Распространение оленных чукоч и новый ясак

Как повод для введения нового ясака среди оленных чукоч Майдель указывает в своей книге то обстоятельство, что после прекращения войны они медленно, но непрерывно двигались на запад и юг. Во время войны их граница лежала к западу от реки Чауна на верховьях обоих Анюев.

В 30-х годах XIX века их стойбища простирались уже до реки Большой Баранихи, хотя вся эта область с древних времен считалась принадлежащей анюйским юкагирам. В 50-х годах XIX века чукчи продвинулись сперва на Лабуген, а потом на Погинден. Обе эти реки являются притоками Сухого Анюя. Продвижение чукоч связано с исчезновением юкагиров. Последние или вымерли или отступили к Колыме, так как стада диких оленей прекратили свой ежегодный путь через реки Анюй и Колыму. Это, вероятно, зависело от возрастания чукотских стад. Таким образом умиротворение страны оказалось неблагоприятным для более первобытного хозяйства юкагирских охотников и было весьма благоприятно для кочевого хозяйства чукоч, которое было, конечно, выше, чем хозяйство юкагиров, хотя в других отношениях чукчи являлись более примитивным народом. В конце 50-х годов XIX века передовые чукотские стойбища на западе перешли Колыму, а на юге приблизились к реке Омолону. Вся эта территория раньше была занята юкагирами, уже наполовину вымершими. Но чукчи, однако, сознавали, что занятая ими страна принадлежит, в сущности, другим, и считали себя обязанными хотя что-нибудь платить за свои новые пастбища. Майдель утверждает, что он первый дал разрешение чукчам переправиться через Колыму, но это не точно. Часть чукоч переправилась через Колыму еще в 1859 году с разрешения одного из предшественников Майделя. Другая партия чукоч переправилась через Колыму в 1866 году. Что касается ясака, то Майдель имел достаточно здравого смысла, чтобы уничтожить прежнюю норму по красной лисице с души, тем более, что оленным чукчам было трудно добывать лисиц на своей безлесной тундре. Он установил новую норму, дешевую и легко добываемую, — именно по одной оленьей шкуре, обработанной в виде замши. Большое количество такой замши выделывается всеми племенами края: на северном русском наречии она называется "ровдуга". Часть этой ровдуги идет на одежду, другая вывозится в Якутск и раскупается якутами.

Каждая чукотская семья имеет обычно запас оленьих шкур, и женщины могут постоянно выделать две или три шкуры на белую ровдугу — замшу, и сдать ее в казну. Однако этот ровдужный ясак оказался никуда негодным. Чукотская ровдуга была такого плохого качества, что ее сплошь и рядом отказывались принимать в казну, и возмещать недостачу приходилось Omrakwurgьn'у и прочим чукотским "князьцам". Здесь Майдель снова обнаружил здравый смысл, заменив натуральный ясак денежной платой по рублю за одну штуку ровдуги. Такой платеж является очень низким и особенно в сравнении с тем, что платили другие сибирские народы. Вся сумма ясака, взимаемого с чукоч, равнялась 247 рублям. С этого времени оленные чукчи аккуратно платили эту сумму, хотя все-таки большая часть ее вносилась богатыми князьцами. Вместе с тем оленные чукчи перестали получать подарки в награду за ясак. Майдель также запретил давать ясачные подарки чукотским приморским торговцам. Эта отмена, конечно, укрепилась бы, если бы не упадок Анюйской ярмарки, которую начальство желало непременно поднять. Для этого вскоре после Майделя были опять введены ясачные подарки приморским купцам. Главной причиной упадка торговли и ярмарки было сокращение американской пушнины, поступавшей на колымский рынок. В прежнее время все бобры и куницы и добрая половина лисиц, продаваемых на Колыме, приходили из Америки. С другой стороны, часть табаку и железа попадали на американское побережье и даже далее внутрь страны через посредство чукоч. В недавние годы вся эта пушнина нашла себе дорогу из Аляски в Соединенные Штаты. Немного бобров и куниц, за которые в Азии платили хорошую цену, все еще уходило по прежнему пути, но это уже были меха низшего качества. Даже значительная часть мехов от приморских чукоч и азиатских эскимосов также направилась в Америку через посредство китоловов. "Поворотчики", набрав американских товаров, везли их внутрь страны на оленные стойбища менять на пыжиков и готовую одежду. Таким образом и эта торговля стала отходить от колымских ярмарок.

