Тайное мстит, сделавшись явным

(14 октября 1910 г.)

Э тот, заключительный в 81-м Эпизоде нашей книги Фрагмент удивит читателя краткостью: он состоит из ОДНОГО, но очень значительного письма Софьи Андреевны Толстой к мужу, писанного, как и некоторые прежние, к человеку, находившемуся рядом, в яснополянском доме, но — недоступному по причине трудности для больной женщины спокойного общения с ним. Удивительная специфика всех Фрагментов данного Эпизода — в роковом сочетании их домашне-бытовой и исторической значимости. Поэтому и в данном случае нам придётся воротиться по времени назад и проследить ряд биографических фактов в жизни супругов, с которыми внешне-событийно и содержательно связано самым непосредственным образом это письмо. Вернёмся для этого снова к академической Хронологии, составленной Н. С. Родионовым и данной в Томе 58-м Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого.

 

22 сентября. «Запись в “Дневнике для одного себя”: “Еду в Ясную и ужас берёт при мысли о том, что меня ожидает...”»;

 

22— 23, ночь. « В 12½ ч. ночи приезд в Ясную Поляну. Упрёки и раздражение С. А. Толстой».

 

23 сентября. «48 лет со дня свадьбы Л. Н. и С. А. Толстых. Потеря Записной книжки, в которой писался “Дневник для одного себя” с 29 июля по 22 сентября». <Софья Андреевна обыскала личные вещи Льва Николаевича, и, найдя “тайную” книжицу в голенище сапога, унесла к себе. – Р. А. >

 

24 сентября. «Толстой начинает новый “Дневник для одного себя” на вынимающихся листочках.

 

Запись в “Дневнике для одного себя”: «Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти ото всех».<Написано в связи с письмом от В. Г. Черткова, упрекавшего Толстого в уступках Софье Андреевне. – Р. А. >

 

Неприятное Толстому снимание фотографий с Софьей Андреевной, по её просьбе производившееся В. Ф. Булгаковым».<«В позе любящих супругов» — назвал позднее Толстой такие снимки, выполненные по желанию Софьи Андреевны. — Р. А. >

 

25 – 27 сентября. «Работа над корректурами глав сборника “Путь жизни”».

 

26 сентября. «С. А. Толстая в раздражении на мужа дважды стреляет в комнатах из пистолета-пугача.

 

Вследствие резкого столкновения с матерью, переселение А. Л. Толстой вместе с В. М. Феокритовой из Ясной Поляны в Телятинки.

 

Во время верховой поездки Толстой случайновстретился на путис В. Г. Чертковым…». <Случайности не случайны: негодяй наверняка искал встречи с Толстым, ошиваясь вокруг Ясной Поляны — чтобы снова психологически “надавить” на старца. – Р. А. >

 

1 октября. «Запись Толстого в “Дневнике для одного себя” о том, что причина невозможности отдаться творческой, художественной работе — тяжёлые отношения c женой».

 

3 октября. «Глубокий обморок Толстого с судорогами во время

предобеденного сна, длящийся с 8 ч. вечера до 10 ч. 15 м. вечера. Было пять судорожных припадков».

 

[ КОММЕНТАРИЙ В. Б. Ремизова.

 

«Близкие хорошо знали, что Толстой был болен аффективной эпилепсией, такой формой болезни, которая вызывалась стрессом скандалом, и несмотря на то, что окружавшие его люди знали об этом, каждый день, не щадя старика, они подливали масла в огонь.

 

Он любил семью, потому так долго терпел и не уходил от неё» — Ремизов В. Б. Указ. соч. С. 670 ]

 

5 октября. «Начало записей “Дневника для одного себя” на обороте последней Записной книжки».

 

7 октября. «Последнее посещение В. Г. Чертковым Ясной Поляны».

 

8 октября. «Отъезд из Ясной Поляны Т. Л. Сухотиной».

 

12 октября. «С. А. Толстая догадалась о Завещании Толстого из найденного ею в голенище сапога первой тетради «Дневника для одного себя».

 

Тяжёлое объяснение Толстого по этому поводу с Софьей Андреевной» (58, 263 - 266).

