились, разговорились. Приехавшие, как и Минько, пребывали в полном неведении о цели их приезда. Стали выдвигать свои гипотезы. Обсуждение затянулось допоздна. Возрастное ограничение, оговоренное в полученных на местах распоряжениях, наводило на определенные мысли – будут куда-то отправлять. После совместного мозгового штурма решили, что их вызов как-то связан с ситуацией в Мозамбике или в Занзибаре. На том и разошлись.

На следующее утро всех прибывших посадили в автобус, привезли в Кисельный переулок, откуда, не говоря ни слова, отправили в Балашиху. Минько с товарищами приготовились без промедления убыть в дальние дали. Однако отправлять их никуда не стали, а направили на медкомиссию, после чего всех вернули на Мичуринский проспект. Получив указание наутро прибыть на мандатную комиссию в Высшую школу КГБ, совершенно заблудившиеся в своих догадках мужики разошлись по своим комнатам.

На мандатной комиссии, возглавляемой зампредом КГБ СССР Пономаревым, ситуация несколько прояснилась.

– Капитан Минько, приказом председателя КГБ СССР вы зачислены в спецгруппу для последующей работы в горячих точках за рубежом. На сдачу дел и должности вам выделяется два дня. 1 сентября вы должны сидеть в указанной аудитории в Кисельном переулке. Вопросы есть?

– Вопросов нет.

Затем группу разбили на подгруппы по пять человек и, собрав всех в одной аудитории, объявили, что с ними будут проводить спецподготовку с углубленным изучением персидского языка.

 

 

Генерал-майор в отставке И. Я. Минько

 

«Значит, не Мозамбик», – единственное, что пришло всем на ум. Куда конкретно и для чего точно их будут готовить, так и осталось тайной, окутанной плотной завесой тумана.

 

1 сентября Минько и четверо его согруппников сидели в означенной аудитории. Разговор не клеился. Все рассеянно смотрели на входную дверь в ожидании преподавателя. Наконец зашел невысокий мужчина и, расположившись на преподавательском месте, начал без всяких предисловий говорить на странном заковыристом языке. Растерявшиеся от такого неожиданного поворота мужики ошалело смотрели на лектора. И если их слух в самом начале робко зацепился за знакомое приветствие «Салям Алейкум», то все остальные витиеватые лингвистические конструкции словно горох отскакивали от их впавшего в транс сознания. Спустя час поток непонятных и непривычных клокотаний наконец иссяк. Преподаватель, замолчав, окинул взглядом окончательно ошалевших слушателей. Судя по всему, результат наблюдений его полностью удовлетворил и, выждав почти мхатовскую паузу, он произнес:

– Вот так вы будете говорить через два года. Правда, учебников у нас нет, но это для нас не помеха.

Так начались учебные будни. Ежедневно на протяжении двух лет во время четырехчасовых занятий в них вдавливали фарси – литературный персидский язык, на котором старина Хайям писал свои незабвенные рубаи. Во время обучения приходилось несладко. Угловатость странных фонетических звуков, бурлящая тесьма лексических конструкций, ажурность арабской вязи давались нелегко. Однако усидчивость, помноженная на трудолюбие и мужской азарт, возымела свое. Спустя какое-то время изначальная абракадабра худо-бедно начала приобретать вполне конкретный смысл и выстраиваться в стройную систему новоприобретенных знаний, накапливающихся и стабилизирующихся прямо пропорционально затраченным усилиям.

– Забегая вперед, –  делился своими воспоминаниями об этом периоде Иван Яковлевич, – скажу, что, когда мы прибыли в Афганистан и начали общаться с местным населением, нас мало кто понимал. Более того, над нами даже смеялись поначалу. Мало того, что народный язык, так называемый язык базара, заметно отличается от литературного, так в нашем случае речь шла об абсолютно разных языках. На первых порах без переводчика приходилось очень туго. Переучивались на ходу. Правда, переучиваться было легко, и спустя очень короткое время каждый из нас заговорил, кто на «дари», кто на пушту», в зависимости от того, что было в обиходе у местного населения. Ведь в Афганистане царит полнейшая языковая путаница. Север и юг страны с трудом понимали друг друга из-за многообразия всевозможных диалектов…

 

 

Капитан Минько И. Я. накануне отъезда в Афганистан

 

Фарси сбивал обучаемых с толку. Долгое время они были уверены в том, что их готовят для работы в Иране. Ведь в Афганистане, в котором за время их обучения произошли известные события, в обиходе были в основном пушту и дари. А в Иране говорили именно на фарси. Подобная путаница в мыслях была обусловлена еще и тем, что практически за все время обучения никто из руководства так и не конкретизировал цель подготовки Минько и его товарищей.

