Глава 15.4. Нефть в стране текилы

 

О «проклятом месте», двух погибших империях, вреде национализации и пользе, которую можно извлечь из хорошего соседства 

 

Мексика – латиноамериканская страна, расположенная на юге Северной Америки. Территория Мексики была обжита первобытными людьми (выходцами из Восточной Азии, которые в эпоху заселения Америки перешли северным путем в том месте, где сейчас Берингов пролив, на новый континент) уже в 9–11 тысячелетии до нашей эры – о начале заселения до сих пор спорят ученые. Много позднее, одновременно с началом железного века в Евразии, на территории Мексики сформировалась культура Ольмеков – первое централизованное государство Мезоамерики, про которое нам мало что известно: язык ольмеков не расшифрован.

Во времена, когда в Евразии образовалась Римская империя франков, на территории Мексики процветала высокоразвитая цивилизация майя, а одновременно с нашествием монголо-татар в Евразии земли Мексики заняли кочевники-ацтеки, создавшие свою империю на базе покоренных племен (как и монголо-татары).

В начале XVI века монголо-татарская империя развалилась, и параллельно рухнула империя ацтеков (о причинах краха этой империи мы писали выше), а территория Мексики вошла в состав Испанской империи (о причинах краха которой нами также рассказано в этой книге – вообще империям не везло, и рассказывать об их гибели – дело весьма поучительное).

Через 300 лет на фоне истощения Испании и наполеоновских войн в Европе Мексика получила независимость, которая, увы, не пошла ей в прок – в течение всего XIX века страну раздирали междоусобицы, перевороты и революции, власть менялась в среднем раз в полтора-два года. В середине XIX века Мексика потеряла свои северные территории (чуть более половины начальной площади страны) – США последовательно аннексировали земли, на которых сейчас размещено пять с половиной американских штатов. Во второй половине XIX века Мексика чуть было не была захвачена объединенными франко-англо-испанскими силами, и лишь стечение обстоятельств (победа Севера в гражданской войне в США и начало франко-прусской войны) помогли нескольким национально-освободительным армиям мексиканцев в конечном итоге отстоять независимость страны.

Страна сохранила свой «двунациональный» состав населения (сегодня в стране чистых потомков европейцев около 10 %, чистых потомков коренных обитателей Мексики около 28 % и 62 % метисов)[356], испанский язык и испанскую религиозность – и сегодня более 82 % населения называют себя католиками [357].

Еще ацтеки использовали нефть, просачивавшуюся сквозь грунт, в медицинских целях. Но до последнего десятилетия XIX века в Мексике нефть не играла сколько-нибудь существенной экономической роли. Промышленное производство нефти в Мексике началось вместе с приходом к власти Порфирио Диаса – бывшего героя партизанских отрядов времен войны за независимость против интервентов, диктатора, правившего с 1876 по 1911 год, который изображал из себя демократа. Именно он (а совсем не Владимир Путин) изобрел и манипуляцию голосами на выборах, и увеличение срока президентства с четырех до шести лет, и использование преемника на один промежуточный срок для соблюдения конституционного правила о запрете занятия должности президента два срока подряд, и в конечном итоге – внесение изменений в Конституцию для дальнейшего пребывания у власти.

Порфирио Диас считал крайне важным привлечение в страну иностранных инвестиций, и в 1910 году в Мексике уже работали нефтедобывающие компании из США и Европы (El Huasteca, Mexican Eagle, Mexican Petroleum Company и другие). В начале века Мексика добилась впечатляющих успехов в разработке полезных ископаемых, заняв в мире первое место по добыче серебра, второе – меди и пятое – золота. К 1910 году Мексика добывала 110 тыс. баррелей в день только с одного месторождения, которое считалось тогда крупнейшим в мире[358], [359]. Но успехи не шли впрок экономике.

В период правления Порфирио Диаса (кстати, название периодов жизни страны по фамилии диктатора тоже впервые появилось тогда, и «путинизму» на 100 лет предшествовал «порфириат») в стране сформировалась узкая группа олигархов, лично близкая диктатору и сросшаяся с властью (многие из группы были высшими чиновниками). Члены группы называли себя «учеными» («сьентификос») и утверждали, что «исповедуют особые научные методы управления государством». Так или иначе, за 35 лет правления Диаса, несмотря на обилие «национальных проектов» (создавались железные дороги, фабрики и развивалась добыча полезных ископаемых), уровень жизни населения не вырос, грамотность к 1910 году составляла менее 20 %[360], образование и медицина хронически недофинансировались, детская смертность не упала, количество школ практически не выросло (зато резко выросло количество полицейских – особенно так называемых руралес – набранных из армии и уголовников, которые должны были подавлять потенциальные восстания). Экономика страны быстро концентрировалась в руках «сьентификос» и крупных землевладельцев – в начале XX века 27 % земли принадлежало крупным хозяйствам, 98 % населения не владели землей, при этом более 66 % населения составляли батраки-пеоны [361].

