ПЕСНЬ О КРЕСТОВОМ ПОХОДЕ ПРОТИВ АЛЬБИГОЙЦЕВ

 

 

Часть первая, написанная клириком Гильемом из Туделы

* * *

(Начало Крестового похода)

ЛЕССА 2

 

Мои сеньоры! Эта песнь писалась для людей…

Живой александрийский стих был образцом для ней,

Чтоб мог ее пересказать сказитель‑грамотей.

Начнем же. Ересь поднялась, как гад со дна морей

(Господь ее да поразит десницею своей!),

Попал весь Альбигойский край в охват ее когтей –

И Каркассонн, и Лорагэ. Легли по шири всей –

От стен Безье до стен Бордо – следы ее путей!

К неложно верящим она пристала как репей,

И были там – я не совру – все под ее пятой.

Сам папа римский сник от бед и потерял покой,

И весь его богатый клир охвачен был тоской,

Ведь ересь с каждым днем росла, являя облик свой.

Немало пастырей святых отправилось на бой

С Великой ересью! И все пошли туда толпой…

Цистерцианский орден был там первой головой.

Там проповедовал Осма (старик, прелат святой),

А супротив болгарин был, поклонник веры злой,

На каркассоннских площадях перед толпой людской.

Из Арагона сам король там был со свитой всей,

Но удалился он, едва почуял смысл речей,

И о коснеющих во лжи, узнал он гонор чей,

Послал в Ломбардию письмо – в Рим, для святых властей.

Скажу, коль Бог благословит, что эти люди злей,

Чем яблоко грызущий червь, гнилых плодов гнилей,

Ведь слышим мы уже пять лет их непотребный лай.

Совсем у Господа от рук отбился этот край!

Чем в схватке яростней глупцы, тем ближе бездны край,

Ведь им, пока идет война, не будет, так и знай,

Пощады на земле.

 

 

ЛЕССА 4

 

Аббат цистерцианцев (тот, кого Господь любил),

Носивший имя брат Арнаут, опорой братьям был

(Тем, что отправились пешком или на мулах пыл

Сбивать с упорствующих в лжи и с тех, кто в ересь впал).

Но хоть словами каждый брат упрямцев побивал,

Сей люд свою неправоту ни в чем не признавал!

Пейре де Кастельно тогда Господень путь привел

В Прованс, где он своим трудам последний счет расчел

С Тулузским графом и того от Церкви отлучил,

Ведь граф соседей разорял и грабежи чинил.

Но графский конюший один все в темноте бродил

И, сердцем злобу возлюбя, от графа милость ждал.

Он свой предательский кинжал прелату в бок всадил,

Убил де Кастельно, затем, дурных наделав дел,

Избрал убежищем Бокэр, лен графа и удел.

Но перед смертью к небесам всё руки возводил

Благочестивый Кастельно и Господа просил,

Чтоб неразумному слуге тот смертный грех простил;

И перед Богом и людьми убийство отпустил.

Он причастился, лишь петух вновь утро возвестил;

Его душа слетела с уст, лишь край небес зардел, –

И всемогущий наш Господь ее в раю призрел.

Над мертвым телом в Сен‑Жиле всю ночь огонь горел,

И на святых похоронах весь клир молитвы пел.

 

 

ЛЕССА 5

 

Когда известье, что легат заколот, в Рим пришло,

То папа чуть не умер сам, узнав про это зло,

Печаль, испытанную им, представить тяжело.

К святому Якову воззвал, оставив все дела,

Святейший папа – и к Петру, чья в раке плоть была, –

И для анафемы свечу возжег, взяв со стола.

Цистерцианец брат Арнаут, чье сердце горе жгло,

Там был, а также латинист и клирик мэтр Мило,

Двенадцать кардиналов вкруг, склонив в тоске чело.

Там и подписан был указ, на деле злой зело,

По коему людей, что кур, взрезали на земле –

И знатных девушек, и дам! Уж не найти в золе

От них ни юбки, ни плаща, ни броши, ни колье

От стен далекого Бордо до башен Монпелье,

Поскольку папа приказал те земли сжечь дотла.