 

На этом месте мы остановим хронологическое изложение, ибо письмо С. А. Толстой от 14 октября, которое, несмотря на его единичность, по значительности его мы поместили в отдельный Фрагмент (и по связности с предшествующей перепиской – в общий с нею Эпизод), имеет содержанием как раз реакцию Софьи Андреевны на сведения о тайном Завещании мужа, полученные из похищенного у него «Дневника для одного себя».

 

 Чтение Соней“тайного” Дневника мужа и последующая eё больная реакция на полученные сведения готовили страшнейшее горе ей самой и мученический венец и смерть Льву-христианину.

 

 Вот некоторые предшествующие письму записи в дневнике С. А. Толстой.

 

12 октября. «Понемногу узнаю ещё разные гадости, которые делал Чертков. Он уговорил Льва Н<иколаевич>а сделать распоряжение, чтоб после смерти его права авторские не оставались детям, а поступили бы на общую пользу, как последние произведения Л. Н. И когда Лев Ник. хотел сообщить это семье, господин Чертков огорчился и не позволил Л. Н. обращаться к жене и детям. Мерзавец и деспот! Забрал бедного старика в свои грязные руки и заставляет его делать злые поступки. Но если я буду жива, я отмщу ему так, как он этого себе и представить не может. Отнял у меня сердцеи любовь мужа; отнял у детей и внуков изо рта кусок хлеба, а у своего сына в английском банке миллион шальных денег, не то, что у Л<ьв>а Н<иколаевич>а им заработанных вместе со мной, — я во многом ему помогала. Сегодня я сказала Льву Никол<аевичу>, что я знаю о его распоряжении. Он имел жалкий и виноватый вид и всё время отмалчивался. 

 

[…] Узнала я и о нелюбви Льва Никол<аевич>, теперь ко мне. Он всё забыл, — забыл и то, что писал в дневнике своём: «Если  она мне откажет,— я застрелюсь» <Соня вспомнила запись Толстого в Дневнике от 12 сентября 1862 г.: «Я сумасшедший, я застрелюсь, ежели это так продолжится» (48, 44). – Р. А. >. А я не только не отказала, но прожила 48 лет с  мужем и ни на минуту его не разлюбила.

 

 

Спешу выпустить издание, пока ещё Лев Ник<олаевич> не сделал ничего крайнего, чего каждую минуту можно от него…» (ДСАТ – 2. С. 212 - 213).

 

Соничкина любовь, повторимся, БЕЗУСЛОВНА, не подлежит во все годы изложенной и проанализированной нами переписки никакому сомнению. Но за “барьером” её понимания так и осталось христианское религиозное руководство жизни, ставшее со второй половины 1870-х важнейшим для Льва Николаевича. Вера Христа чудотворна, и чудо её, в числе многого иного — как раз в победе над эгоистическими, как животными, «витальными», так и социально обусловленными СТРАХАМИ человека: теми, которые влекут к наживе и заботе о деньгах… или к тому, чтобы бояться потерять из своей жизни человека, разделить его с кем-либо… Эти страхи разрушали Соничкину жизнь — в особенности с той поры когда В. Г. Чертков, так же христиански безверный и оттого одержимый теми же страстями и фобиями, стал её мерзким конкурентом в ЗАКОННЫХ перед всем миром правах!

 

Но болезненное состояние Софьи Андреевны ослабляло её, делая невозможной победную борьбу с деспотизмом Черткова. Запись же Толстого в Дневнике, и несправедливая, о том, что он не мог не жениться, хотя никогда не влюблялся — мучительно оскорбила её и при том даже внешне напомнила ей ТУ, изводившую её, «страшную» запись из 1851 года, начинавшуюся “признанием” Толстого самому себе, что он никогда не влюблялся в женщин, а любил некоторых мужчин.

 

Судя по дневнику С. А. Толстой, день 13 октября она прометалась, периодически задумываясь о самоубийстве: «опий, или пруд, или река в Туле, или сук в Чепыже» (Там же. С. 214). Здесь же она сетует о невозможности (ею же созданной!) общения, устного диалога с мужем: «Мы говорим о погоде, о книгах, о том, что в меду много мёртвых пчёл, — а то, что в душе каждого, — то умалчивается, то сжигает постепенно сердце, укорачивает наши жизни, умаляет нашу любовь» (ДСАТ – 2. С. 215).

