Глава 9. Акташ. Портрет Художницы в юности

Дарья, Дарья, в этом городе что-то горит,

То ли души праведных, то ли метеорит,

Но пусть горит, пока я пою.

Только не спрашивай меня, что я люблю,

Говорящий не знает, а знающий не говорит.

Группа «Аквариум», из песни «Дарья, Дарья»

И вот на сцене появляется Акташ, пожалуй, самая загадочная и парадоксальная героиня этой истории. Наша мистерия оказалась столь сложной, многомерной, полной самых неожиданных поворотов, что я почти написал отдельную книгу. Впрочем, эта книга никогда не нравилась Акташ, поскольку была слишком субъективной.

Первая версия нашего танца отразилась в книге, которую я так и не издал. Акташ, всегда подчеркивала, что там, в этих строках описана не она. Что я, вроде бы описывая реальные истории, как будто рисую портрет человека, которого не существует. Я помню ее особое предупреждение: если будешь издавать эту книгу, обозначь, что все написанное — это призма твоего восприятия, имеющая мало отношения к реальному человеку.

Если с Иштар и Пеймоной все ясно: одна превращала в Короля, а другая в Ребенка, — то с Акташ все гораздо сложнее. Забегая далеко вперед, скажу, что рядом с ней я оказывался попеременно то идиотом, то богом. Именно Акташ подарила мне мою 5=6, а что можно сравнить с таким даром? Увы, все уравновешивается своей противоположностью, а возможность открыть бога неизбежно приводит к превращению в полного глупца, пока этого бога нет. В каком-то смысле это двойная форма, двойной миф то идиота, то бога, то танец за пределами бездны, то какое-то нелепое и мучительное выяснение отношений в попытке докопаться — ну чего она хочет на самом деле?

И вот я извлекаю из архивов эту неизданную книгу и начинаю работать над сменой акцентов и смыслов, так чтобы застывшая картина стала живой. Как бы то ни было, как бы ни оценивать осознание и глубину проживаемой Мистерии, именно Акташ протащила меня по самым дальним, самым загрязненным, самым пугающим подвалам бессознательного. Протащила не из какого-то особого альтруизма и самопожертвования. Просто её боги дали ей приказ не прогонять меня, а ей было невыносимо находиться рядом с тем, чья энергия была загрязнена.

Вот здесь, прямо на этом месте, полагается набросать некий приблизительный портрет Леди Акташ, Госпожи Черных вод. Магда, Иштар, Пеймона, даже бедная Чинни — все они из моей вселенной, танец с каждой — это грань моей вселенной, в которой мы прекрасно понимаем друг друга. Я и Акташ — из разных вселенных.

Настолько разных, что впервые я стал немного понимать ее совсем недавно, только после рождения ею близнецов, когда у нас таки сформировалось некое общее пространство. И это при том, что мы расстались уже полгода назад.

Мы не противоположны, не конфликтны, не враждебны. Мы просто настолько различны, что какие бы слова я не написал о ней, это неизбежно будет ложью и бликами на воде. О Магде, Пеймоне, Иштар я могу говорить, и читатель может даже увидеть вполне реальный портрет. Но что бы я ни написал про Акташ, той самой Акташ, что провела меня к Азазелю и помогла в полной мере стать собой, подготовиться к встрече с Нахемой, той Акташ, что сыграла в моей жизни по-настоящему важную роль, — так вот, что бы я ни написал, это все равно «рисунок себя», рисунок, на котором реальные черты необратимо смешиваются с фантазиями и проекциями. Сачком Черную воду не выловишь.

В Акташ соединяются крайние контрасты. И здесь есть очень серьезная ловушка, попав в которую, можно достичь немалого непонимания. Вздумай я просто последовательно рассказывать историю ее жизни, выбрав наиболее яркие факты, поведанные ею, читатель может решить, что это самый трагический, самый безумный человек, который просто не может не быть сломлен. Какой соблазн пойти по накатанной дорожке байроновского романтизма!

Посудите сами. В четырнадцать она первый раз полюбила. Полюбила на всю жизнь. Ее возлюбленный, гениальный художник, фактически передал ей глубинное знание ее истинной природы — быть живописцем. Безо всяких причин в расцвете лет и в расцвете отношений ее возлюбленный умирает. Она оказывается в состоянии отчаяния. Следующие отношения разворачиваются с мужчиной, от которого она зачинает, однако этот мужчина не в силах уйти от жены, просто... Нет, не бросает ее с ребенком, как можно было бы подумать. Убивает жену. После чего, естественно, оказывается в заключении. В ответ на это она при помощи особого, известного только ей ритуала силой духа убивает плод в утробе, посвятив его богам смерти и наложив на убийцу родовое проклятье, после которого «их род обречен высохнуть». Следующий эпизод — ее подругу избивает профессиональный боксер, и они едут с ней в пещеру и проводят особый ритуал, который в течение полугода отправляет мерзавца на тот свет. Смерти, смерти, смерти. Да кто в свои двадцать пять видел только смертей и кто осуществлял столько приговоров?

