Махабхарата. Рамаяна (сборник)

Полное собрание сочинений (ЭКСМО)

Книга шестая

Битва

 

 Рама, Лакшмана и Сугрива решают выступить походом на Ланку. Сын Дашаратхи расспрашивает Ханумана о крепости Ланки. Хануман повествует о великолепии столицы ракшасов.

 Утром следующего дня великие рати трогаются в путь. Дрожит земля. Облака клубящейся пыли вздымаются к небу и скрывают солнечный свет, мешая следить за походом обширного воинства. От мощных голосов обезьян и медведей срываются камни с гор, неслыханный рев пугает зверей, птиц, жителей леса… Наконец перед божественным Рамой и его друзьями открывается блистающий простор Океана. Тьмы обезьян и медведей заполняют лесистое прибрежье и скалы у самой воды, подобно саранче.

 На Ланке узнают о прибытии войска Рамы.

 Добродетельный Вибхишана, младший брат Раваны, остерегает предводителя ракшасов: «Еще не поздно, брат мой. Верни жену царевичу Кошалы, вымоли у него прощение. Иначе гибель грозит и тебе, и всему нашему роду. Сила Рамы необорна, а месть – ужасна!»

 Равана не внемлет разумным речам брата. Он решает начать войну с доблестным Рамой и созывает во дворец всех ракшасов. Он говорит им, что страсть к царевне Видехи опалила его сердце, что он бессилен перед своей любовью. Сита непокорна, она попросила год сроку, ибо ждет мужа. Но он никогда не возвратит Раме дивнобедрую супругу, и ныне он спрашивает у всех совета, как защитить Ланку и повергнуть в прах сына Каушальи и сына Сумитры и их войско.

 Состязаясь в безумии с Раваной, полководцы десятиглавого царя клянутся расправиться с божественным витязем.

 Лишь Кумбхакарна, другой младший брат грозного Раваны, владетель великой силы (сами боги пребывают в страхе перед этой силой и наслали на него глубокий сон, от которого пробуждается он только на один день каждые шесть лет, чтобы утолить голод), лишь Кумбхакарна сетует на неразумие, несправедливость деяния брата, но все же он обещает ему поддержку и клянется убить Раму и истребить его войско.

 Ракшас Махапаршва спрашивает яростного царя, отчего тот не возьмет прелестную дочь Джанаки силой. Равана отвечает, что не может этого сделать.

 (Некогда он взял силой небесную красавицу Панджикастхалу. Пылая обидой, она удалилась в чертоги Прародителя. Разгневанный Владыка проклял его, сказав: «Отныне, если ты возьмешь женщину силой, голова твоя разорвется на тысячу частей!»)

 Вибхишана вновь остерегает совет ракшасов и самого царя от войны с сыновьями Дашаратхи. Его не слушают. Тогда, не в силах одолеть безумия Раваны, оскорбленный Вибхишана с четырьмя верными спутниками в единый миг перелетает Океан и является под покровительство Рамы. Обезьяны сомневаются в намерениях Вибхишаны, но мудрый Хануман советует Раме не пренебрегать таким союзником. Рама нарекает брата Раваны будущим правителем Ланки.

 Предводители воинства Рамы в недоумении: как переправиться через Океан и достичь Ланки. Сугрива и Хануман обращаются за советом к Вибхишане. «Ведь Сагара, Океан, – дальний свойственник божественного мужа. Да обратится Рама к нему за помощью!» – отвечает Вибхишана.

 Три дня и три ночи Рама воздает почести Сагаре, на четвертое утро великий Владыка вод, окруженный своими женами‑реками, является сыну Дашаратхи. Он говорит: «Среди твоего войска есть искусная обезьяна по имени Нала, это сын божественного зодчего Вишвакармана. Пусть Нала построит мост, а воды мои его поддержат». К исходу пятого дня мост в сто йоджан длиною построен. Воинство Рамы переправляется через Океан и располагается в лесах Ланки.

 Равана посылает советников Шуку и Сарану в стан Рамы. Возвратившись, они рассказывают царю о силе воинства обезьян. Равана и советники поднимаются на кровлю дворца.

 

[Военачальники Рамы]

(Часть 26)

Разгневанный Равана видел полки и дружины.

Несметная рать облепила холмы и долины.

 

И Сарану он вопросил, возмущеньем пылая,

Узнать имена вожаков обезьяньих желая:

 

«Каких полководцев поставил Сугрива над войском,

Что с нами сразиться спешит в нетерпенье геройском?

 

Кто больше других на Сугриву имеет влиянья,

И сколь многочисленна грозная рать обезьянья?»