 

И вот утром 14 октября, в преодоление этого коммуникативного “барьера” (достаточно тесно связанного с “барьером” неприятия Софьей Толстой христианской проповеди мужа), она пишет и приносит ему письмо, текст которого мы приводим ниже. Сказать устно ничего не получилось — по “вине” Льва Николаевича. Судя по письму, она ожидала от мужа обычного вопроса, как она провела ночь, но тот на приход жены неожиданно отреагировал раздражённо, почти болезненно, сразу упрёком: «Ты не можешь оставить меня в покое?» (Там же. С. 216). И вот что оставлено было Толстому в письме:

 

«Ты каждый день меня как будто участливо спрашиваешь о здоровье, о том, как я спала, а с каждым днём новые удары, которыми сжигается моё сердце, которые сокращают мою жизнь и невыносимо мучают меня, и не могут прекратить моих страданий.

 

Этот новый удар, злой поступок относительно лишения авторских прав твоего многочисленного потомства, судьбе угодно было мне открыть, хотя сообщник в этом деле и не велел тебе его сообщать мне и семье.

 

Он грозил мне НАПАКОСТИТЬ, мне и семье, и блестяще это исполнил, выманив бумагу от тебя с отказом. Правительство, которое во всех брошюрах вы с ним всячески бранили и отрицали, — будет по ЗАКОНУ отнимать у наследников последний кусок хлеба и передавать его Сытиным и разным богатым типографиям и аферистам, в то время как внуки Толстого по его злой и тщеславной воле будут умирать с голода.

 

Правительство же, ГОСУДАРСТВЕННЫЙ банк хранит от ЖЕНЫ Толстого его дневники.

 

ХРИСТИАНСКАЯ ЛЮБОВЬ последовательно убивает разными поступками самого близкого (не в твоём, а в моём смысле) человека — жену, со стороны которой во всё время ПОСТУПКОВ злых не было никогда, и теперь кроме самых острых страданий — тоже нет. Надо мной же висят и теперь разные угрозы. И вот, Лёвочка, ты ходишь молиться на прогулке — помолясь, подумай хорошенько о том, что ты делаешь под давлением этого злодея, — потуши зло, открой своё сердце, пробуди любовь и добро, а не злобу и дурные поступки, и тщеславную гордость (по поводу своих авторских прав), ненависть ко мне, к человеку, который любя отдал тебе всю жизнь и любовь ....

 

Если тебе внушено, что мною руководит КОРЫСТЬ, то я лично оффициально готова, как дочь Таня, отказаться от прав наследства мужа. На что мне? Я очевидно скоро так или иначе уйду из этой жизни. Меня берёт ужас, если я переживу тебя, какое может возникнуть зло на твоей могиле и [в] памяти детей и внуков. Потуши его, Лёвочка, при жизни! Разбуди и смягчи своё сердце, разбуди в нём Бога и любовь, о которых так громко гласишь людям.

 

С. Т.» (ПСТ. С. 794 - 795).

 

Конечно же, это письмо не могло ничего изменить, а только дополнительно измучило Льва Николаевича. Соничка откровенно демонизирует в нём Черткова и приписывает ему СЛИШКОМ МНОГОЕ из того, что было решено Толстым хотя уже и в годы общения с Владимиром Григорьевичем, но совершенно без его влияния, а только в связи с чистой Христовой верой, которую обрёл Лев Николаевич задолго до знакомства с В. Г. Чертковым, читая евангелия. Христианское отношение к труду и плодам его исключает самую возможность скоплений результатов труда (в т. ч. в виде «капитала», денег), отнятия их людьми друг у друга, торговли ими (или иного обмена с “эквивалентом”, счётами), и, в том числе и ЗАВЕЩАНИЯ. Само юридически оформленное Завещание было для Толстого-христианина нежеланной уступкой нехристианскому социальному окружению, а тайность его — уступка собственной слабости, желанию уберечься от конфликтов. Желанию, которое (именно по причине его генезиса в ослаблении веры, в слабостях Толстого-человека) хорошо понял, и поддержал, и ИСПОЛЬЗОВАЛ тогда и впоследствии для себя В. Г. Чертков!