– Молчание, которое упорно сохраняли наши руководители, наводило на мысли, что после создания группы о нас элементарно забыли. Я полагаю, что нас все-таки готовили не для Афганистана. Не думаю, чтобы в Москве «Контора» не смогла найти специалистов по пушту или дари. Может быть, у наших верховных политиков и были какие-то одним им известные планы относительно Ирана. Кто теперь правду-то расскажет? Да, видно, что-то не срослось, и когда ситуация изменилась коренным образом, то и планы относительно нас изменились. Но это только мои предположения.

 

…В конце августа 1981 года стало очевидно, что группу отправят в Афганистан. 13 сентября, практически сразу после выпускных экзаменов, Минько с товарищами вылетел в Кабул. По прибытии в афганскую столицу их разместили в бомбоубежище советского посольства и строго-настрого запретили выходить за пределы советской дипмиссии. Вскоре всех собрал заместитель руководителя Представительства КГБ СССР при нашем посольстве и распределил новоприбывших офицеров по афганским провинциям. Тридцать человек, двадцать девять провинций. Случайное совпадение? Кто знает, кто знает…

Все проходило сухо, лаконично, без особых церемоний и лишних эмоций.

– Капитан Минько – провинция Кундуз, – услышал Иван маршрут своего следования. Почему-то на ум пришла услышанная на страноведении афганская пословица: «Хочешь помереть – езжай в Кундуз». Место, прямо скажем, было не курортное. Лето жаркое – до плюс пятидесяти. Зима холодная, снежная и морозная. Подобные просветления памяти оптимизма не прибавили. «Да ведь я же сюда не на отдых, а работать, – подумал он, отгоняя от себя дурные мысли. – Да и не навсегда, а только на время. А все эти неудобства были преодолимы и поправимы». Ускоренный сеанс психологической самоподготовки сбил накатившую было тоску, не оставив для уныния повода. Да и времени на хандру особо не было. Впереди ждала новая, еще не распробованная на вкус, но манившая своей новизной работа.

– Вся территория Афганистана была разделена на зоны. В каждую зону входило несколько провинций. Каждой зоне присваивался порядковый номер и обозначался центр. Во главе стоял зональный руководитель Представительства КГБ СССР, на которого приказом Андропова замыкался весь советнический аппарат, находившийся в провинциях, начиная с партийных, комсомольских, сельскохозяйственных советников и заканчивая военными советниками, советниками царандоя и представителями ГРУ.

Кундуз, куда отправили Минько, был зональным центром, в который помимо одноименной с ним провинции входили еще провинции Тахар и Файзабад.

До Кундуза Минько летел самолетом. Кундуз – небольшой, среднего пошиба, провинциальный городишко, расположенный километрах в семидесяти от таджикской границы. Грязные пыльные улицы окаймляли облупленные глиняные мазанки, а самым высотным зданием была местная двухэтажная фабрика.

Население города было пестро и разнообразно. Почти как в Ноевом ковчеге: «всякой твари по паре». В дукане на центральной площади постоянно рассиживали за пиалами чая душманы. Хочешь – присоединяйся, хочешь – проходи мимо. Неподалеку дислоцировалась 201-я мотострелковая дивизия, рядом находились база «каскадеров» и зональный оперативный отдел, офицером связи которого и предстояло стать новоприбывшему капитану.