 

И Сарана молвил: «Среди обитателей пущи

Нет воина, равного той обезьяне ревущей,

 

Что Ланку с лесами, горами неистовым рыком

Теперь сотрясает в своем исступленье великом.

 

Вокруг обезьяны невиданной мощи и стати

Стеснились кольцом предводители вражеской рати.

 

Ты зришь, государь, полководца отважного Нилу,

Которому вверил Сугрива несметную силу.

 

А этот храбрец обезьяний, что смотрит на крепость

И, грозно зевая, свою изъявляет свирепость?

 

То – Ангада, с шерстью желтее цветочных тычинок,

Тебя, государь, выкликающий на поединок.

 

Он, тяжко ступая, несет исполинское тело

И в ярости хлещет хвостом по земле то и дело.

 

Как лотоса нити, смельчак этот желтого цвета

И стуком хвоста сотрясает все стороны света.

 

Сугривы племянник, он будет на царство помазан;

Он с праведным Рамой, как Индра с Варуною, связан.

 

Сын Ветра нашел благославного Рамы супругу,

И в этом разумного Ангады видят заслугу.

 

За ними стоит исполинского роста воитель

С дружиной своей, небывалого моста строитель

 

По имени Нала, что дар унаследовал отчий:

Родитель его – Вишвакáрман, божественный зодчий.

 

Серебряношерстый, со скалящей зубы, рычащей

Дружиной бойцов, уроженцев сандаловой чащи,

 

Как тигры, свирепых, в одеждах шафранного цвета, –

Храбрец обезьяний, всемирно прославленный, Швета,

 

Что Ланку твою сокрушить похваляется громко,

Спасая супругу великого Рагху потомка.

 

Лесистой горою Самрóчаной храбрый Кумуда

Владеет, и войско с собою привел он оттуда.

 

О Равана, тот, за которым твои супостаты

Престрашные с виду шагают, косматы, хвостаты,

 

Воитель по имени Чанда, свирепый, всевластный,

Смельчак, предводитель дружины своей разномастной.

 

Он двинуть надеется тьмы обезьян красно‑медных,

И черных, и желтых – на Ланку, при кликах победных,

 

И в бездну морскую обрушить останки твердыни.

Так Ланке твоей удалец угрожает в гордыне.

 

Другой, желто‑бурый, гривастый, как лев, не мигая,

Взирает на город, очами его обжигая.

 

И кажется, будто не выстоит, испепелится

Внезапно объятая пламенем наша столица.

 

Живет этот Рáмбха в лесах, расцветающих пышно,

В том крае, где горы вздымаются – Сахья и Кришна.

 

Сто раз пó сто тысяч быков обезьяньего рода

Собрал он и уйму полков сколотил для похода!

 

Ужасные ратники Рамбхи свирепой осанкой

Свою изъявляют готовность разделаться с Ланкой.

 

А этот, ушами прядущий, зевающий гневно

Храбрец обезьяний, встречающий смерть повседневно,

 

Бестрепетный воин, исполненный бранного пыла,

Что рать приучил не показывать недругам тыла,

 

Что скалится, великосильный, не ведая страха,

Как палицей, крепким хвостом ударяя с размаха, –

 

Достойный Шарабха. От века владеет он чудной

Горой под названьем Салвейа, как царь правосудный.

 

Несметную силу привел он, поставив под стяги

Четыреста раз пó сто тысяч ревущих в отваге

Своих обезьян, что зовутся «лесные бродяги».

 

О раджа! Кто блещет в кругу предводителей рати,

Как Индра могучий в кругу небожителей братьи,

 

И, словно литаврами, ревом своим непрестанным

Скликает ветвей обитателей к подвигам бранным?

 

Вожак обезьян громогласный, рыкающий дико

Панáса, прекрасной горы Пария́тра владыка.

 

Одних воевод пятьдесят сотен тысяч привел он,

Да каждый – с полком и безмерной решимости полон!

 

Чье войско – второй океан, сотрясаемый бурей?

Как звать полководца, что ростом подобен Дардуре

И рать озаряет, блистая, как солнце в лазури?

 

О царь, пред тобою воитель, чье имя Вината:

Из Вены, реки благодатной, испил он когда‑то.

 

При нем шестьдесят сотен тысяч бегущих вприскочку,

Ужасных в строю и подобных быкам – в одиночку.

 

Помериться силой тебя вызывает Кратхана,

Ведущая уйму полков и дружин обезьяна.

 

Не ставя своих ни во что, гордосильный Гавайи

К тебе приближается, ярости волю давая.

 

Могучее тело его поросло красномóхрой

Косматою шерстью, как будто окрашено охрой.

 

И семьдесят раз пó сто тысяч скликает он к бою,

И Ланке грозит, упоенный своей похвальбою».