Правление Диаса завершилось так же, как чаще всего завершаются периоды правления бессрочных диктаторов: в 1910 году началась революция (разумеется, под лозунгом «Землю крестьянам»), и через год Диас бежал во Францию. Именно Диасу принадлежит пророческое высказывание: «Бедная Мексика, ты так далеко от Бога и так близко к США!». Пророчества диктаторов надо трактовать, и этот случай – не исключение: в будущем борьба с религией принесет Мексике немало проблем и будет причиной национальной трагедии, а смягчение позиций по отношению к католицизму совпало по времени с волшебным спасением экономики. Близость же к США станет для Мексики ресурсом наряду с нефтью.

После гражданской войны и революции (по-мексикански долгой, длившейся семь лет и сопровождавшейся парой американских интервенций) в 1917 году страна национализировала все подземные ресурсы. В начале 1920-х годов Мексика впервые почувствовала влияние нефтяных денег на экономику: в 1921 году они сформировали 25 % доходов бюджета, в 1922 году – 31 %[362]. Руководители Мексики в 1920–1930 годы в своих действиях недалеко ушли от типичных каудилистских моделей Южной Америки; разве что резкость антиклерикальных законов (приведшая к тому, что в церквях перестали служить, а за деятельность священников полагалось тюремное заключение) отличала Мексику от южных соседей. К слову, эта жесткость повлекла за собой многолетние массовые волнения, в ходе которых «кристерос» – борцы за права верующих – уничтожали производственные предприятия и светские школы и убивали чиновников и солдат (и заодно местных жителей), а религиозный фанатик даже убил президента Мексики. Восстания «кристерос» крайне отрицательно сказались на экономике Мексики, в том числе на добывающей промышленности.

Но никакие восстания не могли сравниться по ущербу с национализацией недр. После 1917 года нефтяной бизнес начал постепенно уходить из страны. В 1920-х годах иностранные компании остановили разведку и стали постепенно перебираться, в частности, в Венесуэлу. С пика в 200 млн баррелей в год в 1921-м (второе место в мире после США, четверть мирового производства) добыча к 1937 году упала до 50 млн баррелей в год (шестое место в мире)[363].

Как всегда бывает с авторитарными режимами, вместо того, чтобы вернуть частную собственность на недра, в 1938 году мексиканский президент Ласаро Карденас национализировал нефтяную отрасль страны. «Лучше уничтожить нефтепромыслы, чем позволить им мешать национальному развитию!» – провозгласил он с балкона президентского дворца. Толпа восприняла это (достаточно бессмысленное) высказывание с таким энтузиазмом, что устроила импровизированный шестичасовой парад. (Каждый год 18 марта это событие отмечается в Мексике как национальный праздник!) В июне того же года была создана национальная нефтяная компания Pemex, консолидировавшая активы иностранных компаний.

Государственная компания оставалась неэффективной. В 1950–1960-е годы Мексика стала нетто-импортером нефти из-за роста собственного потребления. Собственная добыча не поднималась выше 90 млн баррелей в год [364]. И тут случилось чудо – возможно Бог отблагодарил мексиканские власти за смягчение отношения к религии. В 1971 году было открыто гигантское месторождение «Кантарель».

Месторождение оказалось одним из самых крупных в мире: уже в 1980 году уровень добычи составил 0,7 млн б/д, а к 2000 году поднялся до 1 млн б/д [365]. В итоге одно сверхкрупное месторождение обеспечило Мексике около 40 % всей добычи нефти в 1980–90-е годы и до 60 % добычи в середине 2000-х годов [366]. Доказанные резервы нефти выросли с 6,3 млрд баррелей в конце 1976 года до 16 млрд в 1977 году и до 40 млрд в 1978 году[367].

Экспорт нефти с 1975 по 1981 год вырос в 23 раза, производство увеличилось с 0,7 млн б/д в 1974-м до 2,7 в 1982-м, при этом цена нефти выросла с 8,8 долл./барр. в 1973-м до 38,2 долл./барр. в 1981-м [368].