Красивый, романтический, трагический образ можно нарисовать, не находите? Прямо так и просится — черный платочек, печальный взгляд. Так вот нет. Акташ — тот редкий случай, когда подробно изложенные факты жизни искажают суть. А суть ее — сама жизнь и связь с жизнью и смертью на самом глубоком уровне. Когда я писал «Black Sun», я не понимал этого совсем. Надеюсь, что сейчас понимаю и чувствую несколько лучше.

Невероятная правда в том, что при всех этих нереальных событиях, которые в мистический триллер никто не добавит, ибо слишком недостоверны, она — потрясающе нормальна. Говоря о норме, я, конечно, имею в виду не средний шаблон ложа Прокруста, а особого рода устойчивость духа и воли перед лицом мира. Все ужасы проживаются до основания и на следующем этапе отпускаются, и вот она снова возрождается. Принцип Акташ — принцип Воды. Удары судьбы могут разбить даже бронированное стекло. Но даже самый сильный удар может ли повредить воде, текущей от мгновения к мгновению и имеющий свой исток в тайне жизни и смерти? Какие травмы и воспоминания у той, кто на корневом уровне причастен к самой древней и неназываемой Мистерии?

Парадокс Акташ — ее очень легко принять за сумасшедшую. Для примера — что вы, мой дорогой читатель, скажете про человека, который начинает телефонный разговор со слов «в моей крови бегает собака, успокой свою бабу, чего она ко мне лезет!» или «Пеймона подкинула мне хорька, который тычется во все детские комплексы и травмы мне и моим гостям, поэтому я запихнула его в пепельницу и смачно швырнула в окно».

Есть ощущение безумия? Наверняка. Вот только первое откровение прозвучало буквально через полчаса после моего изматывающего разговора с Магдой, когда Магда впервые напала на Акташ и все, что она представляла в моей жизни, прошу прощения за забегание вперед. А второе — описанное выбрасывание физической пепельницы вместе с «психическим хорьком» — произошло одновременно с нервным срывом у Пеймоны на собрании нашего клуба, когда на поверхность вышли именно детские комплексы.

Другими словами, за тем, что кому-то показалось бы безумием, есть основа укоренение в реальности, куда большее, чем у так называемых «нормальных», которых ломает любое изменение ветра в политической и экономической жизни. Держу пари — ожидай нас вторые девяностые, Акташ узнала бы об этом за год до наступления событий от какого-нибудь хорька или медведя и подготовила бы твердую материальную базу, чтобы пережить кризис. Ну и конечно, в отличие от сумасшедших, Акташ прекрасно знает, кому что можно, а кому что нельзя говорить. А надежная профессия высококлассного косметолога всегда обеспечит ей материальную основу.

И самое главное — спокойное достоинство в своем укоренении в вечность. «Единственное, что меня по-настоящему интересует, — это вечность». Высокопарная, даже гротескная фраза в устах Акташ вообще была лишена какого-либо пафоса и звучала как констатация факта вроде «а я пирожные люблю». И действительно — в самом широком смысле эта любовь к вечности не мешает ей любить пирожные.

Ах да, нанося эти фоновые мазки портрета, я не сказал две самые главные вещи. Художница. Художница милостью божьей. Истинная художница. Под Истинным художником я подразумеваю человека с таким уровнем мастерства, когда художник обретает уникальный стиль.

Индивидуальность — навязчивый лозунг эпохи потребления, фантом, о котором все говорят, но, за редким исключением, практически никто не обладает. В наше время, когда художники одержимы либо желанием угодить большому кошельку, либо желанием выебнуться пожестче, прибив свои яйца к брусчатке — по большому счету тоже для того, чтобы угодить другому большому кошельку, понятие «индивидуальный стиль» стало почти анахронизмом. Поэтому даже сейчас, когда наша мистерия закончена и очень может быть, что между нами никогда не будет эротической близости, случись у меня хоть какая-то реальная возможность, я бы приложил все силы и связи, чтобы дать ее живописи шанс заявить о себе в большой культуре. Потому что это — Большое Искусство, в котором действительно есть новое слово — неповторимость взгляда сквозь Темную воду. сказала о ней Нахема: «Она не сияет, как Чернозвездные, но она обладает редчайшей способностью проводить свет». Глядя на ее картины, я по-настоящему кусаю локти, понимая, что все, что ей необходимо для признания — это хороший продюсер, способный обосновать то, что он видит, на современном языке, и некоторые связи в нужных кругах, которых, увы, у нас нет.