 

Ничего не удалось утаить — только себе сделал хуже! В Дневнике того рокового дня Толстой записывает: «На столе письмо от Софьи Андреевны с обвинениями и приглашением, от чего отказаться? Когда она пришла, я попросил оставить меня в покое. Она ушла. У меня было стеснение в груди и пульс 90 слишком [...] Пошёл к Софье Андреевне и сказал ей, что советую ей оставить меня в покое, не вмешиваясь в мои дела. Тяжело» (58, 118).

 

Но она НЕ МОГЛА, по психическому своему состоянию, «оставить в покое»!

 

* * * * *

 

По праву исследователя, скажем, в дополнение анализа всей Переписки Восемьдесят Первого Эпизода, два слова и от себя. В русском языке слова “свобода” и “воля” имеют не тождественное лексико-семантическое наполнение, или проще сказать, они НЕ ВСЕГДА синонимы. Для уха русского человека, слышавшего с первого детства о «цыганской воле» или о «разбойничьей вольнице», нелепо прозвучит сочетание: «цыганская свобода», а «свобода разбойничья» справедливо приобретёт негативные смыслы “свободы разбойничать”, то есть служить своим грехам, смерти и злу. «Воля» — это очертя-головное состояние, для примера, «комсомольца-ударника» в советском таёжном лагере 1950-х годов, в изнурённом состоянии чудом вырвавшегося из лагеря смерти на «свободу», в тайгу, но обречённого сгинуть там раньше, чем настигнет его пущенная по следу охранницкая стая собак. Состояние горожанина, заблудившегося в ночной пустыне — под прекрасным, не изгаженным засветкой, звёздным небом… но без запаса воды. Состояние путника, сани которого обступила в степи мгла смертной пурги, которая лишь только начала заносить снегом и замораживать его. Состояние ребёнка малыша, отбившегося от родителей и радующегося, в отсутствии опеки, новым ощущениям, но… доживающего уже, до попадания под колёса автомобиля, последние минуты. Состояние человека, под давлением мирских лжи и зла не удержавшего в себе Христово понимание жизни, памятование о том, что он дитя, и посланник, и работник Бога в мире — и утверждающего некоторую СВОЮ волю, своего гордого, возмущённого, отделяющего себя от других, от Бога, животного «я».

 

Милая сердцу молодого (да и зрелых лет!) Льва Толстого «воля» цыганская, горская, военная (храбро не кланяться пулям и снарядам!), путническая в метели… всё это только «намёки Свыше», указания мирскому, животному и чувственному человеку на возможность и отраду блага истинной Свободы — в воле Отца. Блажен тот, кто вовремя созрел, навсегда и без возврата отринувмирской соблазнительныйидеал!

 

Свобода, в христианском понимании — это сокровище и награда Свыше человекам за усилия БРАТСКОЙ жизни, за усилия удержать возможную степень РАВЕНСТВА. Она, как вкусняшка от ребёнка под ёлочкой,“спряталась” среди тех Блаженств, которыми открыл Иисус Христос свою Нагорную проповедь, и, как и вкусняшка дитю — обретается УСИЛИЯМИ ИСПОЛНИТЬ те МАЛЫЕ ПРАВИЛА, которые, в так хорошо составленной речи Христа, на брачном торжестве явления народу Слова спасения, следуют за вступительным “салютом” Блаженств.

 

Не смотри ни на какого человека как “низшего”, как “недостойного”, как на средство только своих целей. В частности — не смотри на женщину как средство утоления похоти. И не унижай СЕБЯ, как дитя и работника в мире Бога — связывая себя клятвами, обещаниями, любыми отношениями зависимости с людьми мира.

 

В этом Малые Три – из пяти Малых Правил величайшей из обращённых по сей день к человечеству речей.

 

Два имени для Блаженств, “ключик” человекам к их возможности: Смирение и Страх Божий (страх своего греха). А два имени как для Малых Трёх, так и для Двух, последующих им: Братство и Равенство. Смирение и Страх — “вешки”, свидетельствующие обретение человеками соединяющего их в Церковь истинную, первоначальную Христову, христианского жизнепонимания. “Вешки” освобождения людей христиан от многих ложных, навязываемых миром, “смирений” перед силой, а не правдой: многих СТРАХОВ, порабощающих власти разбойничьей ВОЛИ, собирающих обманутых, ограбленных, разобщённых людей в “гражданские” стада разбойничьих гнёзд — государств. В стены военных крепостей, в города, охраняемые вооружёнными правительственными разбойниками… и прочие центры «цивилизации», подменяющей ослабляющим себя и друг друга, мешающим друг другу, скученным в них людям — КУЛЬТУРУ, то есть единый для разумных существ Божьего мира Путь к совершенствованию и со-творчеству великому Творцу: к единению в Боге сначала на планете Земля, как “учебной мастерской” человека СОТВОРЦА, а в космическом общем грядущем, в совершенном грядущем единении в Боге — и во Вселенной.

