Будет Тихий Дон – наш казачий Дон.

И журчит Кубань водам Терека:

Я ж республика – як Америка…

 

Первая Марковская батарея и Офицерский полк, погрузившись в теплушки при 18‑градусном морозе, в середине января 1919 года проезжали станции Донецкого бассейна, миновав Таганрог и Дебальцево. Для зимнего похода все мы были слишком легко одеты, но почти у всех было кавказское оружие, у многих были белые папахи, с коими гармонировал черный бархатный погон, с нашитыми на нем буквами «Г.М.» – Генерал Марков Все еще мы были юнкерами‑поручиками на солдатских должностях. Продолжали существовать те же тесные товарищеские отношения, создавшиеся у орудий. Капитан Шперлинг оставался для нас любимым старшим товарищем и боевым авторитетом. Он все так же любил покушать и бывал в злом настроении, если голоден: он мог тогда изругать не только каждого из нас, но и неудачно подвернувшегося начальника. Вскоре капитан Шперлинг был назначен командиром Первого взвода, а наше Первое орудие получил капитан Михно – «Старый гренадер». Командир Юнкерской батареи и потом дивизиона, полковник Миончинский, еще в районе Ставрополя был смертельно ранен большим осколком гранаты в живот и умер в течение нескольких минут. На его должность был назначен не очень любимый юнкерами бывший заведующий хозяйством батареи полковник Машин.

Марковская батарея недолго простояла в городах Донбасса на отдыхе: враг надвигался с запада и с севера. Шахтеры Донбасса были первым авангардом частей Красной армии. Осиротевшие дрозд овцы (их вождь – полковник Дроздовский, раненный в бою на Кубани, скончался в ростовском госпитале), были брошены западнее нас, а корниловцы пополнялись еще на Кубани.

Жутко было в те дни на Донбассе: переплет железных дорог давал широкий простор многочисленным советским бронепоездам… Шахтерское население держалось по отношению к нам недоверчиво и даже враждебно. Мы должны были бегать с пушками за отдельными ротами марковцев и за вскоре прибывшими корниловцами, передвигавшимися в разных направлениях по железным дорогам Донбасса в теплушках. Боясь окончательно загнать наших лошадей, мы решили также стать на рельсы: лошадей сдали в обоз, нашли в Дебальцеве пульмановскую платформу, втащили на нее орудие и выехали таким самодельным «бронепоездом» на позицию к северу от Дебальцева.

В это время красные начали наступление на Донбасс уже регулярными частями.

Бои на Донбассе были тяжелые. Бывших с нами корниловцев красные бронепоезда засыпали гранатами. Когда наши орудия вышли им на поддержку на линию огня, то советский бронепоезд «Черноморец», вооруженный морскими 75‑мм скорострельными пушками на неподвижных установках, с наводчиками – морскими артиллеристами, открыл по нашему «бронепоезду» такой точный огонь, что мы, выстрелив два раза, вынуждены были отойти на Дебальцево, с повреждением паровоза. Наши попытки помочь корниловцам успеха не имели. Ночью мы сняли нашу пушку с платформы и, получив запряжки, рано утром заняли закрытую позицию, влево от полотна дороги, за гребнем. Ждали «Черноморца»…

Еще не было и шести часов утра, как озаренный первыми лучами февральского солнца, выпуская клубы белого пара, блистая сталью, «Черноморец» осторожно стал продвигаться к нашей вчерашней позиции. Пушка наша подпрыгнула, выпустив первую гранату. Клуб серого дыма от разрыва встал перед бронепоездом. «Черноморец» сразу же остановился, перестав дымить. Через несколько секунд три его скорострелки заблистами вспышками. То место, где вчера стояла наша платформа, сплошь покрылось дымом разрывов. Летели лишь щепки от шпал, телеграфных столбов, деревьев и будки стрелочника. Но тут наша пушка, скрытая покатым гребнем, тявкнула снова и теперь уже перед самым паровозом «Черноморца» вырос бурый дым. «Черноморец» снова заблистал выстрелами, но быстро пошел назад. Отойдя на пару километров, его зоркие комендоры‑моряки, конечно, быстро рассмотрели, что у будки никого нет, и вот «Черноморец» вновь заблистал выстрелами своих скорострелок, посылая тучу снарядов за наш гребень. Сотни гранат и поставленной на удар шрапнели вспахали все полы вокруг, но цели из бронепоезда не видели и у нас никто не пострадал. Зато стрельба нашего орудия, резкая, но точная, окончательно отогнала в тот день назойливый «Черноморец».