Ее живопись может пугать. Первое впечатление было отталкивающим, прежде чем я увидел Красоту Глубин. При первом взгляде мне показалось, что в ее живописи отражена сама смерть, когда тело разложилось до воды, а дух стал дымкой и сиянием по контуру. Неподготовленного наблюдателя это может испугать. Но это не современное «мрачное» искусство, пытающееся вывести на всеобщее обозрение побольше ужасов и оттого кажущееся гротескным. Ужас, который можно испытать, в первый раз взглянув на некоторые ее картины, возникает оттого, что они, вообще-то, вовсе не хотят никого пугать — они просто есть. Как есть жизнь и смерть, не отдельно, как нам бы хотелось видеть, а неразрывно: в жизни — смерть и в смерти — жизнь. Одна девушка, которой я прислал всего-то фотографии плохого качества на смартфон, почувствовала приступ паники и тошноты. Соприкосновение с подлинностью исключает «теплые» эмоции — здесь либо восхищение, либо отвращение, до приступа тошноты и панической атаки.

Второй значимый факт — это уникальность ее рода, ее статуса, можно сказать, полная уникальность этого человека. Как однажды сказала Мартиэль: «Да, она не совсем наша, но будь благодарен судьбе, что тебя пересекли с такой женщиной». Во всей огромной Удмуртии только две небольшие деревни смогли сохранить себя и в эпоху насильственного крещения в царской России, и в эпоху проклятого совка, который, по ее словам, был даже хуже РПЦ. Две маленькие деревни. История ее деревни известна даже в Википедии: в восемнадцатом веке некий пассионарий уводит небольшую группу единомышленников от принудительного крещения и в глубинах леса создает свое поселение.

Язычество. Язычество. Трижды язычество. Не то язычество, которое мы знаем, — щедро приправленное шизофренией вроде славяно-арийских вед и откровенной пакостью вроде нацизма. Не то сентиментально-симуляционное язычество а ля викканство для девочек, любящих природу, и мальчиков, надеющихся поиметь этих девочек в час Белтайна. Нет, это настоящее, живое, передающееся из века в век от отца к сыну, от бабушки к внучке, сокровенное, прекрасное язычество крови, рода, жизни, смерти. Язычество, в котором боги более реальны, чем стол, за которым вы пишете. Язычество, в котором существует только одна форма взаимодействия с богами — жертвоприношение жертвенного животного. Возможно, появление Акташ в моей жизни после Черного зеркала связано с тем, что в главном я смог переступить черту, редко переступаемую кем-то из современных оккультистов.

Как же прекрасны ее боги! Когда после первых проблем мы немного сонастроились, она показала мне их. Темную воду. Черное солнце. Небесную зарю. Удивительной красоты цвета, яркие, но не ослепляющие. Как же красивы эти древние боги, эти праотцы, праматери, первопричины и первоистоки! К этим богам невозможно прийти, разве что так, как повезло мне, — оказаться в танце с их избранницей, танце настолько близком, что она захочет иметь детей и вы будете приняты в род. Иначе — нет. Но как же обидно, что современные удмурты, в крови которых живут эти боги, отвернулись от них в обмен на чечевичную похлебку монотеистического христианства либо секулярного атеизма. Акташ никогда не рассказывала мне о положении дел на родине.

А между тем там, на родине дела действительно плохи. Забыты боги. Забыт язык. Когда совсем недавно для внутреннего ритуала «Касталии» нам понадобился человек, имеющий право принести жертву Кылчину (то есть чистый удмурт по крови), мы пригласили уважаемую гостью из Удмуртии — Елену (Акташ уже была глубоко беременна и к тому же она терпеть не может коллективных ритуалов). Вот от нее мы и узнали, что происходит там, как загибается деревня, как молодчики могут просто покрыть оскорблениями старика за то, что тот посмел говорить на удмуртском. На их же земле! Слушая Елену, я начал понимать, что такое стыд и что такое коллективная вина империи завоевателя. Чтобы понять, насколько все плохо, достаточно вспомнить, что совсем недавно один из главных жрецов язычников Удмуртии совершил самосожжение. Ценность идеи всегда определялась наличием тех, кто готов за нее умереть. Умереть осознанно. Не стада, которое, как в исламских террористических сектах, могут убедить, что, взорвавшись, они попадут к пышногрудым гуриям. А жрецов, осознанно делающих свой выбор. История самосожжения жреца сама по себе лучше любых изящных риторик говорит две вещи: как все плохо в общем эгрегоре и как же прекрасны, как совершены их боги, что даже в наше время нашелся тот, кто был готов умереть и умер за них.

