Послание Волги вихрастой девочке Динке

Но Динка и не думала никуда ехать. Еще не отцвела в ее глазах фиолетовая поляна, как новое сказочное чудо произошло в ее жизни. Случилось это так.

Под вечер, когда Алина ушла к подруге, а Мышка сидела в ее комнате и, заткнув пальцами уши, читала Диккенса, почтальон принес письмо; оно было адресовано Динке.

- Ою! - сказала Марина, взвесив на руке конверт. - Вот так письмо! За семью сургучными печатями да в двойном конверте... Это от Никича.

Динка разорвала конверт и вытащила большой лист, исписанный печатными буквами.

Сверху стояло.

ЧИТАЙ САМА

- Ну, значит, тут какой-то секрет. Иди в свою комнату и читай сама, сказала Марина.

Динка пошла, села на свою кровать и, положив на колени лист, начала читать.

"Здравствуй, друженька моя Динка!

Пишет тебе твой старый дед Никич.

Получив твой наказ, приоделся я по-праздничному и пошел к матушке Волге.."

Руки Динки задрожали. Слезы часто-часто закапали на лист... Вот что писал дальше Никич:

"...Подошел я к берегу...А она, сердечная, пенится, хлопочет. Только-только ото льда освободилась, гонит последние льдины по течению и шумит на них, сердится.. Ну, думаю, вот уж гость не вовремя... АН нет! Приплеснулась она вдруг близехонько к бережку и навроде золотой рыбки спросила:

- Чего тебе надобно, старче? Поклонился я тут низко-низко:

- Поклон тебе, матушка Волга, от вихрастой девочки Динки. Помнишь ли ты ее?

Всколыхнулась желтенькая водичка, набежала, как слеза, на песок:

- Я всех мальчиков и девочек помню, а твою вихрастую ее раз купала, и на утесе ее видала, и пароходом ей из Казани ее друга Леньку везла... Жива ли, здорова ли Динка?

- Жива и здорова она, матушка Волга, только плачет, по тебе скучает, и водичку свою желтенькую поминает, и во сне на утесе сидит, пароходы твои в плавание провожает... Что велишь передать ей, матушка?

Закудрявились гребни волн белой пеною, словно сама матушка седою головой покачала:

- Пусть не плачет, не горюет вихрастая. Жизнь еще велика, мы свидимся... И приму я ее, и обласкаю, только передай ей завет мой - пусть придет ко мне с чистой совестью, с теплым сердцем, к чужому горю отзывчивым, с трудовыми руками, а не с барскими ручками, чтобы все люди сказали: хорошая девочка Динка, не посрамила она свою матушку Волгу.."

Долго-долго плакала Динка... А в соседней комнате тревожно прислушивались к ее плачу Марина и Ленька.

- Что же пишет ей Никич? Не заставит он плакать зря, - теряясь в догадках, шептала Марина.

Ленька стоял у окна и, стиснув зубы, думал о том, что напрасно увел свою Макаку с утеса, лучше взял бы ее за руку и пошел с ней по белу свету... Ни одной слезинки не уронила б она, всех обидчиков ее убивал бы на месте он, Ленька.

Лучше б им и на свет не родиться... А здесь.. Не хозяин он здесь, не защитник.. Стоит, как столб, и не смеет вступиться... Леня круто повернулся к Марине. - Мать, - глухо сказал он, не замечая, что впервые называет ее этим именем. - Уйми ее... Или я сам пойду!

- Потерпи, Леня, голубчик... Ничего не сделает Никич зря.

- Все равно, мать... Хоть бы и Никичу, а не дам я ее слезами извести!

Марина осторожно открыла дверь Динкиной комнаты.

Динка подняла распухшие от слез глаза. На коленях ее лежал большой лист, исписанный печатными буквами: материнский завет Волги вихрастой девочке Динке...

Утром Динка вложила послание Волги в конверт и отдала его на хранение в самые верные руки:

- На, мама... Спрячь.

 

Глава пятнадцатая

НА ВСЕХ ПЯТЕРКАХ

Приближалось время роспуска младших классов на летние каникулы. Динку нельзя было узнать.

- Это не девочка, это божья коровка, - говорила, закатывая глаза, классная дама. - Я еще никогда в жизни не видела таких быстрых превращений. Такая тихая, строгая, благородная девочка...

На уроке Динка ловила каждое слово учительницы. Когда ее вызывали, она вспыхивала и так торопилась отвечать, что Любовь Ивановна с доброй улыбкой говорила:

- Не спеши, не спеши... Я вижу, что ты выучила урок. Дома Динка не расставалась с учебниками. Выпросив у матери несколько копеек, она бежала в соседнюю лавчонку и на свой лад готовилась к занятиям. Усевшись на постели, она извлекала из своего ранца все, что приобрела на свои жалкие гроши. Обычно это были две-три конфетки в ярких обертках, тоненькая шоколадка и яблоко. Привязав эти лакомства на длинную нитку на некотором расстоянии одно от другого, она укладывала свои сокровища под подушку, выпустив наружу небольшой кончик нитки.. Затем, разложив вокруг себя учебники и тетради, начинала усиленно повторять все, что се могли спросить. Когда же ей казалось, что энергия ее ослабевает, она осторожно наматывала на палец кончик нитки, тихо повторяя:

- Ловись, рыбка, большая и маленькая...