 

Прежде чем начать сражение с Раваной, великий Рама посылает к нему послом Ангаду. Отважный сын Валина взвивается в воздух и переносится через крепостные стены. Став перед Раваной, он передает ему мудрое предостережение добродетельного царевича Кошалы. Если Равана покорно вернет прекрасную царевну Митхилы, будет пощажен и Равана и город. Если нет – предводитель ракшасов падет в бою, Ланка будет разорена.

 Равана охвачен неистовым гневом. Он приказывает схватить Ангаду. Отважный воитель стряхивает с себя приспешников Раваиы и, сорвав золотую кровлю с его дворца, возвращается невредимый назад.

 Мудрейшие из советников царя Ланки уговаривают Равану не упорствовать… Равана повелевает идти войной на сыновей Дашаратхи…

 Но еще раньше, чем Равана отдал этот приказ, он решает сломить волю благородной жены Рамы. Он приказывает некоему ракшасу, сведущему в колдовстве, сотворить отрубленную голову Рамы, его лук и стрелы и показать Сите. Горестная царевна Видехи лишилась чувств. Затем она стала плакать и причитать над головою любимого мужа. В это время Равану позвали на совет полководцев, ушел и ракшас‑колдун. И тут же голова Рамы и оружие исчезли. Достойная Сáрама, жена Вибхишаны, сказала Сите: «Не плачь! Это был не Рама, а только лишь сотворенный его призрак. Вот видишь: едва ушел обладатель волшебной силы, и призрак растаял. Рама жив, вскоре войско его вступит в город. Не падай духом, много времени не пройдет, и мы увидим милых своих мужей!»

 По велению Рамы войско разделяется на четыре части: отряд славного Нилы идет на приступ Восточных ворот, воины храброго Ангады – на осаду Южных ворот, Хануман и его могучее воинство должны войти в город с запада, Рама и Лакшмана – с севера. Остальное войско с Сугривой во главе должно идти прямо на стены Ланки.

 Гремят барабаны, трубят трубы, ревут раковины. Начался приступ. Воины пронзают противника стрелами, прокалывают пиками, рубят дротиками, крушат топорами и палицами… Обезьяны душат, царапают, кусают ракшасов… Туча пыли повисает над битвой, но вскоре сходит, ибо земля пропитывается кровью, покрывается телами раненых и убитых. Наступает ночь, но битва не затихает…

 

[Ночная битва]

(Часть 44)

Внезапная мгла опустилась мертвящим покровом

На поле, что было повито закатом багровым.

 

Но в сумраке ночи, гасящей дыханье живое,

Вражда и победы желанье усилились вдвое.

 

Свирепые ратники в битве ночной, беспощадной

Сшибались, рубились, окутаны тьмой непроглядной.

 

«Ты – ракшас?» – «Ты – кто, обезьяна?» – во мраке друг с другом

Они окликались, мечами гремя по кольчугам.

 

В бронях златокованых демоны с темною кожей

На горы огромные в сумраке были похожи, –

 

Лесистые горы с обильем целебного зелья,

Где блеска волшебного склоны полны и ущелья.

 

На рать обезьянью, вконец ослепленные гневом,

Ужасные ракшасы лезли с разинутым зевом.

 

На ракшасах темных брони златокованы были,

Но войском Сугривы они атакованы были.

 

На древки златые знамен обезьяны кидались,

В коней, колыхавших густые султаны, вцеплялись.

 

В клочки разрывали они супротивные стяги,

Слонов и погонщиков грызли в свирепой отваге.

 

И стрелы, что были, как змеи, напитаны ядом,

Метали два царственных брата, сражавшихся рядом.

 

И ракшасов тьму сокрушили, незримых и зримых,

Опасные стрелы царевичей необоримых.

 

В ноздрях и в ушах застревая, взвилась крутовертью

Колючая пыль меж земной и небесною твердью.

 

Мешая сражаться, она забивалась под веки.

По ратному полю бежали кровавые реки.

 

Гремели во мраке мриданги, литавры, панáвы {260}.

Воинственных раковин слышался гул величавый.

 

Им вторили вопли пронзительные обезьяньи,

Колес тарахтенье, коней исступленное ржанье.

 

Тела вожаков обезьяньего племени были

Навалены там среди темени, крови и пыли.

 

Там ракшасов гороподобные трупы лежали,

И дротиков груды, и молотов купы лежали.

 

Земли этой, взрытой и кровью политой, дарами

Казалось оружье, что грозно вздымалось буграми.

 

Как будто земля, где цветов изобилье всходило,

Мечи и железные копья теперь уродила.

 

И тьмой грозновещей, как в день преставления света,

Кровавое поле сражения было одето.