Я попросил Акташ назвать нашего сына Багышом. В честь того Багыша, который увел своих единоплеменников от принудительного крещения. Я все-таки оккультист и робко надеюсь, что душа того Багыша воплотится в нашем старшем сыне.

Я очень хотел знать — как проходит посвящение, инициация там, в настоящем, живом языческом мире. Я был готов услышать что угодно, кроме того, что услышал. Достигшей определенного возраста девушке разрешается разливать водку мужчинам. Первый разлив — ритуальный. А вечером, после того как она разлила водку, к ней впервые прикоснулся ее бог, Хозяин Рода, Черное Солнце, Кылчин, прекрасный и пугающий.

Я и Акташ. Азазель и Акташ. В нас встретились два самых далеких принципа магии, оккультизма, отношения с богами. За мной — опыт инициатического пути в самом утонченном, сложном, возвышенном Ордене из всех западных орденов, детальное знание оккультных традиций, погруженность в сложное вычисление символов и смыслов, где каждое значение нанизывается, точно бусина, на сложный информационный код, работы на уровне парадигмы. Как человек я писатель, эзотерик и издатель со своим пусть маленьким, но бизнесом. Как маг я тот, кто строит Его Город, сплетая самые разные смыслы, линии, традиции. Более того — за мной внутреннее обучение у величайшей посвященной, которая, быть может, единственная полной мере знает, что значит быть рукой высшего принципа. Знает без пафоса, без позы, просто как ходить на работу. Наверное, наше дружба-ученичество-родство с Мартиэль остается единственным мостиком, делающим наше взаимодействие вообще возможным. За Акташ — многовековая память крови и земли, память предков, которых язык не поворачивается назвать мертвыми, потому что все они — живут и дышат в ее крови, ее жертвах, ее картинах. За ней — непостижимые логичному и структурному уму Древние Боги, о которых, в отличие даже от античных или вавилонских, нет структурных мифологических сюжетов — только ежедневный опыт, только ритуал, только пребывание внутри своего бога. С одной стороны — Город. Его ядро, сердцевина, зерно, рацио. С другой — деревня, земля, кровь.

До знакомства с Акташ я презирал деревню. Что мы знаем о деревне, наблюдая нынешнюю, выродившуюся, изувеченную совком, деревню, в которой только и осталось, что непрерывное пьянство, тупость, агрессия, а последний свет ушел из нынешней деревни, как из прохудившегося сосуда? Но та ли это деревня?

Акташ родом из деревни. Дед — еще плохо знал русский. Отец — один из самых известных деятелей культуры Удмуртии. И она. Самобытный художник, визионер, единственная выставка которой носила название «Языческая иконография» и прошла под открытым небом недалеко от кольцевой магистрали Санкт-Петербурга. Но, по способности держать себя в любом обществе эта «женщина из деревни» даст сто очков форы большинству современных аристократов и интеллектуалов.

Кажется, за этими строками начинают прорисовываться некоторые черты. Не обманывайтесь — это, как прежде, рябь на воде. Образ красивый, но все-таки неполный. Добавим еще несколько черт, чтобы образ стал реальнее, но при этом потерял всякую логическую связность. Акташ любит поплакать. Да, эта женщина, укорененная в жизни и смерти, самобытнейшая художница, может расплакаться из-за мелочи и так же быстро успокоиться. «Мой организм нуждается в очистке». В моей системе реальности, если взрослая женщина плачет, значит, речь идет о какой-то грандиозной катастрофе, крушении, трагедии, крайней точке, дальше которой — все. Для нее поплакать — это, ну, не как пописать, но что-то близкое. Так сложно связать эту причастную к вечному циклу Леди с плачущей девочкой... Наверное, также ей было сложно связать Азазеля во мне с моей обычной непонятливостью в самых обычных и очевидных для нее вещах. Женщина, способная превратить в бога и идиота...

И все же наша Мистерия состоялась, дойдя до своей триумфальной и непредсказуемой развязки, которую не мог бы заподозрить никто. Я — достиг своей казавшейся недостижимой 5=6, вытравил серые зоны и стал не просто говорить о магии и заглядывать в окошко синхроний и символов, а жить и дышать, как живут и дышат маги. Она... я до сих пор спрашиваю себя, а дала ли наша мистерия что-то ей? Столько боли, обид, непонимания, постоянный разговор на разных языках. И все же, глядя на Акташ сейчас и вспоминая ее, когда мы только встретились, — я понимаю одно: быть может, я приписываю себе слишком много, но она стала гораздо сильнее и целостнее.

