В день веселого, светлого мая,

Полетели на север «дрозды»…

 

На окраине Армянского Базара черные, закоптелые дроздовские танкисты разбирали и чистили свои танки. Около автоброневиков возились шоферы, артиллеристы и пулеметчики.

Наконец настал долгожданный день нашего наступления на 13‑ю советскую армию за Перекопом – общая атака всех наших частей от вала на север в направлении Чаплинки и Каховки. Наши легкие батареи выехали и заняли позиции в разбитом городке в ночной темноте. Номера окопались в ожидании тяжелого боя. В темноте подтягивались к валу и пехотные батальоны. К северу от Армянского Базара расположились конные полки Второй Донской дивизии генерала Морозова. Временами слышалось осторожное стрекотание моторов: это танки и автоброневики подкрадывались к валу и к Сивашу. Генерал Врангель прибыл в Армянский Базар к началу операции, к двум часам ночи, и вместе с генералом Кутеповым выехал на Перекопский вал.

На вражеской стороне все было тихо. Очевидно, противник не подозревал о готовящемся ударе.

Около полуночи с одной из советских батарей раздался орудийный выстрел, но потом снова наступила тишина.

Ночь была теплая и совершенно темная – без луны, без звезд… Ровно в два часа ночи 7 июня на нашей стороне взлетела ракета, и по этому сигналу не менее ста полевых и два десятка тяжелых орудий открыли беглый огонь по заранее пристрелянным целям: окопам, батареям и опорным пунктам. Кроме того, несколько мелкосидящих судов нашего Черноморского флота подошли к берегам Таврии со стороны Черного моря и начали громить фланг и тыл советского расположения. В грохоте наших орудий и разрывов снарядов еле слышалось стрекотание моторов, – это танки двинулись вперед – рвать колючую проволоку перед советскими окопами.

Артиллерия красных, застигнутая врасплох ураганным огнем белых батарей, после нескольких ответных выстрелов замолчала.

Не прошло и часа, как по всему фронту корниловцев, атаковавших правый фланг и отчасти центр 13‑й советской армии, взвились зеленые ракеты, обозначавшие – «Противник сбит, переносить огонь дальше». Скоро и марковцы сбили красных в центре. На левом же фланге красных и за Сивашом, где наступали дроздовцы, разгорелся серьезный бой: Латышская красная дивизия, занимавшая деревню, несколько отдаленную от фронта, и отчасти прикрытая илистым Сивашем, задержала наступление дроздовцев.

Утром, через проход в Татарском вале на Перекопе, донская конница ринулась преследовать противника по шоссе на Чаплинку. Сверкая в лучах восхода пиками, конные сотни галопом и рысью неслись мимо нас. Земля гудела и дрожала от мощного топота тысяч конских копыт. В промежутках, между сотнями, грохоча колесами и щитами, неслись конные и конно‑горные батареи конного корпуса. Штандарты и сотенные значки развевались на скаку. Это была незабываемая картина…

Мы медленно шли по шоссе. Повсюду были следы беспорядочного бегства красных. Навстречу нам, без всякого конвоя, шло много пленных. На мотоцикле проскочил даже какой‑то запыленный красный артиллерист, спешащий прямо к нашему штабу корпуса.

Мы дошли до хутора, где остановились передохнуть, но скоро были отозваны и спешно стали на позицию полуоборотом назад, к Сивашу. Оказалось, что красные удержались на своем левом фланге благодаря упорству Латышской дивизии и перешли в контратаку на правый фланг нашего фронта у Сиваша, а конная бригада «Червонных казаков» двигалась в прорыв, образовавшийся между отступившими назад к валу дроздовцами и продвинувшимися уже на несколько километров к Чаплинке корниловцами и марковцами. Положение стало опасным. Нас прикрывала рота Марковской пехоты, но она была слишком малочисленна, чтобы спасти батарею от быстро приближающейся конной бригады. Рассчитывать мы могли только на себя и показали «класс». Полковник Шперлинг подавал совершенно новые, неизвестные дотоле команды, приноровленные к нашим английским пушкам с их удобным поворотным механизмом: «Восемь гранат с поворотом направо на один оборот – огонь!» или: «До команды – стой! Огонь!» В то время как гаубичная батарея, стоявшая позади, едва успевала выплюнуть свои четыре бомбы, нам удавалось выпустить не менее 24 гранат – или мгновенного действия, или с замедлителем. Весь фронт атакующих «Червонных казаков» дымился от разрывов наших гранат… Тут в прорыве появился один из наших танков. Он направился навстречу коннице и скоро попал в «переплет» со стороны нескольких красных батарей, но не отступал, а ползал взад и вперед, стараясь заткнуть прорыв.

