Три винтовочных ствола. — Неожиданная встреча. — Восемь человек в одной палатке. — Караван с женщинами. — Поющие пески. — Захваченные пылевым облаком

 

По извилистой дороге мы медленно поднимаемся в горы, отгораживающиеМукаллу от материка. Оставляя за собой облако пыли длиной в целыйкилометр, наш лендровер везет нас в самое сердце области Хадрамаут, окоторой еще несколько десятилетий назад европейцы ничего не знали.

Здесь нет дорог, лишь изредка можно найти тропинку, по которой проходяткараваны верблюдов вдоль вади. Вади врезаются в плоскогорья на сотниметров, хотя водой они заполняются лишь на несколько дней, когда раз вдесять-двенадцать лет здесь выпадают дожди.

Когда смотришь на этот ландшафт с самолета, кажется, будто он весьизрезан бороздами и трещинами, но на самом деле это глубокие ущелья.Единственный путь внутрь страны проложен вдоль этих вади, и других видовтранспорта, кроме верблюда и джипа, здесь нет. До того как удалосьприручить верблюда, внутренние области Аравийского полуострова былинеобитаемы.

Кое-где в вади растут акации, гигантские корни которых обеспечиваютрастения влагой, несмотря на почти полное отсутствие воды. Такое жеупорство требуется и от людей, которые хотят здесь жить.

Но через каких-нибудь несколько лет двадцатый век ворвется и в этотуголок земли. В небольших городках на побережье уже теперь большегрузовиков, чем верблюдов. Но для машин нужны более совершенные дороги,и во многих местах сейчас ведутся работы по расширению караванныхверблюжьих троп, чтобы по ним могли проехать и джипы, и грузовики.

Мы пробираемся через вади и горные цепи, а дорогу, по которой мы едем,можно назвать дорогой лишь при наличии достаточно пылкого воображения.Иногда мы движемся по толстому слою вулканической пыли, такой мелкой итяжелой, что она брызгами разлетается из-под колес, словно вода. Времяот времени мне приходится выверять наш курс по компасу, потому что мынепрерывно петляем из стороны в сторону. Кстати, из-за этого мы едемгораздо дольше, чем я предполагал.

Ночью Аравийская пустыня кажется еще более призрачной, чем днем. Мыостановились возле каменоломни, недоумевая, кому здесь мог понадобитьсякамень. Остановились же для того, чтобы узнать, можно ли ехать по прямойдальше или надо искать дорогу в объезд.

Вдруг шофер увидел палатку, которая прижалась к огромной каменной глыбе.Он схватил меня за руку, и притом так крепко, что я чуть не закричал вовесь голос, но все-таки сдержался.

Обитаема ли эта палатка? По-видимому, она пуста и едва ли за намикто-нибудь сейчас наблюдает. Но если в палатке есть люди, то, прежде чемвстретиться с ними, лучше как следует изучить местность. Эта мерапредосторожности здесь никогда не лишняя: а вдруг в палатке живутбедуины, которые недолюбливают незваных гостей.

Сначала все было тихо, потом из палатки послышался слабый шум, и тут жеблеснули три винтовочных ствола.

Мы стояли, озаренные лунным светом, и, несомненно, были отличной мишеньюдля тех, кто находился в палатке. Поэтому мы остановились как вкопанные,но потом я овладел собой и сказал Ниангаре:

— Крикни им, чтобы они убрали свои проклятые ружья. А то ведь чегодоброго угробят нас!

Ниангара немедленно выполнил мою просьбу.

Ответом из палатки был смех, явно выражавший такое же облегчение, какоепочувствовали мы сами.

Именно облегчение, а не насмешку или злорадство. Из палатки вышелчеловек и направился к нам. Он все еще держал винтовку, но больше в насне целился, Тогда мы развели руки в разные стороны, чтобы показать, чтобезоружны и у нас нет злого умысла.

Он начал с того, что спросил:

— А вы испугались, когда я выстрелил в вас?

