Вмешательство западно–европейской прессы

«Жрецы» царского правосудия разговаривали в своем кругу вполне откровенно. Камо правильно понял свойство «грозящего ему наказания» — такую великолепную словесную формулу нашел тифлисский прокурор для заранее предписанного судьям смертного приговора. С полным бесстыдством подтверждает он и мошенническую проделку двух правительств с негласной и не оговоренной никакими условиями передачей преступника. Передача эта, видите ли, состоялась «без предъявления требования», Петросянц был только «выслан из пределов Германии».

К счастью, для Камо международная солидарность революционеров имела до известной степени силу уже в то время. «Ходатайств» Оскара Кона перед военно-окружным судом мы не нашли в деле Камо. Зато нашли отзвуки поднятой им и Эрве агитации о неправильной выдаче Камо русскому правительству, вызвавшей даже запрос в германском рейхстаге. Статью О. Кона в «Форвертс» подхватила вся оппозиционная германская пресса. Эрве в «Юманите» (в то время он еще сотрудничал в этом органе и был относительно чист от шовинизма и предательства) разразился филиппикой по адресу германского правительства, которое заведомо больного человека выдало варварской России, игнорируя то, что он был не уголовным, а политическим преступником. Исторический момент был для вмешательства в дело Камо очень благоприятен. Даже умеренные социалисты Германии и Франции частенько пользовались в интересах своей политической карьеры разоблачениями двух наиболее откровенных в своей реакционности правительств — германского и русского. В то время, когда тифлисские прокуроры и жандармы готовились отправить Камо на тот свет, в Петербурге возникло опасение крупного политического скандала, и сильные мира сего начали лавировать. Их раздумье полностью отразилось в дипломатическом, требующем чтения между строк (особенно в последней своей части), письме министра внутренних дел П. А. Столыпина на имя наместника Кавказа графа И. И. Воронцова-Дашкова. Как мы видим из этого письма, обе дружественные полиции — германская и русская — делали вид будто они вовсе не выдают друг другу захваченного революционера. Германская полиция «выслала» неизлечимо больного «инвалида» на русскую границу, чтобы сэкономить марки отечественного «Армендирекцион», а русская полиция вне всякой связи с поступками германской, «тотчас же задержала» этого возвращенного родине «инвалида». Такова эта международная полицейская идиллия в изложении министра внутренних дел российского императора.

 

 

Секретно.

Министр внутренних дел.

Милостивый государь граф Илларион Иванович!

Министерство иностранных дел письмом от 27 апреля сего года за № 42 сообщило мне, что за последние дни немецкая демократическая печать с особенной страстностью обсуждает судьбу Аршакова (он же Мирский и Тер-Петросян), привлеченного к ответственности в г. Тифлисе по делу о разбойном нападении на казенный денежный транспорт в 1907 году.

Радикальные органы «Форвертс», «Франкфуртер Цейтунг», нападают при этом на немецкую полицию, выславшую Аршакова-Мирского по выходе его из берлинской городской больницы для душевнобольных в Россию, где он тотчас же был задержан русскими властями. Нападки прессы на германское правительство не преминут усилиться в случае, если Мирский будет приговорен к смертной казни, и министерство внутренних дел опасается, что это может оказать неблагоприятное для русских интересов влияние в вопросе о высылке анархистов.

Пользуясь случаем выразить вашему сиятельству уверения в совершенном моем почтении и истинной преданности.

П. Столыпин».  

 

Письмо министра иностранных дел к П. А. Столыпину датировано 27 апреля. Письмо Столыпина графу Воронцову-Дашкову ушло из Петербурга 7 мая. А суд над Камо состоялся 26 апреля. Таким образом на этот раз отсрочки для Камо добились не зарубежные друзья Камо, но он сам вырвал ее у своих врагов.

Письмо Столыпина закрепляло передышку и гарантировало Камо в будущем от судебных покушений на жизнь. «Высокая» политика оттесняла на второй план более узкие интересы и страсти. 28 мая 1910 г. наместник Кавказа пишет Столыпину:

НАМЕСТНИК

Е. И. В.

Мая 1910 г.»

№ 559.

Его высокопревосходительству П. А. Столыпину.

«Милостивый государь Петр Аркадьевич!