Кантарель стали называть «спасителем страны» (el Salvador del Pais). Мексика, с ее недавно открытыми ресурсами, стала стратегически важным поставщиком нефти, не входящим в картель ОПЕК, и решением проблемы с нестабильными нефтедобывающими автократиями Ближнего Востока. Многие американские нефтеперерабатывающие заводы начали ориентироваться на мексиканский сорт Maya, с высокой плотностью и высоким содержанием серы. Интересно, что бум сланцевой нефти в США – легкой и низкосернистой – потребовал от американцев непростой комбинации: между США и Мексикой осуществляется своп нефти (обмен американской нефти на мексиканскую), так как именно американские НПЗ имеют мощности по десульфуризации, при этом не приспособлены для переработки сланцевой нефти.

В 1976–1982 годах 86 % нефтяного экспорта направлялось США[369]. Но самым важным в сотрудничестве двух стран стала программа «Макиладорас» – перевод в Мексику сборочных и вспомогательных производств из США. История макиладорас началась в 1964 году. Тогда официально завершилась так называемая программа «Брасеро», в рамках которой мексиканцам разрешалось работать в США сезонными рабочими на легальной основе. Чтобы не допустить безработицы в соседствующих с США регионах, мексиканские власти приняли программу приграничного развития (Programa de Industrialización Fronteriza, PIF), обнулив таможенные пошлины на импорт оборудования для предприятий и экспорт готовой продукции. В 1971 году программа была расширена на все штаты Мексики. В 1965 году в Мексике было 12 предприятий макиладорас, к 2006 году их было уже 2810[370]. В 1985-м экспортная выручка макиладорас превысила экспортную выручку от нефти, а к концу века индустрия макиладорас давала 25 % ВВП и обеспечивала 17 % рабочих мест в стране[371].

Макиладорас сыграли огромную стабилизирующую роль в экономике Мексики, однако не уберегли страну от типичной «голландской болезни». К 1987 году доля поступлений от нефтяной индустрии в бюджете достигла 40,4 %[372]. Налоговые доходы бюджета составляли всего 9,9 % ВВП, существенно меньше, чем в среднем в мире[373].

Проблемы компенсировались высокими, но неэффективными госрасходами. Мексиканский песо в реальном выражении укреплялся к доллару, снижая конкурентоспособность местной продукции. Цены на многие базовые товары, включая продукты нефтепереработки, регулировались государством и были сильно занижены – в период нефтяного бума правительство продолжало держать их на фиксированном уровне, несмотря на высокую инфляцию. Цены на топливо оставались значительно ниже себестоимости, что приводило к избыточному потреблению топлива и к развитию предприятий, прибыльных только за счет топливных субсидий. Государственная монополия на ресурсы продолжала мешать эффективности: Pemex был постоянным источником скандалов – то в нем обнаруживались огромные растраты, то выплаты несуществующим работникам и подрядчикам, то непрозрачные контракты и коррупционные схемы вывода денег через профсоюз.

А затем наступило decada perdida – потерянное десятилетие. В 1982 году цены на нефть резко упали, и шок платежного баланса потребовал немедленных действий. В августе 1982 года были национализированы банки (Перон сделал это раньше, но с тем же эффектом). Был объявлен дефолт по внешним долгам. Песо девальвировалось. Среднегодовой уровень инфляции в стране в 1980-е годы составлял 100 %, в 1987 году достиг пика в 159 %[374]. Безработица выросла до 25 %[375]. Только к концу 1980-х годов инфляцию удалось стабилизировать. С этого момента развитие Мексики шло по «аргентинскому сценарию».

1 января 1994 года вступило в силу Соглашение о свободной торговле североамериканских стран (NAFTA), подписанное Канадой, Мексикой и США. Доверие к Мексике как экономике существенно возросло. Во время президентской кампании 1994-го президент Карлос Салинас начал традиционно увеличивать госрасходы (дефицит бюджета дошел до 7 % ВВП)[376]. Казначейство стало эмитировать номинированные в долларах гособлигации (tesobonos ), которые выкупались иностранными инвесторами, так как не несли валютного риска.

Однако скоро начались проблемы. Кандидат от правящей Институционально-революционной партии был убит в Тихуане в марте 1994 года. Одновременно вспыхнуло восстание индейцев в штате Чьяпас, вызванное тем, что в 1992 году в качестве условия для подписания NAFTA в конституцию Мексики внесли изменения, сделавшие возможным приватизацию общинных земель.

Из страны снова начался отток капитала. К декабрю 1994 года валютные резервы истощились. Песо девальвировался на 50 %[377]. Паника перекинулась и на другие развивающиеся экономики, спровоцировав мировой финансовый кризис – так называемый Tequila crisis. Мексика получила помощь от МВФ и США, однако экономика перешла к росту только к концу 1990-х годов.