Рыбка ловилась. Сначала маленькая - в виде конфетки, потом побольше - в виде шоколадки, и так как самое лучшее приберегалось к концу, то напоследок из-под подушки вылезало румяное яблоко...

- Ловись, рыбка, большая и маленькая, - шепотом говорила Динка и каждый раз при появлении "рыбки" удивленно восклицала: - Ой, что это? Кому это?

По строгому приказу матери никто из домашних не вмешивался в занятия Динки, не спрашивал ее ни о чем и не надоедал ей советами.

Только Мышка, пробегая через комнату и делая вид, что ничего не слышит и не видит, давясь от смеха, шепотом рассказывала домашним, что Динка уже вытащила за нитку все конфеты и теперь догрызает яблоко.

- Ох и хитрая бестия! - хохотал Вася. - Дай бог, чтоб за все эти конфеты она хоть как-нибудь перелезла в третий класс!

- Перелезет! - уверенно говорил Леня.

- Не знаю, почему мама поощряет все эти выдумки! Но она хоть занимается или просто сидит ест конфеты? - с раздражением спрашивала Алина.

- Нет, она занимается! Всю тетрадку примерами исписала. И потом, по русскому... У них в классе после каждого диктанта девочки выписывают в отдельную тетрадь свои ошибки. А сейчас Динка вытащила эту тетрадь и раз по двадцать пишет каждое слово, - как всегда стараясь защитить от нападок сестренку, рассказывала Мышка.

А Динка действительно занималась. Заедая "рыбками" страничку за страничкой, решая задачки и примеры, она сидела часами и, когда ее звали обедать, выходила в столовую, настороженно оглядывая лица взрослых. И несмотря на то что все молча утыкались в свои тарелки или заводили какой-нибудь отвлеченный разговор, Динка чувствовала, что над ней смеются, и очень обижалась. Проглотив наскоро свой суп и положив на хлеб котлетку, она, по старой детской привычке, искала утешения на кухне. И хотя на кухне вместо Лины была теперь черноглазая Маруся, которая вместе со всеми любила посмеяться над чудачествами девочки, Динка все же находила у нее утешение. Когда, усевшись за плитой, Динка горько и протяжно вздыхала, Маруся с сочувствием говорила:

- Не тявкай, не тявкай! Хай воны смеются! С посмиху люди бувают!

Случались и срывы. Выходя на часок догулять, Динка вдруг соблазнялась медленно идущим в горку трамваем, прыгала в него на ходу и, бездумно прокатившись несколько остановок, вдруг вспоминала, что ушла ненадолго, что на кровати у нее разложены учебники и что завтра ее могут вызвать к доске. Гнев на себя, досада охватывали Динку.

"А ну пошла домой, бессовестная! Лентяйка несчастная! Ох, Волженька, голубушка, как мне трудно, как мне трудно..." Так, подгоняя себя и жалуясь, Динка боролась сама с собой, и ни один человек ни в школе, ни дома не мог понять, что сделалось с этой озорной, непоседливой девочкой. Получая свои заслуженные пятерки, она так радовалась и так сияла, садясь за парту, что батюшка, который хорошо помнил недавние шалости Арсеньевой, теперь нередко указывал на нее перстом и, поднимая глаза к потолку, говорил:

- Кого господь хочет наградить, тому прибавляет разума. Алина, которой Любовь Ивановна нередко хвалила теперь сестру, не доверяла таинственному превращению Динки и, недовольно оглядывая смиренную фигурку, приютившуюся на переменке в уголке зала, подозрительно спрашивала

- Что это ты какую тихоню из себя разыгрываешь? Как будто учителей боишься.

- Я не как будто, я их по-настоящему боюсь. Я вообще умных людей боюсь, я все не так делаю, не так говорю... Я боюсь показаться дурочкой, - искренне пожаловалась Динка.

- Что это за чепуха такая? - рассердилась Алина. - Ты смотри не переиграй, а то подумают, что ты подлиза!

- Нет, что ты! - испугалась Динка. - Про тебя же так никто не думает. Ты же не подлиза, ты пятерочница, а все пятерочницы очень тихие.

- Ну, Дина... Я маме скажу! - ничего не поняв, пригрозила на всякий случай Алина.

И она действительно пожаловалась матери, но мать только повторила свой наказ не трогать Динку, не вмешиваться в ее дела. Леня решительно поддержал мать.

- У моей Макаки промеж дурью и ума много, не троньте ее сейчас! И как это вы не поймете, что она себя на пятерочницу наладила! По утрам ботинки ваксой чистит, вчерась локтем в чернила влезла, так мы с ней всю промокашку из тетрадок извели. Не троньте ее, она сама себе толк даст!