Вот так об этом рассказал магистр Понс де Мила,

Которого послал король, властитель Тюдела,

Сеньор Памплоны, господин и в замке Эстелла,

И лучший рыцарь среди всех, садившихся в седло.

Что знал султан Мирамелис, коли на то пошло!

Альфонс и Педро, короли, поправ врагов тела,

Сломали копий без числа, за что им и хвала;

О том еще я напишу, взяв, коль пошли дела,

Получше пергамен.

 

 

ЛЕССА 6

 

Когда, потупив взор, аббат Арнаут с колен

Поднялся после всех и встал возле колонн,

Он рек такую речь: «Будь благ, святой Мартин!

Живущим на земле ты, папа, господин…

Пошли скорей приказ на языке латин,

Чтоб с ним и я бы мог уйти от этих стен

В Гасконь и Перигор, Овернь и Лимузен,

И славный Иль‑де‑Франс, сам королевский лен,

Поскольку время мстить, поставив злу заслон.

Пускай ничьей души не тронет вражий стон

От той земли до той, где правил Константин.

А если в ратный строй не встанет паладин,

На скатерти он есть не будет и в помин,

Ни пробовать вина, ни одеваться в лён,

И гроб его вовек не будет освящен».

И согласились все с тем, что промолвил он,

Советчик умудренный.

 

 

(Штурм и взятие Безье)

ЛЕССА 18

 

Под праздник, что дарует нам святая Магдалина,

Войсками, что привел аббат, была полна долина

У стен Безье и вдоль реки с ее песчаным лоном.

Зашлись сердца у горожан, к тому досель не склонных,

Ведь в годы древних битв и свар, чему виной – Елена,

Такого войска Менелай не собирал в Микенах,

Столь пышной знати не могла иметь ничья корона

Кроме французской, не нашлось ни одного барона,

Кто б здесь не пробыл сорок дней (лишь кроме графа Брена).

Удар судьбы для горожан был словно в сердце рана,

Лишились разума они, столь поступая странно.

Кто им советовал? Кому вручили жизнь мужланы?

Бедняги были, видит Бог, глупы определенно

И не разумнее Кита, в чьем чреве плыл Иона,

Пошли на вылазку они, держась такого плана:

На пики вздернув белый холст, как белый флаг, смутьяны,

Горланя, мчались на войска. Так от межи овсяной

Гоняют птиц, пугая их маханьем тряпки рваной

При свете утренней зари.

 

 

ЛЕССА 19

 

Встав поутру, вожак всех слуг себе сказал: «Смотри!»

Как раз напали на войска, горланя, бунтари,

И в ров барона одного, обсев, как детвора,

Всем скопом сбросили с моста, отважны несдобра.

Вожак собрал своих людей, босых по той поре.

«Пойдем на штурм!» – вскричали те, собравшись на бугре.

Потом готовиться пошли подраться мастера.

Я полагаю, не имел никто и топора:

Босыми шли они сюда от своего двора,

Пятнадцать тысяч было их – и вор был на воре!

Пошла на город рать в штанах с дырою на дыре,

С собою лишь дубинки взяв да палки поострей,

Одни устроили подкоп, другие – голь храбра! –

Ворота начали ломать, затеяв бой с утра.

Всех горожан прошиб озноб, хоть и была жара.

Кричала чернь: «Идем на штурм! Оружие бери!»

Была такая кутерьма часа два или три.

Ушли защитники в собор и спрятались внутри,

Детей и женщин увели, укрыв за алтари,

И стали бить в колокола, как будто им пора

Звонить за упокой.

 

 

ЛЕССА 20

 

Безьерцы видели со стен весь лагерь боевой

И чернь, к воротам городским валившую толпой,

Бесстрашно прыгавшую в рвы, потом под ор и вой

Долбившую дыру в стене, рискуя головой.