 

И демоны Раму обстали во мраке кромешном

И тучами стрелы метали, смеясь над безгрешным.

 

Ужасные эти созданья ревели бурлящим

В ночи океаном, конец мирозданья сулящим.

 

Но выстрелил Рама из лука по их средоточью

Шесть раз – и пронзил он шестерку Летающих Ночью:

 

Свирепого Яджнашатру́, брюхача Маходáру,

И Шу́ку, и Шáрану – смелых лазутчиков пару.

 

Весьма пострадал Ваджрадáмштра, Алмазноклыкастый.

Почти без дыханья уполз Махапáршва, Бокастый.

 

Слал Рама в места уязвимые, без передышки,

Свои златоперые стрелы, как пламени вспышки.

 

Все стороны света, при помощи меткой десницы,

Мгновенно расчистил Владетель большой колесницы {261}.

 

Лишь стрелы во мраке сверкали огня языками

Да грозные ракшасы гибли в огне мотыльками.

 

Сражения ночь озарялась обильным свеченьем,

Точь‑в‑точь как осенняя ночь – светляков излученьем:

Там стрел мириады блистали златым опереньем!

 

И сделался грохот литавр оглушительней вдвое,

И ракшасов яростный вой устрашительней вдвое,

И бой в непроглядной ночи сокрушительней вдвое.

 

Громам, пробудившим Трехрогой горы подземелья,

В ответ загудели пещеры, овраги, ущелья.

 

С хвостами коровьими и обезьяньим обличьем,

Бросались голáнгулы {262} в битву с воинственным кличем.

 

Бойцы черношерстые, пользуясь мрака укрытьем,

Весьма огорошили ракшасов кровопролитьем.

 

Тут Ангада в битву ввязался, воитель достойный.

Его благородный родитель был Валин покойный.

 

А Раваны сын, Индраджит, соскочил с колесницы,

Поскольку в сраженье лишился коней и возницы,

 

Призвал колдовство на подмогу, окутался дымкой,

И, загнанный доблестным Ангадой, стал невидимкой.

 

Одобрили боги великого мужа деянья.

«Отменно! Отменно!» – воскликнула рать обезьянья.

 

Тогда Индраджит побежденный почувствовал злобу.

Воистину ярость ему распирала утробу.

 

Владея от Брахмы полученным даром чудесным,

Пропал из очей Индраджит, словно став бестелесным.

 

Потомок властителя Ланки, вконец озверелый,

Он мечет в царевичей Раму и Лакшману стрелы.

 

Он мечет в них стрелы, незримый, усталый от битвы.

Блестящи они, точно молнии, остры, как бритвы.

 

В обоих царевичей, посланы этим злодеем,

Впились ядовитые стрелы, подобные змеям.

 

Они, с тетивы напряженной слетая без счета,

Опутали воинов храбрых тела, как тенета.

 

Коварный Индраджит в обличье явном

Не взял бы верх над Рамой богоравным.

Он, отведя глаза двум братьям славным,

Царевичей сразил в бою неравном.

 

 

[Стрелы Индраджита]

(Часть 45)

Блестящие стрелы «нарáча» и «полунарáча» {263}

Метал Индраджит, от царевичей облик свой пряча.

 

И, места живого на них не оставив хоть с палец,

В тела их впились мириады губительных жалец.

 

Обточены гладко, различного вида и ковки,

Сновали небесным путем золотые головки,

 

Подобны луны половине в ночном небосклоне,

Телячьему зубу иль сложенной паре ладоней,

 

С тигровым клыком или с бритвой сравниться способны, –

Ужасные стрелы, что в мир отправляют загробный.

Их слал без числа этот Индры боритель всезлобный.

 

Царя Дашаратхи и Лакшманы брата надёжа,

Сраженный, покоился Рама на доблести ложе.

 

Изогнутый трижды, с разбитой златой рукоятью

Свой лук он сложил, окруженный рыдающей ратью.

 

С глазами, как лотосы, в битве – опора, защита, –

Исполненный мужества пал от руки Индраджита!

 

Прекрасного Раму лежащим на доблести ложе

Увидя, свалился израненный Лакшмана тоже.

 

Индраджит, охваченный радостью, устремляется в Ланку рассказать о своей победе над великими воинами. Опечаленные обезьяны собираются возле бездыханных сыновей Дашаратхи.

 

[Исцеление Рамы Гáрудой]

(Часть 50)

От вихря пошла водоверть в океане, и тучи

Нагнал на небесную твердь этот ветер могучий.

 

Он вырвал деревья, обрушил зеленые своды

И с острова сбросил крылами в соленые воды.

 

И трепет объял обитателей суши и влаги.

Поспешно укрылись огромные змеи‑паннáги.