Все шло хорошо, но Динка не была спокойна. Оставалась последняя тройка по рисованию. Динка совсем не умела рисовать, а когда подавала учителю свой листок, он аккуратно ставил ей "три". Динка считала, что учитель рисования и сам плохо разбирается в этом предмете, так как, заложив руки за спину и лениво двигаясь между партами, он всегда заказывал одно и то же

- Ну, нарисуйте там бабочку или уточку какую-нибудь!

Такая низкая отметка, как тройка, уже не устраивала Динку, и однажды, встретив во дворе Хохолка, она отдала ему свою тетрадь и попросила нарисовать ей на одном листе большую бабочку, а на другом плывущую утку.

Хохолок нарисовал. На уроке рисования Динка с увлечением "отделывала" свои рисунки, то слегка подчищая резинкой крылышко у плывущей утки, то подрисовывая красивой бабочке тоненькие усики.. Так на обоих листах, поданных учителю, появились жирные пятерки. Динка приняла их со спокойной совестью, считая, что все равно нельзя научить рисовать тех, у кого нет никаких способностей к рисованию, так же как нельзя безголосых научить петь, и что сами учителя по этим предметам вряд ли получали пятерки.

Так прошли три последние недели. И вот наконец настал торжественный день... Динка ушла рано. Леня хотел проводить ее, но она коротко сказала:

- Не надо!

Мальчик ждал и волновался, поминутно смотрел на часы. Марина в ожидании этого дня заранее отпросилась со службы Время тянулось медленно. И вдруг в коридоре застучали быстрые шажки, и Динка в белом переднике, с белыми бантами в толстых косках, запыхавшись, вбежала в комнату:

- Мама! Где мама?

Марина бросилась навстречу дочке:

- Вот я, вот! Ну как ты, Диночка?

- Мама, я перешла! На всех пятерках! На всех пятерках? - захлебываясь и встряхивая рассыпавшейся по лбу кудрявой челкой, повторяла Динка.

И, глядя на нее, всем казалось, что Динка не перешла, а лихо промчалась в свой третий класс на пятерке бойких лошадей, держа в маленьких, покрасневших от натуги руках крепко натянутые вожжи!

Глава шестнадцатая

"ОТВОРИТЕ МНЕ ТЕМНИЦУ..."

На следующий день было воскресенье. Динка проснулась с таким легким, праздничным ощущением, как будто за спиной у нее за ночь выросли крылья, и сейчас прямо с постели они вынесут ее через раскрытое окна на улицу и понесут, понесут по городу все дальше и дальше - в леса, поля и рощи... Вот бы удивились птицы, когда бы среди них появилась летающая девочка. Но крыльев не было, зато были крепкие, быстрые ноги. Динка вскочила и побежала умываться.

- Мама! Что мне надеть? Ведь я уже на каникулах! Дай мне простое платье.

Пока мама искала летнее платье, Леня сообщил Динке по секрету, что ей готовится подарок.

- Только помни, Макака, если мама спросит, чего ты хочешь, так не говори про велосипед, это вещь дорогая, мама все равно не сможет купить, а только огорчится. Поняла?

Динка нехотя кивнула головой. Она уже давно-давно - ей казалось, что прямо с первого дня своего рождения, - мечтала о велосипеде. Сначала о трехколесном, потом о двухколесном... Видно, уже никакого ей не перепадет до самой старости. Ну, нельзя так нельзя, она и просить не будет. У нее есть другая просьба... Если б мама согласилась, это был бы самый ценный подарок. И никаких денег он не стоит..

- Что же это такое? - встревожился Леня, но Динка только засмеялась.

- Диночка! - крикнула из столовой Марина. - Иди пить чай!

В воскресенье Вася приходил с самого утра. В столовой собиралась вся семья. Никто никуда не спешил. Это было веселое семейное чаепитие.

- Айдате все сегодня гулять! - говорила Динка, склонив набок голову и щуря веселые синие глаза. - Айдате все вместе!

Но у взрослых всегда есть дела. У каждого свои. Алина собиралась к подруге; Мышка - в библиотеку; Вася и Леня - заниматься.

- А зато мы с тобой сейчас пойдем на Крещатик и купим тебе подарок! торжественно сказала мама - Подумай заранее, что ты хочешь: книгу или игрушку? А может, красивый альбом с картинками?

"Велосипед. " - хотела было сказать Динка, но, взглянув на Леню, сдержалась и, смутившись, махнула рукой

- Мне ничего, ничего этого не надо, мама. Никаких книг, никаких вещей.

Динка вскочила, прижалась щекой к плечу матери, обняла ее за шею:

- Подари мне другое, мама...

За столом стало очень тихо, и все смотрели на Динку:

Леня строго и тревожно, Мышка с нежностью и любопытством, Алина просто выжидательно, а Вася, проникшийся к Динке уважением за ее пятерки, с дружеским участием.

- Не бойтесь, не бойтесь! - замахала руками Динка. - Я знаю, что у нас мало денег... Я не прошу велосипеда... Я прошу... Я хочу...

Динка запуталась и замолчала.

- Ну, говори уж... Что за тайна у тебя? - подбодрила ее мать.

