ЧТО Я МОГУ СДЕЛАТЬ ДЛЯ ТЕБЯ?

 

На этот раз ей разрешено было сидеть в присутствии отца, однако разговора герцог д’Орбуа не начинал, с невозмутимым видом и затаенной улыбкой в сердце разглядывая разрумянившуюся дочь. Несмотря на то что ночь началась для нее галереей кошмаров, с утречка Агнес поднялась на волне жаркого, хотя и тщательно скрытого возбуждения: вот поди ж ты, приглянулась залетному инкубу.

– Монсеньор отец мой, – начала она прежде, чем он заговорил первым, чем подтвердила в себе натуру деятельную и пылкую, – не могли бы вы посвятить Марка в рыцари?

Д’Орбуа несколько секунд размышлял, дать ли ей понять, что минувшая ночь со всеми ее событиями не прошла мимо него, и не довести ли до ее сведения свою оценку ее побуждений и действий, а также свой разговор с Локрустом, однако решил воздержаться и предоставить ей самой возможность проявлять активность. Прежде всего потому, что хотел побольше о ней узнать.

– Мог бы, – тягучим тоном превращая мгновение в вечность, неспешно отозвался он, – но…

Она вся превратилась в слух.

– …но лишь тогда, когда будет названо имя, упомянутое в геральдических записях, – неумолимо закончил герцог. – Я не могу надеть рыцарский пояс на раба.

– Но, отец…

– Я знаю. – Он позволил себе нетерпеливый жест. – Он производит впечатление. Но мне мало одного впечатления. Я не могу профанировать высокое звание.

По мнению Агнес, многие, удостоенные сего высокого звания, куда успешнее профанировали его собственными действиями, чем это когда‑либо смог бы сделать безупречный Марк, и она тут же высказалась по этому поводу вслух, хотя до сих пор недоумевала, почему отец не поставит ее на ее скромное место.

– То есть, если бы он солгал…

– Да, но тогда он сам отвечал бы за свою ложь. Я могу сделать рыцарем только дворянина, а дворянство дарует король. За особые, – он голосом подчеркнул это, – чаще всего военные, или оказанные лично Его Величеству заслуги. И потом… – Он помолчал. – С чего ты взяла, будто Марку это поможет?

Ему таки удалось заставить Агнес замереть с открытым ртом. Однако ненадолго. Она собиралась драться до тех пор, пока, как она полагала, Марк в этом нуждался.

– Я хочу вытащить его оттуда, – кротко сказала она.

– Но схема отношений останется прежней, – возразил д’Орбуа. – Ему всегда придется кому‑то подчиняться. И видя его несомненное превосходство, этот кто‑то всегда будет стремиться его унизить. Я видел его. Этот парень сроду никому не кланялся.

Агнес в смятении опустила глаза. Ей не следовало забывать, что отец намного умнее ее.

– Значит, – промолвила она, – чтобы доказать свои достоинства, Марку нужна война?

Неверный ход. Д’Орбуа поджал губы. Девочка знать не знает, каково оно – истинное лицо войны.

– Я же сказал, твоему Марку это не поможет. В лучшем случае он положит жизнь, чтобы вскарабкаться на одну или две ступеньки. Он… будет карабкаться?

Нет. Он умрет. Для Агнес это было столь же очевидно, как если бы Марк сам сказал ей об этом.

– Вы хотите, монсеньор, чтобы я бросила это дело?

Д’Орбуа поднялся из кресла и сделал несколько шагов вдоль камина.

– Оно практически безнадежно, Агнес. Время идет быстрее, чем мы получаем результаты. Насколько я в курсе, твоя игрушка чахнет не по дням, а по часам. С моей точки зрения, мы сделали для этого субъекта более чем достаточно. Но ты ведь иного мнения, не так ли?

– Так, – просто ответила Агнес.

– Ты хочешь его для себя?

Зрелище крови, хлынувшей к ее щекам, доставило д’Орбуа истинное наслаждение. Однако еще большее удовольствие он получил, оценив скорость, с какой его дочь обрела самообладание.