«Червонные казаки» не выдержали нашего огня. Недоскакав лишь километра до батареи и до Марковской роты прикрытия, они сбились, смешались и повернули назад. Наши гранаты, как из пулемета, вылетали им вслед из накаленных до предела орудийных стволов.

Контратаки Дроздовской дивизии от Перекопа и Сиваша были, в свою очередь, отбиты красными – недаром на этом участке была Латышская красная дивизия. К ночи дроздовцы снова отошли на холмы к северу от вала, а мы оставались на хуторе между Перекопом и Чаплинкой, где и заночевали, как бы повиснув в воздухе.

Ночь была тревожная. Почти всю ночь за окнами слышалось движение войск – стук колес и топот коней. На рассвете нас двинули на вчерашнюю позицию, и мы ожидали продолжения вчерашнего боя. Однако события повернулись иначе: проходившие через хутор ночью войска оказались 2‑й конной Донской дивизией генерала Морозова, атаковавшей с тыла Латышскую дивизию и ту часть группы 13‑й советской армии, что устояла против дроздовцев. Донцы изрубили часть бойцов Латышской дивизии и захватили много пленных; другая часть латышей смогла пробиться на северо‑восток.

После разгрома советской группы донцами наша батарея свернулась и двинулась дальше на Чаплинку и оттуда на Каховку. По дороге нас застигла страшная жара. В открытой таврической степи не было ни малейшей тени и негде было укрыться от сжигающих лучей. В пехоте несколько человек свалилось от солнечного удара. Около полудня появилась туча, она быстро приблизилась, и вскоре над нами разразилась редкая по силе гроза, с таким ливнем, что степь через несколько минут превратилась в озеро, глубиною в четверть метра. Люди и лошади приободрились и зашагали дальше к Днепру.

Впереди нас корниловцы опрокинули советскую конницу, и мы проходили место горячей схватки, на дороге лежало несколько трупов корниловцев с разрубленными черепами.

К вечеру мы вошли в Каховку и стали там на квартиры. Простояли мы несколько суток, отдыхали и купались в Днепре. Село Бериславль, на другом берегу, было занято красными, мы смотрели, как и они там купаются. Каждое движение на стороне противника и без бинокля было хорошо видно.

Красная артиллерия часто обстреливала Каховку и как‑то раз, когда мы с полковником Шперлингом прыгали с пловучей купальни, советская батарея стала обстреливать ее… Щепки и доски крыши полетели в разные стороны. Схватив штаны и сапоги, мы, голые, пустились бежать подальше от купальни. Только чудом никто из нас не был ни убит, ни ранен. Самому командиру нашему пришлось бежать голым по набережной города. Рассердившись поэтому серьезно, он оделся и быстрым шагом пошел в гору на батарею: он решил разогнать купающихся красных на том берегу Днепра. Несколькими шрапнелями Шперлинг в две минуты очистил противоположный берег. Красные воины так же, как и мы, удирали без штанов, но, наверное, не так благополучно, ибо шрапнельный огонь, нацеленный Шперлингом, не мог быть безобидным фейерверком.

В Каховке мы ожидали серьезных боев и даже начали рыть у орудий блиндаж, но скоро пришли части корпуса генерала Слащева и сменили нас.

Первая батарея дошла до приднепровского села Васильевка, к северу от Каховки. Там мы, офицеры бывшей Шестой Марковской батареи, были выделены из Первой и нам от Управления дивизиона были обещаны пушки и быстрое формировие.

За это время боевые события шли без нашего участия. Дроздовцы, корниловцы и донцы окружили советский конный корпус Жлобы, проникший в наши тылы, и уничтожили его полностью. Бои в Таврии шли теперь по всем направлениям: от Каховки до Александровска и от Александровска до Токмака.

Генерал Слащев не удержал Каховку и не смог вернуть ее контратаками. Благодаря этому, большевики успели построить на нашем берегу прочный «Тет‑де‑пон»[39], защищенный рядами колючей проволоки и огнем нескольких батарей с Бериславля. Генерал Слащев получил за защиту Крыма титул – Слащев‑Крымский, но от командования корпусом был отставлен. На его место был назначен наш «цветной» генерал‑дроздовец Витковский. Но и он не смог вновь занять Каховку.

Обещания генерала Машина восстановить Шестую батарею не осуществлялись, и мы томились от скуки. Начались ссоры и различные недоразумения.

Михно, Жилин и я записались в Кубанскую группу генерала Бабиева, подготовлявшего десант на Кубань. Михно и Жилин скоро уехали, а я заболел желтухой и должен был лежать в кровати.