По прилете его разместили в довольно просторной, но уже достаточно обветшалой и обнесенной таким же невзрачным забором глиняной сакле. Удобства здесь отсутствовали напрочь, зато в обиходе сооружение гордо именовалось виллой, что мало способствовало улучшению бытового комфорта, зато радовало слух и проливало бальзам на уставшую от войны душу. Как потом выяснилось, «виллу», в довершение ко всему, регулярно обстреливали духи. Подобное внимание со стороны душманского воинства было вполне объяснимо. Помимо девяти человек зональной опергруппы, что само по себе было для них лакомой приманкой, здесь еще квартировали и «каскадеры» – бойцы группы «Каскад-2».

Быстренько бросив вещи в выделенных «апартаментах», капитан поспешил предстать пред ясные очи зонального руководителя полковника Павлова, который сразу же очертил круг решаемых задач. В основном все сводилось к созданию в Кундузе работоспособных и действенных органов контрразведки по образу и подобию советских областных управлений КГБ. К приезду Минько начальником кундузского Управления ХАД был уже назначен майор Дали, случайный, далекий от работы в органах госбезопасности человек. Подобным образом подобрали и начальников отделов.

 

 

Сотрудники представительства КГБ в ДРА. Провинция Кундуз, 1982 г.

 

Обучение сотрудников афганской госбезопасности проходило на практике. Лекций и конспектов никто не писал. Если появлялась возможность завербовать члена бандформирования, то вербовочные подходы осуществляли в большинстве случаев вместе. Вместе и вербовали. Правда, сам процесс вербовки осуществляли в основном советские оперативники, а афганцы, как правило, выступали в роли безмолвных статистов. Шурави вели переговоры, а хадовцы смотрели и слушали. Для того чтобы склонить к сотрудничеству малограмотных дехкан, которые составляли основную массу душманского движения, надо было немало потрудиться. У каждого из них была своя тропа в бандитские лагеря. Кто-то приходил сюда за длинным рублем, желая прокормить семью, кто-то в стремлении отомстить за гибель во время БШУ всех родных и близких ему людей. С первыми договориться было проще. Правда, идеологические аргументы здесь оказывались малопонятны и неубедительны. Давить на то, что где-то в необозримом будущем их ждет райская жизнь в колхозе, было занятием малоперспективным. Потому приходилось искать более весомые аргументы. Мешок муки был куда более убедительным доводом в пользу сотрудничества.

 

 

Лидер одной из договорных банд – Баритшах. Провинция Кундуз, 1982 г.

 

– Американцы в этом вопросе нас значительно обскакали. В то время, когда мы старались донести до них все плюсы социалистической жизни, они более успешно убеждали в обратном с помощью пачек свежеотпечатанных купюр. Этот довод был абсолютно беспроигрышным. Несмотря на то что на содержание всего государственного аппарата Афганистана, армии, ХАДа, царандоя Советский Союз затрачивал несколько миллионов долларов в день(!), нам на «покупку» агентов и создание агентурного аппарата денег практически не выделяли. В лучшем случае для этих целей приходилось рассчитывать на продукты питания и медикаменты.

Странное дело, но те афганцы, кто служил в народной армии, воинами были, прямо скажу, никудышными. Те же, кто находился в бандах, воевали отменно. И это, как мне кажется, в большинстве своем зависело от того, что первые, в отличие от вторых, так до конца и не смогли понять, за что они конкретно воюют. Отчасти проблема заключалась в том, что всевозможные агитаторы за новую власть так и не смогли найти веских доводов, чем же эта власть для них хороша. А может, этих доводов не существовало вообще.

 

В 82-м году банды потихоньку начали склоняться к сотрудничеству как с шурави, так и с представителями народной власти. Как-то в Чахар-Дара Минько вышел на Назима – главаря местной небольшой, сабель под тридцать, банды. Он был старым другом одного хадовца, но лихолетье великой смуты разбросало их по разные стороны баррикад. Оставить без внимания возможность привлечь к сотрудничеству достаточно авторитетного в этом районе лидера было нельзя. Тем более что он сам начал проявлять инициативу и выказывать неподдельный интерес. После предварительных переговоров Минько вместе с товарищем Назима отправился на встречу.