 

И чуда морские в пучину соленую с плеском

Попрятались, яростных молний напуганы блеском.

 

Волшебным огнем воссиял из потемок пернатый

Божественный Гаруда, этот потомок Винаты.

 

И змеи, что стрелами были в руках чародея,

Змеиной природе противиться дольше не смея,

 

Проворно из ран ускользнули при виде Супарны.

Ведь змей пожирателем издавна слыл Огнезарный!

 

Царь птиц, наклонясь над мужами в зияющих ранах,

Безмолвно коснулся перстами их лиц осиянных.

 

И зажили раны лежащих на доблести ложе,

Оделись тела золотистой атласистой кожей,

Отваги и силы обоим прибавилось тоже.

 

У Рагху потомков могущество их родовое,

Решимость, выносливость, ум увеличились вдвое.

 

Их память окрепла, умножилась их прозорливость.

Рассудок, проснувшись, обрел дальновидность и живость.

 

Отважны, как царь небожителей великодарный,

Обласканы двое воителей были Супарной.

 

Сказал богоравный царевич: «Твое появленье

Разрушило чары и нам принесло исцеленье.

 

Подобно тебе, только дед мой, божественный Аджа,

Да славный отец мой, Кошалы властительный раджа,

 

Своим приближеньем внушают мне трепет сердечный.

Скажи, кто ты есть, обладатель красы безупречной,

 

Душистым сандалом натертый, невиданный прежде,

В венце златозарном и белой беспыльной одежде?»

 

Исполнен божественной силы и обликом светел,

Ему дивнокрылый потомок Винаты ответил:

 

«О Рама! Я – Гаруда. Помни, царевич бесценный,

Родной, как дыханье, что я тебе друг неизменный!

 

Спасти от змеиных сетей – громоносному богу

И то не под силу! Но прибыл я к вам на подмогу.

 

Бесчестный в бою, Индраджит применил чародейство,

И стрелами сделал он змей острозубых семейство.

 

Ты будь начеку, опасайся, мой друг, вероломства.

Сразило тебя ядовитое Кадру потомство,

 

Исчадье змеиной праматери, лютой врагини

Прекрасной Винаты – меня породившей богини.

 

О Рама и Лакшмана! К вам, незнакомым с боязнью,

На выручку я поспешил, побуждаем приязнью.

 

Теперь вы свободны! Попомните слово Супарны:

Сколь вы благородны, столь ракшасы в битве коварны!»

И ласково обнял царевичей двух Светозарный.

 

Увидя, что Рагху потомки здоровы и целы,

Что, в змей превратясь, уползли Индраджитовы стрелы,

 

Восторгом охвачена, вся обезьянья дружина

Взревела во славу спасенного царского сына.

 

Деревья комлястые вырвали для рукопашной

Лесов обитатели, дух выявляя бесстрашный

 

Хвостов раздуваньем, прыжками и львиным рычаньем,

Литавр, и мридангов, и раковин грозным звучаньем.

 

Под крепость они подступили бесчисленной ратью,

Врагов ужасая воинственным ревом и статью.

 

Равана узнает о том, что сыновья Дашаратхи вновь явились на поле. Он посылает в бой лучших своих военачальников. Рама расспрашивает о них Вибхишану.

 

[Военачальники Раваны]

(Часть 50)

Вибхишана мудрый не медлил со словом ответным:

«Возвышенный доблестью воин с лицом медноцветным,

 

Чей слон под своим седоком головою качает,

А сам он, как солнце взошедшее, блеск излучает,

 

Зовется Акáмпаной. Следом несется, в отваге,

Угрюмый воитель со львом благородным на стяге.

 

И лук у того храбреца, что летит в колеснице,

Блистает, как радуга – у Громовержца в деснице.

 

Слоновьих изогнутых бивней ощеривший пару,

Главенством своим он обязан незримости дару.

 

Он – Раваны сын, Индраджит, этот ракшас клыкастый!

А лучник неистовый, схожий с Махендрой иль Астой,

 

Что встал в колеснице, огромное выказав тело,

И лук исполинских размеров напряг до предела –

 

Смельчак и силач. Называется он Атикайя,

А тот медноглазый, сидящий, очами сверкая,

 

На буйном слоне, что гремит колокольцами яро, –

Воитель отважный, бестрепетный муж, Маходáра.

 

Свирепо ревущий, прославленный твердостью духа,

Он имя свое получил за великое брюхо.

 

Блистающий всадник, что высится снежной горою,

В броне облаков, озаренных заката игрою,

 

Как молния, быстрый, в бою неразлучный с удачей,

Бесстрашный седок, под которым трепещет горячий

Скакун в раззолоченной сбруе, – зовется Пишачей.