Азазель и Акташ. Странная мистерия, в которой было все — сексуальная магия, о которой не прочитаете в справочниках, ритуалы 2,22, совместные жертвоприношения.

 

 

Глава 10. Начало Мистерии

 

Когда идешь 160, и перед тобой стена —

Это не в счет там, где взойдет Луна.

Борис Гребенщиков. Там, где взойдет Луна

 

Так когда все началось?

Совершенно точно это была пятница.

Каких-то пару месяцев назад ритуалом жертвоприношения я открыл портал Азазеля, и невероятный поток синхроний обрушился на меня с такой силой, что стало ясно — ритуал был предназначен вовсе не для того, для чего я его затеял. Это большой дар — делать правильные вещи, следуя ошибочным импульсам.

Стойка в центре платформы метро. Я, как всегда в пятницу, встречаю гостей. Неожиданно — очень красивая женщина, впервые пришедшая на наше собрание. Темные короткие волосы, самодельная куколка в руках и странный блеск в глазах, который редко встречается даже в наших кругах.

Вздумай я сказать, что влюбился в нее с первого взгляда, я бы, во-первых, солгал, а во-вторых, сказал бы чудовищную банальность и пошлость. Но и утверждать, что не заметил ее сразу, я не могу. Я заинтересовался. Интерес, азарт, чувство, что столкнулся с чем-то, до этого мне не встречавшимся. И — то самое магнетическое притяжение, о котором Алистер Кроули говорил как о «первом проявлении САХ в несовершенном человеке».

Ницше писал, что видя человека в первый раз, мы знаем о нем все. Возможно. Но, как нарочно, я не могу вспомнить свое самое первое впечатление. Наверно, оно может быть определено двумя словами — Слишком Другая.

Слишком в своем мире. Слишком запечатана. Опасность. Непонятно. Первый импульс влечения был аккуратно приглушен — и ей навстречу вышел отстраненный человек, облаченный в Персону. Никто из пришедших не случаен — я хорошо помнил этот завет Лилит.

Инициативу проявил один из моих друзей, тогда — верный слушатель наших лекций, а сейчас канувший в воды Леты и забывший про наше существование. Я уже привык к тому, что из десятков людей, проходящих через наш клуб, остаются единицы, но и они могут изменить траекторию своего пути. Те, кто, казалось бы, мог остаться с нами, порой исчезают на следующей неделе — и наоборот, люди, придерживающиеся ценностей, на первый взгляд, далеких от наших, иногда остаются на годы. Предсказывать чужой путь — не мое дело. Мое дело — сеять семена смыслов.

На следующий день Бьерн (кажется, так звали канувшего в воды Леты приятеля) пришел гордый, точно олимпийский чемпион. О, эта мужская гордость, ее так легко узнать по выпирающей груди и взгляду, бросаемому на окружающих немного свысока. Воспитание заставляет прятать это чувство, но от опытных глаз оно не может скрыться.

— Помнишь Дашу? Я приходил к ней.

— Ну и как? — спросил я с некоторым разочарованием.

— Очень странная женщина. Талантливая художница и называет себя магом.

— Это интересно! А какой традиции? Она викканка, телемит, люциферианка или, может быть, традиции вуду? — оживился я.

— Нет. У нее какая-то очень своя традиция, свой путь и какие-то очень свои боги. По-моему, она немного сумасшедшая.

— Да, в ней было что-то вроде безумия. Но, в конце концов, все мы здесь немного безумны. Зато она очень красива. Было бы здорово, если бы ты смог привести ее к Телеме. — Я хитро подмигнул своему другу, вспоминая старую телемитскую шутку: «Телема похожа на венерическую болезнь, потому что, как правило, передается половым путем».

— Не, боюсь, это безнадежно. Впрочем, поживем — увидим, — ответил Бьерн.

В то время как для большинства людей секс — это либо что-то подчиненное тысяче и одному правилу, либо исключительно механическое удовлетворение плоти, для меня секс всегда был и останется особым священнодействием, в котором коренится исток моего вдохновения. Слова Кроули, что каждая женщина — Богиня и «ужель я не Хадит, а Лайла не Нюит», всегда были для меня буквальным отображением вечной истины. Сакральное измерение открывается в сексе, а открыв его, женщина дарует мужчине шанс проявить свое слово. Лишись я женщин, я оказался бы обречен на унизительную немоту и интеллектуальное бессилие. В то время как для христиан плоть и дух пребывают в вечной вражде, для меня Красная магия всегда была нерасторжимым единством Источника.