 

Братство и Равенство, открывающиеся в своей доступности людям христовой Церкви, отказавшимся от разобщённых воль, ради иллюзорных благ, своих животных личностей и стремящимся не отделять своей воли от воли Бога — такие же, не заносимые и самой яростной метелью, “вешки” на пути к Свободе: к исполнению и ДВУХ ПОСЛЕДНИХ ИЗ ПЯТИ — заповедей непротивления и любви к враждующим, НЕ ДАЮЩИХСЯ личностям и общностям людей, ещё не соединивших себя в Истине Бога, в жизнепонимании Христа. Свобода — третье, сокровенное общее имя для последних Двух, вот этих, Малых Правил, по Евангелию от Матвея:

 

«Вы слышали, что было сказано: “око за око, и зуб за зуб”.

 

Я же говорю вам: злому не противься, но если кто ударит тебя в правую щеку, подставь ему другую,

 

и если кто хочет отсудить у тебя рубаху, отдай ему и плащ,

 

и если кто возложит на тебя повинность сопровождать его на версту, иди с ним две.

 

Тому, кто просит у тебя, дай, и от того, кто хочет у тебя занять, не отворачивайся.

 

 Вы слышали, что было сказано: “возлюби ближнего твоего, и возненавидь врага твоего”.

 

Я же говорю вам: любите врагов ваших и молитесь за тех, кто гонит вас,

 

чтобы стать вам детьми Отца вашего, Который на небесах; ибо Он являет солнце Свое над злыми и добрыми, и посылает дождь для праведных и неправедных.

 

Ведь если вы будете любить тех, кто вас любит, какая у вас заслуга? Разве мытари не делают того же?

 

И если вы дружелюбны только со своими, что в том особенного? Разве язычники не делают того же?

 

А вы будьте совершенны, как совершен Отец ваш Hебесный» (Мф., 5: 38 - 48).

 

Соничка и Лев родились, воспитались, выросли в ЛЖЕхристианской, церковно-православной России, в которой означенный нами духовный Путь Жизни проходили и проходят единицы: монастырские православные аскеты или последователи иных, проверенных сотнями, иногда тысячами лет, духовных практик человечества. Им не могло быть помощи от той единой, самим Христом основанной, Церкви, которая никогда и не приживалась, и была гонима не в одной России, а во всём лжехристианском мире. Единственный им путь был: СОВМЕСТНОЕ обдумывание консенсусов с миром, как семьи ХРИСТИАНСКОЙ. А это подразумевало последование жены — не мужу, но Истине первоначального христианства, пророческим и проповедническим усилием реконструированной, “расчищенной” Толстым из-под грязи мирских и церковно-догматических искажений. То же самое Слияние Своей Воли С Волей Бога, Отца, известной по евангелиям. Не последовав, не доверившись Истине, оставшись в плену обманов и страхов — Соня невольно стала мучительницей себя и мужа и помехой Льву Николаевичу на первом в человеческойистории ОБЩЕМ, общекультурном Пути к Свободе и Творчеству, к высшему благу Разума во всех Божьих мирах. С сожалением, но и с долей злорадства фиксировала эта язычница в ужасном своём дневнике 1910 года, как муж, слабея физически, “проседал” от ударов семейной вражды и нравственно… не понимая, ЧТО готовило ей это, чуявшееся ей столь вожделенным (опека, контроль!..) ослабление духа и плоти Льва.