Кризис 1990-х годов привел к смене структуры власти в стране. ИРП впервые с 1930-х годов потеряла большинство в обеих палатах парламента по результатам выборов 1997 года. В 2000 году ее кандидат впервые проиграл президентские выборы, и партия ушла в оппозицию. На два срока президентами Мексики стали представители оппозиционной партии. Мексика буквально «прошла по краю» – в 2006 году президентом чуть было не стал поддержанный венесуэльским президентом-популистом Уго Чавесом леворадикальный кандидат от Партии революционной демократии (PRD) Мануэль Лопес Обрадор, он проиграл всего 0,54 % голосов. Но смена имен в политике мало дала экономике – попытки провести массовую приватизацию и либерализацию энергетического законодательства и допустить иностранных инвесторов в нефтяную отрасль потерпели неудачу из-за сопротивления в парламенте.

Начало 2000-х годов не было для экономики Мексики удачным. Глобальные и американские инвесторы открыли для себя Китай – предприятия начали переводиться в КНР в ущерб мексиканским макиладорас. В 2000–2004 годах закрылось около трети макиладорас, 150 тыс. человек лишились рабочих мест[378].

После 2004 года, однако, заработная плата в обрабатывающей промышленности Китая повышалась в среднем на 14 % в год в юанях и почти на 20 % в год в долларах, отражая и рост номинальной заработной платы, и ревальвацию китайской валюты. Средняя заработная плата в мексиканской обрабатывающей промышленности оставалась в долларах довольно постоянной из-за умеренного повышения заработной платы и снижения курса песо. В итоге приблизительно к 2007 году средняя зарплата в Китае стала сопоставима с мексиканской, и после снижения до 11 % импорта в США в 2005-м доля Мексики начала расти, и к 2020 году она составляет уже около 15 %[379]. Этот рост произошел главным образом за счет экспорта электроники, телекоммуникационной и транспортной техники.

Сейчас на Мексику приходится 20 % совокупного американского импорта [380] автомобилей и автомобильных запчастей, она является вторым по значению иностранным поставщиком после Канады. В 2019 году в Мексике 19-ю производителями было произведено 3,75 млн автомашин (7-е место в мире) против менее чем 2 млн в 2000-м (9-е место в мире)[381].

В результате около трети из более чем 400 млрд долларов в год мексиканского экспорта приходится сейчас на продукцию около трех тысяч предприятий макиладорас, включая крупнейших мировых производителей автомобилей и электроники, что более чем в три раза превышает объем экспортных поступлений от нефти. Основным направлением мексиканского экспорта являются США (73 %), на втором месте – Канада (5,2 %), затем идут Германия и Китай (по 2,1 %)[382].

Рост цен на нефть в середине 2000-х годов снова повысил зависимость бюджета от нефти – до пика в 38 % от всех бюджетных доходов в 2006 году [383]. Однако наличие диверсифицированного экспорта, занятость большой доли населения в высокомаржинальных областях экономики и разумная макроэкономическая политика позволили Мексике достичь макроэкономической стабилизации, низкой инфляции, ничтожного дефицита бюджета, положительного сальдо торгового баланса. Возможно (как ни парадоксально это прозвучит), в 2000-е годы. Мексика не впала в ресурсную зависимость в том числе из-за падения уровня добычи нефти: производство нефти с пика в 3,8 млн б/д в 2004-м [384] снизилось до 2,0 млн б/д в 2018-м (это уровень 1979 года)[385]. Уровень внутреннего потребления нефти в Мексике вырос с 1,3 млн б/д в 1979-м до 1,96 млн б/д в 2014-м [386], но после 2016-го стал немного снижаться и в 2018 году составлял уже 1,8 млн баррелей в день [387]. Дело здесь не в интенсификации или новых более экономичных двигателях – просто Мексика с 2015 года начала сокращать топливные субсидии, и, как всегда бывает в такой ситуации, оказалось, что нефти требуется существенно меньше.

Падение добычи нефти объясняется просто – «Спаситель нации» истощается, а госмонополия не имеет ни ресурсов, ни технологий, ни мотивации инвестировать в разведку. В среднем Pemex формировал до 40 % федерального бюджета страны, в то время как инвестиции государства в компанию не превышали 5 % ее выручки [388]. Даже после падения цен на нефть в 2015 году доля нефтяных доходов в бюджете страны превышает 19 %[389] – плохая собираемость налогов, низкие налоги на прибыль и подоходные налоги (залог существования макиладорес) оставляют Мексику в состоянии ресурсозависимости.