— Конечно, испугались, — ответил я, и Ниангара тут же перевел. — Ипотому будь добр, убери свою винтовку куда-нибудь подальше, а то онаможет случайно выпалить.

Еще какой-то миг он смотрел на нас немного подозрительно, но,окончательно убедившись, что никакой опасности мы не представляем,опустил винтовку и сделал знак, что мы можем подойти к палатке.

По самым оптимистическим расчетам, в этой палатке могло уместитьсямаксимум четыре человека. Но в ней уже было пять, и им пришлось немногопотесниться, чтобы впустить Ниангару, шофера и меня. Стены палатки былииз довольно тонкой мешковины, и ветер пустыни легко продувал еенасквозь. Здесь нужно спать в пальто и в обуви. В пустыне обычно бываеточень большая разница между дневной и ночной температурами. Днемтермометр показывает свыше 40 градусов, а ночью — чуть выше нуля. Воазисах лужи по утрам бывают подернуты тонкой коркой льда.

Я хотел показать хозяевам палатки, что испытываю к ним самыедружественные чувства, и выудил из коробки несколько сигарет. В дорогеони немного отсырели, и их было трудно раскурить. Стало ясно, что нашимхозяевам они не доставляют ни малейшего удовольствия. И тем не менее онидокурили сигареты до конца — из вежливости.

Зато я тоже должен был из вежливости отведать немного рыбы, сухой и ужепорядком подпорченной. Арабское гостеприимство неотразимо. Его оказываютвсе: от шейха до простого дорожного рабочего вроде тех, что мы встретилиночью в пустыне. Разница лишь в том, что шейх поставит перед вами настол самые изысканные яства, а рабочий, который едва зарабатываетодну-две кроны в день, угостит вас гораздо более спартанской пищей. Ксчастью, мне удалось незаметно сунуть полрыбы в карман.

Между тем рабочие вскипятили воду и приготовили очень горький чай,который отдавал солончаками, мятой и какими-то крепкими пряностями.Чайник ходил по кругу, и скоро в палатке стало тепло и уютно.

Дорожные рабочие по многу месяцев живут без всякой связи с внешниммиром. Лишь изредка, когда пройдет караван верблюдов или проедет машина,они могут приобрести немного продуктов, чтобы добавить их к тому рису,который составляет их главную пищу. Но если им не удается достать воды,они идут к ближайшему колодцу за много километров и обратно несут водуна спине. Нельзя не восхищаться стойкостью и твердостью сынов пустыни,которые трудятся в этом покинутом богом краю.

 

* * *

 

Около часа мы беседовали с нашими гостеприимными хозяевами, а потомулеглись спать.

Палатка оказалась битком набита людьми, но мне было чертовски холодно,хотя я и лег спать в одежде. Кроме того, я надел свою легкую полярнуюкуртку, с которой никогда не расстаюсь, даже когда еду в тропики. Днемона спасает от зноя мои киноленты, а ночью служит для меня одеялом илиподушкой. Я натянул на голову капюшон и крепко заснул.

Когда я проснулся на следующее утро, наши хозяева уже были на ногах истояли возле палатки. Дрожа от холода, я вышел к ним, огляделся. Мынаходились в довольно глубоком ущелье, и солнце еще не успело поднятьсянастолько, чтобы согреть этот маленький лагерь, затерянный между крутымисклонами гор.

Рабочие совершили омовение… песком, как рекомендует Мухаммед в техслучаях, когда поблизости нет воды. Потом они опустились на колени,обратив лица в сторону Мекки, и стали молиться. Лишь после этого началсяих рабочий день.

Скоро я заметил, что всю ночь спал на протухшей рыбе, которую вчеразасунул в карман. Рыбу я, естественно, раздавил, и ее остатки оказалиськрепко втерты в материю, так что все мои попытки незаметно очиститькарман особого успеха не имели. Две собаки, принадлежащие дорожнымрабочим, ходили за мной по пятам. Они вдруг прониклись ко мненеобыкновенно трогательной любовью, и их нельзя было отогнать ни на шаг,когда мы садились в машину, чтобы продолжать путешествие в глубь страны.Псы долго бежали вслед за нами и отстали лишь после того, как машинаувеличила скорость. Когда я оглянулся, чтобы еще раз посмотреть намаленький лагерь в ущелье, мне показалось, что они все еще стоят ипускают слюнки при мысли о пище, которую упустили.