- Скоро уже лето... - медленно начала Динка, - будет очень жарко... Пусть Леня острижет меня наголо, чтоб под рукой волосы кололись, ладно?

- Что? Что? Остричь? Чего она просит? - удивленно переспросили за столом.

- И только-то? - усмехнулась мать.

- Нет, подождите... Я хочу, чтобы ты, мама, позволила мне гулять, где я хочу, и чтоб никто меня не ругал... А я буду уходить на солнышко, я обещаю нигде не утонуть, нигде на заблудиться и под трамвай не попасть... Я все, все обещаю. только отпустите меня!

- Это очень серьезный вопрос, Дина, - взволнованно сказала мать. - Это надо обсудить со всех сторон.

Алина неодобрительно молчала, Мышка с тревогой глядела на сестренку.

- Это что же выходит? - сдвинув брови, сказал Леня. - Обрей ее наголо, как мальчонку, и пусти на все четыре стороны?

- Да-да! - обрадовалась Динка. - На все четыре стороны! И каждый день так... Я сама уйду, сама приду! Хорошо, мама? Мамочка?..

- Нет, подожди, Дина... Надо найти какое-то другое решение, - задумчиво сказала Марина. За столом все замолчали.

Отворите мне темницу,

Дайте мне сиянье дня,

Долгогривую девицу,

Чернобрового коня...

неожиданно запел Вася, прикрывая газетой смеющееся лицо. Он часто спорил с Мариной относительно неправильного, с его точки зрения, воспитания Динки и теперь с интересом ждал, как она выйдет из затруднительного положения. Для него не было никакого сомнения в том, что Динку одну можно выпускать только во двор.

Долгогривую Девицу,

Чернобрового коня...

нарочно путая слова, насмешливо тянул Вася.

- Не торжествуйте, не торжествуйте, Вася! Вчера все ваши предсказания с треском провалились! Как бы не было так и на этот раз!.. - ядовито сказала Марина и обернулась к Динке: - Ты уже большая девочка, и если ты дашь мне слово ограничить свои прогулки теми улицами, которые я тебе укажу, то я соглашусь отпускать тебя... И еще: ты должна быть всегда дома к обеду. Поняла?

- Поняла... И я дам тебе слово, мама. Я уже большая девочка... Но если вдруг я нечаянно зайду немного подальше, ты не будешь на меня сердиться?

- Нет, я не только буду сердиться, я раз и навсегда запрещу тебе всякие прогулки без провожатого, так что помни об этом!

- Ну, и стричь тебя мы не будем, - добавил Леня. - С какой это стати ты станешь гололобой? Я сам буду твои косы заплетать, чтобы росли, как у мамы...

- Долгогривую девицу... - насмешливо тянул Вася, постукивая пальцами по столу. - Эх и драл бы я тебя с утра до вечера за все эти выдумки! - добродушно сказал он, вставая. - Пойдем, Леонид!

Глава семнадцатая

ВАСИН ДРУГ

Вася, топая мокрыми ботинками, вбежал в коридор.

- Ох и ливень! Я весь промок до нитки. У вас все дома?

- Старшие дома, а Динки нет, - спокойно ответил Леня.

- Как нет? На дворе черт знает что делается! Надо бежать за ней, а то простудится!

- Не простудится! - засмеялся Леня. - Она сейчас на седьмом небе! Небось сняла свои башмаки и вот шлепает по лужам! И даже не чихнет ни разу!

Как бы в подтверждение его слов на лестницу вбежала Динка... Волосы ее расплелись и висели мокрыми прядями на груди и на спине, с платья текли ручьи; она держала в руках туфли и, шлепая босиком, оставляла на полу целые лужи.

- Я русалка! Я русалка! - дурачилась она. - Лень! Дай мне из кухни большую деревянную ложку, я пущу ее по ручью. Принеси скорей, а то Маруся будет ругаться!

Леня побежал за ложкой, но Вася остановил его:

- Ты с ума сошел! Уложи ее в кровать, она же вся мокрая, простудится! Но Динка все-таки схватила ложку и убежала.

- Ничего мне не сделается! Сами смотрите не простудитесь! - крикнула она, исчезая за дверью.

И ей действительно ничего не сделалось, зато промокший насквозь Вася серьезно заболел.

На другой день он не пришел на урок, а после обеда явился молодой рабочий, близкий друг Васи, который жил с ним в одной комнате.

- Я Иван, - просто сказал он, - товарищ Василия. Он просил передать на завтра уроки и сказать, что малость приболел, жар у него, всю ночь горел... Иван застенчиво улыбнулся: - Хозяйка ругается - боится, ну как помрет. Человек он безродный, кому хоронить...

Вечером Леня с Мариной перевезли Васю к себе. Мышка уступила свою комнату. У Васи оказалось воспаление легких. Он лежал в спокойной беленькой комнатке, около него по очереди сменялись все "арсенята", и Васе казалось, что никогда еще в его жизни не было таких теплых счастливых дней.