И эта леди досталась такому обалдую. Что ж — таков промысел богов.

Когда через две недели я попытался вернуться к разговору об Акташ, Бьерн явно не хотел его поддерживать, да и по изрядно утратившей горделивость осанке можно было догадаться — история закончена и закончил ее явно не Бьерн. Впрочем, поскольку незнакомка не спешила вновь появляться в нашем кругу, я не слишком радовался и был поглощен нашими делами. А еще через пару недель Бьерн окончательно исчез, видимо всецело растворившись в мирских делах.

А потом — уж не помню, сколько недель прошло с нашего разговора с «медвежонком», — совершенно неожиданно она пришла снова. И памятуя о той легкости, с которой медвежонок, пусть и ненадолго, получил свою добычу, я решил не упускать кайрос. Умение считывать невербальные сигналы всегда было моей сильной стороной, а когда совершенно неожиданно она пригласила меня «посмотреть свои картины», да еще и так откровенно завлекающе сказала что-то вроде «дефицит по низам, не желаете ли восполнить?» — я мог торжествовать. Потусторонняя безумная леди безумной традиции, в которой есть только она одна, явно оказалась притянута в мое пространство. Загадка — это прекрасно.

Ни один правоверный телемит не заставит даму ждать. А уж если эта дама красива... Дарья более чем красива, она сияет каким-то невыразимым внутренним блеском, самой сутью красоты, которую пытались понять, разделяя на вес и число, философы со времен Платона и Джордано Бруно.

Ко всему прочему, Акташ сразу пригласила не только к восполнению низов, но и к выполнению совместного ритуала 2,22. Это сразу вызвало уважение. Мистерии 2,22... Мадам, мои предпочтения несколько нетрадиционны...

Тем не менее, несмотря на молниеносное сближение, меня что-то пугало в ней. Ее картины одновременно восхищали и ужасали. Ее непонятные боги, о которых я ничего не знал и которых она, как я думал, выдумала. Полная неопределенность ее традиции. Здесь наши миры столкнулись, я хотел как можно скорей поместить её в какое-нибудь респектабельное направление.

— Ты — великий художник, — внушал я ей, силясь нащупать естественные человеческие амбиции, которых, как мне казалось, в ней не может не быть. — Ты должна вступить на путь Телемы, сделать несколько телемитских ритуалов. Ну не хочешь Телему — я не хочу навязывать свой путь, — выбери викку, масонство, руническую магию. Что-то, что является реальной, серьезной, уважаемой традицией. Разве у тебя есть традиция? Разве маг может быть вне традиции? Попробуй хотя бы сходить хоть на один телемитский ритуал.

—Я не имею права участвовать в ритуалах других традиций. Боги могут не простить, — отвечала она.

Непонимание. Запрет казался ограниченностью, хотя на самом деле был продиктован куда более тонкими соображениями.

— Но этого не может быть. Так деспотичен только христианский бог. Вот смотри — я телемит и люциферианин. Но когда я ехал из Беларуси с Фенриром, я был участником и ассистентом в тотально языческом ритуале — камлании на Кощеев день, а на питерских праздниках я с удовольствием участвовал в ритуалах местных виккан. И ничего мне за это Люцифер не сделал. И вообще — мой бог меня рабом не называл, — цитировал я расхожую в интернете фразу, противопоставляющую язычество и христианство.

В такие моменты она очень напрягалась. Она чувствовала, будто я нападаю на ее мир, сложный, хрустальный, сокрытый мир, куда она не могла никого пустить. Иногда она говорила очень странные вещи. Например, что в ее второй чакре живет особая «стража», которая начинает ее кусать, когда чувствует опасность, и некоторые мои слова заставляют ее просыпаться.

Зубастики, живущие во второй чакре. Я все больше убеждался, что имею дело с сумасшедшей. Впрочем, какая разница, черт возьми, как бы то ни было — какой художник и какая женщина!

 

Вторая или, может быть, третья встреча запомнилась мне очень хорошо. Мы уверено пошли под шелуху, и на глубине она сразу меня спросила:

— Ты можешь славить моих богов?

— Могу. А ты моих? — спросил я.

— Если так, то могу. Это честно.

— Да, это честно. Что я должен говорить?

— Слава, Кылчин!

— Слава, Кылчин! Слава, Люцифер!

— Слава, Люцифер! Слава Золотой женщине, Калтащ Эква!

— Слава Золотой женщине, Калтащ Эква! Слава Лилит!

— Слава Лилит! Слава Черному Солнцу!

— Слава Черному Солнцу! Слава, Терион!

— Слава, Терион! Слава, Акташ!