 

А этот, разубранный весь, в одеянье богатом,

Что держит зазубренный дротик, отделанный златом,

И едет верхом на быке, словно месяц, рогатом?

 

Оружьем своим досаждает он целому миру,

И знают повсюду его, государь, как Триширу.

 

Взгляни на того, темнокожего, с грудью могучей,

На Ку́мбху – воителя, обликом схожего с тучей.

 

Не знающий промаха лучник, эмблемой для стягов

Избрал он змеиного раджу, владыку паннáгов.

 

Махая тяжелой, гвоздями утыканной часто,

Покрытой узором алмазным дубиной комлястой,

 

На битву Нику́мбха, овеянный славой, стремится,

А дивная палица пышет огнем и дымится!

 

Врагов сокрушитель, Нарáнтака, с видом надменным

Летит в колеснице, снабженной оружьем отменным,

 

Украшенной пестрыми флагами, блещущей яро.

Скалу многоглыбную выломал он для удара.

 

А десятиглавый, очами сверкающий дико –

Богов устрашитель и ракшасов буйных владыка,

 

Чей лик, окруженный звериными лицами, блещет, –

Под белым зонтом с драгоценными спицами блещет!

 

Огромный, как Виндхья, властительный, великомудрый,

Он схож с окруженным зловещими духами Рудрой.

 

Как солнце, в алмазном венце и подвесках алмазных,

Является он среди ракшасов зверообразных.

 

Ты видишь владетеля Ланки, ее градодержца,

Что Ямы унизил гордыню и спесь Громовержца!»

 

И, глядя на Равану, во всеуслышанье, веско,

Вибхишане Рама ответил: «Безмерного блеска

 

Исполнен Владыка Летающих Ночью, и трудно

Его созерцать, как светило, горящее чудно.

 

Нам кажется облик его, расплываясь в сиянье,

Полуденным солнцем в своем наивысшем стоянье.

 

Поверь, обладать не дано этим блеском ужасным

Ни демонам, ни божествам, ни царям грозновластным.

 

Свирепые духи дружиной своей разноликой

Несутся с оружьем за двадцатируким владыкой.

 

Несметная силища! Горы подняв над собою,

Стремятся страшилища гороподобные к бою.

 

Их раджа, как Яма всевластный, с петлей наготове, {264}

Грозит уничтожить созданья из плоти и крови».

 

Сказал Добромыслящий: «Мне предначертано роком

Узреть злоприродного Равану собственным оком.

 

Вибхишана, мощь моего справедливого гнева

Падет на того, кем похищена Джáнаки дева!»

 

Видя, что лучшие из воителей его сражены в этой не виданной доселе битве, Равана в сверкающей, как солнце, колеснице выехал из ворот Ланки.

 Начинается новая страшная битва. Вот уже и Хануман распростерся на земле, поверженный грозной дланью Раваны; гигантское копье повелителя ракшасов поражает отважного Сугриву, царя обезьян; дивный зодчий Нила ранен стрелой повелителя Ланки, он шатается и отступает. Лакшмана осыпает могучего врага тучей стрел, но тот улучает мгновенье и посылает в голову сына Сумитры стрелу, дарованную ему некогда самим Брахмой. Лакшмана падает в потоках собственной крови. Но перед этим успевает пронзить грудь Раваны тремя стрелами. Царь ракшасов, взревев от боли, пронзает Лакшману чудовищной величины копьем. Но в этот миг Хануман, оправившийся от удара, встает и страшным ударом кулака сбивает с ног похитителя Ситы. Затем он выносит Лакшману из битвы.

 В бой вступает сам божественный Рама.

 Чередою метких стрел он убивает колесничего Раваны и лошадей, раскалывает вдребезги колесницу, а затем щит, и лук, и стрелы грозного царя, затем сбивает с древка его стяг и, наконец, поражает в грудь Равану и сносит с его головы драгоценный венец. Равана стоит перед Рамой в ожиданье смертельного удара, но великодушный воитель щадит его и отпускает обратно в Ланку.

 Равана посылает ракшасов за Кумбхакарной – последней своей надеждой в битве с божественным сыном Каушальи.

 

[Пробуждение Кумбхакарны]

(Часть 60)

Услышали ракшасы, что им сказал повелитель,

И сборищем буйным бегут в Кумбхакарны обитель.

 

Душистых цветов плетеницы несут, благовонья

И прорву еды, чтоб ему подкрепиться спросонья.

 

Пещера, окружностью с йоджану, вход необъятный

Имела и запах цветов источала приятный.

 

Но вдохов и выдохов спящего грозная сила –

Вошедших бросала вперед и назад относила.

 

Был вымощен пол дорогими каменьями, златом.