К удивлению Ивана, Назим оказался довольно продвинутым собеседником. Он был в курсе октябрьской революции в России, с симпатией относился и к вождю мирового пролетариата Ленину. Подобная информированность на фоне тотальной безграмотности и средневековой отсталости впечатляла еще и оттого, что Назим не был обременен образованием и до недавнего времени влачил судьбу бедного слуги. Зато он обладал глубокой природной мудростью и живой пытливостью ума.

 

 

Одна из договорных банд

 

Во время беседы Минько безуспешно пытался донести до своего собеседника все прелести социалистического устройства жизни. Нафар слушал молча, внимательно изучая своего гостя лукаво прищуренными глазами.

– Тебе, – стараясь быть как можно убедительнее, говорил Минько, – НДПА обещает…

– Может, то, что они обещают, когда-нибудь и будет, но вот что скажу тебе я, – перебил его Назим. – Раньше я был нафар («нафар» – слуга. – Прим Л. К.). Теперь стал саибом («саиб» – господин. – Прим Л. К.) Теперь я командир. Раньше я калоши мыл своему хозяину, теперь мои люди моют калоши мне. А твоя власть хочет все это у меня забрать и снова сделать нафаром. Так что же в этом хорошего?

– Перед подобными доводами рассыпались любые аргументы. Такая философия была достаточно широко распространена среди душманов. Из числа главарей средних бандформирований, численностью от тридцати до пятидесяти человек, основное большинство составляли далекие от межпартийных и религиозных проблем дехкане, выплывшие на волнах того непростого времени в «саибы». Главный стимул – «Я был «никем», а стал «всем». За то и сражались.

Договоренности с Назимом так и не добились, хотя он некоторое время и соблюдал нейтралитет. Затем, руководствуясь какими-то одному ему известными выгодами, вновь ступил на тропу войны с пришлыми шурави. Но потом снова начал переговоры. Дальнейшая его судьба сложилась трагически. Его убили соратники, которым заплатили те, в чьи интересы не входило примирение Назима с новой властью. Однако некоторые из его людей перешли в правительственный лагерь и стали сотрудниками ХАДа.

Надо сказать, что подобные перевоплощения зачастую были весьма недолговечны. После двух-трех боевых операций новоявленные защитники народной власти давали стрекача. Судя по всему, они надеялись просто отсидеться в теплых кабинетах и имели довольно смутное представление о своем новом поприще. Воевать непонятно за что против единоверцев в их планы явно не входило, и при первой возможности они давали деру обратно в душманы. Там хоть мотивировка была понятнее – священная война против неверных для мусульманской души поистине благородное дело. Да и финансовая составляющая была значительно привлекательнее.

 

Подполковник Павлов пробыл в Афганистане недолго. Спустя несколько месяцев он уехал в Союз. До приезда нового зонального руководителя подполковника Картунова его обязанности долгое время исполнял капитан Минько, по поводу чего партийный советник первого секретаря НДПА не раз выказывал нескрываемое раздражение. Не капитанское, мол, это дело таким важным чиновникам задачи нарезать. Но сделать ничего не мог. Все его кляузы и письменные сетования на имя высшего руководства если и находили понимание и отклик в душах вышестоящих чиновников, но никаких конкретных резолюций и действий за собой не влекли.

Однако и после приезда нового зонального руководителя дел у молодого капитана меньше не стало. Он единственный владел языком, что значительно облегчало решение многих вопросов. Афганцам всегда льстило то, что человек ярко выраженной славянской внешности свободно объяснялся с ними на их родном языке. Это подкупало и благоприятно сказывалось на общении. Как-то раз один хадовец в порыве откровения сказал Минько:

– Рафик Иван, афганец горд и самолюбив. Он говорит одно, думает другое, а делает третье. Он будет улыбаться тебе во весь рот, подобострастно кивать, поддакивать, но при первой же возможности бросит в спину камень. Но если он почувствует по-настоящему доброе и искреннее к себе отношение – он твой.

Эта фраза стала для молодого капитана тем ключевым постулатом, которым он постоянно руководствовался в своей работе.

Работы же было непочатый край. На новом поприще его ждали и трудности, и подводные камни, и скрытые от постороннего глаза течения.