В 2013 году было принято решение разрешить привлекать иностранные компании в нефтяную отрасль страны. Правда, проведено всего несколько аукционов по предоставлению прав на разработку нефтяных месторождений. Тем не менее один из аукционов выиграла крупная итальянская энергетическая компания ENI – возможно, в будущем добыча нефти в Мексике сможет опять начать расти.

В 2020 году Мексика переживает закат местного нефтяного бума (топливо составляет всего лишь 5 % экспорта, против 37,5 % в 1980 году)[390] и находится среди стран «ниже среднего» уровня экономики. C ВВП более 1,2 трлн долларов и населением в 130 млн человек, скоростью роста ВВП около 1–2 %[391] в год Мексика сильно напоминала бы Россию, если бы Россия не добывала в 5,5 раза больше нефти на каждого жителя – всё же открытость мексиканской экономики, близость к США и способность создать экспортные предприятия «ненефтяной» индустрии дают серьезный положительный эффект. Тем не менее ресурсная ловушка работает и в Мексике: зависимость бюджета от доходов нефтяной индустрии создает существенные перекосы в управлении; ресурсные доходы усиливают неравенство (индекс Джини в Мексике – 45,9 %, почти как в Китае, 48 % живет за чертой бедности)[392] и выталкивают население Мексики в близлежащие США – переводы от трудовых мигрантов в Мексике всего в три раза меньше доходов от экспорта. Медианный доход на душу населения в Мексике в пять раз ниже, чем в другом нефтедобывающем соседе США – Канаде, и в 2,5 раза ниже, чем в бывшей мексиканской метрополии – Испании.

Страна в целом не сильно зависит от нефтяных денег, но зависимость бюджета от нефтяных доходов остается высокой. Неспособность государства создать эффективную систему налогообложения, неразвитые экономические институты, высокий уровень преступности и коррупции, неравенство и бедность – последствия ресурсного бума конца прошлого века.

 

Глава 15.5. Нефть и война

 

О том, что бывает, когда в стране есть нефть, но нет институтов, а также немного о том, как Китай умеет дружить 

 

В литературе не удается найти ни одного свидетельства того, что степень подверженности экономическому «проклятию» зависит от начального уровня экономики страны. Жертвами «проклятия» становятся и богатые страны, и бедные, и технологически развитые, и самые отсталые. На то, в какой степени страна страдает от такого «проклятия», влияет скорее уровень общественных институтов – чем они сильнее, чем более сложны и эффективны, тем экономическое «проклятие» легче переносится. Лучший пример того, как институты спасают экономику в период ресурсного изобилия, мы обсудим чуть ниже. А пока – пример того, что происходит со страной в отсутствие каких бы то ни было внятных институтов. Если вам покажется, что слишком многое в этом описании напоминает Россию на рубеже 20-х годов XXI века, то это лишь потому, что и в России институты государственного управления плохо развиты.

Ангола – страна на юго-западном побережье Африки. Население – 30,5 млн человек (45-е место по количеству населения в мире)[393]. Темпы роста населения в последние 50–70 лет были значительно выше среднемировых: 2,8 % в среднем в год против общемирового темпа роста в 1,66 %[394]. Население молодое: медианный возраст – 15,4 года [395]. Самые крупные этносы – овимбунду, кимбунду и баконго. Государственный язык – португальский. Основные религии – католицизм и протестантизм.

История Анголы начинается в XIII веке – именно в это время на землях вдоль реки Конго образуется королевство Конго, а в XIV веке из него выделяется провинция Ндонго, расположенная на территории современной Северной Анголы. Уровень экономического и технического развития Ндонго в тот момент не сильно отличался от уровня развития европейских государств. Однако у самостоятельного Ндонго была короткая судьба. Устояв перед попытками захвата со стороны португальцев в конце XV – начале XVI века (в 1568 году «посол Португалии», а вернее, несостоявшийся в тот момент африканский конкистадор Паулу Диаш даже оказался пленником короля Ндонго), и Конго, и Ндонго оказались беззащитными перед вторжением кочевых племен с востока и сами обратились за помощью к португальцам. Европейцы, как известно еще со времен Древнего Рима, любую помощь умели превращать в оккупацию, так что в 1575 году Ангола становится португальской колонией.