 

 Хорошо известен факт, что сразу после подписания вынужденного мирской ложью и Чертковым тайного Завещания Толстой почувствовал себя подавленным и нездоровым — как человек, сделавший сильный грех. Накануне, 21 июля, Толстой фиксирует только духовную свою немощь — «недоброе чувство» в “поединке” с открыто выразившим свою неприязнь сыном Львом (58, 82). В Дневнике под 22 июля 1910 г. (день подписания Завещания) запись о том же, но в отношениях “меж двух огней”, Чертковым и Соней: «Дома опять раздражение, волнение. За обедомещё хуже.[…] Был Чертков. Натянуто мучительно тяжело. Терпи казак» (Там же. С. 83). А уже 23 июля: «Очень тяжело, очень нездоров; но нездоровье ничто в сравнении с душевным состоянием. […] Что- то в животе, немогустоятьпротивпросьб лечения. Принялслабительное. Недействует.Справилписьма и целыйденьлежал» (Там же). Тело отреагировало кратким (на один день), но резким ослаблением на “вывих” души: малое, совершённое и потаённое, зло нескольким близким, любящим людям!

 

Уходя ночью 28 октября тайно из дома — он так же, по наблюдениям сопровождавшего его доктора Д. П. Маковицкого, был нервен («Пульс — 100. Может, что приключится») и «молчалив, грустен»— то есть, лучше сказать, подавлен и недоволен собой (Маковицкий Д.П. У Толстого. Яснополянские записки: В 4-х кн. М., 1979. Кн. 4. С. 397 - 398). Только отъехав от станции в поезде,“оторвавшись” от “страшной” Софьи Андреевны, опьянённый ощущением самоубийственной ВОЛИ, казавшейся свободой, он стал вдруг уверен в себе и даже радостен (Там же. С. 399).

 

В монастыре Шамордина его встретили сестра-монахиня, Мария Николаевна и гостившая у неё дочь её, Е. В. Оболенская, которая в воспоминаниях свидетельствует об усилении к вечеру 29 октября немощей Толстого и попутно высказывает глубокое убеждение, что Толстой был измотан, физически и душевно, именно сочетанным влиянием мирского, атаковавшего его, зла и собственных просчётов:

 

«Софья Андреевна совершенно измучила его ревностью к Черткову и подозрениями, что от неё что-то скрывают. Поводом к ревности были дневники, которые Лев Николаевич отдал на хранение Черткову, а не ей; поводом же к подозрениям было тайно от неё написанное духовное завещание, о чём она подозревала. Я того мнения, что это была большая ошибка, которая и ему доставила много страданий. ЕГО МУЧИЛА ТАЙНА, СОВЕРШЕННО НЕСВОЙСТВЕННАЯ ЕГО КРУПНОЙ, БЛАГОРОДНОЙ ДУШЕ. Жалею, что его друзья не удержали его от этого. Достаточно было взглянуть на него, чтобы видеть, до чего этот человек был измучен и телесно и душевно. Сильное волнение вызывало обмороки, сопровождавшиеся судорогами такими сильными, что его приходилось держать, чтобы он не упал с постели. После таких припадков он на короткое время терял память» (Оболенская Е. В. Моя мать и Лев Николаевич // Летописи Государственного литературного музея. Кн. 2. Л. Н. Толстой. М., 1938. – С. 314 – 315. Выделение в тексте наше. – Р. А.).

 

По воспоминаниям той же Е.В. Оболенской, дочь Александра, настигшая следующим, 30 октября, вечером отца в Шамордине, переговорив с ним, вышла от него озадаченная, недовольная, бормоча:

 

«— Мне кажется, что папа уже жалеет, что он уехал» (Оболенская Е.В. Указ. соч. С. 317). При этом, свидетельствует Оболенская, Толстой «был уже покойнее душевно, но физически слаб и в подавленном состоянии» (Оболенская Е. В. Указ. соч. С. 316).

 

Это было необходимое Льву Николаевичу духовно-целебное влияние сестры и монастырской атмосферы… к сожалению, слишком краткое! “Капля камень точит” – и нервы Льва Николаевича не выдержали к утру: он уступил настояниям дочери и рано выехал из Шамордина – даже не попрощавшись с М.Н. Толстой и её дочерью… Не домой, к жене — как если бы успел подлечить плоть и укрепить дух, но — увы! — прочь… прочь от Ясной Поляны. И скоро захворал в пути болезнью — как оказалось, смертельной.

 

 Значимые для нашей темы события дней Ухода, и в особенности сопровождавшая эти дни переписка супругов, равно и некоторые предшествующие ей события, найдут себе место уже в следующем, и заключительном в нашей книге, Восемьдесят Втором Эпизоде.

Конец Третьего Фрагмента