Сотрудники ХАДа, которым советские специалисты помогали наладить работу, делились в основной своей массе на приверженцев партии «парчан» и «хальк», от чего их называли «халькистами» и «парчанистами». Между этими направлениями постоянно возникали довольно жесткие трения, несмотря на то что цель у них была одна – построение социализма. Зато пути ее достижения разнились. Одни предлагали национализацию земли, другие отвергали. К слову, наших партийных советников ненационализированная земля очень возмущала. Они абсолютно не имели представления ни о национальных особенностях местного населения, ни о специфике местного сельского хозяйства. Зато с завидным упрямством (эту бы энергию да в нужное русло!) пытались близкий и понятный научный коммунизм в точности перенести на абсолютно непригодную для него землю. Давай национализацию! Давай колхозы! Долой влияние мулл на людские умы! Религия – опиум народа! Какие, скажите, колхозы, когда война кругом?! Но им война не помеха, раз классики сказали: «Надо!» – значит, надо! На то они и классики. Им виднее. То, что классики это говорили довольно давно и о европейских странах, во внимание не бралось. А как дехканам без муллы жить, когда у них весь мировой порядок на нем держится? Вместо того чтобы кричать «Ату, их!», наладили бы обоюдовыгодное сотрудничество. Да куда там! В научном коммунизме про муллу ничего не сказано. Значит, мулла враг, и точка. Эта твердолобая настырность сыграла определенную роль в печальных итогах афганской кампании. Но вернемся к идеологическим разногласиям внутри НДПА.

Помимо идеологической составляющей в этом противостоянии имелась и вполне земная причина. Убиенный Амин был «халькистом» и пуштуном. Естественно, что во власть он привлекал в основном своих сородичей и политических единомышленников, что вызывало огромное недовольство многочисленных народностей, обойденных вниманием и отлученных от «кормушки». Кармаль, будучи таджиком и «парчанистом», естественно, стал подчищать «халькистов» и освобождать места для своих сподвижников. Что вызвало уже протест среди отстраненных и отлученных от власти. К подобным моментам афганцы относились очень ревностно. «Это на боевую операцию пусть Махмуд идет, а в начальники только меня!» К власти восточный человек относится с особым пиететом, а к себе во власти и того серьезнее.

– Афганцы очень ревностно относились к успехам друг друга. Лавировать между запутанными межличностными отношениями было очень трудно. В работе с афганскими коллегами нам постоянно приходилось учитывать столь деликатную национальную особенность и вовремя сглаживать возникающие трения, не допуская возникновения серьезных конфликтов.

Административная власть Кундуза – тема отдельная. Испокон веков самым главным администратором для мусульман был Аллах, устами и глазами которого стали муллы. Именно они и регулировали сложные хитросплетенные устои правоверной жизни на протяжении сотен лет. Губернаторы, как организаторы и судии мирских дел, контролирующие общественный порядок и покой населения, также были известны простому афганскому люду с незапамятных времен. Появившиеся из ниоткуда секретари НДПА были для всех явлением непонятным, инородным, явно не вписывающимся в упорядоченную и целостную систему мироустройства, отпечатанную в закостенелом сознании афганцев.

Естественно, что из двух ветвей новой афганской администрации, исполнительной в лице губернатора и партийной в лице Первого секретаря НДПА, местные жители отдавали предпочтение в решении своих проблем привычному губернатору, игнорируя по простоте душевной невесть откуда взявшихся партийных боссов. Подобное невнимание порождало в сверхэмоциональных восточных душах скрытую ревность и неприязнь, часто перерастающую в открытое противостояние между ветвями государственной власти.

Не раз и не два поздно ночью к Минько в саклю приходил губернатор Кундуза Гулябзой поделиться наболевшими проблемами.

– Рафик Иван, я не понимаю… дехкане идут со своими проблемами ко мне, а секретарь обижается, что не к нему… Что делать, помоги…

И все было бы ничего, если бы в разгоравшийся огонь не подливали масла еще и советские партийные советники, направляющие действия местных руководителей, которые даже между собой не в состоянии были поделить «шапку Мономаха» и постоянно устраивали бурные свары, не в состоянии поделить между собой полномочия и влияние. Каждый старался водрузить «шапку Мономаха» на себя.