Основным бизнесом португальцев в Анголе в течение последующих 300 лет был экспорт рабов. По очень неточным оценкам, португальцы вывезли с территории Анголы около пяти миллионов человек, в основном – в Бразилию. Связи Анголы с Бразилией были впоследствии настолько прочны, что в момент объявления Бразилией независимости силы, стремившиеся к независимости Анголы, всерьез обдумывали вхождение в Бразильскую империю.

XIX и XX век – время постоянных восстаний местных жителей в разных частях Анголы, подавлявшихся с достаточной жестокостью. После Второй мировой войны Советский Союз, чья политическая парадигма с попытки вызвать мировую революцию, прежде всего в развитых странах, сместилась в сторону борьбы за страны развивающиеся, активно озаботился африканским континентом и начал спонсировать разрозненные военизированные формирования, ставившие своей целью в том числе деколонизацию территорий. На советских деньгах в Анголе вырастают разнородные партии – отряды борцов за независимость – от МПЛА-Партии Труда до УНИТА. Запад не может остаться в стороне, и пока Португалия борется со всеми оппозиционерами одновременно, США налаживают контакты с частью повстанцев и формируют «прозападное» крыло борцов за независимость. Борцы берут по возможности со всех, но это может происходить только пока они едины в войне против колонизаторов.

1960-е годы проходят в активной вооруженной борьбе против португальцев. В 1974 году в самой Португалии происходит революция, и страна берет курс на избавление от колоний. В начале 1975 года подписывается соглашение о постепенной передаче власти в Анголе местному населению. Но в Анголе уже слишком много различных военизированных групп, представляющих разные интересы и готовых сотрудничать с разными империями в борьбе за власть. Соглашение не выдерживает и полгода, уже в июле в стране начинаются бои между МПЛА – просоветской группировкой, захватившей власть, и УНИТА, которой (естественно) активно помогают западные страны.

Но короткая история независимой Анголы должна быть описана всё же двумя главами: главой про гражданскую войну, продолжавшуюся с 1975 по 2002 год, и главой про нефть – с 2002 года по сегодняшний день.

Открытие первых промышленных месторождений нефти в Анголе приходится на 1950-е годы. Португальская компания SACOR для управления нефтегазовыми активами своей колонии учреждает дочернюю фирму Angol, которая в сотрудничестве с другими международными нефтяными компаниями с середины 1950-х годов начинает добычу.

В эту позднеколониальную эпоху правительство Португалии стало более активно вкладываться в свои колониальные владения. В 1950-х годах строились дамбы, гидроэлектростанции и транспортная инфраструктура. В Анголе запускались добыча сырья и производство товаров; всё это встраивалось в производственные цепочки с конечным продуктом, производимым в Португалии. Во многом поэтому экономика Анголы демонстрирует хорошие темпы роста с 1961 по 1973 год, в среднем 4,7 %[396]. Основными экспортными статьями на тот момент были натуральное волокно (сизаль), кофе, хлопок, алмазы и железо. Лишь к 1973 году нефть вышла на первое место среди экспортируемых товаров – Ангола тогда вывозила всего около 150 000 баррелей в день [397]. Промышленность Анголы также активно росла за счет производства товаров широкого потребления. На пороге обретения независимости ангольская промышленность обеспечивала больше половины отечественного спроса, а годовые темпы ее роста составляли 6,9 % в 1972-м и 14,3 % в 1973 году [398].

Обретение независимости Анголой сопровождалось передачей промышленности в руки новой власти. Уже в 1975 году в рамках соглашения с метрополией Angol переходит в руки нового ангольского правительства во главе с Агостиньо Нето, лидером Народного движения за освобождение Анголы (MPLA). Нефть, таким образом, изначально оказывается в руках наиболее сильной группировки, которая будет в течение всего последующего периода войны контролировать столицу и представлять Анголу в международных отношениях. MPLA поддерживается СССР, и СССР, естественно, требует лояльности. В 1976 году Агостиньо Нето принимает социалистическую марксистскую идеологию и начинает полномасштабную национализацию.

Последовавшая сразу после обретения независимости гражданская война явно не способствовала развитию диверсифицированной экономической деятельности с большим горизонтом планирования. MPLA нуждалась в средствах для ведения военных действий. Нефтегазовый сектор, зародившийся еще в колониальные времена, оказался как нельзя кстати. Добыча нефти была сконцентрирована в компактных регионах, и защищать их было легче, чем обширные сельскохозяйственные угодья или производственные цепочки. Цены на нефть, выросшие после Войны Судного дня, повысили значимость этих активов и, соответственно, возможности для получения потоков наличности.

