Ручка адской машины снова завертелась.

Я бросил в кружку пенни.

Старуха взглянула так, будто я туда плюнул.

Я положил еще пенни. Она отпустила ручку.

- Вы знаете, где он? - спросил я.

- Заболел. Слег. Мы слышали, как он кашлял, когда уходил.

- Вы знаете, где он живет?

- Нет!

- А как его имя?

- Да кто ж знает!

Я тупо глядел на новую шапку и думал о певце: каково ему где-то в городе, одному?

Пожилая пара настороженно смотрела на меня.

Я положил в кружку последний шиллинг.

- Он поправится, - сказал я не им, а кому-то еще, кажется, себе.

Женщина налегла на ручку. В недрах шарманки случился обвал битого стекла и железа.

- Мелодия, - спросил я. - Что это за мелодия?

- Глухой, что ли! - взорвалась старуха. - Это национальный гимн! Может, хоть шапку снимете?

Я показал ей новую шапку.

Она посмотрела на мою голову:

- Да не эту! Вашу!

- Ой! - Я, покраснев, сорвал с головы кепи.

Теперь у меня было по шапке в каждой руке. Женщина крутила ручку. "Музыка" играла. Дождь заливал мне лоб, глаза, рот.

На дальнем конце моста я остановился, чтобы принять трудное решение: какую из шапок взгромоздить на мокрую голову?

В следующие несколько недель я часто проходил по мосту, но там либо стояла старая пара с шарманкой, либо вообще никого не было.

В предотьездный день жена стала упаковывать новую шапку вместе с моими.

- Спасибо, не надо, - сказал я. - Пусть полежит на каминной полке.

Вечером управляющий гостиницей зашел к нам в номер с бутылкой. Говорили долго и хорошо, засиделись допоздна. Пламя веселым оранжевым львом играло в камине, бренди - в бокалах. На мгновение все замолчали, вероятно, почувствовав, как тишина мягкими белыми хлопьями падает за окном.

Управляющий, держа бокал, смотрел на бесконечное кружево, потом перевел взгляд вниз, на серые ночные плиты, и вполголоса произнес:

- "Нас осталось совсем немного".

Я взглянул на жену, она - на меня.

Управляющий заметил:

- Так вы знаете его? Он вам тоже говорил?

- Да. Но что это значит?

Управляющий глядел на темные фигуры и прихлебывал бренди.

- Раньше я думал, что он участвовал в заварушке, и что членов ИРА осталось совсем немного. Но нет. А может, он хочет сказать, что мир богатеет и нищих становится все меньше. Или пропадают люди, которые умели смотреть и откликаться на просьбу. Все заняты, мельтешат, всем некогда вникать. Но я думаю, все это чепуха и накипь, слюни и сантименты.

Он отвернулся от окна:

- Так вы знаете "Нас осталось совсем немного"?

Мы с женой кивнули.

- И женщину с ребенком?

- Да, - сказал я.

- И ту, у которой рак?

- Да, - сказала жена.

- И человека, которому нужен билет до Корка?

- Белфаста, - сказал я.

- Голуэя, - сказала жена.

Управляющий грустно улыбнулся и вновь поглядел в окно.

- А пару с шарманкой, которая не играет мелодию?

- Раньше-то хоть играла? - спросил я.

- В моем детстве - уже нет.

Лицо управляющего омрачилось.

- Знаете нищего с мостаО'Коннелла?

- Которого? - спросил я.

Однако я знал которого, потому что смотрел на каминную полку, где лежала шапка.

- Видели сегодняшнюю газету? - спросил управляющий.

- Нет.

- "Айриш Таймс", маленькая заметка в нижней половине пятой страницы. Похоже, он устал. Выбросил концертино в реку. И прыгнул следом.

Так он был вчера на мосту! А я оставался дома!

- Бедолага! - Управляющий невесело хохотнул. - Какая смешная, страшная смерть. Дурацкое концертино - терпеть их не могу, а вы? - падает вниз, как больная кошка, нищий летит следом. Я смеялся и сам стыдился этого смеха. Да. Тела так и не нашли. Пока ищут.

- Господи! - вскричал я, вскакивая. - О, черт!

Управляющий смотрел на меня, дивясь моему волнению.

- Вы ничем не могли бы ему помочь.

- Мог! Я ни разу не дал ему даже пенни! А вы?

- Если вспомнить, да, тоже ни разу.

- Но вы еще хуже меня! Я сам видел, как вы носитесь по городу, раздавая монетки направо и налево. Почему, почему не ему?

- Наверное, мне казалось, что это перебор.

- Да, черт возьми! - Я тоже стоял теперь у окна, смотрел на кружащий снег. - Я думал, непокрытая голова - прием, чтоб меня разжалобить! Дьявол, через какое-то время начинаешь думать, что все - только уловки! Я шел зимними вечерами под проливным дождем, а он пел, и мне становилось так зябко, что я ненавидел его до дрожи. Интересно, со сколькими людьми получалось так же? Вот почему ему никто не подавал. Я думал, он такой же профессионал, как и все. А может, он был настоящий бедняк и только в эту зиму начал просить подаяния, продал одежду, чтобы купить еды, и очутился на улице без шапки.