Скоро пришло для нас еще предложение: формировать конно‑артиллерийский взвод при конвое генерала Кутепова. Генерал Кутепов, назначенный уже командующим армией, говорил, что у генерала Туркула, начальника Дроздовской дивизии, при конном конвое есть артиллерийский взвод. Есть артиллерийский взвод и в Корниловской дивизии, при конвое генерала Скоблина, а у него самого, командующего Первой армией, при конвое есть лишь два пулемета. Мы с радостью согласились ехать к штабу армии в Мелитополь и приехали попрощаться с полковником Шперлингом.

Соломон, Березовский, Златковский и я вошли в хату Шперлинга. Александр Альфредович поднялся нам навстречу и всем нам пожелал счастья и удачи. Мы теперь уходили уже из Марковской бригады. Я никогда не забуду этого прощания с нашим воспитателем, командиром еще со времени тяжелого «Ледяного похода». В его прощальном взгляде я прочел печаль – печаль расставания навсегда…

На другой же день мы уехали в Мелитополь, вместе с назначенным командиром конной батареи, полковником Харьковцевым, в недавнем еще прошлом – командиром бронепоезда «Слава Офицеру». Харьковцев был известен своей храбростью и жестокостью в отношении пленных красноармейцев. Вместе с нами выехала и молодая жена Харьковцева, красивая рыжеватая блондинка с зелеными глазами, стройная и гибкая.

На ночь мы остановились в немецкой колонии. На рассвете пришло сообщение, что конный корпус товарища Думенко прорвал фронт корниловцев и держит направление на юг, прямо на нашу колонию, где, кроме какого‑то обоза и нас, никого нет. Когда мы спешно стали собираться в дорогу, выяснилось, что у жены Харьковцева пропала кошка и сам полковник ищет ее по огородам. Все мы понимали, что можем пропасть из‑за кошки! Но кошка нашлась, и мы смогли двинуться дальше в Мелитополь к Штабу армии.

Приехали мы в Мелитополь 5 августа, а на другой день полковник Харьковцев получил приказание спешно вернуться в Васильевку и принять Первую генерала Маркова батарею: 6 августа 1920 года лучшего артиллериста Добровольческой армии, полковника Александра Альфредовича Шперлинга не стало.

Тяжелые бои шли в это время по всему фронту Северной Таврии, и особенно на берегах Днепра под Васильевкой. Красные ежедневно наступали, бросая все новые резервы и ведя сильный артиллерийский огонь, даже по отдельным всадникам. Близкие к Шперлингу люди – Иегулов, Кривошея и Слонимский – потом рассказывали, что в эти дни полковник Шперлинг был неузнаваемо печален и нервен. Он даже как‑то сказал об обреченности и безнадежности нашего положения. В роковой день Шперлинг руководил огнем батареи с холмика, бывшего его наблюдательным пунктом. Холмик был незаметен со стороны красных, и они по нему не стреляли. Когда наступающие красные цепи были рассеяны нашим артиллерийским огнем и бой приостановился, командир Артиллерийского дивизиона, полковник Лепилин, с группой конных разведчиков подскакал с флажком дивизиона к холмику, где лежал полковник Шперлинг и сопровождавший его штабс‑капитан Иегулов, и начал, картинно рисуясь в седле, задавать довольно ненужные вопросы о боевой обстановке. Шперлинг отвечал коротко и отрывисто, – он мало уважал тех начальников, коим знал грошовую цену. В это время красные наблюдатели заметили группу конных с флажком и открыли шрапнельный огонь по холмику. Началась пристрелка. Шперлинг встал во весь рост и взял бинокль в руки. Лепилин побледнел, когда клевок шрапнели гулко шлепнулся у самого холмика, и резко рванул бока своего коня. Группа всадников поскакала в тыл, а Шперлинг и Иегулов остались.

Шперлинг не ложился и продолжал наблюдение в бинокль. Иегулов вдруг почувствовал удар, как бы кулаком по глазам, оглушительный звон и запах пороха. Низкий разрыв шрапнели покрыл холмик. Полковник Шперлинг был убит наповал, – в него попало не менее двадцати шрапнельных пуль, разбит был даже бинокль в его руках и пулей смят значок Кубанского похода. Славная смерть для первопоходника, для марковца‑артиллериста!

Весть о гибели нашего полковника повергла нас в тяжелое душевное состояние. Трудно описать скорбь бывших юнкеров‑первопоходников. Молодые черкесы, конные разведчики Первой батареи, плакали как дети. Поручик Кузьмин, особенно любивший своего командира, вскоре застрелился. Его близкие друзья Попов и Кривошея повезли его гроб в Мелитополь, а затем дальше в Симферополь, чтобы похоронить его рядом с полковником Шперлингом, которого Боря Кузьмин, маленький «констапуп», любил больше всех на свете.