Когда через пять часов мы доехали до какого-то оазиса, я совсем палдухом. Запах рыбы, исходивший от моих брюк, оказывал магическое действиена окрестных собак, и они с лаем сбегались ко мне со всех сторон.

Нам разрешили остановиться в небольшом глиняном домике, и, когда мнеудалось наконец захлопнуть перед носом у своих врагов тяжелую деревяннуюдверь, я поднялся на плоскую крышу. Наконец в безопасности! Ни один песне заберется сюда и не станет требовать, чтобы я сменил брюки! Тем болеечто чистые брюки лежали в чемодане, предохраняя от случайных повреждениймои фотоаппараты.

Итак, я устроился поудобнее и приступил к завтраку. Хлеб был твердый каккамень, но я уже давным-давно научился раскалывать его одним ударом ножана мелкие кусочки так, чтобы они не разлетались в разные стороны. Крометого, я виртуозно вылизывал банки из-под селедки в масле, сохраняя приэтом бороду в девственной чистоте, а губы — в целости и сохранности.

Питьевая вода в оазисе оставляла желать много лучшего. Она былагрязновато-мутного цвета, соленая, с каким-то очень неприятнымпривкусом. В общем на лукуллов пир моя трапеза не была похожа, новсе-таки насытиться мне удалось.

Покончив с едой, я подошел к краю крыши и стал смотреть вокруг. И тутпередо мной возникли картины природы, которые всегда наполняли мою душуневыразимым счастьем, и уже сама мысль о возвращении в лоно цивилизацииначинала казаться мне нелепой и противоестественной.

Вдали в трепещущем от зноя воздухе пустыни высится голубовато-серыйгорный массив, до него зеленеют рощи финиковых пальм. В том месте, гденачинаются глиняные домики, с ближайшей горы спускается, извиваясь, какзмея, каменная стена. Она защищает жителей поселка от вражеских набеговсо стороны равнины.

Сейчас трудно себе представить, что этот идиллический оазис поройпревращался в поле битвы. Вот бегут двое ребятишек-пастушков с огромнымстадом овец; за ними мчатся, заливаясь лаем, рыжие псы. Всех ихокутывает огромное облако пыли, так что я могу проследить их путь досамой каменной стены. Под сенью нескольких пальм у колодца работаютлюди. До меня доносится монотонная песнь и такой же надрывный скрипколодезного колеса. Потом слышится плеск воды, и из небольшого водоемаустремляются к многочисленным грядкам длинные ручейки, похожие наскользкие серебристые пояса. Босоногие темнолицые мальчуганы бегут рядомс водой, загоняя ее в узенькие каналы, из которых она растекается пожелтой, задыхающейся от жажды земле. Эта земля разделена на ровныеквадраты полей, причем у каждого поля свой цвет: пыльно-желтый,желто-бурый, грязно-бурый и от нежно-светло-изумрудного дотемно-темно-зеленого.

Кроме нас в оазис пожаловали еще гости — маленький караван. С моей крышибыло хорошо видно, как вдалеке, почти у самого горизонта, медленнопередвигаются силуэты верблюдов, вытянувшихся в ровную, изящную линию:каждый верблюд привязан к хвосту шагающего перед ним собрата. Когдакараван вошел в поселок, я спустился с крыши, чтобы рассмотреть егопоближе. Он состоял из полусотни верблюдов всех оттенков желтого, бурогои серого цветов.

С караваном прибыло много женщин. Обычно их бывает гораздо меньше, но наэто я обратил внимание далеко не сразу. И лишь после того как я досталкинокамеру, а начальник каравана стал шипеть на меня, словно строптивыйверблюд на погонщика, я почуял что-то неладное.