— Слава, Акташ! Слава...! — Я не заметил, как стал называть тайные имена Люцифера и Лилит, доверенные мне моим учителем, имена, которые я передавал только самым близким людям после не одного года дружбы или романа.

— Слава...!

Границы пройдены. Слияние. Какая-то часть меня, мой вечный скептик, начала было возмущаться этим нарушением всех границ и правил. Неназываемые имена были названы. Всего-то третья встреча. И ведь эта женщина — пограничник, если не шизофреник. Кому я раскрываю имена! Почему даже самым близким я называл имена через годы, а сейчас, поддавшись моменту, открыл их все? И кого славит она? Несуществующих богов? Ладно бы там Один, Тор, Перун... Но имена этих богов она же придумала в своих фантазиях. Кто вообще такой Кылчин? Его просто не может быть, ведь я про него не слышал.

И я произношу сокровеннейшие имена вровень с этими, как мне казалось, выдуманными богами. Похоже, я тоже сошел с ума. Я же читал Калшеда, я знаю, как опасны пограничники, я знаю, что пограничник легко растворяет границы другого.

Мы же обречены! Я должен сказать. Я должен поставить границу, иначе она решит, что я с ней навеки, захочет обязательств. И я просто уничтожу ее. в моей жизни было многое, но роман с пограничницей — это впервые. Граница. Надо установить границу.

Мы пошли курить, а я все пытался найти слова, чтобы не дать ей повода к лишним надеждам.

— Ты понимаешь, — запинался я, — что бы ни произошло, я никогда не женюсь на тебе. Даже если захочу. Даже если ситуация изменится. Я могу пообещать, что до тех пор, пока я жив, я буду приезжать к тебе, если ты этого захочешь, — я никогда не уйду сам. Но не больше.

Она посмотрела на меня как на инопланетянина. Интересно, что сейчас она думает? Жестоко сразу разрушать возможные иллюзии. Но пограничник, пограничник, — иначе потом будет хуже, намного, намного хуже!

— Да, конечно. Обещаю. Пойдем, покажу тебе некоторые картины.

Мы погружались все глубже под шелуху. Она рассказывала о своей жизни, о своих богах, и мне казалось, что я имею дело с какой-то безумной фантазией. Родичи, которые единственные могут быть ей близкими, принадлежащие к культу Кылчина. Родичи, которые каждый раз, когда кто-то умирает, приносят жертву. Если умирает мужчина — приносят в жертву лошадь, если женщина — корову. Выдуманные, несуществующие в реальности родичи. Ну, в общем, все с ней понятно.

Последней каплей был ее сон. В ту ночь она увидела, что оказалась в сером городе. Это был город, в котором все жители были помещены в какие-то стандартные униформы, и их жизнь была расписана до каждого мгновения. Там, в этом сером городе она оказалась вместе со своим умершим возлюбленным, но внезапно он исчезает, и она чувствует, что потеряна в полностью чуждом ей мире. Она бежит не разбирая дороги и вдруг оказывается на главной площади этого города, где в центре видит три вращающихся серых полусферы, которые называют себя «Люцифер». И она понимает, что эти полусферы пожирают души и, возможно, ей уже не спастись.

По пробуждении она увидела, что моя рука с кольцом Люцифера прижалась к ее виску. Разумеется, она проснулась, стала рассказывать сон и требовать, чтобы я снял «это проклятое кольцо, в котором такая гадость». Ну и как я мог на это реагировать? Она хулила мою святыню, связывала Люцифера с какой-то серой мерзостью, да еще и требовала, чтобы я снял свой главный артефакт, мою связь с покровителем. Конечно, моя реакция была похожа на реакцию православного священника, увидевшего, что «Пусси райт» танцуют на амвоне. На святое посягнула! Как она смеет! Кто она, вообще, такая?!

Через много времени я рассказал этот эпизод Мартиэль, внутренне трепеща от столь святотатственных образов. Я увидел, что все далеко не так просто, как я думал. Тогда я впервые услышал про «Серого хозяина» и «пожирателя душ», того, кто является Тенью Люцифера. Тот самый Серый хозяин. В какой-то момент произошла страшная подмена. Кольцо Люцифера потеряло силу, серебро стало серостью, а вместо Люцифера я в своей слепоте проводил Серого, сам о том не подозревая. Где произошла та фатальная ошибка? Быть может, когда я предал Магду, когда, возмущенный ее неподчинением, я даже не пришел к ней в больницу и подчеркнуто посадил другую женщину на ее место? Или подмена произошла раньше, когда был допущен перекос и реальную работу над своей душой подменили лозунги и призывы к такой работе? В отличие от меня, Мартиэль прекрасно знала, кто такой Серый и как дорого может стоить встреча с ним.