Убитых хоронили, раненых увозили в лазареты, и они снова возвращались на фронт. Уцелевшие не знали отдыха…

В те дни по всей Таврии гремели орудия, трещала пулеметная и оружейная стрельба. По всем городам, селам и хуторам росла тревога… Конные лавы – красные, Жлобы и Буденного, и наши, казачьи, – ходили друг на друга в атаки без решающего успеха.

Корпус генерала Кутепова оборонял важнейший участок, упираясь левым флангом в Днепр и Хортицы и правым флангом прикрывая Мелитополь и дороги в Крым.

Донская конница генералов Гуселыцикова и Калинина часто рвала красный фронт, доходила до западного района Донбасса. Ударом во фланг красной группе, оборонявшей Орехов и Александровен, она помогла группе генерала Кутепова занять эти города и выйти к берегам Днепра у Хортицы.

Но в то время как наши отборные части громили красный фронт, захватывая тысячи пленных, сотни пулеметов и десятки орудий, на фронте под Каховкой не все было благополучно: красные прочно удерживали предмостное укрепление на нашем берегу Днепра и, стягивая там большие силы и части конницы, угрожали выйти на наши тылы к Перекопу, а в другом направлении перерезать через Аскания Нову нашу единственную железную дорогу на Чонгар.

Наш Второй корпус, бывший генерала Слащева, теперь под командой генерала Витковского, усиленный танками и конной группой генерала Барбовича, так и не смог отбить назад Каховку. Красным удалось расширить Каховский плацдарм, с которого они уже два раза двинули сильные конные группы в тылы Марковской дивизии на северо‑восток. Эти группы были, однако, успешно отброшены назад к Каховке конными частями генерала Гуселыцикова, снятыми с крайнего правого фланга.

Большое значение придавалось задуманному нашим главным командованием десанту из Керчи на Кубань, который должен был способствовать общему восстанию кубанских казаков. К сожалению, он не оправдал надежд. Кубанские части, усиленные добровольцами и военными училищами, под командой генералов Улагая и Бабиева, успешно высадились 14 августа и повели наступление на Ейск и на Екатеринодар. Красное командование, поняв угрожающую опасность всеобщего восстания на Кубани, успело сосредоточить крупные силы в районе десанта, где артиллерия была слабая, а конницы не было совсем.

Трудная операция отступления к месту высадки и, главное, погрузка на пароходы обратно в Керчь в конце августа была проведена блестяще, благодаря действиям военных училищ. Об этих боях мы потом слушали рассказы Сеньки Жилина, участника десанта генерала Улагая. Жилин рассказал нам и о нашем бывшем командире Шестой батареи, капитане Михно, который все в той же грязной, когда‑то белой папахе, командовал теперь кубанской сотней, ходил в конные атаки и считался у кубанцев одним из бесстрашных командиров. Части генералов Улагая и Бабиева значительно усилили нашу конницу в Таврии.

Все это время мы сидели в Мелитополе, при Штабе армии, ожидая обещанные пушки и конский состав для формирования конно‑артиллерийского взвода при конвое генерала Кутепова. Пришлось познакомиться и с жизнью нашего тыла, далеко не всегда отвечавшей ожиданиям фронта. Например, когда генерал Кутепов посылал свой конвой, кстати, довольно сильный (60 всадников, частью – офицеров, с двумя пулеметами типа «максим» на тачанках и усиленный еще нашим конно‑артиллерийским взводом), командир конвоя, капитан Белевич часто искал противника там, где его не было, но затем составлял победную реляцию. Мы томились, болтались по городу, дежурили вместе с офицерами конвоя на дому у командарма, по вечерам ходили в городской сад, где в темных аллеях скользили фигуры городских барышень и слышался их мелодичный смех. С музыкальной площадки плыли томные звуки мелодий из оперетты «Сильва»… Заунывные, пьяные, волнующие кровь:

 

Помнишь ли ты –

Как улыбалось нам счастье…

 

Понемногу и мы, марковцы‑артиллеристы, до того знавшие лишь бои и походы, начали привыкать к рыдающим скрипкам, терпкому болгарскому вину и запретному флирту с женами офицеров конвоя и штаба.

К тому времени кончилась польско‑советская война, и колонны конной армии Буденного, воевавшие против польской армии в Галиции, спешно перебрасывались к Днепру против армии Врангеля. Генерал Врангель решил, еще до подхода советской конной армии, разделаться с Каховским плацдармом, для чего использовать сильную кубанскую конную группу генерала Бабиева. Около исторического острова Хортица, где когда‑то была Запорожская Сечь, корниловцы переправились через Днепр и построили понтонную переправу (8 октября). По понтонам переправилась Марковская дивизия и конная группа генерала Бабиева. Однако данные нашей разведки о движении Красной конной армии были неправильны: наши войска, повернувшие в направлении Каховки по правому берегу Днепра, внезапно были атакованы сильными конными частями Первой и Второй советских армий Буденного и Думенко. В одном из первых же боев случайная советская граната сразила кубанского героя, популярного генерала Бабиева. Кубанцы, составлявшие основной центр стратегического маневра Белой армии, потеряли, после этой внезапной смерти, сердце и не смогли успешно сопротивляться нажиму советской конной армии. Успешно начатая «Заднепровская операция» была сорвана. 14 октября кубанцы и Марковская дивизия переправлялись обратно у Хортицы.