Ниангара посоветовал мне быть осторожнее. По его мнению, эти женщиныбыли рабынями, которых везли на невольничий рынок. А может быть, их ужекупил какой-нибудь богатый купец, возможно даже сам султан, и их везут всултанский гарем. Начальник каравана обязан доставить груз к местуназначения в целости и сохранности, и, вероятнее всего, он решил, чтомоя кинокамера в какой-то мере ущемляет интересы его владыки…

Оазис остался позади, и мы снова едем через каменистую пустыню к Шибаму,городу небоскребов.

Перед нами расстилается лента золотисто-желтого песка. Это такназываемые поющие пески. Когда ветер срывает слой песка с более твердогогрунта, нередко возникают песчаные отмели, и, когда их заметают новыеслои, происходит своеобразная вибрация, воспринимаемая ухом как звук,похожий на голос. На вид песок кажется твердым и плотным, но верхний егослой чрезвычайно податливый. Иногда он предательски прячет от взглядапутника глубокие ямы, в которые тот проваливается на каждом шагу.

Просто удивительно, как рессоры лендровера и наши почки выдерживаюттакую тряску. Когда колесо внезапно проваливается в яму, вулканическаяпыль почти не амортизирует удар. Во все стороны летит песок, словнобрызги воды, когда вы едете по дороге, залитой дождем. Да, порой намдействительно кажется, что наша машина — это корабль, плывущий по волнамсреди бурного моря. А наши нервы подвергаются весьма суровому испытанию:мы все время ждем аварии. Ведь если лендровер, провалившись в очереднуюяму, откажется от дальнейшей борьбы с природой, мы застрянем всерьез инадолго. Рассчитывать на чью-либо помощь здесь не приходится.

Но вот наступил момент, когда мы почувствовали твердую почву подколесами и решили выжать из машины все, на что она способна. За намиподнялось облако пыли длиной в целый километр. Когда же нам захотелосьсделать первую остановку для отдыха, это облако мгновенно окутало нас совсех сторон. Оно настигло нас совершенно неожиданно, и мы даже не успелисообразить, что дует попутный ветер. Через секунду все исчезло занепроницаемой пыльной стеной. Бежать было некуда. Мы буквально не виделипротянутой вперед руки.

Лишь через пять-десять минут облако рассеялось. Но оно нас многомунаучило. Теперь, прежде чем остановиться, мы всегда сворачивали всторону и проезжали несколько десятков метров против ветра.

К счастью, мы были застигнуты облаком пыли, которую подняли сами, а немогучей песчаной бурей, порождаемой природой. Во время такой бури тучипеска надвигаются на вас, словно гигантская стена, застилая мраком инебо и землю. Яркое тропическое солнце мгновенно превращается в матовыйсветлый кружок, но скоро и он исчезает за непроницаемой черной пеленой.На землю опускаются призрачные мертвенно-бледные сумерки, вас охватываетужас, и, когда в следующее мгновение вокруг смыкается черная стена, всеоказывается засыпано песком.

Верблюды гораздо легче других животных переносят песчаные бури. Ноздриверблюдов напоминают длинные, узкие щели, поросшие тонкими волосками, ив случае необходимости щели эти смыкаются почти наглухо. К сожалению,человеческие ноздри устроены гораздо примитивнее, и в этой связи нельзяне отметить, что широкие плащи бедуинов со множеством складок посуществу единственная одежда, которая спасает человека от песка.

…Мы едем по пустыне все медленнее и медленнее. У меня возникаютопасения, не заблудились ли мы. Часами петляем через глубокие вади.Иногда мне хочется взобраться по крутому склону хребта и определить,куда же ведет наш маршрут. Наконец мы выезжаем на равнину, и прямо переднами совершенно неожиданно возникает из песчаного моря многоэтажныйбелый город.

Что это такое? Мираж? Или город-призрак из сказок Шехерезады?