– Нет, – сказала она, выдерживая его испытующий взгляд. – У меня на это нет надежды. Я же говорила вам, монсеньор, он честен.

– Не слишком умно с его стороны, – буркнул д’Орбуа. – Однако у меня есть одна мысль на этот счет. Не знаю, насколько она удовлетворит тебя, однако я решил тебя с нею ознакомить. Мне кажется, тебе будет интересно.

Мастью этот твой Марк похож на аквитанца, – продолжил он, убедившись в полном ее внимании. – Он черноволос, хотя и бледнее лицом, чем уроженцы Юга. Как меня убедили, ему нет нужды доказывать свою воспитанность, он сведущ в военном деле и в куртуазных искусствах, коими славится тот благословенный край. Словом, всем молодчик хорош, да вот только не помнит, откуда он родом. А между тем, когда папские войска железной пятой раздавили альбигойскую гадину, немало ушедших в казну ленов осталось без владельцев, истребленных до последней веточки. Землям нужны хозяева. Король – ты следишь за моей мыслью? – мог бы пожаловать их по своему усмотрению, особенно же – вернуть их дальнему, но единственному наследнику, буде такой объявится.

– Но, – растерялась Агнес, – нужны же какие‑то доказательства… свидетели…

– Свидетели, – сказал герцог, – найдутся. Сколько угодно. Были бы деньги. А деньги, – добавил он скучным голосом, – у нас есть.

На этот раз выражение лица невинной девы, в чьем кодексе ложь была восьмым смертным грехом, огорчило его. Однако Агнес придется через это пройти, если она и впредь хочет говорить с ним на равных. Это урок жизни, и если она намерена добиваться чего‑то для себя и тех, кто ей дорог, ей придется научиться лгать.

– А как же Марк? – спросила она. – Если он не наврал нам с три короба до сих пор, почему вы думаете, что он станет делать это перед королевской комиссией?

– А он не сможет соврать или не соврать, – разъяснил ей отец. – Он ничего не помнит. Ты ничего не знаешь. Лгать, – он сделал паузу, – буду я. Если все получится, я приобрету сильного, но зависимого от меня союзника. В любом случае это быстрее, надежнее и дешевле, чем устанавливать истину на ощупь. Однако скажу честно, мне было бы приятнее стараться для тебя.

Пожалуй, в такое объяснение Агнес поверила бы скорее, чем в очевидную для него одного зависть к Марку и в желание купить дочернюю любовь. К тому же он не без оснований полагал, что меж двумя равными договорный брак возможен и без пылкой страсти одной из сторон, в особенности если упомянутая сторона зависима.

Бог весть что из всех этих междустрочий сумела уловить Агнес, ум ее действовал избирательно, однако этой избирательности оказалось достаточно, чтобы она заметила ловушку на тропе.

– Аквитанец? – переспросила она. – И член истребленной фамилии, а стало быть, альбигоец‑еретик? Если вам удастся «доказать» его происхождение, не приведете ли вы его тем самым прямо в руки церковного трибунала? Это была бы по меньшей мере медвежья услуга, монсеньор!

– Ну так он отречется от ереси, – невозмутимо сказал д’Орбуа. – Он имени своего не помнит, так какой ему смысл упорствовать в чуждых догмах? А церковь у нас куда как терпима к кающимся. Максимум, через что ему придется пройти, – это повторное крещение, поскольку если родители его столь закоренели в еретическом упорстве, то и наследник, надо полагать, не приобщен к благодати истинной веры. Что‑то не припомню, чтобы кому‑то стало плохо от святой воды. Если поведет себя умно, получит все. Твоя забота – объяснить ему это. И разумеется, из твоих уст не выйдет и слова лжи.

Агнес неопределенно пожала плечами. Пусть даже самой ей не пришлось бы лгать, она все же отчетливо осознавала, насколько тонок ледок, по которому она ступает. Ей предстояло прояснить отношения Марка с Богом. Ни больше ни меньше.