На нем Кумбхакарна, внушающий страх супостатам,

 

Раскинулся рухнувшим кряжем и спал беспробудно

В своей исполинской пещере, украшенной чудно.

 

Курчавился волос на теле, что силой дыханья

Коробилось, изображая змеи колыханье.

 

Найриты дивились ноздрей устрашающим дырам

И пасти разинутой, пахнущей кровью и жиром.

 

Блистали запястья златые, венец лучезарный.

Раскинув могучие члены, храпел Кумбхакарна.

 

Втащили несчетных убитых животных в пещеру.

Их туши свалили горой, наподобие Меру.

 

Из многих зверей, населяющих дебри лесные,

Там буйволы были, олени и вепри лесные.

 

Вот риса насыпали груду, – не видно вершины!

Мясные поставили блюда и крови кувшины.

 

Стеклись йатудханы, как тучи, несущие воду.

Куреньями стали дымить Кумбхакарне в угоду.

 

Сандалом его умастили богов супостаты.

Он спал и гирлянд благовонных впивал ароматы.

 

Летающие по Ночам затрещали в трещотки,

В ладони плескать принялись и надсаживать глотки.

 

И в раковины, что с луной соревнуются в блеске,

Немолчно трубили, но звук не будил его резкий.

 

От грома литавр, барабанов и раковин гула

Творенья пернатые с третьего неба стряхнуло {265}.

 

Но спал Кумбхакарна, – лишь птицы попадали с тверди.

Тогда принесли булавы и комлястые жерди,

 

И ну молотить по груди его каменной скопом:

Кто – палицей, кто – булавой, кто – дубьем, кто – ослопом.

 

Одни Кумбхакарну утесом расколотым били,

Другие тяжелой кувалдой иль молотом били.

 

Хоть было их тысяч с десяток в упряжке единой,

Далеко отбрасывал ракшасов храп исполина.

 

Мриданги, литавры гремели вовсю, но покуда

Лежал Кумбхакарна недвижной синеющей грудой.

 

Коль скоро его пробудить не смогли громозвучьем,

Прибегли к дубинам, и прутьям железным, и крючьям.

 

Плетями хлеща по коням, по верблюдам и мулам,

Топтать Кумбхакарну их всех понуждали огулом.

 

И демоны спящего молотами колотили,

Колодами плоть Кумбхакарны они молотили.

 

И раковин свист раздавался в лесах густолистых,

И гром барабанный в горах отзывался скалистых.

 

Дрожала прекрасная Ланка от свиста и гула,

Но чудище спало, и глазом оно не сморгнуло.

 

И в тысячу звонких литавр ударяли попарно,

Схватив колотушки златые, но спал Кумбхакарна.

 

Не мог светозарный проснуться, послушен заклятью,

Хоть в ярость привел он свирепую ракшасов братью.

 

Хоть за уши стали кусать и кувшинами в уши

Лить воду ему – не смогли пробудить этой туши!

 

Хоть молотом пó лбу его колотили до боли

И пряди волос выдирали, кинжалом кололи,

 

«Шатáгхни» {266} скрепили канатом и двинули разом,

Но не шевельнулся гигант, не сморгнул он и глазом.

 

Слонов у него пробежало по брюху до тыщи,

Но был пробужден Кумбхакарна потребностью в пище.

 

Не стадо слоновье, не глыба, не древо, не молот

Его разбудили, а чрево пронзающий голод.

 

И твердые, словно алмаз иль стрела громовая,

Он выпростал руки свои, многократно зевая.

 

Был рот Кумбхакарны подобен зияющей пасти,

И вход в преисподнюю {267} напоминал он отчасти.

 

Был этот багровый зевающий рот по размеру

Взошедшему солнцу под стать над вершиною Меру.

 

Был каждый зевок, раздирающий пасть исполину,

Как ветер высот, налетающий с гор на долину.

 

Обличьем был грозен пещеры проснувшийся житель,

И гневно блистал он очами, как бог‑разрушитель {268}.

 

Глазищами с голову демона Раху, коварно

Луну проглотившего, дико сверкал Кумбхакарна.

 

И сразу неистовый голод с великим стараньем

Он стал утолять буйволятиной, мясом кабаньим.

 

И, снедь запивая кувшинами крови и жира,

Хмельное вкушал этот недруг Властителя мира.

 

Когда наконец от еды отвалился он, сытый,

Летающего по Ночам обступили найриты.

 

Он встал перед ними, могучий, как бык перед стадом.

Собратьев обвел осовелым и заспанным взглядом.

 

Весьма огорошенный тем, что внезапно разбужен,

«Скажите, – спросил дружелюбно, – зачем я вам нужен?»