Васина болезнь ввела в дом Арсеньевых нового знакомого. Иван приходил запросто навестить товарища; держался он непринужденно, и только иногда в разговоре смущенная улыбка выдавала его застенчивость. Мышка и Динка встречали Ивана радостными возгласами:

- Здравствуйте, здравствуйте! Васе сегодня лучше! Как-то пригласив Ивана пить чай, Марина узнала от него; что после смерти отца Иван остался с матерью и старшим братом Николаем. Жили они тогда в Петербурге. Николай, как и отец, работал на Путиловском заводе. Похоронив отца, мать уехала с Иваном к своей родне в Киев; Николай не захотел бросить свой завод и остался в Петербурге. В Киев Иван встретился с Васей.

- Он у нас угол снимал, грамоте меня учил, а потом, как мать умерла, мы с ним поселились вдвоем у хозяйки, там и живем. Летом думаю съездить к брату, может, на Путиловский завод устроюсь. Брат зовет, - степенно, не спеша рассказывал Иван.

Марина жадно расспрашивала про настроение рабочих, вспоминала девятьсот пятый год, свою воскресную школу, спрашивала про рабочие кружки... Много ли собирается народу?

- Да, собирается народ охотно, только ведь сами знаете, слежка за: нашим братом... Но все же умудряемся. Вон Василий иногда брошюрку какую почитает... А то один раз Николай на отпуск приехал, много чего интересного порассказал...

Подружились. Марина обещала обязательно побывать в кружке... После разговора с Иваном она ожила и вскоре писала брату письмо:

"Наконец-то я опять вхожу в русло; все время чувствовала себя оторванной от главного дела, но сейчас уже готовлюсь к докладу, подробнее при встрече... Скоро ли ты вырвешься к нам? Динка уже отпущена на каникулы; Алина и Мышка готовятся к экзаменам... Хотя бы все эти волнения были уже позади..."

Обрадовав Марину своим появлением в их семье, Иван был и невольной причиной небольшой размолвки между Мариной и Васей.

Однажды Марина сказала:

- Вася! Почему вы никогда не говорили, что у вас есть такой друг? Сколько времени мы уже знакомы, и вы ни разу не привели к нам Ивана.

Вася не умел кривить душой. Облокотясь на подушку, он сморщил давно не бритое, колючее, как у ежа, лицо и, нахмурившись, сказал:

- Если хотите правду, то вначале ваша семья не производила на меня солидного впечатления.

- Несолидное впечатление? - удивленно переспросила Марина. - Что это значит?

- Ну, как бы вам объяснить? Какая-то интеллигентская расхлябанность, эдакая барская благотворительность по отношению к Леониду... Марина вспыхнула:

- Барская благотворительность?

- Погодите, погодите! Это же было вначале. Сейчас я уже во всем разобрался... И я сам завидую Леониду. Но вы спрашиваете, и я отвечаю. Для меня идеал - это простая, честная рабочая семья. Я и детей своих воспитывал бы гораздо проще. А ваши девчонки ревучие, нервные...

- Ревучие, нервные... - с горечью повторила Марина. - Что ж делать, Вася... У них было тяжелое детство.

Марина повернулась и хотела уйти, но Вася не дал ей уйти.

- Марина Леонидовна! Простите меня, окаянного... Я ж вас всех люблю! Примите меня в вашу семью хоть каким-нибудь сводным братом; я теперь без вашей семьи еще больше сирота, чем был...

- Мы вас уже приняли, Вася, но еще не раз мы поспорим и поругаемся с вами... Надо глубже смотреть на вещи, - грустно сказала Марина.

- Всё! Всё! - кричал Вася. - Я сам себе не прощу, что так думал!..

- Вот что значит поверхностно судить о людях, - каялся потом Вася, рассказывая Лёне об этом разговоре. - И как я мог так думать? Ведь Марина Леонидовна отдала революции все, что имела: и лучшие молодые годы, и любимого мужа, и себя, и своих детей... А я еще смел упрекать ее, что они нервные... мучился Вася.

Глава, восемнадцатая

ЗОНА

В столовой звенели чашки. Динка села на кровать и прислушалась. Мышка и Алина поспешно допивали чай, они торопились в гимназию. Для них наступили страдные дни перед экзаменами.

"А мне уже не надо в гимназию!" - с торжеством подумала Динка и, вспомнив мамин "подарок", набросила платье и побежала в столовую. Алина и Мышка уже ушли. Леня занижался в своей комнате, Марина убирала со стола.

- Умойся, Диночка, и вымой чашки! Я очень тороплюсь, - сказала она, вешая на спинку стула чайное полотенце.

- Я сейчас... Подожди одну минутку, мамочка! Ты ведь еще не сказала, где мне можно гулять.

- Ой, Динка! Ну что же ты в последнюю минуту? Я могу опоздать на службу!

- Ну, мамочка, у меня весь день пропадет! - взмолилась Динка. - Ты только назови улицы... Ну, что тебе стоит! - Ну хорошо! Мы уже с тобой говорили... Я разрешаю тебе гулять по Владимирской до сквера и по Кузнечной на бульваре. И всё! Всё! Всё, Дина!