– В этой непростой ситуации нам поступило негласное указание от руководства оградить губернатора, который был ближе и понятнее народу, от влияния партийных советников и взять его под свое крыло, а партийных лидеров перенацелить исключительно на НДПА.

 

В конце 1982 года началась активная работа по стравливанию банд. Минько вышел на Наби, руководителя одной небольшой местной банды, который наотрез отказался встречаться в Кундузе.

– Только на подконтрольной мне территории, – сказал он посреднику. – Или твой саиб боится?..

«Саиб» Иван встречи не испугался. В бандитское логово Минько отправился в национальной афганской одежде. До кишлака добрался без приключений. Дувал, вышки, на них пулеметы. Традиционная картина. Пока все шло без сюрпризов.

Наби ждал гостя, сидя в просторном шатре. Перед ним стояло большое медное блюдо, на котором возвышалась дымящаяся гора жареной рыбы. Лицо, руки и ноги главаря были чудовищно грязны. Между пальцами и под ногтями скопились пласты грязи. Жирные струйки, капающие с рыбы, прокладывали на непонятно как замызганной до такого жуткого состояния коже чумазые тропки и, растекаясь, расползались по телу мутной маслянистой жижей. Одежда была под стать. Резкая вонь потного чумазого тела, облаченного в лоснящееся от жира тряпье, с порога била в нос всем, кто входил в шатер с улицы.

«Наверное, неделю перед встречей не мылся, паршивец», – оценил ситуацию Минько.

Наби поздоровался.

– Вино, водка? – предложил он.

– А как же Аллах? – удивился гость.

– Аллах один, нас много. Он не может уследить за всеми, – лукаво ответил хозяин и, откинувшись на подушки, стал перепачканными в жире руками медленно чесать свою пятку, затем неспешно поколупал залежи грязи между пальцами ноги. Процесс явно доставлял ему удовольствие. Удовлетворив свою маленькую слабость, Наби той же рукой взял рыбу с блюда и протянул ее Минько:

– Возьми, перекуси с дороги.

Хитрые буравчики глаз пристально впились в гостя. Боковым зрением Иван отметил, как два нафара, с большими, красиво инкрустированными серебром кинжалами, напряглись в ожидании сигнала своего хозяина. Ком тошноты подкатил к горлу. Но отступать было некуда. Отказаться от угощения, ответить неблагодарностью на проявленное гостеприимство – значит нанести смертельную обиду. Смертельную в буквальном смысле. И стоявшие позади наибы были красочным тому подтверждением. Минько не помнил, как взял из грязных вонючих рук рыбу и, поблагодарив за угощение, отведал предложенное кушанье. Медленно прожевав рыбу, он запил ее чаем, который не замедлили принести услужливые слуги.

Только после этого, довольный результатами придуманного им испытания, Наби начал разговор.

– Мы так и не смогли его склонить к сотрудничеству. Наби охотно шел на контакт, но дальше разговоров дело не шло. Правда, месяца два он не вел против нас активных боевых действий, но потом все вернулось на круги своя. Видно, кто-то «подкормил».

 

 

Капитан Минько после возвращения из банды Наби

 

Вербовкой душманов и получением оперативной информации в той или иной степени занимались многие службы: сотрудники ГРУ, советники царандоя, ХАДа. По-своему к этому прикладывали руку и местный губернатор, и партийный афганский лидер. Вся полученная информация ежедневно во время совместного утреннего совещания стекалась за один стол, и на основе ее анализа планировались как наземные боевые выходы, так и проведение бомбо-штурмовых ударов. Иногда во время этих совещаний выяснялось, что разные структуры получали одну и ту же информацию от одного пронырливого источника, который добросовестно сотрудничал со всеми службами и имел от каждой свои дивиденды. В мутное военное время народ выживал как мог. На войне каждый сам за себя. Правда, иногда цена выживания удивляла и повидавших на своем веку матерых вояк.