С этого момента началась борьба. Акташ стала бороться со мной ради меня, с люцифером ради Люцифера, прорываясь сквозь выработанные годами догмы и убеждения к реальным пластам, на которых еще возможно живое переживание. И да, это была очень странная и очень страшная борьба, в которой чуть было не оказались уничтожены мы оба.

Но тогда я даже не догадывался о том, что происходило на самом деле. Гораздо легче было убедить себя, что имею дело с обычной сумасшедшей. Ирония судьбы — главный оккультист и маг одной стороной души проповедовал магию и оккультизм, а другой — не верил в них по-настоящему.

В современном магическом дискурсе настоящих магов остались единицы. Чтобы поговорить о магии в нынешней среде, нужно сделать много оговорок, ритуально извиняющихся жестов, ритуальных морганий и уточнений, что, конечно, «это всего лишь символы бессознательного». Единственное безумие Акташ — она знала, что магия — это то, что пронизывает всю реальность, а не то, чем можно заниматься по воскресеньям и надеяться, что боги наградят за проповедь их имен и слов. Встретив Акташ, я впервые встретил женщину, владевшую истинной магией, а значит, было только два варианта исхода: либо слияние окончится полным поглощением кого-то из нас, либо ей таки удастся изнутри свернуть эти серые колеса.

 

 

Глава 11. Раскрытие

 

У каждого города есть своя душа. Обычный человек может прожить в городе всю жизнь или пропутешествовать по разным городам, однако он никогда не сможет осознать душу городов, в которых он жил. Только маг, человек, обладающий истинным восприятием, знает, что такое душа города.

Душа города, в котором я родился, словно соткана из свинца и тины. Мрачная, инертная, почти болотная душа, которая либо сделает вас своим подобием, либо спровоцирует к сопротивлению всеми силами вашей личной души.

Говорят, что провинциалы стремятся в Москву, потому что там больше возможностей сделать карьеру. Возможно. Но для меня это объяснение — лишь вершина айсберга. Глубинная правда притяжения Москвы в том, что у нее красивая душа.

Город — это женщина. Вспомните Афины — город, названный в честь богини мудрости и войны. Город, по сути сам и являвшийся Афиной.

С эпохи Мерсенна — мрачного иезуита, обесценившего воображение Ренессанса, люди цивилизации кастрировали свое воображение, однако всегда находились одиночки, способные преодолеть эту сатурническую тяжесть и параноидальный буквализм языка, лишавший воображение своей правды.

Из всех городов русских душа двух городов выражена настолько ярко, что даже люди, далекие от магии, зачастую бессознательно это чувствуют. Это Москва и Санкт-Петербург. Но до чего же разные души у этих городов.

Москву не раз называли Вавилонской Блудницей. Для телемита в этом определении не только нет ничего обидного, но даже, наоборот, некоторые телемиты любовно называют Москву «наша Бабалон». Действительно, душа Москвы, открытая и ждущая новых конкистадоров, чем-то похожа на благородную аристократическую куртизанку, чье расположение может завоевать только сильный.

Санкт-Петербург совсем другой. Если образом Москвы могла бы стать античная Фрина, то Питер гораздо ближе к Сапфо. Душа Питера куда более настороженна к своим возможным новым возлюбленным. Точнее, Москва и Питер предъявляют совершенно разные требования.

Душа Москвы не прощает слабость. Под силой и слабостью мы, конечно, не имеем в виду вульгарную силу мачо-доминанта, в своей примитивности готового порвать на себе рубаху и замесить в кровь всякого, кто посмеет на него криво посмотреть. Таких «сильных» и одновременно грубых и примитивных Москва не любит — не любит ни в качестве гостей, ни в качестве постояльцев, создавая ситуации, когда лобовая атака ведет глупого самца к падению и позору. Под силой мы имеем в виду то трудноуловимое качество, которое также можно было бы назвать упорством, стойкостью, мужеством и еще тысячей возможных эпитетов. Несгибаемый инициативный коммерсант, работяга, готовый проложить себе дорогу, работая в три смены, утонченный эстет, видящий смысл жизни в том, чтобы сказать свое слово в искусстве, и готовый приложить к этому все силы. Москва требует усилия и, как уже было сказано, не прощает слабости.

Душа Питера совсем иная. Для нее не существует категорий силы и слабости, она может одинаково любить пассионарного и мудрого воина и интеллигента алкоголика, живущего в своих мечтаниях. Однако критерий, по которому душа Питера выбирает своих возлюбленных, не менее, а возможно, еще более суров. Душа Пите