Общее число приморских поворотчиков, приходивших на Анюйскую ярмарку, которое в прежние времена доходило до полусотни, ныне упало до десятка и даже еще ниже. Тогда власти надумали привлечь чукоч восстановлением ясачных подарков. Это произошло вскоре после Майделя. В 1889 году якутский губернатор Светлицкий сделал распоряжение, чтобы эти подарки даже были увеличены, как последний отчаянный способ воротить приморских посетителей. Каждый, кто приводил с собой товарища, получал право на особое вознаграждение. В конце концов, по этому приказу, каждая доля подарков выросла более чем вдвое. В 1889 году 12 приморских чукоч уплатили ясак на ярмарке и получили за одну, напр., красную лисицу один большой котел, один нож, один наконечник копья, несколько фунтов табаку, бусы, леденец (в кусках), сухари. Ценность подарков была много выше ценности ясака.

В официальных бумагах того времени означенные подарки называются "ответными подарками для чукоч неподвластных России". Такое положение вещей продолжалось до самого последнего времени. Пять-шесть приморских плательщиков являлись ежегодно на ярмарку, привозя с дюжину ясачных лисиц за себя и за отсутствующих друзей, числящихся в списке. Приходили и другие приморские гости и просили занести их тоже в этот ясачный список, затем, чтобы получать такие богатые подарки, но начальство обычно отказывало им, потому что умножать такие ясаки было совершенно не выгодно. Плательщики приезжали на Анюйскую ярмарку без всякой продажной пушнины, только привозили ясак и несколько шкурок на водку. Вся эта сделка превратилась в комедию, лишенную всякого смысла.

В первое трудное время после того, как была уничтожена Анадырская крепость, русские власти в сношениях с чукчами проявляли крайнюю осторожность и благоразумие. Этот подход сохранился и в позднейшее время. Я говорил раньше о столкновении, которое случилось на Анюйской ярмарке в 1895 году. Другой случай произошел на десять лет раньше, в 1884 году. Русский поречанин из Нижнего Колымска, по имени Семен Дружинин, отправился для торга на мыс Шеланский и имел там столкновение с приморскими чукчами из-за тюленьей туши, купленной им на собачий корм. Он заплатил за нее "неправильную цену", и туша была отобрана хозяевами. Дружинин рассердился и заявил, что якутский губернатор явится на Колыму для наказания чукоч и что с этой целью будет привезен порох и свинец на десяти конских вьюках. Чукчи посмеялись над его угрозами, и он прибавил, указывая на небо, где разыгрались "сполоха" (северное сияние) с особенной яркостью: "Видите это пламя, раньше такого не бывало. Бог вас предостерегает. То ваша кровь".

После того возникло целое дело по доносу другого колымчанина, который завидовал Дружинину и расписал эту историю в Нижне-Колымске в весьма преувеличенных чертах. Русские власти пришли в большое смятение. Дружинин был арестован и посажен в тюрьму. Особый курьер был отправлен к якутскому губернатору; другой был направлен к чукотским "князьцам" с формальным торжественным заявлением, что русское правительство не принимало никакого участия в угрозах Дружинина. Исправник даже предлагал чукчам, что, если нужно, он может приехать сам и уверить их в мирных намерениях правительства. Местные русские получили указание, что они не должны давать чукчам ни малейшей причины к недовольству под страхом строгого наказания по законам военного времени. Я не знаю, чем кончилась эта история и действительно ли Дружинина судили военным судом.

АНАДЫРСКИЕ ВЛАСТИ

Анадырская область, после уничтожения Анадырской крепости в 1764 году, не имела никакого начальства и управлялась издали, из города Гижигинска. Первый самостоятельный начальник был назначен в 1889 году, во время открытия первого пароходного рейса из Владивостока на Мариинский Пост в Анадырской бухте (однажды в год). Начальником был назначен Гриневицкий, доктор медицины, который умер через год, тщетно выпрашивая перед смертью отпуск на юг в более цивилизованные страны. Он между прочим официальным рапортом просил позволения называться не начальником, а только доктором, так как чукчи являются свободно живущим народом и должны сначала еще привыкнуть к идее власти. Просьба эта, однако, не была уважена. После этого в течение трех лет Анадырская область снова оставалась без начальства. Только несколько казаков из Петропавловска-на-Камчатке были посланы на проживание в Мариинский Пост. Жизнь здесь была весьма тягостной. Так, в один год для них не было доставлено топлива на пароходе, и они принуждены были собирать наносный лес, в течение всей зимы доставая его из-под снега. За отсутствием собак сани с дровами приходилось волочить на себе. Казаки нередко блуждали, в холод, в вьюгу, теряли дорогу в пурге. Некоторые из них рассказывали мне следующее: "Мы не знали ничего об этой проклятой земле, нас посылали усильно, против воли. Покинем наши семьи на Камчатке и поедем об Анадырь. Так вот, когда придется особенно тяжко, какой-нибудь хлопнется об землю и на голос зовет: "Мамонька моя, зачем ты меня родила, на экую стужу и нужу, разнесчастные мы!".