В это время красные крупными силами обрушились на тыл нашего левого фланга со стороны Каховки и Серогоз.

Под сильным нажимом противника генералу Кутепову пришлось проводить общую перегруппировку для отражения главного удара. Главные силы донской конницы, ликвидировавшие наступление красных на нашем правом фланге в районе Токмака, не могли подойти к району тыла и левого фланга ранее нескольких дней. В Крыму не было никаких резервов, за исключением военных училищ. В воздухе запахло катастрофой…

В Мелитополе опустели улицы. Немногие прохожие словно куда‑то торопились. Через город непрерывно, днем и ночью, тянулись обозы тылов и каких‑то учреждений.

Наступили внезапные холода. Ветер гнал разорванные тучи. В городском саду больше не было ни белых платьев, ни музыки, лишь звуки «Сильвы» доносились из еще не закрытого кафе на главной улице. Тылы уходили прямо в Крым.

В Штабе армии пока делали вид, что все обстоит благополучно. Генерал Кутепов уехал не в Крым, а в Дроздовскую дивизию к Серогозам. Конвой генерала Кутепова, с только что получившим пушки конно‑артиллерийским взводом, был спешно двинут на юг, с каким‑то оперативным заданием.

Ночью началась метель, а мы шли дальше на юг вдоль железной дороги Мелитополь – Крым. Дорогу заметало, и мы ориентировались по телеграфным столбам. Холодный ветер валил с ног, снежинки хлестали по лицу и по глазам. Чтобы как‑то согреться, мы все время пили болгарское крепкое красное вино, наполняя большую железную кружку из бочки с повозки в хвосте конвоя.

На рассвете метель прекратилась, и мы вышли на полустанок на железной дороге к Чонгару и к мосту в Крым. У полустанка горели костры, вокруг них грелись, переминаясь с ноги на ногу от холода, несколько сотен солдат. Солдаты были из Запасного Корниловского полка, в рваных штанах, дырявых опорках или валенках, но все, как один, в новеньких канадских кожаных безрукавках… Свет костров падал на блестевшие штыки собранных в козлы винтовок. Мы вошли в здание станции. Там, при тусклом свете керосиновой лампы, мы увидели командира полка, молодого корниловского офицера, сидевшего, обнявшись, с красивой сестрой милосердия. Тут же, оперши голову на руки, дремал другой высокий офицер, оказавшийся адъютантом командира полка. Командир полка, с орденом Св. Георгия и знаком Кубанского похода, поднял на нас глаза и, видимо, обрадовался: «…А, артиллеристы… Ну слава Богу, теперь мы не одни». Мы узнали, что командир полка только что женился на сестре полка и проводил теперь «свадебное путешествие» в виде похода против армии Буденного! Кто‑то принес болгарского вина, и мы угостили корниловских офицеров и выпили за здоровье и за счастье молодоженов. Вино немного подняло настроение, и так не хотелось выходить на холод…

Офицер конвоя, поручик Максимов, еще в Мелитополе получил поручение отвезти всех жен и подруг офицеров конвоя в Крым. На платформе станции остались: офицер конвоя – капитан Виденьев – командир пулеметного взвода, несколько офицеров из вновь сформированного Запасного Корниловского полка и мы – артиллеристы конного взвода. Командир конвоя – капитан Белевич, вскакивая в поезд, кричал, что он «тотчас же вышлет нам подкрепление»… Было неудобно, даже стыдно: ведь все это бегство начальства происходило на глазах солдат конвоя и артиллерийского взвода.

Общее положение понемногу выяснялось: Конная армия Буденного дебуширует[40] с Каховского плацдарма на восток к Сивашу, к железной дороге на Чонгар и на северо‑восток, в тылы Первой армии и всего нашего фронта в Северной Таврии. Наши главные силы уже оставили участки фронта на севере Таврии. Генерал Кутепов, где‑то в районе Серогоз, составил ударную группу из дроздовцев, корниловцев, марковцев и конницы генерала Барбовича и постепенно отходит на юг к Сивашу и Крымскому перешейку. Чтобы защитить отходящие из Мелитополя в Крым поезда, в направлении Каховки был брошен конвой генерала Кутепова с нашим конноартиллерийским взводом и, незакончивший формирование, Запасный Корниловский полк, составленный из нескольких сот военнопленных под начальством корниловских офицеров и унтер‑офицеров.