Когда же зазвучал сигнал к атаке войсковой,

Заговорило сердце в них, что час настал лихой.

К собору бросились они, всех ближних взяв с собой,

Прелаты, в ризы облачась, пошли за аналой,

И звонам к мессе звонари такой придали строй,

Как будто, плача о родных, оделся в траур край,

Ведь знали все: пришла беда, ворота отворяй.

Безьерцы думали, что их укроет кров святой

От черни, грабившей дома, пустившейся в разбой,

Ведь утварью семи домов мог овладеть любой.

Но чернь, зверея от резни, кроя на свой покрой,

Без счета погубила душ, заполнив ад и рай,

Был ей доступен каждый дом, какой ни выбирай,

И стал бы Крезом каждый вор, что в драке храбр порой,

Когда в руках бы удержал все, что набрал горой.

Но все себе забрала знать, под полог тьмы ночной

Слуг выгнав из‑под крыш.

 

 

ЛЕССА 21

 

Вся знать из Франции самой, оттуда, где Париж,

И те, кто служит королю, и те, кто к папе вхож,

Решили: каждый городок, где угнездилась Ложь,

Любой, который ни возьми, сказать короче, сплошь,

На милость должен сдаться им без промедленья; те ж

Навек закаются дерзить, чья кровь зальет мятеж.

Всех, кто услышит эту весть, тотчас охватит дрожь,

И не останется у них упорства ни на грош.

Так сдались Монреаль, Фанжо и остальные тож!

Ведь силой взять, я вам клянусь, Альби, Тулузу, Ош

Вовек французы не смогли б, когда бы на правеж

Они не отдали Безье, хоть путь сей не хорош.

Во гневе рыцари Креста велели черни: «Режь!» –

И слуг никто не удержал, ни Бог, ни веры страж.

Алтарь безьерцев уберег не больше, чем шалаш,

Ни свод церковный их не спас, ни крест, ни отче наш.

Чернь не щадила никого, в детей вонзала нож,

Да примет Бог те души в рай, коль милосерд к ним все ж!

Столь дикой бойни и резни в преданьях не найдешь,

Не ждали, думаю, того от христианских душ.

Пьяна от крови, чернь в домах устроила грабеж

И веселилась, отхватив себе изрядный куш.

Но знать воришек и бродяг изгнала вон, к тому ж

Ни с чем оставив босяков и в кровь избив невеж,

Чтоб кров добыть для лошадей и разместить фураж.

Лишь к сильным мир сей благ.

 

 

ЛЕССА 22

 

Сперва решили босяки, чернь и ее вожак,

Что век им горя не видать, что стал богатым всяк,

Когда ж остались без гроша, они вскричали так:

«Огня, огня!» – ведь зол на всех обманутый дурак.

Они солому принесли, сложив костры вокруг,

И разом вспыхнул город весь от этих грязных рук,

И шел огонь во все концы, сжимая страшный круг.

Вот так когда‑то сам Камбрэ богатый город сжег

И хуже сделать сгоряча, я вам скажу, не мог,

За что его бранила мать, а он, себе не друг,

Ей чуть пощечину не дал, как бьют в досаде слуг.

Вся рать, спасаясь от огня, бежала в дол и лог,

Французской знати не пошла ее победа впрок,

Ведь все пришлось оставить им, а был там не пустяк.

Все, чем богат подлунный мир – и Запад, и Восток! –

Вы там смогли бы отыскать, не будь пожар жесток.

Собор, что строил мэтр Жерве, уж верно, долгий срок,

Внезапно треснул, что каштан, который жар допек,

Лишь камни собирай.

 

 

ЛЕССА 23

 

По мненью тех, кто там бывал, в Безье был сущий рай,

Французы всякого добра нашли там через край,

И столько взяли бы с собой, что хоть из рук бросай,

Когда б не предводитель слуг, не сброд его босой.

Но те Безье сожгли дотла, дома, собор святой,

Церковный хор, что мессы пел, и женщин, и детей,

Прелатов в ризах дорогих и остальных людей.