 

Посланцы повелителя Ланки рассказывают Кумбхакарне о сраженье. Кумбхакарна по‑прежнему упрекает брата в безрассудстве, однако обещает ему помочь.

 

[Кумбхакарна выезжает на битву]

(Часть 65)

Владыка Летающих Ночью надел огнезарный,

В камнях драгоценных, венец на чело Кумбхакарны.

 

Затем Кумбхакарне на шею надел ожерелье.

Как месяц, блистало жемчужное это изделье.

 

В кувшинообразные уши продел он для блеска

Алмазные серьги, – у каждой сверкала подвеска.

 

Цветов плетеницы, что были полны аромата,

Запястья, и перстни, и нишку из чистого злата

Великоблестящий надел перед битвой на брата.

 

Сиял Кумбхакарна, в убор облачен златозарный,

Как жертвенным маслом питаемый пламень алтарный,

 

И смахивал, с поясом дивным на чреслах, в ту пору

На царственным Шешей обвитую Мандару‑гору,

 

Когда небожителям эта вершина мутовкой

Служила, обвязана змеем, как толстой веревкой.

 

Кольчугу такую, что сетки ее тяжкозлатной

Стрела не пробьет и клинок не разрубит булатный,

 

Надев, он сиял, как владыка снегов, Химапáти,

Закован в златую броню облаков на закате.

 

Был ракшас, украсивший тело и дротик несущий,

Отважен, как перед победой тройной – Самосущий. {269}

 

И слева направо престол обошел Кумбхакарна,

И брата напутствие выслушал он благодарно.

 

С властителем Ланки простясь, выезжал Сильнорукий

Под гром барабанов и раковин трубные звуки.

 

С конями, слонами, оружьем несметная сила

За этим свирепым, воинственным мужем валила!

 

Как будто бы туч грохотали гряды громоносных –

Катили ряды колесниц боевых двухколесных.

 

И всадники ехали на леопардах могучих,

На львах, антилопах, на птицах, на змеях ползучих.

 

Прислужники зонт над летателем этим полночным

Держали, когда, осыпаемый ливнем цветочным,

 

Противник богов, охмелевший от запаха крови,

Он шествовал с дротиком острым своим наготове.

 

За ним пехотинцы, ужасные ликом и статью,

С очами кровавыми, шли нескончаемой ратью.

 

С неистовой силищей, кто – булавой, кто – ослопом,

Махали страшилища, так и ломившие скопом!

 

Кто палицу нес или связку тяжелого тала {270},

Кто с молотом шел иль с трубою, что стрелы метала.

 

Своим супостатам они угрожали мечами,

Секирами, копьями, дротиками и пращами.

 

Желая врагов запугать и повергнуть в смущенье,

Тем временем сам исполин претерпел превращенье.

 

Еще устрашительней стал Кумбхакарна обличьем,

И мощью своей небывалой, и грозным величьем.

 

Сто луков имел он в плечах, {271} да шестьсот было росту:

Шесть раз, – если счесть от макушки до пят, – было пó сту!

 

Свирепые очи подобно тележным колесам

Вращались, и было в нем сходство с горящим утесом.

 

«Сожгу вожаков обезьяньих, – вскричал Кумбхакарна, –

Как пламя – ночных мотыльков! – И добавил коварно: –

 

Ведь к нам обезьяны простые вражды не питают.

Пускай украшают сады и в лесах обитают!

 

Царевич Айодхьи – причина беды и разлада.

Я Раму убью, и закончится Ланки осада!»

 

Как бездна морская, откликнулись яростным ревом

Свирепые ракшасы, этим утешены словом.

 

На битву спешил Кумбхакарна, хоть с первого шага

Приметы вещали воителю зло, а не благо.

 

Темнели над ним облака, неподвижны и хмуры,

Как будто вверху распластали ослиные шкуры.

 

Небесные сыпались камни, сверкали зарницы,

И слева направо кружили зловещие птицы.

 

С раскрытыми пастями, пыхая пламенем, выли

Шакалы: они устрашающим знаменьем были!

 

Стремглав с грозновещих небес опустился стервятник

На дротик, что поднял бестрепетный Раваны ратник.

 

На левом глазу Кумбхакарны задергалось веко,

И левая длань задрожала, впервые от века. {272}

 

Над ним, пламенея средь белого дня, пролетело

И рухнуло с громом ужасным небесное тело.

 

От этих примет волоски поднимало на коже,

Но шел Кумбхакарна, раздумьем себя не тревожа.

 

Критантой гонимый, являясь игралищем рока,

Стопу над стеной крепостною занес он высоко.

 

Полки обезьян обложили столицу, как тучи,

Но ринулся в стан осаждающих ракшас могучий.

 

Как тучи от ветра, пустились они врасс