От бессонной ночи и выпитого вина стало еще холоднее, когда мы вышли к батарее. С глухим ворчанием толпы корниловцев строились в походную колонну. Капитан Виденьев, с конным конвоем, подчинялся теперь командиру конно‑артиллерийского взвода как его прикрытие; но капитан Соломон был этому, видимо, не рад и ежился от холода и нервного состояния.

Пехотная колонна и наш конно‑артиллерийский взвод, под прикрытием конвоя, медленно двинулись на запад, к Аскания Нова, навстречу Конной армии Буденного.

Степь промерзла, колеса и щиты орудий дребезжали. Издалека, с северо‑востока, доносилась орудийная стрельба. За гребнем показалась церковная колокольня села Михайловка. Через час мы были уже в селе, за домами слышалась редкая, но близкая стрельба.

Когда мы доехали до церковной площади, Березовский снял орудия с передков и собирался было тянуть телефон на колокольню, но потом влез на ящик, дал орудиям приблизительное направление, так как за домами ничего не было видно, и начал командовать прицелы. Было ясно, что он стреляет наугад. Наши передки стояли на «ближнем отъезде», тут же стояли и наши поседланные кони. После нескольких наших очередей гранатами советская батарея дала очередь гранат прямо по церкви, и эта очередь, роковым образом, разорвалась на нашей батарее. Капитан Березовский упал с ящика на землю и застонал, раненный осколком в бедро. Несколько лошадей было ранено. Пока перепрягали раненных лошадей и Златковский грузил Березовского на подводу и направлял ее назад, в тыл, на Чонгар, я стал на место командира и продолжал стрельбу по невидимому противнику.

В это время командир Запасного Корниловского полка подъехал к батарее и приказал немедленно сниматься и отходить к мельницам. Наши ездовые, чувствуя беду, подали передки, как черти, в галоп. Стрельба продолжалась и слышалась то справа, то слева, за домами. Когда мы поднялись на косогор к мельницам, картина стала ясной: широкие лавы Конармии Буденного обогнули Михайловку с трех сторон и двигались для решительного сабельного удара. За первыми лавами видны были колонны советской конницы, конные батареи и пулеметные тачанки. Это была какая‑то «мамаева орда», растянутая по всему горизонту…

Около мельниц, на косогоре, в шеренгу вытянулся наш конвой в белых бескозырках, пулеметная команда и командир 4‑го Запасного Корниловского полка с молодой женой и двумя ординарцами. Капитан Соломон и капитан Виденьев были в седлах. Мы со Златковским, не дожидаясь распоряжений, сняли орудия с передков и сами сели за панорамы. Из номеров остались при орудии 3–4 человека, остальные разбежались по хатам. Мы открыли огонь и били по первой конной лаве настолько быстро и точно, что сбивали уже начинавшуюся конную атаку. Но в это же время наше прикрытие, цепи 4‑го Запасного Корниловского полка, частью разбегались, частью втыкали штыки в землю и поднимали руки.

Советская конная лава пошла влево в балку и оттуда готовилась в атаку на батарею. Наши пушки подпрыгивали все чаще и сбивали порыв красных. Красные лавы открыли оружейный и пулеметный огонь.

Капитан Соломон подскочил к орудиям на своей английской кобыле и закричал с искаженным лицом: «Уходите назад! Быстро!» Я обернулся, – командира полка уже нет. Кутеповский конвой, под командой капитана Виденьева, через наши головы дает нестройные залпы по красной коннице, затем поворачивается и галопом уходит назад. Мы остаемся одни. Я вызываю передки. Оставшиеся пушки уходят галопом. Подбегаю к своей лошади, ставлю ногу в стремя, и вдруг седло с неподтянутой подпругой скользит под брюхо лошади. А красные конники уже близко. Конь горячится и рвется за своими. Пальба идет со всех сторон. Конвойные пулеметчики, уходя, садят из своих пулеметов по красным, не считаясь с нами впереди. Я не могу одной рукой надеть седло, а другой удерживать рвущуюся изо всех сил лошадь: «Пропал!» – мелькает мысль… Тут мой ординарец, из мелитопольских рабочих, увидя мое положение, подбегает, не обращая внимания на град пуль. Он мне кричит: «Мне ничего не будет… я укроюсь… а вам…» – и помогает мне сесть в седло, а сам, пригнувшись, бежит к ближайшим домам. Я хочу поднять коня в галоп, но конь ранен и еле идет рысью, припадая на заднюю ногу. Я все же догоняю орудие. Оно облеплено нашими пулеметчиками и корниловцами и еле движется. Отставшие пулеметчики кричат отступающим: «Не бросайте нас!» Но что мы можем сделать?