 

 

Ахмад Шах Масуд

 

Дело было в Ханабаде. В плен к душманам попал хлопец Коля. Сдался он добровольно, по собственному желанию. Принял ислам. Стал Тачмаммадом. Женился и зажил размеренной правоверной жизнью. И жил бы он еще долго и счастливо, если бы не одно «но». Новообращенный Тачмаммад активно вступил в борьбу с неверными и пролил солдатской кровушки немало. К советским ребятам, захваченным во время боевых столкновений, он относился с особой жестокостью, собственноручно пытал их самыми изуверскими способами. Благодаря его изобретательности значительно возросла эффективность обстрела наших «вертушек». По большому счету он ничего нового и не изобрел. Просто использовал опыт советских партизан времен Великой Отечественной войны, историю которой, судя по всему, освоил в школе на «отлично». Взял простое колесо от телеги, установил его на вершине специально срезанного под эту нехитрую конструкцию дерева таким образом, чтобы оно свободно вращалось на триста шестьдесят градусов, и закрепил на колесе ДШК. Для большего комфорта туда же крепилась небольшая седушка. Просто, удобно, эффективно. Таким образом было сбито около пяти советских вертолетов, за что заслужил большое уважение у духов, благодаря чему сделал себе неплохую карьеру, возглавив одно из местных бандформирований. Слух о его подвигах дошел и до шурави. Однако какое-то время никто не подозревал о том, что когда-то Тачмаммад был счастливым обладателем серпасто-молоткастого паспорта. После того как данная деталь его биографии стала достоянием гласности, на него началась «охота». Желающих раздавить кровожадную гниду было немало. Но только он был слишком осторожен. Опасность нутром чувствовал, благодаря чему неоднократно уходил из-под самого носа шурави во время проводимых по его душу наземных операций. Но, видно, в какой-то момент чутье его подвело.

– Его накрыли во время БШУ в Ханабаде году в 83-м. Это подтвердили несколько афганских источников. Больше о нем ничего слышно не было. Во всяком случае, при мне.

 

В 1983 году Минько перевели в Кабул, в 5-й отдел Представительства КГБ СССР, возглавляемый полковником Александром Васильковым. Отдел был придан 5-му управлению ХАД по борьбе с бандитизмом и проведению специальных операций, которым руководил доктор Боха, который одновременно был и заместителем Наджибулы. Курировал это направление генерал Николай Ефимов. Человек легендарный, во время Великой Отечественной войны 22 месяца командовал штрафным батальоном, затем долгое время служил в разведке, в резидентуре одной зарубежной страны. В Афганистан он приехал по собственному желанию, когда ему было уже 63 года. Специалист высочайшего класса. В силу своих профессиональных обязанностей, он поддерживал замечательные отношения и с Наджибулой, и с доктором Бохой. Несмотря на свой преклонный возраст, в кабинете он не отсиживался и очень много летал по Афганистану. Забот было много. Особое беспокойство вызывал юг страны: Кандагар, Джелалабад, Пандшер и Саланг. Пандшер – тема известная. Об этом написано немало. Ахмад Шах, прозванный пандшерским львом, доставлял серьезные проблемы и шурави, и афганским правительственным войскам. Попытки уничтожить его ни к чему не приводили. То ли орешек был не по зубам, то ли это не вписывалось в планы большой политической игры. Поэтому с ним постоянно старались замириться как афганские власти, так и командование ограниченного контингента. В обмен на прекращение активных боевых действий предлагали помощь оружием и деньгами. Масуд был человеком общительным, что в конечном итоге его и погубило. На контакт и с народной властью, с царандоем, с ХАДом, и с высшим командованием 40-й армии шел охотно. С Наджибулой чуть ли не приятельствовали. Как-никак учились вместе. Но мутная вода крутых перемен развела их по разным берегам революционного потока. Поговаривали, что он встречался даже с «гэрэушниками».