Нет, это настоящий сказочный город. Перед нами Шибам — городнебоскребов.

 

Город небоскребов в пустыне

 

 

«Нью-Йорк в пустыне. — Добро не всегда нисходит с небес. — Кухня на голове. — Оазис просыпается

 

 

Когда путник находится всего в километре от Шибама, в Батате, он, как нистранно, может не заметить этот колосс пустыни с десяти- идвенадцатиэтажными домами. Лишь после того как он минует вади иприблизится к Шахилу — оазису Шибама, перед ним словно из-под земливозникнет город, неожиданно и непостижимо. И он далеко не сразу поймет,что чудо это вполне объяснимо: желтые, бурые и белые фасады домов таксильно сливаются с песком и окружающими горами, что при определенномосвещении город становится почти невидимым.

Шибам во всех отношениях фантастический город. Это своеобразный Нью-Йоркв пустыне, хотя он существовал за много сот лет до того, как возникНью-Йорк. (Как это ни парадоксально, название «Шибам» по-арабскиозначает «юный» или «новый».) Его дома поднимаются из песка, образуягигантскую квадратную глыбу. Но глыба эта не кажется единой имонолитной; она словно состоит из сотен соединенных между собойкрепостей, и каждое здание тоже неприступная крепость. В отличие отмногих арабских городов Шибам лишен городской стены, зато массивныефасады зданий образуют сплошную стену, которая является непреодолимойпреградой для кочевников-бедуинов. Нижний ряд окон находится на высотенескольких метров от земли, и по существу это бойницы, лишь верхниеэтажи имеют настоящие окна. Проникнуть в город можно только черезнесколько ворот. И хотя эти небоскребы построены не из железобетона, аиз высушенной солнцем глины, они производят не менее солидноевпечатление, чем гиганты Нью-Йорка.

Почему же и в самом Шибаме и в оазисах каждый дом превратился внеприступную крепость? Прежде всего потому, что на протяжении веков этаобласть была ареной ожесточенных схваток и битв. Племя воевало противплемени, род — против рода, и, чтобы выжить в этой непрерывной борьбе,надо было уметь обороняться. Когда враг нападал, мужчины не выходили издомов до тех пор, пока не составляли себе ясного представления о егосиле, и лишь после этого переходили в решительное контрнаступление.Женщины, напротив, свободно разгуливали по городу, так как, согласностаринному арабскому обычаю, на женщин нападать нельзя. Они могли, когдаим заблагорассудится, пойти в оазис к колодцам, чтобы принести воды, ивообще обеспечивали мужей провиантом, пока длилась осада.

В Шибаме вам сразу же бросаются в глаза какие-то странные жерди, которыеторчат из стен домов на разной высоте и придают городу сходство с ежом.Как только вам станет известно их назначение, то сразу догадаетесь, чтоони могут напугать не только врага, но и мирного путника…

Это сточные трубы.

Здесь вы рискуете в любой момент принять душ, и благодарите судьбу, есливас обольют просто грязной водой. Это может быть жидкость еще болееблагоуханная… Отсюда следует, что с гигиеной в городе далеко не все впорядке, и прогулка по Шибаму не доставит вам особого удовольствия. Хотячасть нечистот впитывается в землю, воздух буквально пропитан вонью.

Улицы в Шибаме очень узкие, когда идешь по ним, то ни на миг не покидаетчувство, будто находишься на дне глубокого ущелья, куда не проникаетсолнце. Лишь в полдень, когда солнце находится в зените, его лучи падаютна вас, причем почти отвесно. Улицы образуют невероятно острые углы,самые неожиданные изгибы и повороты. Никто из отцов города, по-видимому,не имел ни малейшего представления о том, что такое план городскогостроительства. В машине или повозке вы еще можете пробраться от ворот допервой площади, но, если вы захотите продолжить прогулку по городу, вампридется немедленно отказаться от каких-либо транспортных средств.Городские улицы слишком тесны. Как правило, разминуться здесь могут, даи то с трудом, только пешеходы, а глубокие сточные канавы, проходящие посамой середине улицы, вообще исключают езду на колесах.

В центре Шибама стоит мечеть, словно карлик среди великанов. Она тонет внагромождении небоскребов, как церковь Святой Троицы тонет на Бродвее вНью-Йорке.

В противоположность жилым домам, скучным и серым, арабские мечети оченькрасочны. Изящная отделка и стройные минареты делают их оазисами красотыпосреди каменной пустыни, в которой нет ни одного зеленого дерева. Темне менее мечети на родине Мухаммеда не идут ни в какое сравнение смечетями, построенными в других странах ислама, поскольку в СаудовскойАравии, по моему мнению, сравнительно мало искусных мастеров иремесленников.

Единственное, что является произведением искусства в домах Шибама, — этовходные двери, большие и тяжелые. Как правило, их изготовляют из кедра,реже из пальмы и украшают замысловатой резьбой, однако не стольискусной, как в Мукалле. Замки отличаются чрезвычайно сложныммеханизмом: ключом служит нечто вроде деревянного гребня, с помощьюкоторого открывается засов.

Оконные рамы тоже украшены резьбой, а окна такие маленькие, что, есликто-нибудь смотрит на улицу, его лицо закрывает весь оконный проем. Наверхних этажах в окнах висят соломенные шторы, спасающие жильцов отсолнечных лучей.

Однажды я заметил веревку, которая была натянута над улицей между двумязданиями на уровне восьмого этажа. С помощью веревки обитателисоответствующих квартир обмениваются продуктами питания, табаком идругими не менее важными вещами. Это весьма практичное приспособлениеизбавляет жителей верхних этажей от необходимости бегать вниз и вверх полестнице, когда надо одолжить что-нибудь у соседа.

Если вам очень уж захочется увидеть зеленые деревья, придется ехать загород. Однако здешние пальмы такие пыльные и высохшие, что они большепохожи на деревья из пластика или папье-маше, чем на живые растения.

Как и большинство других городов Аравии, Шибам построен на небольшойвозвышенности возле оазиса. Поэтому колодцы находятся за городом. Лишьпри мечети есть маленький колодец, но, естественно, святую воду из этогоколодца нельзя употреблять на мирские нужды. Поэтому весь день напролетмежду городом и колодцами двигаются толпы женщин, одетых в синее. Здесь,как и в других районах Саудовской Аравии, самую тяжелую работу выполняютженщины, и чаще всего их используют как вьючных животных.

Западная цивилизация сделала большой вклад в формирование одежды,которую носят женщины Шибама. У многих из них я заметил на головекакой-то странный предмет. Издали мне показалось, что это колпак, и,лишь приблизившись, я понял, что это никакой не колпак, а самаяобыкновенная жестяная воронка!

Как оказалось, эта воронка была не только головным убором, но имела ичисто практическое применение. Когда женщинам надо перелить воду изколодезного бурдюка в свой собственный, они пользуются воронкой, чтобыне расплескать ни единой капли, а когда бурдюк полон до краев, воронкунадевают на голову, и она защищает их от солнца.

В оазисе самое большое уличное движение, какое только возможно впустыне. А громко ревущих ослов, несущихся во всю прыть, мне хочетсясравнить с нашими велосипедами, на которых укреплены маленькиемоторчики. Но в самом городе жизнь очень монотонная и бедная событиями.Лишь изредка приедет сюда какой-нибудь чужеземец, и поэтому нашепоявление в городе вызвало немалый интерес.

В Шибаме нет отелей, зато здесь есть один необитаемый дом, которыйпредоставляют в распоряжение заезжих. В это время в городе, кроме нас,не было других иностранцев, и мы трое: Ниангара, шофер и я — оказалисьво всем доме единственными постояльцами.

Ходить по этому дому все равно что блуждать в недрах огромной горы.Температура воздуха здесь чудесная, как в прохладном гроте, норазобраться в запутанном лабиринте коридоров и комнат нелегко. Семьэтажей и невероятное количество маленьких и больших комнат, не считаявсевозможных кухонь и прачечных с крюками, на которые можно вешатьбурдюки с водой. Возле каждого крюка устроено вентиляционное отверстие.Внешняя поверхность бурдюка немного влажная, и, поскольку воздушная тягаусиливает испарение, вода в бурдюке всегда холодная.

Во время нашего путешествия Ниангара выполнял обязанности повара, но,как только мы приехали в Шибам, где наняли нескольких слуг, его надобыло часами упрашивать, чтобы он заварил чашку чаю. Иногда он все-такисоглашался принести мне стакан воды, но предпочитал обегать весь дом спервого этажа до седьмого в поисках кого-нибудь из слуг. Найдя слугу,Ниангара начинал весьма красноречиво упрекать его в нерасторопности, ибоу него всегда должен стоять наготове стакан воды для хозяина.

— Ну какой из тебя слуга? — патетически вопрошал Ниангара. — Когда же тысобираешься приготовить нам чай? А чем будешь кормить сегодня вечером?Смотри не ленись!

И если мне случалось подобным же образом отчитать потом Ниангару,местные слуги не могли скрыть своего злорадства.

Когда я посылал его за чем-нибудь в город и просил как можно скореевернуться домой, то отпущенные ему десять минут превращались в час, а тои в два часа. Оправдываясь, он утверждал, что все это время бегал погороду и расспрашивал его обитателей о белом рабе, который якобынаходится не то в самом городе, не то в его окрестностях. Посколькуименно этот вопрос и интересовал меня больше всего, я не мог порицатьНиангару за столь великодушный порыв. Но ответ он всегда получалотрицательный: никто видом не видывал и слыхом не слыхивал ни о какомбелом рабе. Многие даже полагали, что если в Саудовской Аравиидействительно где-то есть белый раб, то его нужно искать не здесь, а впустыне. Скорее всего он находится в городе Сейюне, расположенном внескольких днях езды от Шибама. Городом правит султан, у которого естьне только великолепный гарем, но и множество рабов-мужчин.

 

* * *

 

Известная склонность Ниангары к сочинительству, разумеется, была для насзлом, но злом не главным и, к сожалению, не единственным. Самым страшнымзлом были мухи. Как только пища появлялась на столе, я немедленноприступал к еде, и таким образом мне удавалось удерживать проклятых мухна почтительном расстоянии. Но однажды вышло так, что обед несколькоминут простоял на столе. Когда же я заглянул в тарелку, то не смог дажеразобрать, что там находится. Все было покрыто сплошной движущейсямассой мух. Я вознегодовал и ужаснулся в одно и то же время, потомпозвал Ниангару и попросил его принять меры, чтобы всю эту гадостьвыбросили в помойное ведро.

Когда через несколько часов Ниангара принес мне чай, я объяснил ему: разеду обсидели мухи, ее надо немедленно выбросить. Он удивленно посмотрелна меня и для моего успокоения сообщил, что на кухне мух еще больше, чемв комнате, и пища, которую я ем каждый день, бывает обычно засижена неменьшим, если не большим количеством мух. И он их прогоняет как разперед тем, как подавать кушать.

— И ты, о господин, ни разу не заболел от этой еды!

Что правда, то правда, я не заболел, но от слов Ниангары меня чуть невывернуло наизнанку, когда я подумал о всех тех прелестях, которые вШибаме принято выливать прямо на улицу и на которых так любят сидетьмухи.

Поскольку я не мог требовать от Ниангары, чтобы он все время стоял возлеменя и отгонял мух, я достал свой карманный фонарь. Он был оборудованнебольшим вентилятором, который получал питание от батарейки. Я поставилего возле тарелок и запустил на полную мощность. Конечно, мой обеднемедленно простыл, но лучше есть холодную пищу, чем горячую с гарниромиз мух. Кроме того, в Шибаме так жарко, что в горячей пище ни у когоособой потребности нет.

В ранние утренние часы Шибамский оазис иногда бывает окутан не обычнымсырым туманом, к которому мы привыкли в Дании, а туманом из пыли. Кактолько забрезжит рассвет, горы, окружающие город, образуют на фонеутренней зари самые фантастические силуэты, окрашенные в самыефантастические тона. Некоторые из них еще совершенно черные, другие ужечуть подсвечены солнцем, а третьи словно растворяются в утреннем небе.Оазис просыпается медленно. Сначала холодно, но солнце быстроподнимается над горизонтом, и в половине восьмого его лучи уже в полнуюсилу обжигают склоны гор. Оазис приходит в движение мгновенно, словнотаракан, на которого направили пучок солнечных лучей через лупу.Ребята-пастушки бегут рядом со своими козами или гонят вниз по склонамстада баранов. Стада эти такие большие, что напоминают гигантскийоползень, вдруг обрушившийся с гор на оазис. Одно стадо гонит красиваячетырнадцатилетняя девочка; когда я хочу сфотографировать ее овец, онасердито поворачивается ко мне, и я спешу объяснить, что мне нужны ееовцы, а не она. В длинных черных покрывалах идут, спотыкаясь, маленькиедевочки, многие из них уже прячут лицо под чадрой. Они направляются кколодцам или просяным полям, где отпугивают нахальных воробьев. Вотзаскрипели колодезные колеса, и день начался.

 

* * *

 

При всяком удобном случае мы садимся в лендровер и совершаем долгиепрогулки, стараясь уехать подальше от населенных пунктов, караванныхдорог и оазисов, туда, где красота пустыни самая чарующая.

Это неистовая симфония красок и всевозможных оттенков, каких вы ненайдете ни в Альпах, ни в цветущей Флориде. Стоит вам окунуться впустыню, и вы чувствуете, что околдованы.

Однако в смысле комфорта наши поездки по пустыне, оставляют желать многолучшего. Бешеный ветер ударяет в лицо и свирепо впивается в кожутысячами песчинок. То и дело мы вынуждены отрываться от романтическогосозерцания красот природы и смотреть прямо перед собой. Под огромнымилавовыми глыбами, ровными, гладкими и наполовину засыпанными песком,прячутся глубокие ямы, если машина попадет в такую яму, катастрофы неминовать.

Иногда путешественника охватывает страх, почти паника. Подобное ощущениея однажды испытал в детстве, когда отошел слишком далеко от берега помолодому льду. Да и само одиночество в пустыне все время сдавливает васжелезным обручем, разорвать который стоит немало усилий.

Все это время мы продолжаем поиски белого раба, который, по словамНиангары, живет в Аравийской пустыне. В Шибаме его не оказалось; тем неменее по целому ряду данных можно было предполагать, что искать егоследует в области Хадрамаут, возможно, в городе Сейюне.

Я ничего не имел против того, чтобы поскорее уехать из Шибама: нашичастые вылазки в пустыню, излишняя любознательность и мои фотоаппаратыпоказались шибамцам несколько подозрительными…

Однажды, подойдя к месту, где стоял наш лендровер, мы увидели толпу,обступившую его со всех сторон. Вообще в этом не было ничего необычного,но я быстро сообразил, что собравшиеся настроены довольно агрессивно.Один молодой человек, выразительно жестикулируя, объяснял своимсогражданам что-то очень важное. Когда мы подошли к ним вплотную,возникло ледяное молчание, от которого мне стало немного не по себе.

Безусловно, говорили именно о нас, и говорили не слишком дружелюбно. Вовсяком случае, когда мы тронулись с места, послышалось нескольковыкриков, прозвучавших весьма воинственно, а поворачивая за угол,услышали, как нам вслед просвистел камень.

К сожалению, я так никогда и не узнал, что говорил о нас тот сердитыймолодой человек, ибо, вернувшись домой, мы как можно быстрее собраливещи и вскоре выехали из города.

 

Девушка-рабыня у колодца