Вследствие письма вашего высокопревосходительства от 7-го сего мая за № 91104 считаю необходимым сообщить вам, что Семен Аршакович Тер-Петросов (Мирский) был предан

Кавказскому военно-окружному суду для суждения его по законам военного времени по обвинению его в преступлениях, предусмотренных статьей 102 уголовного уложения (изд. 1903 г.), статьями 13, 1627, 1630, 1632 и 1634 уложения о наказаниях (изд. 1885 г.) и статьей 279 книги XX 11-го св. военных постановлений 1869 года, изд. 3, совершенных им при вооруженном нападении в 1907 году на казенный денежный транспорт в г. Тифлисе на Эриванской площади.

В заседании по этому делу, состоявшемуся 26 минувшего апреля, Кавказский военно-окружной суд постановил в виду обнаружившихся признаков ненормальности умственных способностей у подсудимого Тер-Петросова, дело о нем направить в порядке статьи 423 книги XXIV, св. военных постановлений 1869 года, изд. 3, к прокурору Тифлисского окружного суда для доследования, и 4 сего мая постановление это было приведено в исполнение.

В настоящее время Тер-Петросов содержится под стражей в тифлисском Метехском замке, где числится за прокурором Тифлисского окружного суда.

Что же касается опасений министерства иностранных дел, что неминуемые в случае присуждения Тер-Петросова к смертной казни нападки немецкой прессы на германское правительство могут оказать неблагоприятное для русских интересов влияние в вопросе о высылке анархистов, то соображение это мною будет принято во внимание при представлении приговора военного суда о Тер-Петросове на мою конфирмацию.

Прошу принять уверение в совершенном моем почтении и искренной преданности.

Подписал: граф Воронцов-Дашков».

 

Таким образом указаниями сверху был облегчен переход Камо из камеры Метехского замка в психиатрическое отделение того же замка. Насколько безнадежно было его положение подтверждали заключительные строки только-что приведенного письма наместника. Воронцов-Дашков ни на секунду не сомневался в том, что новый состав суда, после испытания Камо в психиатрическом отделении, приговорит его к смерти и обещал Столыпину принять свои меры после приговора.

Камо в доме умалишенных в Тифлисе

Малиновский в показаниях, данных «следователю по наиболее важным делам округа» Русанову, вспоминает свою встречу с Камо в 1903 г. в Батуме, хотя вряд ли в то время у него были основания заниматься вопросом, здоров ли умственно или помешан предъявленный ему в обычном порядке государственный преступник. Тут же мы находим краткую хронику послесудебного заключения о Камо.

Прямое обвинение в симуляции со стороны лица, руководящего следствием, конечно, резко ухудшало положение Камо. В дополнение к отзыву прокуратуры о недостаточно выдержанном «идиологически» прежнем составе суда и к прямому обвинению Камо той же прокуратурой в симуляции, показания Малиновского были веским предупреждением будущим судьям и стремились обезвредить присланное О. Коном заключение немецких врачей.

 

Протокол допроса

1910 года, августа 18 дня, я, судебный следователь по наиболее важный делам округа Тифлисского окружного суда Б. Д. Русанов, допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля с соблюднием статьи 443 уст. у г. суд. и он показал:

«Малиновский Иван Георгиевич, 41 года от роду, православный, коллежский советник, исполняющий должность судебного следователя по особоважным делам округа Тифлисского окружного суда, под судом и следствием не был и не состою, с участвующими в деле лицами никаких особых отношений не имею.