Мать решительно вышла из комнаты, но Динка побежала за ней:

- Мамочка, а по Бибиковскому бульвару... Там же самое интересное, там памятник...

- Ну, Дина, - натягивая пальто и наскоро припудривая перед зеркалом нос, говорила Марина. - Если ты начнешь обходить все памятники... - Да не все, а только на Бибиковском...

- Ну хорошо... Только не вздумай самовольно расширять зону своих прогулок, - торопливо спускаясь с лестницы, сказала Марина.

- Нет, нет, мамочка, я не вздумаю... А что это такое - зона? перегнувшись с площадки лестницы, спросила Динка.

- Некогда, некогда... Потом объясню, - махнула рукой Марина.

Дверь хлопнула. Динка, подскакивая на одной ножке, побежала одеваться. Настроение у нее было светлое, праздничное. Еще бы! Наверно, в первый раз в жизни она шла гулять не тайком, не украдкой, а с полного разрешения мамы. Динка присела перед комодом и, переворошив нижний ящик, вытащила платья сестер. Ей хотелось надеть что-нибудь посолиднее и подлиннее. Мышка была выше ростом, но она все еще носила платья до колен, поэтому Динка вырядилась в голубенькое, с оборочками платье Алины. Посмотрев на себя в зеркало, она осталась очень довольна. Платье доходило ей почти до щиколоток, а пышные оборки расширяли его книзу, как колокол... На самом дне ящика Динка обнаружила старенький, расшитый стеклярусом ридикюльчик. Это была одна из тех никому не нужных вещей, которые почему-то никогда не теряются и преданно следуют за хозяевами, куда бы они ни переехали.

- Ого! Ридикюльчик! - обрадовалась Динка и, примерив его на руку, прошлась по комнате. - Я буду ходить всюду медленно, как самая приличная девочка в Киеве!

Выйдя в столовую, Динка увидела, что грязная посуда все еще стоит на столе.

- Ой! Я забыла вымыть... Маруся! - крикнула она в кухню. - Маруся! Мама просила вас убрать со стола и вымыть посуду, - важно сказала Динка и, повесив на руку немного ниже локтя свой ридикюль, медленно прошла мимо остолбеневшей Маруси.

- А то що така за мадама? Куды-то ты вырядилась людям на смех, га? А ну я покличу сюды Леню! Стой, стой! Ось я скажу матери, що ты мени языка показуешь! Задержись, кажу!

Но Динка, размахивая своим ридикюльчиком и держа за резинку красную шляпку, поспешно съехала по перилам и, захлопнув за собой входную дверь, выбежала на улицу.

- Вот так зона! - торжествующе повторила она про себя непонятное, но понравившееся ей слово. - Пошла зона на все четыре стороны!

Глава девятнадцатая

ДЕРЖИ ВОРА!

Динка гуляла; Она шла но Бибиковскому бульвару медленно и важно. Из-под красной фетровой шляпки, с черной резинкой под самым подбородком, сползали на плечи две толстые, неповоротливые коски с вьющимися концами; слишком длинное платье путалось в коленках, и Динка придерживала его сбоку, как важная дама свой длинный шлейф...

На правой руке ее, поблескивая потускневшим от времени стеклярусом, покачивался на ходу черный ридикюльчик.

Над головой Динки, весело перепархивая с ветки на ветку, неустанно чирикали птицы. Казалось, что провожают ее на прогулку всё одни и те же птицы; а может, они передавали другим: "Пойте, чирикайте, вот идет Динка!"

Весеннее солнце с головы до ног окутывало блаженным теплом. Динка шла и улыбалась. Ей хотелось с кем-нибудь остановиться, поздороваться, сказать людям какие-нибудь хорошие слова... Но она ничего не могла придумать, кроме. обычного:

- Скажите, пожалуйста, который час?

Да еще ее смутила Маруся. Во всем, что касалось украинской мовы, Динка слепо доверяла Марусе. Один раз на Динкин вопрос, как надо вежливо обратиться на улице к незнакомой женщине, можно ли назвать ее "мадам", потому что Динка слышала, что именно так говорят в Киеве, Маруся, неожиданно возмутилась:

- Шо то за мадама? У нас по-украински нема ниякой мадамы! То одни босяки дают таки прозвища, а самостоятельна людына может даже и обидеться за "мадаму".

- А людына - это женщина? - выпытывала Динка.

- И женщина и мужчина - все равно называется людына.

Учтя эти уроки и желая быть очень вежливой, Динка спрашивала: - Скажите, пожалуйста, людына, который час? "Людына", оглядев Динку быстрым и внимательным взглядом, проходила мимо; иногда, пожав плечами, вынимала часы, говорила время и, усмехнувшись, спрашивала:

- Откуда ты приехала?

Сейчас Динка не спрашивала время; ее внимание привлекло какое-то оживление, царившее в самом низу Бибиковского бульвара. Аллея шла вниз, и перед глазами внезапно открылась большая площадь, запруженная народом.