Три долгих месяца мы дрались в Донбассе против значительно превосходящих нас сил противника, наступавшего ежедневно на всех участках фронтов. Чтобы не позволить красным развернуться и маневрировать, наши части уже с рассвета переходили в наступление и тем сковывали инициативу красного командования.

Это было нелегко, – идти в бой на рассвете, зная заранее, что к вечеру придется все равно вернуться в свои хаты… усталыми, голодными и злыми. Чернухино, Ольховатка, Никишины хутора, Немецкая колония, недалеко от Дебальцева, были обычным театром наших боевых действий. Мы танцевали ежедневно взад и вперед и ругали командование, не понимая цели и смысла этих упорных, утомительных и ничего не решающих боев.

Вскоре приехал новый начальник группы Генерального штаба, полковник Сальников, назначенный командиром Марковского полка еще в декабре. Он начал заводить в полку порядки, привезенные из Екатеринодара, где Сальников работал при Главной квартире. С собой он привез двух красивых сестер и не собирался менять свои екатеринодарские привычки.

Утром 26 марта разведка сообщила о наступлении значительных сил большевиков на Ольховатку, где стоял в это время Марковский батальон полковника Булаткина, два орудия капитана Шперлинга и штаб полковника Сальникова.

Полковник Сальников в это время был «занят» своим гаремом и сказал офицеру связи, что «с этого направления наступления быть не может». Полковник Булаткин все же приказал батарее выехать на позицию. К сожалению, на окраине Ольховатки «позиции» не было. Надо было: или подниматься на высокую гору за Ольховаткой (не менее двух километров), но этот подъем в гору был бы смешон, если наступления красных не последовало бы, или оставаться на окраине села, откуда в сторону противника не было никакой видимости, ибо в этом месте был легкий подъем, не дававший вести наблюдение дальше чем на четверть километра.

Капитан Шперлинг все же выбрал эту позицию. Впереди была лишь слабая пехотная застава, вскоре начавшая стрелять по невидимому нам противнику и затем – бегом отходить к селу. Пехота все еще не выходила из хат, а красные шли к селу, – они шли без выстрела и почти бегом. Когда густые красные цепи широким фронтом побежали в атаку и оказались у первых хат Ольховатки, пришлось быстро сниматься с позиции. Мимо отходивших орудий, около церковной площади, проскакал полковник Булаткин навстречу отходившей заставе, тяжело, по‑пехотному облегчаясь. Пехотинцы выскакивали из хат, собираясь по взводам и отделениям, и спешили к окраине села. Но было поздно: большевики уже были на окраине села и открыли сильный огонь. Пули защелкали по заборам и по стенам домов, поднимая пыль по улицам. Наши пушки поскакали в гору и, поднявшись на ее склон, стали хорошей мишенью для вошедшей уже в Ольховатку красной пехоты. Все ринулись к вершине горы. Лошади понесли орудия и ящики галопом, с передков сыпались притороченные лопаты, винтовки, вещи ездовых… Пули щелкали вокруг. Мы все же благополучно выскочили из‑под жаркого обстрела и собрались уже за горой на окраине хутора. Туда же подходили и успевшие бежать из села марковцы‑пехотинцы. Провожаемый нашими злобными взглядами проехал франтоватый, испитой полковник Сальников во главе своих конных разведчиков. Среди пехотинцев поднялся ропот: «Булаткина оставили раненого на площади около церкви!» – «Это – он бросил!» Требовали контратаки, чтобы вынести полковника Булаткина, но Сальников приказал отходить.