После того в 1894 году начальником Анадырской области был назначен Н. Гондатти, ныне тобольский губернатор[115]. Он оставался на Анадыре три года. Подобно ученому Майделю, исправнику из немцев, Гондатти тоже имел научный интерес и старался подражать колымскому администратору в его неослабной ретивости. Майдель объясачил оленных чукоч, Гондатти послал своего помощника Анкудинова объясачить кереков. Кереки являются самыми несчастными во всей северо-восточной Сибири, быть может, даже более несчастными, чем юкагиры; кереки быстро вымирают просто от голода. Следует сказать, что Гондатти не применял особенно жестоких мер, послал с Анкудиновым сухарей и сахару для керекских ребятишек, их боязливые отцы пожертвовали несколько лисьих шкурок в ясачный фонд Российского государства. Однако в своем рапорте Гондатти описывает этот полярный водевиль как "подчинение племени прежде совершенно независимого". К этому следует прибавить, что племя кереков платило свой ясак только однажды или дважды. Потом они перестали приезжать в Анадырь и платить ясак. После того, во время поездки в эскимосские поселки, на мысе Чаплина Гондатти проявил большое казенное усердие, как он сам описывает в своих статьях[116].

Так, в селении Uŋasik он будто бы запечатал казенным российским сургучом туземный амбар, наполненный бидонами со спиртом. Печати остались не тронутыми вплоть до его обратного приезда, что, впрочем, имело место через самое короткое время. Он также старался противодействовать влиянию "превращенных шаманов" и доходил даже, по собственному рассказу, до кулачной расправы. Он рассказывал мне об этом лично, со многими подробностями, правда, не весьма вероятными. Так, он будто бы выбрал трех надежных людей и назначил их старшинами или князьцами селения Uŋasik. Каждому из них он вручил письменную инструкцию, разумеется, на русском языке, а также трехцветный флаг с приказом подымать его каждый раз, как русское судно появляется у берега. Первое судно пришло через год, и эскимосские старшины к тому времени забыли о флаге. Над обруселым населением Гондатти работал еще усерднее целых три года. Он завел особые книги, куда заносил каждую торговую сделку любого чуванца или юкагира, даже покупку штанов или шапки. Он с гордостью показывал мне эти странные писцовые книги, до которых не додумался ни один московский воевода. Я знал другого чиновника на Нижне-Колыме, которые вел другие записи не менее подробные — о любовных интрижках каждого парня, каждой девицы в пятнадцати поселках, надеясь таким образом добраться до распространителей зловредного сифилиса и выслать их в Якутск. Кончилось тем, что он сам заразился сифилисом, ибо его изыскательные методы были чересчур реальны[117].

ТОРГОВЛЯ СПИРТОМ

Я упоминал о бойкой торговле спиртом, которая велась в Колымской области между русскими и чукчами. Полезно прибавить по этому вопросу историческую справку от 30-х годов XIX века. Спиртные напитки были в то время редки на Анюйской ярмарке. Только переводчик Кобелев, чье имя упоминалось выше, продавал немного спирту, распивочно, враздробь. Маленький стаканчик стоил по кунице. Я нашел указание в документах эпохи, что из-за этой торговли Кобелева любило и ценило все население. В то же самое время (1827), однако, в Нижне-Колымске был настоящий кабак, где даже продавалась фруктовая водка (5 фляг)[118]. В 1842 году на Нижней Колыме был большой голод и было несколько случаев голодной смерти на обоих Анюях. В том же самом году вышеупомянутый кабак продал 30 фляг неразведенного спирту, а в 1847 году даже 50 фляг. В 1864 году на Анюйской ярмарке бутылка спирту стоила две бобровые шкурки.

С этого времени ввоз спирта в Колымский округ возрастал регулярно, пока не достиг трехсот фляг в год. Цена же на спирт одновременно падала. В конце XIX века цена спирта в средне-колымском кабаке была два с половиной рубля за бутылку. Нижне-колымский кабак был закрыт. Но на Нижней Колыме было вина в изобилии. На Анюйской ярмарке бутылка спирту стоила одну лисью шкурку, что было все же в пять раз дешевле, чем в 1864 году.

В 1895 году казачий командир из Средне-Колымска по официальному распоряжению исправника послал к оленным чукчам на западную тундру купить пятьдесят оленей исключительно на спирт. Только в распоряжении спирт именовался просто "напитком". Посланный казак увез флягу спирту, а привез двадцать две оленьих туши. После него поехал другой. И вывез столько же. Обе эти сделки проходили при мне с начала до конца.

Если бы явилась возможность прекратить ввоз спиртных напитков в чукотскую землю с обеих сторон, с русской стороны через Колыму, с американской стороны через Берингово море, такой запрет безусловно задержал бы быстрый темп вымирания туземных племен этой обширной страны.