"Базар!" - догадалась Динка и, забыв просьбу матери не расширять зону своих прогулок, взволнованно шагнула в толпу. Теперь, если бы даже Динка и вспомнила предостережение матери и захотела вернуться, это было бы совсем не просто - толпа подхватила ее, как подхватывает широкий, бурный ручей маленькую щепку, и понесла-понесла неизвестно куда по течению... Но Динка не испугалась; ей на каждом шагу представлялись всякие интересные зрелища - тут показывали какие-то картинки, там продавали сибирскую кошку с зелеными глазами, какой-то человек с ящиком закрывал черной материей желающих посмотреть в окошечко, и там эти "желающие" громко хохотали, а человек опять приглашал: кто желающий плати пять копеек.

У Динки не было пяти копеек, и она с сожалением прошла мимо. Дальше начинались ряды дощатых длинных столов:. торговки в серых фартуках продавали горячий борщ; тут же, на рушниках, лежали куски розового сала и хлеб.

Динке не хотелось есть, но она остановилась около стола и с жалостью смотрела, как бедно одетые люди, заплатив деньги, стоя едят из миски свою порцию, а вокруг них собираются нищие и, отталкивая друг друга, ждут, что человек что-то не доест и поделится остатками борща, коркой хлеба...

Динка смотрела на синие, худые лица, на грязную рвань, сквозь которую видно было тело, на длинные, как плети, руки, жадно хватающие подачку...

Прижавшись к краю стола, Динка с мольбой взглядывала на толстую, румяную торговку, перед которой на жаровне стоял целый чугун горячего борща с мясом.

У Динки не было денег... А торговка, заметив ее умоляющий взгляд, холодно сказала:

- Всех не накормишь! А их тут, как собак нерезаных! Идите себе, барышня. Не хочете кушать, так отойдите от, стола.

Динка отошла и вдруг увидела мальчика. Присев под столом, он шарил по земле руками, выбирая картофельную шелуху. Мальчику было лет десять... Динка нагнулась, тронула его за плечо. Он сердито стряхнул ее руку и поднял голову... У него были зеленые раскосые глаза, худое скуластое лицо и сбившиеся клочьями, давно не стриженные волосы. Из-под волос оттопыривались большие, бледные уши, на одном из них, около самой мочки, была глубокая ранка, покрытая струпьями и засохшей кровью.

- Мальчик, мальчик... - дрожащим шепотом позвала Динка. - Пойдем к нам, я дам тебе хлеба с горчицей! Пойдем, пойдем... Мы сядем за стол, там хорошая еда... Я очень люблю хлеб с горчицей...

- Какая еще горчица?..

Мальчик секунду подумал и, потянув к себе Динкин ридикюльчик, хрипли спросил;

- Деньги есть?

- Нету... У меня ничего нет. Пойдем к нам домой...

- Дура! - грубо выругался вдруг мальчишка и, скорчив страшную рожу, показал Динке кулак. - Мотай отсюда! Дура! - Он прошипел какое-то ругательство и злым шепотом добавил: - Мотай, говорю! Ишь сытая морда! Горчица!..

Динка в испуге попятилась назад и, не оглядываясь, пошла от стола. Ей было и жалко, и обидно, и особенно потрясло ее то, что мальчишка назвал ее "сытой мордой"...

Динка машинально ощупала свои щеки, провела пальцем до губам. Ей показалось, что красные щеки ее раздались, а губы выпятились вперед, и все это действительно стало похоже на "сытую морду"... Да, наверно, очень похоже, если голодный мальчик так сразу возненавидел ее и показал кулак.

Динка шла несчастная, подавленная, с каждым шагом все больше и больше убеждаясь в том, что у нее не лицо, а какая-то большая "сытая морда", которая, конечно, противна каждому голодному человеку.

Динка шла не оглядываясь, и вдруг за спиной ее раздался визгливый крик, потом поднялся невообразимый шум, топот ног, все зашевелилось, забегало...

- Держи, держи!..

- Держи вора!..

- Вон он! Вон! Держи! Сало стащил!..

- Ой, держите его, люди добрые!..

Динка увидела разъяренную торговку с поднятым половником, какого-то краснорожего мужика с палкой и еще много бегущих людей с зверскими лицами.

- Бей его, бей!..

- Держи, держи!..

Под ноги Динке вдруг метнулось какое-то тряпье, на один короткий миг мелькнули раскосые глаза, рваное ухо...

Динка широко раскинула руки, бросилась на это дрожащее тряпье, закрыла его собой.

- Это не тот! Не тот! - отчаянно кричала она подбежавшим людям. - Это не тот! Я видела, видела! Это не тот!

Шляпка ее съехала на затылок, ридикюльчик упал, платье с оборками волочилось по пыли.

- Не троньте! Не смейте! Это не тот! Не тот! - обезумев от страха, кричала Динка.

- Я не тот! Но тот! - прячась под ее защиту и поднимая худые руки, ревел мальчишка.

- А ну, отойдите, барышня! Если не он, так его никто и не тронет. А ну говори, где мое сало? Где сало, гадина ты эдакая?