 

 

Дарственная подпись Ахмад Шаха И. Я. Минько

 

Нельзя сказать, что встречи эти не имели никакого результата. Ахмад Шах не был радикально настроенным фанатиком и в своих поступках прежде всего руководствовался целесообразностью. Если дивиденды от примирения представлялись обоюдовыгодными, он всегда шел на компромисс и соглашался закопать топор войны в потрескавшуюся многострадальную землю. Однако очень часто после достижения определенных договоренностей кому-то приходило в голову спланировать против него операцию, забывая о том, что его агентурой была напичкана практически вся вертикаль власти и любые телодвижения касательно его персоны четко отслеживались на самом начальном этапе. Сведения о планировании против него каких-либо действий поступали к Масуду моментально, несмотря ни на повышенную секретность, ни на шифрование. Информация уходила, просачивалась, словно вода в песок, и с этим ничего нельзя было поделать. Естественно, что подобные игры разгневанный хозяин Пандшера с рук не спускал. И сразу блокировал Саланг, своеобразную артерию жизни, через которую шел основной поток оружия, продовольствия, медикаментов и наливников с топливом для снабжения 40-й армии.

Кому нужны были эти игры с дремлющим львом, сказать трудно. Он ведь полностью контролировал Саланг и когда перекрывал доступ советских колонн, которые обеспечивали жизнедеятельность и боеспособность не только войск ограниченного контингента, но и афганской армии, кормили договорные кишлаки, приходилось очень туго. Чтобы прорвать блокаду, начиналась бойня: активные наземные войсковые и специальные операции, БШУ. Отряды Ахмад Шаха в долгу тоже не оставались: диверсии, нападения, засады, подрывы колонн. Кровушка лилась рекой. Страдали все: и наши ребята, и местные жители. А с Ахмад Шаха как с гуся вода. Он в гротах и пещерах отсидится. Никакие вакуумные бомбы его не достанут.

Стараясь уменьшить его влияние на местное население, спецслужбы не раз организовывали его мнимую гибель, о чем извещали окрестных жителей в листовках, разбрасываемых с «вертушек» над кишлаками. Даже фотографии мертвого Ахмад Шаха прилагали. На каждые подобные «похороны» он незамедлительно отвечал новыми акциями и, разрушая ловко сплетенные мифы, являл себя пандшерскомулюду в абсолютном здравии и полным жизненных сил.

После этого опять все к нему гуськом на поклон идут мириться: местные власти, царандой, ХАД, опять обещают золотые горы. Ахмад Шах зла долго не помнит. Заключают новое перемирие. Потом и это перемирие кто-то нарушит. И снова бойня. Так и жили.

– Надо отметить, что разведка бандформирований тоже не дремала. Чтобы располагать своевременной и достоверной информацией о планировании и проведении против них боевых операций, душманы постоянно предпринимали попытки завербовать и склонить к сотрудничеству государственных служащих и сотрудников правительственных силовых ведомств. Судя по всему, они довольно преуспели в этом. Любая интересующая их информация очень часто доходила до них в максимально сжатые сроки. Однако иногда их четко налаженная система вербовки давала сбои, напарываясь на стену глубокой идеологической убежденности людей, занимающих ключевые должности.

В 5-м управлении ХАД служил Махфуз, грамотный в профессиональном отношении и блестяще образованный человек, обладавший незаурядным умом и высокими человеческими качествами. Он владел десятью иностранными языками, в том числе и русским. В свое время Махфуз закончил в Одессе высшее военное радиотехническое училище и даже женился на одесситке. Возможно, именно в Советском Союзе он искренне и глубоко проникся социалистическими идеями, уверовав всем своим пламенным сердцем, что только они смогут привести его народ к светлому счастливому будущему.

Сначала Махфуз возглавлял аналитический отдел 5-го управления, потом его назначили начальником отдела по проведению спецопераций. Душманы неоднократно предпринимали попытки заставить его делиться проходившей через него информацией. О таком ценном источнике они уже давно мечтали. Ведь через него проходила абсолютно вся(!) информация, касающаяся планирования и проведения спецопераций, всего агентурного аппарата, работающего на правительство среди бандформирований. Имея на этом месте своего человека, они стали бы менее уязвимы и более защищены. Однако все вербовочные подходы заканчивались ничем. Убежденный сторонник народной власти, Махфуз наотрез отказывался от столь сомнительного сотрудничества.

Взбешенные его отказом душманы, не получив желаемого результата с помощью пряника, решили прибегнуть к более радикальным методам и зверски казнили двух его младших братьев. Один из них возглавлял подразделение царандоя, а дру<