Когда я выскочил из сферы оружейного и пулеметного огня, я оглянулся: части Конармии у Михайловки перестраивались в колонны и поворачивали на север. Я хотел пустить по колоннам несколько гранат, но передумал и поскакал дальше на восток. Как‑то машинально я снял с передка зарядного ящика кем‑то брошенную драгунскую винтовку и сунул в карман пачку патронов.

Не прошло и нескольких минут, как чуть правее, впереди нас, выскочила обошедшая нас конная группа красных, так близко, что были видны их лица и клинки выхваченных шашек. Они скакали на нас с криком, наскочили на повозки, на пулеметчиков, на бегущих обезумевших пехотинцев. Я повернул полуоборотом на север, орудие неслось сразу за мной. Я видел, что орудие Златковского тоже уходит, параллельно со мной, левее.

Несмотря на холод, мне стало жарко, пот выступил на лбу. Я вспомнил свои марковские капитанские погоны – черного бархата с золотыми буквами «Г. М.». Мозг работал отчетливо и логично. – «Погоны вшиты и их нельзя сорвать… Сейчас прискачут вплотную, и если не убьют сразу, то заберут в плен и после издевательств расстреляют. Что делать? Конечно, надо застрелиться… Попробуй, можешь ли упереть винтовку в подбородок». Я беру драгунку. Слава Богу, рука достаточно длинна, чтобы спустить курок, если ствол упирается в подбородок. Но надо еще попробовать, действует ли боек, стреляет ли винтовка… Целю в ближайшего советского всадника. Выстрел и отдача в плечо. Стреляет. Все в порядке. Орудие меня уже догоняет… Мой раненый конь шатается и еле движется дальше. Советские наскакивают на орудие прямо к первому уносу. Ездовой‑фейерверкер Винников стреляет из своего бульдога в первого всадника. Другие налетевшие его рубят. Параллельно со мной в десятке метров скачет советский конник, стреляет в меня из нагана и что‑то хрипло кричит… Вероятно: «Сдавайся, офицерская белогвардейская сволочь!» В это же время приближаются ко мне двое других. Один – черный, усатый, в красном башлыке, все время бьет из нагана, другой – с обнаженной шашкой… Теперь работает уже не мозг, а только инстинкт: «Подпусти их ближе». Башлык и черные усы уже в нескольких метрах… Снова отдача в плечо, и красный башлык виден уже под ногами скачущей лошади. Поворачиваюсь в другую сторону, придерживаю коня, целю в другого конника и стреляю, как по мишени. Его нет, лошадь стоит одна, свалился… В стволе драгунки больше нет патрона, я вспоминаю пачку, засунутую в карман. Успеваю вынуть обойму, вгоняю патрон в ствол драгунки и поднимаю ее на третьего противника. Он близко, совсем близко от меня, но не пытается ни стрелять, ни рубить, а кричит: «Не стреляй, не стреляй!» Я не стреляю. Он поворачивает и скачет в сторону.

Очевидно, как я потом думал, он видел, повернувшись ко мне и расстреляв на скаку весь барабан своего нагана, как я сбил из винтовки двух его товарищей, и хотел спасти свою жизнь, поняв неравенство боя с наганом против винтовки.

В это время лошадь усатого конника, сбитого мною, выбежала на узкую межу и пошла рядом. Как это было вовремя! Мне осталось только бросить свои стремена, схватить ее повод и перекинуться на красноармейское седло. Лошадь после погони была в мыле, но отлично скакала дальше. Красные всадники преследовали меня и что‑то кричали. Но теперь расстояние между нами все увеличивалось. Скоро впереди показалась далекая железная дорога, по которой один за другим катили поезда от Мелитополя к Чонгару – в Крым… Ужас! Беженцы и не подозревали, что эскадроны Буденного режут дорогу к Чонгарскому мосту. Мне навстречу шли сотни людей в военных шинелях, без оружия, группами и в одиночку. Очевидно, это были солдаты наших запасных частей, шедшие теперь сдаваться в плен красным. На вопросы они не отвечали.

Через полчаса я переехал полотно железной дороги и ехал уже спокойной рысью в направлении Арбатской стрелки.