Я производил предварительное следствие по делу о разбойном нападении 13 июня 1907 года в Тифлисе на Эриванской площади на денежный транспорт тифлисского отделения Государственного банка и о похищении из этого транспорта 250 тысяч рублей. В качестве обвиняемого по этому делу мною был привлечен между прочим задержанный 9 ноября 1907 года в г. Берлине житель г. Гори Семен Аршакович Тер-Петросянц по партийной кличке «Камо». Этого ТерПетросянца я впервые видел еще в г. Батуме, приблизительно лет восемь — девять тому назад, когда о нем тогда производилось жандармское дознание в порядке 1035 статьи уст. уг. суд. по обвинению его в государственном преступлении. Тогда я в качестве товарища прокурора, наблюдавшего за производством этого дознания, присутствовал при допросе Тер-Петросянца в качестве обвиняемого. Помню, что Тер-Петросянц производил впечатление совершенно здорового человека, давая по делу вполне осмысленные, здоровые и сознательные объяснения. Будучи тогда заключен под стражу в батумскую тюрьму, Тер-Петросянц вскоре умудрился бежать из нее, и с тех пор до 19 октября 1909 года я Тер-Петросянца не видел. Названный Тер-Петросянц, 19 октября 1909 г., прибывший из Берлина, был доставлен ко мне в камеру из Метехского замка для допроса в качестве обвиняемого по делу о разбойном похищении 250 тысяч рублей из денежного транспорта тифлисского отделения Государственного банка. Допрос тогда длился долго. Он, как видно из дела, записан на 10 листах. Затем Тер-Петросянц по тому же делу доставлялся ко мне в камеру еще: 1) 5 ноября 1909 года для судебно-медицинского его освидетельствования через врачей: помощника тифлисского губернского врача Романа Давидовича Мачавариани, врача 2 части г. Тифлиса Георгия Григорьевича Магалова и ординатора Тифлисского военного госпиталя Василия Васильевича Внукова (освидетельствование производилось при участии капитана Тифлисского артиллерийского склада Б. Ф. Сушильникова), того же 5 ноября Тер-Петросянц мною был дополнительно допрошен и предъявлен семи свидетелям и 2) 26 декабря 1909 года для дополнительного допроса и предъявления ему следствия. Эти освидетельствования, предъявление и допросы длились каждый раз продолжительное время. Во время этих следственных действий при официальных допросах Тер-Петросянца и в частной беседе с ним ничего ненормального в психике обвиняемого Тер-Петросянца мною замечено не было. Наоборот, Тер-Петросянц, живо интересуясь производимым о нем делом, давая вполне здоровые и осмысленные объяснения и ясные ответы на вопросы, часто беседуя о полицейских и судебных порядках в Берлине, припоминая доктору Внукову, которого он узнал, некоторые мелочи из своего отрочества, как, например, то, что он, Тер-Петросянц, носил от отца доктору Внукову хорошие фрукты, когда тот служил в Гори, и указывая, что для удостоверения того, какие осколки внедрились в его руку, лучше всего изъять из руки эти осколки и осмотреть их; за все время этих следственных действий производил на меня впечатление вполне здорового психически человека и ни одним словом и ни одним поступком не указал на то, что он психически больной. 26 апреля с. г. дело о разбое на Эриванской площади было назначено к слушанию в Кавказском военно-окружном суде. Я был вызван в заседание суда в качестве свидетеля, и там на скамье подсудимых вновь увидел Тер-Петросянца. По наружному виду он был сумасшедший: глаза его блуждали, на вопросы он или не отвечал, или давал несоответствующие ответы. Но присматриваясь и наблюдая за Тер-Петросянцем мне не трудно было убедиться, что он очень удачно симулирует сумасшествие, — все то, что он проделывал в доказательство своего сумасшествия, выходило у него деланно, неестественно и искусственно. Больше Тер-Петросянца я не видел. Более ничего показать не имею.

Коллежский советник Иван Георгиевич Малиновский.

Исполняющий должность судебного следователя. Русанов.

Присутствовал товарищ прокурора (подпись)».

 

Малиновский допрашивался следователем «по наиболее важным делам» Русановым 18 августа 1910 года. 20 сентября того же года произведено было первое после суда медицинское освидетельствование Камо в присутствии того же Русанова и товарища прокурора. Камо, видимо, широко использовал опыт «Буха» и уроки своего товарища по «Буху» врача-морфиниста. Заключение старшего ординатора тифлисской Михайловской больницы доктора Орбели, вероятно, превзошло самые пылкие ожидания Камо.

Протокол

судебно-медицинского освидетельствования.

«1910 года, сентября 20 дня, я, исполняющий должность судебного следователя по наиболее важным делам округа Тифлисского окружного суда Б. Д. Русанов, в присутствии нижеподписавшихся понятых, через старшего ординатора психиатрического отделения тифлисской больницы Д. И. Орбели, в своей камере произвел освидетельствование обвиняемого Семена Тер-Петросова, при чем оказалось:

Свидетельствуемый среднего роста, правильного телосложения, слабого питания. При исследовании внутренних органов замечается усиленная деятельность сердца, учащенный пульс до 95 ударов в минуту. В остальных внутренних органах ничего особенного не замечается. Со стороны нервной системы замечается следующее: механическая возбудимость мышц повышена; тактильное чувство кожи ослаблено; болевая чувствительность совершенно отсутствует, при прокалывании булавкой кожи совершенно не чувствует боли, а также при прикладывании к телу на спине под левой лопаткой зажженной папиросы; в руках наблюдается дрожь, дрожь наблюдается и в языке; брюшные рефлексы ослаблены; мошоночные и коленные рефлексы резко повышены; при проведении рукояткой перкуссионного молотка по коже спины получаются явления дермографизма; выражение лица безразличное, никаких желаний свидетельствуемый не высказывает, индифферентное отношение к своему положению и окружающей среде; ослабление памяти, неориентирован во времени и месте; не дает ясного отчета по какому поводу вызван, держит в пазухе воробья, которого по временам кормит мякотью хлеба, между прочим заявляет, что у воробья служитель оторвал ножку и он вызван к следователю, чтобы рассказать об этом, не помнит года, месяца и числа; по временам без видимой причины бормочет, напевает и смеется. На вопросы большей частью дает ответы бессвязные. На заданные вопросы дал следующие ответы:

 

Вопросы и ответы.

1. Где вы родились? «Не знаю, разъезжаю за границей, теперь хочу кандалы убить, построить памятник, наложить все кандалы и сверху кирпичом; где я ни был нигде кандалов не видел, (при этом играет с воробьем и добродушно смеется).

2. За что вы сидите в тюрьме? «За мое величие, что я разъезжал много, везде я ездил, пусть им останутся их партии».

3. Кто около вас стоит? «Солдат, он меня охраняет, чтобы ничего у меня не украли из кармана».

4. Хотите ли выйти из тюрьмы? «На автомобиле хочу поехать за границу. У меня теперь хорошая комната в тюрьме покрашенная. Меня скоро выпустят. Это сказал, Усов, один арестант, он брат старого чорта. Я ему дал десять патронов, он свистнул и улетел. Ястреб хотел унести птичку».

5. Давно ли вы сидите в тюрьме? «Всего несколько месяцев».

6. Отец есть у вас? «Я не знаю, долго не видал его, его звали Аршаком».

7. Сестры у вас есть? «Три или четыре, одна даже сейчас здесь была, папиросы принесла, я ее забываю спрашивать, где четвертая сестра, я трех видал».

8. Звали ли вас «Камо»? «Звали, давно, а за границей звали господин Петросянц, и в тюрьме помощник начальника называет господин Петросянц. У меня служитель хороший человек. Я его хочу кучером к себе взять, у меня много лошадей в горах».

9. Сколько 5X5? «Двадцать пять. Я знаю. Еще бы я не знал! У меня 50 миллионов рублей есть, где я жил за границей».

10. Учились ли где-нибудь? «В Петербурге бывал в актовом зале».

11. На каком факультете? «Я любил историю».

12. Кто вам ее читал? «Он был рыжий».

13. Как фамилия профессора? Обвиняемый молчит.

14. Сколько 7x9? «62».

15. Сколько будет 37 — 48? «Семьдесят, 30 и 40, а 37 — 48 — 78. Мне сказали, что всего в России миллион кандалов, я хотел считать, но бумаги не дали и нельзя было считать».

16. Вчера, что вы за обедом ели? «Я чай пил, мяса не ел, потому что говорят от мертвых вырезают и на кухню посылают».

«Г. Петросов. Г. Семен Петрусев. Ателерисский Григада».

(Вышеприведенные слова написаны Тер-Петросовым под диктовку).

17. Вы женаты? «Я не женат, сколько времени пост держу, к женщинам за границей не ходил, не хочу, только курю и вино пью. Только мало дают, стакан, а я хочу четыре бутылки в день, я говорю тому, кто приносит, чтобы сразу принес, а он мне не несет».

Понятые: Степан Егоров, Николай Мельхиорович Пончик.

Доктор Давид Иосифович Орбели.

Исполняющий должность судебного следователя Русанов.

Присутствовал товарищ прокурора (подпись).

 

Заключение.

На основании вышеизложенного и данных объективного исследования я заключаю, что Семен Тер-Петросян в настоящее время страдает истерическим психозом с переходом в слабоумие.

Старший ординатор тифлисской Михайловской больницы Д. Орбели».

 

В нарочито бессвязных показаниях Камо так и чудится порою вечная его ироническая усмешка, чуется его неистребимая страсть дразнить противника, играть с противником. Что-то слишком в духе революционера Камо звучит его бред — «хочу теперь кандалы убить». И о том, что его за границей и в тюрьме звали «господин Петросянц», вряд ли произнес Камо без потаенной улыбки. Говоря об учении он вспоминает, что любил историю, которую он действительно любил, а обучение в актовом зале университета, где собирались недозволенные студенческие сходки, звучит откровенной иронией.

В течение августа и сентября следователь «по наиболее важным делам» Русанов допросил заново ряд допрошенных уже лиц. Перед нами явно представлены два лагеря. В одном родственники Камо, в другом,— когда бы то ни было имевшие с 'ним дело жандармы.

Е. А. Бахчиева, тетка Камо, показывает:

«Родился он в г. Гори, там жили его родители. Отец его поставлял мясо и вообще продукты на расположенные в г. Гори войска. Семен до четырех лет не ходил, не говорил, лежал и очень много спал. К восьми годам его отец поместил в горийскую городскую школу. Сразу ли он стал плохо учиться или сначала он учился недурно, этого я не могу сказать, не знаю. Вскоре я с мужем переехала из Гори в Тифлис. Кажется Семену Тер-Петросяну тогда было двенадцать лет, точно я не помню, но приблизительно. Потом постепенно я стала терять его из виду. Отец Семена — пьяница, он всегда злоупотреблял спиртными напитками, напивался до потери сознания, также и брат его Михаил Нерсесович пил, он теперь умер, а сын этого Михаила Несико помешанный и в Гори шатается по улицам.

Родители Семена жили довольно состоятельно сначала, теперь они живут беднее. Когда отец его приходил домой пьяным, то он часто бил жену, а детей не трогал. Семен в детстве был довольно странный, не слушался, ломал все, что ему попадало под руки. В последнее время, в феврале месяце настоящего года, когда я его видела в Метехском замке, Семен производил на меня впечатление больного, ненормального человека. Он был в разорванной рубахе, плохо одет. Сначала он меня узнавал, а потом вдруг стал спрашивать, кричать, что мы к нему ходим, что это мы ему разные вопросы задаем; просит привести мать к нему, скончавшуюся десять лет тому назад, уверял, что она жива и вообще вел себя как ненормальный».

Гораздо полнее показание сестры Камо Джаваиры:

«Семен не кончил школу, а вышел из третьего класса. Его предложено было взять из школы, так как он плохо учился. Дома он постоянно и много занимался, всегда сидел за книгой. В 1901 году у нас умерла мать. Все дети в нашей семье были привязаны больше к матери. Отец большей частью приходил домой пьяным, он был очень груб вообще, а в пьяном виде кричал на всех и даже не воздерживался и от побоев. После смерти матери брат Семен вскоре уехал из Гори в Тифлис, он сказал, что будет учиться в электротехнической мастерской проводить звонки. Однако, когда я приезжала в Тифлис к тете Бахчиевой, то я его в Тифлисе не видела. В конце прошлого года мы узнали, что брата арестовали в Берлине и доставляют сюда в Метехский замок. По доставлении его сюда я его навещала в тюрьме несколько раз, ходила я и одна, и с сестрами, и с теткой; всего видела я брата не менее двадцати раз, во всяком случае при первом свидании ни я его не узнала, ни он меня не узнал; а затем когда я чаще стала ходить, он и разговаривал со мной, но производил впечатление ненормального человека. Ходит он всегда ободранным в изорванной рубахе, хотя я ему приносила новые рубахи, чистоты никакой не соблюдал, так что я даже просила начальника тюрьмы, чтобы за ним больше в этом отношении присматривали; говоря о себе, все упоминает про Берлин, воображая, повидимому, что он в Берлине, говорит о том, что его кормят картошкой все время, упоминал, что его навещает какой-то Кон, хотя его никто не навещал здесь кроме нас. Как я потом узнала, Кон его защитник в Берлине. Упоминал он в разговоре о какой-то круглой комнате, где он сидит. Я думала, что это он говорит о карцере, но, по справкам в тюрьме, оказалось, что его в карцер не сажали. Тюремная администрация предупреждала меня, чтоб я не смущалась его речами, что он вообще странно себя и в тюрьме ведет: то поет какие-то песни, то все читает.

К приношениям он был равнодушен и все раздавал другим, себе не оставляя ничего. На свое здоровье Семен не жаловался. К судьбе своей, когда ему говорили, что суд, например, скоро он относился совершенно хладнокровно как-будто и не о нем шла речь. Все его поведение было странным и непохожим на поведение здоровых людей.

У меня двоюродный брат один Артем Захарьевич Тер-Петросян — горбатый; он живет сейчас в Екатеринодаре. Другой брат двоюродный есть у меня в Гори, Несико, так он ненормальный и городское горийское самоуправление давно озабочено тем, чтобы определить его в Михайловскую больницу».

Два месяца спустя Камо снова подвергся освидетельствованию во втором уголовном отделении Тифлисского окружного суда. Ответы Камо на этот раз гораздо сдержаннее, чем в более узкой комиссии следователя Русанова. Он явно симулирует слабоумие. Условия места и состав заседания отразились не только на поведении Камо. Комиссия, в составе которой было трое врачей, не вынесла своего диагноза. Прокурорское недоверие отвергло выводы предыдущего освидетельствования и помешало сделать какие-либо новые. Однако, заседание было не безрезультатным для Камо. Решено было перевести его из Метехского замка в Михайловскую больницу. Шансы на побег увеличивались.

К протоколу освидетельствования приложена сводка наблюдений за Камо его близких, врачей и тюремных надзирателей. Сводка эта дает отдаленное представление о том, какую огромную работу пришлось проделать Камо, чтобы добиться полупризнания его больным. В Германии, благодаря условиям изоляции, он имел дело с очень небольшим количеством людей. Бестолковый, плохо организованный быт Тифлисской тюремной больницы, ставил его лицом к лицу со случайными, сменяющимися наблюдателями, из которых каждого приходилось обрабатывать отдельно, чтобы он не очутился в своре обвинителей.

«Должностные лица, наблюдавшие Тер-Петросова во время производства настоящего дела, показали, что во время производства предварительного следствия и формального дознания о Семене Тер-Петросове последний никаких признаков душевного расстройства не проявлял, напротив на допросах давал ясные, разумные и осмысленные объяснения, живо интересуясь своим делом и ведя себя совершенно спокойно. Только поведение было слишком спокойное для такого тяжкого обвинения, которое было ему предъявлено; это последнее обстоятельство дало даже врачу Мага- лову основание признать Семена Тер-Петросова «дурачком», «ненормальным». Врач больницы тифлисского Метехского тюремного замка, где содержится под стражей Семен Тер-Петросов, Яшвили, показал, что до судебного заседания кавказского военно-окружного суда Семен Тер-Петросов ничем не обращал на себя его внимания, но после этого заседания Тер-Петросов был помещен в отдельную палату при больнице Метехского замка, и с тех пор наблюдение за Тер-Петросовым стало производить на него впечатление, что Тер-Петросов несомненно ненормальный человек. Правда, Тер-Петросов ведет себя тихо, не буянит, узнает и свидетеля, и тюремных служителей, но он иногда подолгу стоит, смотря в окно в одну точку, что-то бурчит, или говорит сам с собою, совершенно безразлично относится к себе и к своей судьбе, видимо не интересуясь своим положением; жалуется иногда, что его беспокоят мыши, тогда как мышей в том помещении, где он содержится, нет вовсе.

Помощник смотрителя тифлисской губернской тюрьмы и Метехского замка Шахевич показал, что ТерПетросов производит впечатление ненормального человека; иногда сам с собою разговаривает, ходит по палате, размахивает руками, бредит какой-то птичкой, в беседе теряет нить разговора, перескакивая от одного предмета к другому. Лиц, входящих к нему, он узнает, при входе начальника тюрьмы встает. Служитель в больнице при Метехском замке (из арестантов) Панченко показал, что и на него Семен Тер-Петросов своим поведением производит впечатление сумасшедшего: он что-то говорит, а что именно не поймешь, рассказывает о каких-то путешествиях за границей, три раза отказывался от приема пищи. Такое же в общем показание дал надзиратель Метехского замка Прохоренко и надзиратель Василенко, при чем первый отозвался о Тер- Петросове, как о человеке «не в своем уме», который «мешается», а второй назвал его человеком «не совсем здоровым». Прохоренко наблюдал, что Тер-Петросов по ночам встает, что-то ловит по воздуху, по стенам или по полу; лезет под стол, там что-то ищет, тогда как в камере у него ничего нет; жалуется, что к нему в камеру бросают камни, а на вопрос, кто же бросает, отвечает, что «брат старого чорта». На утро же он забывает все то, что говорил и делал ночью. Василенко наблюдал такие же явления.

Из «скорбного листа» больницы тифлисского Метехского тюремного замка на Семена Тер-Петросова за время с 3 мая по 22 сентября 1910 года имеются между прочим такие отметки: «Жалуется, что мыши не дают спать. Убил он, будто бы, двух мышей; сидит на полу, крутит игрушку — кружок с продетой через середину спичкой; жалуется, что из носа вытекает мозг; стоит у окна, машет рукой и говорит сам с собой» и т. д., соответственно приведенным выше свидетельским показаниям. Из объективных признаков болезни отмечено следующее: за 3 мая «лицо бледное, курит много», за 3 августа: «состояние спокойное, очень много курит сигар. Взор мутный, зрачки сужены, аппетит хороший, сон тоже...», и за 22 сентября: «...Дрожание пальцев и головы. Рефлексы мускульные повышены. Зрачки расширены».

21 декабря 1910 г. Камо был переведен в тифлисскую Михайловскую больницу и записан в книгу под номером 38.

Так называемый «скорбный лист» о Камо велся в больнице ежедневно с 21 декабря 1910 г. по 15 августа 1911 г., когда «умалишенный» бежал из больницы, несмотря на все применявшиеся к нему строгости.

Тов. Камо, закованный в кандалы, был помещен в отдельной комнате. Ключ от комнаты, находился у специально к нему приставленных служителей. Ключ же от всего изоляционного помещения для буйных больных, куда поместили Камо, был доверен надзирателю, безотлучно находящемуся в отделении. Без его разрешения никто не мог выйти из отделения. Наружной охраной заведовал пристав 9-го участка, по назначению которого в психиатрическом отделении ежедневно дежурили городовые.

Последнее и решительное освидетельствование Камо в суде происходило 12 мая 1911 г., при чем особое присутствие определило, что «в деле нет данных, на основании которых можно было бы признать, что обвиняемый Семен Тер-Петросов при совершении 23 июня 1907 года ограбления двухсот пятидесяти тысяч рублей на Эриванской площади в г. Тифлисе страдал каким-либо расстройством душевной деятельности, которая лишила бы его возможности понимать свойство и значение совершенного им деяния и руководить своими поступками, и что в настоящее время Тер-Петросов страдает умственным расстройством в форме истерического психоза, переходящего в слабоумие, в степени, исключающей возможность понимать свойство и значение совершенного им деяния и руководить своими поступками».

Вследствие такого постановления уголовное преследование Тер-Петросова по соглашению военного прокурора Кавказского военно-окружного суда с временно исполняющим должность главнокомандующего войсками округа было приостановлено впредь до выздоровлении Тер-Петросянца, с содержанием его под стражей.

Вот что говорит «скорбный лист» о поведении Камо в доме умалишенных:

«№ по книге 38. Отделение умалишенных. Семен Тер-Петросов. Доставлен конвоем из Метехского замка. Без определенных занятий. Грамотный. Бедный.

21 декабря 1910 г., испытуемый доставлен в отделение из Метехского тюремного замка в сопровождении конвоя закованным в ножные кандалы, перекинутые на ремне через плечо, при чем на руке у него сидел щегол, которого он называет Петькой и с которым не желает расставаться. Испытуемый среднего роста, удовлетворительного* питания, выражение лица глуповатое, апатичное, ответы на вопросы бессвязны, отсутствие ориентировки в месте и цели помещения. Испытуемому отведена отдельная комната, щегол был отобран.

22/ХII. Испытуемый спокоен, тих, апатичен. Резкое повышение механической возбудимости мышц, явления дермографизма, резкое понижение кожной чувствительности, местами зонами до полной потери болевого чувства, усиление кожных и сухожильных рефлексов. Дрожь в языке и в руках. Электро-мышечная возбудимость к сильному фарадическому току ослаблена. При сильных сокращениях мышц испытуемый не отличает никакой боли и вообще относится совершенно безразлично к производимому над ним исследованию.

24/XII. Испытуемый весь день бродит по камере, напевает, насвистывает, занят набивкой гильз для папирос, ничем решительно не интересуется; между прочим обратился с просьбой к ординатору дать ему какую-либо книгу, где трактуется о войне; несмотря на то, что книга дана, он ее не читает. Рассказывает, что у него в окрестностях Тифлиса четыре миллиона, кои зарыты в горах, но не желает указать место хранения денег. С вечера долго не засыпает, бормочет, беспокойно ворочается с боку на бок, заявляет между прочим неудовольствие, что у него отобрали щегла Петьку, просит вернуть его, чтобы переговорить с ним по очень важному делу.

5/I. Испытуемый во время утренней визитации заявил врачу, что к нему в камеру заглядывают какие-то молодые люди, мужчины и женщины, тревожат его, нарушая ночной покой и просит врачей принять меры; в противном случае он лично расправится с ними. Днем бродит по камере, посвистывая, настроение веселое, много курит, совершенно равнодушно относясь к тому, что он в отделении умалишенных, что он закован в кандалы; напротив его кандалы занимают, и он, звеня ими, как бы аккомпанирует себе во время пения. Пищу принял, всю ночь не спал.

9/I. Испытуемый в приподнятом настроении, подвижен, поет, свистит; заявляет, что он громко поет и этим пением зовет своих птиц, которых он очень любит и которые его хорошо понимают. На некоторое время смолкает и затем опять начинает петь, ходит взад и вперед по камере. А вечером укладывается в постель, но не спит всю ночь, так как, по словам испытуемого, он занят составлением сметы боевой дружины, сформированной им и расположенной в лесу в окрестностях Тифлиса. Книг и газет вовсе не читает и вообще ничем не интересуется.

13/I. Настроение угнетенное, вид подавленный, по временам впадает в слезливое состояние, охает, вздыхает. Часто заводит речь о смерти. Отказался от пищи. «Мне нужно умереть голодной смертью»». Мои дружины истреблены теми негодяями, которые меня здесь держат. Не стоит больше жить, я должен был прожить более ста лет, но теперь готов умереть».

21 /I. Настроение изменчивое — то веселое, то грустное, день проводит в камере, поет, свистит, разговаривает с самим собою, набивает гильзы, лепит из мякиша хлеба каких-то животных. Рано укладывается, но долго не засыпает, бормочет, курит.

2/III. Испытуемый спокоен, словоохотлив, говорит врачу о том, что он намеревается поехать через Сибирь в Америку на автомобиле в десять сил, что между Сибирью и Америкой протекает река, покрытая льдом. При этом выразил удивление по поводу того, каким образом узнали его имя, которое произносили громко, что он слышал через стену камеры. «Ясно слышал женский голос, произнесший мое имя».

В таком роде идет запись в «скорбном листе» с различными вариациями, в зависимости от фантазии Камо, вплоть до 15 августа, когда записано: «Испытуемый (по словам дежурного надзирателя Григорьева) в 4 часа пополудни, во время чая, просился в клозет, дежурный служитель Жданков выпустил его из камеры и проводил его до клозета и сам вернулся в камеру другого беспокойного больного (Мирзаянца), который стучался в дверь. Когда же понесли чаю Тер-Петросову в камеру, то его не оказалось ни в камере и ни в клозете. В этот промежуток времени исчез из отделения».

 

ОРГАНИЗАЦИЯ ПОБЕГА

После постановления военного суда об испытании умственных способностей Камо прокуратура принимала все меры к тому, чтобы Камо не мог убежать.

Смотритель Метехского замка, за которым числился больной Камо, находясь в Михайловской больнице, получил от прокурора Тифлисского окружного суда строгое предписание «содержать Тер-Петросова в одиночной камере и как в виду возможности его побега, так и в виду признания его военным судом психически ненормальным иметь особо бдительное за ним наблюдение, тем более, что его ненормальное якобы состояние я признаю за симуляцию».

Смотритель ответил на это предписание не менее решительной резолюцией: «содержать там же, где сидел и под двумя замками, и уведомить, что у меня он был совершенно здоров — это он в суде сделался психически больным».

Однако, несмотря на два замка, быт Камо в больнице сложился, естественно, благоприятнее для него, чем в тюрьме. Это видно по переписке больничных врачей с властями о снятии с Камо кандалов. Кандалы смущали врачей и беспокоили больных. 24 декабря д-р Гурко впервые протестует против них:

«Господину заведывающему тифлисским Метехским замком. 21-го сего декабря при надписи от 21 декабря сего года за № 15113 был доставлен в отделение умалишенных вверенной мне больницы арестант Семен Тер-Петросов, закованный в ножные кандалы. В виду того, что это производит удручающее впечатление на остальных больных, прошу сообщить, должен ли названный Тер-Петросов все время испытания находиться в кандалах и если да, то на каком основании, а ежели могут быть сняты, то прошу прислать кого следует для снятия оных».

14 января 1911 года он повторяет свой протест в отношении на имя прокурора окружного суда. Судя по тексту этого отношения, прокуратура со своей стороны проявляла весьма недвусмысленную «заботу» о Камо.

По тому же вопросу главный врач больницы пишет 21 января и в управление медицинской частью.

Попутно с этими проявлениями медицинской гуманности прокуратура то и дело возвращается к вопросу о надежности охраны возле Камо, торопит врачей закончить испытание больного и настаивает на установлении точных сроков его пребывания в больнице.

10 января прокурор повторно пишет главному врачу: «Секретно. В виду препровождения арестанта Симона Тер-Петросова на испытание в отделение умалишенных заведываемой вами больницы, имею честь просить вас об учреждении над названным арестантом строгого и неослабного надзора в целях устранения возможности побега его.

Прокурор суда Громов».

 

22 апреля окружной суд настойчиво требует от больницы окончания испытания.

В мае производится освидетельствование Камо смешанной комиссией, при этом страже, которая должна доставить арестанта из больницы в суд, даются особые указания «блюсти» его от побега.

В июне судьбою Камо начинает интересоваться военный прокурор.

Вслед за тем сроки пребывания Камо в больнице, в виду признания его при подозрительных оговорках прокурора неизлечимо больным, резко ограничиваются. Из-за этого происходит борьба между вра