Однако отсутствие квалифицированной рабочей силы не давало социалистам возможности для полной национализации нефтегазового сектора. Gulf Oil, Texaco и другие международные нефтяные компании не останавливали свою работу после обретения Анголой независимости. Более того, во время войны создавались новые международные проекты. После открытия месторождения Girassol в 1996 году в страну потекли инвестиции от таких гигантов, как BP, ExxonMobil, Royal Dutch Shell и др.

Нефтегазовая компания Sonangol (бывшая Angol), национализированная после обретения независимости, первоначально ограничилась выдачей концессий и сбором налогов. Лишь со временем, перенимая опыт у итальянской ENI, алжирской Sonatrach и других компаний, Sonangol стала всё чаще непосредственно участвовать в добыче.

Другие сферы экономики – производство сахара, кофе, волокна и соответствующая сельскохозяйственная деятельность – оказались в упадке. По данным MPLA, сразу после обретения независимости более 80 % плантаций были оставлены своими португальскими владельцами, из 692 фабричных производств лишь 284 продолжили работу, 30 тыс. квалифицированных работников покинули страну [399]. Множество объектов и без того небогатой инфраструктуры были уничтожены.

Гражданская война, которую вела правящая MPLA против движения UNITA, длилась 27 лет (до 2002 года) и стала одним из локальных фронтов холодной войны. Фидель Кастро посылал целые батальоны на помощь MPLA; СССР и ГДР командировали своих военных инструкторов и летчиков. УНИТу поддерживала через территорию Намибии армия ЮАР. Крупные суммы ангольское правительство тратило на покупку советского вооружения, часть вооружения покупалась в долг.

Неточные данные по ВВП Анголы тех лет всё же способны показать, какой «деиндустриализирующий» эффект имела гражданская война. К 2002 году большинство производств так и не достигли довоенного уровня выпуска. В сельском хозяйстве лишь производство табака дотягивало до отметки 50 % от 1975 года [400]. Добыча металлов, металлообработка и химическая промышленность составляли 10–20 % от уровня 1975 года [401]. Относительно спокойный период 1985–1991 годов, когда доля сельского хозяйства постепенно росла с 13,8 % ВВП в 1985-м до 24,2 % в 1991-м, завершился спадом до 10 % в 1992 году, после того как мирный договор и выборы обернулись неудачей, и возобновились военные действия [402]. На протяжении 1990-х годов доля промышленного производства в ВВП не превышала 6 %[403].

Взгляд на абсолютные цифры дает особенно ясную картину влияния войны на экономику и устойчивости нефтяного сектора. Падение выпуска в сельском хозяйстве в 1992 году оказалось двукратным, что практически соответствует данным по доле в ВВП[404]. Но благодаря нефтегазовому компоненту общий ВВП страны колебался не так уж сильно. В 1993 году, например, он лишь незначительно снизился по сравнению с 1991 и 1992 годом, а в 1994 году вообще вырос. И действительно, как уже отмечалось выше, международные нефтяные компании с готовностью вкладывали средства в нефтяной сектор Анголы даже во время боевых действий.

На момент окончания гражданской войны (2002) государство и экономика Анголы сильно зависели от гипертрофированного нефтяного сектора: 90 % экспорта составляла нефть, нефтяные доходы формировали по меньшей мере 75 % бюджета, а сама нефтедобыча отвечала за половину странового ВВП[405]. Но нефть, как и любой концентрированный ресурс, провоцирует высокий уровень неравенства. Несмотря на обилие нефти, страна была разорена: в 2000 году доля граждан Анголы, проживавших менее чем на 1,9 доллара в день, составляла порядка 32 %, менее чем на 3,1 доллара – около 54 %[406]. Страна и в 2018 году является одним из мировых лидеров по уровню детской смертности – больше, чем в Сомали и Сьерра-Леоне. При этом правительство Анголы отнюдь не выглядит в глазах населения бедным. Луанда покрывается строительными площадками, на которых растут новые бизнес-центры и правительственные здания.

Казалось бы, окончание войны должно было открыть возможности для быстрого и бурного развития страны. СССР к тому времени давно почил, страна вынуждена была бы открыто сотрудничать со всем миром, а не прекращавшееся тесное взаимодействие с глобальными нефтяными компаниями могло стать крайне важным фасилитирующим фактором. Но за 18 лет мирной жизни структура ангольской экономики не претерпела значимых изменений: гипертрофированный ресурсный сектор продолжает доминировать. Большую часть продуктов потребления из-за нехватки и плохого качества отечественных товаров приходится импортировать за нефтедоллары. Даже строительство и сфера услуг, которые по логике «голландской болезни» должны были в нефтяной экономике получить толчок к развитию, были по большей части импортированы из Китая.