Вскоре показался Сиваш. Вокруг все было тихо. Солнце уже садилось, и воды Сиваша, мертвые и холодные, блистали в косых лучах заката как гигантское зеркало. Трудно передать охватившее тогда мою душу чувство. Какой прекрасной казалась жизнь – прошедшая и будущая…

Уже в районе Геническа мне удалось догнать конвой и уцелевших артиллеристов. Все, особенно капитаны Виденьев и Соломон, были рады меня видеть, ведь они были уверены, что буденновцы меня зарубили. Им было трудно поверить моему рассказу о схватке с буденновцами – настолько она казалась фантастичной. Однако красноармейский конь подо мной, с переметными сумками советского драгунского седла, был негласным свидетелем и доказательством моей схватки с советскими кавалеристами. На фоне паники, отступления и даже бегства – начальство конвоя раздуло перед генералом Кутеповым этот эпизод схватки с Конармией Буденного. Командир конвоя, капитан Виденьев, выделил меня среди других офицеров конвоя и позже, в Галлиполи, принудил меня принять пост командира офицерского взвода конвоя генерала Кутепова, хотя я там был самым молодым.

В Чонгаре мы переночевали, и на следующий день уцелевшие конвойцы, под командой капитана Виденьева, двинулись в направлении Джанкоя, где надеялись узнать всю обстановку. Эти дни вся Первая армия была отрезана в Таврии от Крыма. На Перекопском валу укрепился отступивший от Чаплинки генерал Витковский, а на Чонгаре, у моста, находился сам генерал Врангель с бронепоездом и с юнкерами – корниловцами и константиновцами. Только после упорных двухдневных боев части Первой армии, под командой генерала Кутепова, прорвались к Чонгару, а генерал Пешня привел остатки Марковской дивизии и другие уцелевшие части к Арбатской стрелке.

Через несколько дней конница генералов Абрамова и Гуселыцикова (Донская дивизия) подошла с Бердянского направления к Чонгару, опрокинула Конную армию Буденного, прижав ее к Сивашу, и захватила десятки орудий. Но эта блестящая победа не могла изменить положения, а только давала белым возможность выиграть время… Дух Белой армии был подорван непрерывными тяжелыми боями и отступлением на исходные позиции – за Перекопский вал и за Сиваш. Слухи о погрузке на пароходы начинали преобладать, окончательно подрывая боевой дух. Даже генерал Туркул с Дроздовской дивизией не удержался на западной части Сиваша у Перекопа.

Подготовленные специально для штурма Перекопа красные дивизии: 51‑я Московская, имени Ленина, 15‑я и 52‑я, имея в резерве Латышскую дивизию и конную группу, после сильной артиллерийской подготовки, штурмовали Перекопский вал. Однако наша артиллерия отбила все атаки на вал. Красные понесли большие потери при этом штурме, и главковерх Фрунзе, произведя перегруппировку, бросил главную массу своей пехоты в обход, в брод через маловодный тогда Сиваш, – на Татарский мыс, на хутор Караджанай. На Татарском мысе сидели кубанцы, – старики из отряда генерала Фостикова, недавно эвакуированные из Грузии, почти без пулеметов и без артиллерии.

В ночь на 3 ноября красные части атаковали Татарский мыс, потеснили кубанцев и начали продвигаться вдоль Сиваша в тыл Перекопского вала. Генерал Кутепов поручил генералу Туркулу собрать дроздовцев у восточной части Перекопского вала и начать контратаку вдоль берега Сиваша к Татарскому мысу. Главковерх Фрунзе бросил на Татарский мыс все резервы фронта.

Дроздовцы – изможденные, голодные, промерзшие – три дня удерживали красных у Караджаная, но потом начали сдавать. Марковская дивизия не поспевала к месту боя с Арбатской стрелки. Конный корпус Барбовича не смог развернуться на узком фронте и понес большие потери от пулеметного огня. У генерала Врангеля в резерве были еще казачья конница, переправившаяся через Чонгарский мост, и юнкерские училища, но он не хотел рисковать этими последними резервами, необходимыми для прикрытия отхода.

Исчезла вера в победу. Все, кто мог, отступали теперь на юг – на Севастополь, на Керчь, на Балаклаву. Мы, уцелевшие артиллеристы и конвой, сопровождали поезд генерала Кутепова до Бахчисарая. Симферополь проходили ночью. В городе слышалась стрельба и из боковых улиц доносились крики о помощи: кто‑то грабил жителей. Ночью мы в конном строю прошли перевал и проехали Долину роз. Рядом со мной всю дорогу скакала молоденькая жена капитана Виденьева – стройная, лихая наездница, одетая в черкеску.

Утром мы достигли Бахчисарая. Там получили приказ садиться в поезд генерала Кутепова и провожать его на Севастополь. Надо было бросать коней. Я привязал свою красноармейскую лошадку к изгороди, насыпал ей полную торбу овса и поцеловал ее, спасшую меня от верной гибели, в морду. «Прощай…»

В Севастополе, 14 ноября, мы проводили генерала Кутепова на пароход «Херсон». М<