Торговка с силой дернула мальчишку за больное ухо. Он взвыл от боли и, ткнувшись лицом в Динкины ноги, что-то быстро сунул ей под оборки платья.

Динка в смятенье крепко зажала свой подол с куском краденого сала...

- Бьють... А сами не знают, за что бьють... - поднимаясь на ноги и сбрасывая с себя рваный пиджак, захныкал мальчишка. - Нате, смотрите, что у меня есть. Я ничего не брал... Не бойтеся, тетя...

Краснорожий мужик быстро ощупал пиджак, поглядел на рваны штаны и сползающую с плеч рубашку мальчика и, сплюнув, отошел в сторону.

- Одни воши, и тыи голодни... - махнув рукой, сказал он толпе.

- Ну вот... Барышня ж казалы...

- И було чого такой гвалт поднимать! - нехотя расходясь, ворчала толпа.

- Споймали якого-то босяка, тай издеваются над ним!

- Эге! Издеваются! А кто ж мое сало увзял? - заложив руки в бока, зычно кричала торговка.

Динка, онемев от страха, молча сидела на земле, пряча под оборками торговкино сало.

- Вставайте, барышня! Все платьице свое спачкали из-за этого босяка! сердобольно заметила какая-то женщина, подходя к Динке и помогая ей подняться.

- Нет-нет! Спасибо! Я сама! Я, кажется, ногу ушибла, - держась за свой подол, бормотала Динка.

- Ишь ты! Зашиб барышне ножку, а сам убег! - Заохали женщины.

- Убег? - оживилась Динка и, прихрамывая, пошла к столам.

Дойдя до торговки, она быстро нагнулась и, вдруг выпрямившись, положила на ее стол вывалянный в пыли кусок сала.

- Вот ваше сало. Вы сами уронили его... И не в силах сдерживаться от закипевшей в ней злобы, Динка грубо добавила:

- Эх, ты! Сытая морда!

Динка явилась домой в таком плачевном виде, что Леня, встретив ее на лестнице, с удивлением сказал:

- Ты что же это какую мегеру из себя строишь?

- Какую еще Мегеру! Ты сам хороший... мегер! - огрызнулась Динка.

Матери она сказала:

- Я, мама, нечаянно так расширилась, что попала на базар... Но зато наш ридикюльчик наконец потерялся!

Больше Динка ничего не сказала, но всю ночь ее преследовали во сне два видения: вывалянный в пыли кусок сала и мальчик с рваным, кровоточащим ухом...

Глава двадцатая

КАРАЮЩАЯ РУКА

На другой день Динка встала вялая, убитая. Когда мать и сестры ушли, Леня усадил ее за стол и, отодвинув подальше ее любимую горчицу, густо намазал хлеб маслом, положил сверху ломтик колбасы.

- На, съешь... А то ходишь по городу не евши. Гляди, уж серая, как земля, стала.

Динка молча откусила хлеб, положила в рот ломтик колбасы, но жевать не стала.

- Ты что это? - спросил Леня.

Динка покачала головой и, держа во рту колбасу, пошла в кухню. Оттуда послышался крик Маруси:

- Дывысь, яка фуфыра! Колбасу с рота выкидае... Ось, я матери скажу. Заелась, чи що?

Динке сразу вспомнились раскосые глаза и злой голос: "Сытая морда..."

Она глубоко вздохнула и, не допив чай, поплелась в свою комнату, но Леня взял ее за руку.

- Макака, - ласково сказал он. - Ты уже совсем забыла меня... Вроде чужой я тебе стал...

- Ты все с Васей... И с мамой теперь дружишь, все ей говоришь...

- Ну, а как же мне, Макака... Ведь она для меня, как родная мать... Что тебе, то и мне... А Вася учит меня... Вот как уж попаду я в гимназию, тогда опять целые дни вместе будем, - торопливо уверял Леня.

Динка безнадежно махнула рукой.

- Ну, пошли в мою комнату, поговорим... Помнишь, как на утесе, бывало... И поговорим и посмеемся, - заглядывая ей в глаза и пытаясь понять, что с ней, говорил Леня.

Динка молча вошла в комнату, тяжело вскарабкалась на подоконник и, стиснув на коленях руки, сказала:

- Я скоро умру, Лень...

- Тьфу ты! - побледнел Ленька. - Какие страшные слова говоришь... Да я от одних этих слов не то что умру, а прямо на твоих глазах скончаюсь! С чего это тебе в голову такая чушь лезет?

- Это не чушь... У меня уже сердце разорвалось. Вот как у некоторых бывает ухо разорванное и кровь на нем запеклась, так и у меня... Я все равно, Лень, уже не могу жить, - тоскливо протянула Динка, глядя перед собой сухими тусклыми глазами.

- Макака! Да ты хоть мне-то правду скажи... Ты ведь вчера все утро где-то бегала, может, в какую западню попала... Ведь если ты не велишь, я даже матери не скажу! - отчаянно взмолился испуганный мальчик.

- Я, Лень, знаешь что тебя попрошу... Когд<