Разрушенная инфраструктура, слабое сельское хозяйство и промышленность, отсутствие квалифицированной рабочей силы, одна из самых слабых в мире систем здравоохранения – всё это проблемы послевоенной Анголы. Типичные кредиторы догоняющего развития, например, Международный валютный фонд, были не в лучших отношениях с авторитарным правительством бывшего ангольского президента Жозе Эдуарду душ Сантуша, правившего страной с 1979 по 2017 год. Поэтому сразу после войны, в 2002 году, получить кредиты у международных институтов не удалось. Ангольское правительство попыталось обратиться напрямую к лидерам Японии и Южной Кореи, однако получило отказ с простой мотивацией: необходимо улучшить отношения с МВФ. Только после прихода к власти нового президента Лоренсу руководству страны удалось наладить отношения с организацией, и с 2018 года была открыта кредитная линия МВФ в размере 3,7 млрд долларов для помощи Анголе в решении экономических проблем [407].

Пока отношения с МВФ еще не были налажены, ангольскому правительству удалось найти финансовую поддержку в Восточной Азии, и не последнюю роль тут сыграл растущий нефтяной потенциал Анголы. Средства на финансирование восстановления были найдены в 2004 году у китайского правительства, которое согласилось кредитовать Анголу под залог нефтяных контрактов.

В течение следующего десятилетия добыча нефти по меньшей мере удвоилась. В год окончания гражданской войны Ангола осуществляла добычу 800 тыс. баррелей нефти в день (для сравнения: в 1990 году – 470 тыс.)[408]. В 2008 году она уже добывала порядка 2 млн баррелей [409]. В 2015 году Ангола стала производить нефти больше всех на Африканском континенте, опередив Нигерию (1,77 против 1,75 млн б/д), хотя пик добычи уже был пройден [410]. По состоянию на середину 2019 года Ангола с 1,78 млн баррелей в день занимает 14-ю строчку в рейтинге нефтедобывающих стран мира, а по объемам производства нефти на душу населения сравнима с Россией и Венесуэлой (61bbl/day на 1000 человек у Анголы, 69 у Венесуэлы, 73 у России)[411].

Рост добычи и цен на углеводороды сопровождался ростом экспортной выручки от нефти. В 2012 году она достигла пика в 69,4 млрд долларов, после чего вслед за падением цены на нефть стала стремительно снижаться: в 2015 году нефтяной экспорт едва превысил 31 млрд долларов [412]. Рост цены нефти к 2018 году не сказался позитивно на выручке – экспорт пропорционально падал, в связи с ростом внутреннего потребления выручка от экспорта осталась на уровне 35 миллиарда долларов [413].

Всё это время Ангола была и остается заемщиком китайских банков. Общим правилом кредитных отношений двух стран стала выдача займов под низкий процент через Exim Bank, China Development Bank и другие государственные банки. Всё началось в 2003–2004 годах, когда правительства подписали соглашения о первых кредитах, подкрепленных поставками нефти. Кредитором выступил Exim Bank, предоставивший 4,4 млрд долларов по ставке Libor + 1,5 %[414]. По этому договору часть долга покрывалась поставками нефти: в первые два года Китай получал 15 тыс. б/д, а затем 10 тыс. б/д [415]. Когда цена на нефть упала после кризиса 2008 года, поставки доходили до 100 тыс. б/д [416]. В 2009 году, на фоне растущего дефицита бюджета из-за падения цен на нефть, была открыта новая кредитная линия на 6 млрд долларов [417].

В 2008 году China Development Bank предоставил еще 1,5 млрд долларов на строительство социального жилья, транспортной инфраструктуры и проекты в сельском хозяйстве[418].

China International Fund (CIF) выдавал дешевые кредиты на строительство инфраструктуры, подкрепленные поставками нефти. Общий объем выданных CIF средств в 2000-е годы равен 9,8 млрд долларов [419]. Средства пошли на строительство 215 тысяч домов в столице и 17 провинциях, создание индустриальной зоны в Виане, сооружение нового аэропорта Луанды и другие проекты [420].

После окончания войны на выданный китайским правительством грант был построен самый большой госпиталь страны. Другие медицинские центры и больницы на территории страны подверглись реконструкции и частичному техническому обновлению. Кроме того, Китай стал посылать наиболее редкие медикаменты в ангольские медицинские учреждения. Китайские компании строили и обновляли университеты и школы в городах Анголы, в том числе кру