Полковник Булаткин, герой Марковского полка, погиб в Ольховатке: оставленный на площади, он был добит красными. Когда Ольховатка была вновь занята марковцами, там был найден его труп. Не стало еще одного героя Белого движения. Мы продолжали пляску взад и вперед от Ольховатки до Никишиных хуторов, оттуда на станцию Чернухино или на Днепрорадовку, затем опять в Ольховатку или в Немецкую колонию. Так проходили дни. Дебальцево защищали корниловцы. Издалека было видно, как там кипят напряженные бои, но при более сильном артиллерийском огне Теперь там действовали несколько советских бронепоездов, из коих некоторые имели тяжелые дальнобойные орудия.

Холода сменились оттепелью и грязью на дорогах. Лошади выдыхались. Юнкера сохраняли еще бодрое настроение, хотя одичали и огрубели, но почти никто не хотел ехать в Таганрог в хозяйственную часть, чтобы не заработать кличку «обозника», несмотря на то, что одежда на многих уже висела клочьями.

Наконец на фронт Донбасса начали прибывать долгожданные эшелоны Кубанской конницы генерала Шкуро[28]. Полные ряды в сотнях, многочисленные пулеметы на тачанках, бодрые кони, – все это не походило на поредевшие ряды рот Офицерского Марковского полка и утомленных бойцов. Первое наступление Кубанской конницы на район Дебальцево было отбито жестоким огнем советских бронепоездов, и конница Шкуро понесла большие потери, но через несколько суток конница обошла группу красных бронепоездов и полностью разгромила тыл советского фронта На фронте стало после этого тихо… Наступал перелом. Снова, начались разговоры о походе на Москву.

Приезжающие из тыла говорили о предстоящем прибытии новых формирований, об английских танках, присланных в Новороссийск[29], об успехах на Царицынском фронте, где гремело имя Врангеля[30].

Настал день общего наступления на растянутом фронте[31]. Полковник Кутепов объезжал части и говорил о предстоящем походе. От него веяло уверенностью в победе. «Не надейтесь на танки, – говорил он, – дело не в технике, а в силе духа»…

И действительно, уже на следующий день, и без помощи заморских танков, корниловцы, марковцы и дроздовцы отбили красных. Конница генерала Шкуро гнала красных повсюду, и корпус Кутепова быстро продвигался на Харьков.

 

Глава 5 НА МОСКВУ

 

После взятия Харькова 25 июня Марковские батареи развернулись в «Артиллерийскую генерала Маркова бригаду» и получили новые английские пушки. Победа нам улыбалась.

 

Марш вперед… Труба зовет,

Марковцы лихие!

Впереди победа ждет,

Да здравствует Россия!

 

Первый батальон идет впереди: белые «марковские» фуражки видны далеко, черные ротные значки не колышатся. Загорелые лица офицеров и солдат дышат отвагой и мужеством. Враг – не страшен.

 

Ты не плачь, не горюй,

Моя дорогая,

Коль убьют, так не жалей,

Знать – судьба такая…

 

Вокруг вся степь в красных маках. Голубые леса на горизонте, вдали кое‑где маковки белых церквей. Как хорошо идти туда, вперед, где за голубым далеким горизонтом грезится Москва… Отряд ведет капитан Большаков, командир Первого батальона. Он – из бывших студентов; в батальоне у него много бывших пленных красноармейцев, но он умеет их перевоспитывать. Его любят, и батальон его считается лучшим в полку. Бывший московский студент, социалист‑революционер, стал идеологом Добровольчества и Белой борьбы. Он поэт и писатель, и наброски его появлялись в ростовских газетах. Обратили на себя внимание его короткие строчки о войне, посвященные добровольцам и марковцам: