Закон Моисея – источник всех этических и духовных учений

(78, 1) Очевидно, что и все иные добродетели, заповеданные в книгах Моисея, послужили для эллинов источником их этических учений. Я имею в виду все, что они говорят о мужестве, умеренности, рассудительности, справедливости, покорности и терпении, честности, воздержности и благочестии, которое превосходит собой все эти добродетели. (2) Ведь ясно, что именно благочестие наполняет нас трепетом перед верховной и первоначальной причиной и заставляет поклоняться ей.[235] (3) Тот же Моисеев закон внушает нам представление о справедливости и учит благоразумию, заповедуя избегать служения бесчувственным и бессмысленным идолам. Именно на основании этого источника мы учимся сопоставлению. (4) «Жертвы нечестивых суть мерзость пред Господом, молитвы же праведных приятны Ему»[236], ибо «праведность приятнее Господу, чем жертва.»[237]

(79, 1) Подобное читаем и у Исаии: «Что мне множество жертв ваших, говорит Господь»,[238] и весь последующий пассаж: «Разрешите все узы неправды.»[239] «Жертва Богу приятная – сердце сокрушенное, взыскавшее Творца.»[240] «Ложные весы – мерзость пред Господом, вес же правый приятен Ему.»[241] Поэтому и Пифагор предупреждает: «Через спуд не перешагивай». (3) Еретические учения учат ложной праведности. «Язык злых погибнет, уста же праведных точат премудрость»[242], хотя первые мудрых и рассудительных называют «жалкими»[243]. (4) Однако можно без конца перечислять свидетельства об этих добродетелях, поскольку весь текст Писания есть непрерывное восхваление их.

(5) Мужество определяют как трезвую оценку того, что опасного, безопасно или безразлично и лежит между ними. Благоразумие же состоит в том, чтобы разумно избегать положений сомнительных. Мужество состоит, далее, в терпении или постоянном сдерживании себя, которое есть знание того, какие вещи следует переносить, а какие нет. Сюда же относится великодушие, благодаря которому человек возвышается над событиями. С благоразумием же связана рассудительность, следующая советам рассудка и близкая к самоконтролю.[244]

(80, 1) Средством же обезопасить свою жизнь и снискать спокойствие является соблюдение заповедей, вечно безопасная пристань. Без мужества нельзя быть терпеливым, без благоразумия немыслим человек воздержный. (2) Добродетели сопутствуют друг другу и обладающий ими в полной мере близок к спасению, которое сохраняет нам те блага, которыми мы уже обладаем. (3) Из нашего анализа всех добродетелей, если конечно мы достаточно основательно поняли их смысл, следует, что истинный гностик, обладая одной из этих добродетелей, причастен и остальным в силу их взаимосвязи.[245]

(4) Воздержность – это душевное состояние, никогда не преступающее пределы здравого рассудка. Воздержанным является тот, кто сдерживает стремления, противные здравому разуму, или владеет собой настолько, что желает только праведного и честного. (5) Это обуздание желаний немыслимо без мужества, потому что верность заповедям рождает благоразумие, повинующееся Богу, который располагает (…[246]), и праведность, которая копирует божественный порядок. Как только эта праведность укрепила нас в воздержании, тогда мы, очищенные, склоняемся к благочестию и жизни по воле Божией, уподобляясь Богу, насколько к этому способна наша смертная природа.

(81, 1) Именно это означает определение: «Стать справедливым и благочестивым в соответствии с благоразумием.»[247] Бог не имеет ни нужд, ни страстей, следовательно, он не является воздержным в собственном смысле этого слова, ибо он не впадает ни в какое искушение, которое должен был бы преодолевать. Наша же природа, волнуемая страстями, нуждается в воздержности. Именно через эту воздержность, научившись довольствоваться малым, она старается своей предрасположенностью возвыситься до природы божественной. (2) Ибо человек добродетельный довольствуется малым. Он пребывает на грани, отделяющей природу бессмертную от смертной. Нужды человека происходят от физического тела и рождены вместе с ним, однако воздержность с помощью рассудка учит его сводить эти нужды к минимуму. (3) Предписание закона, запрещающее мужчине надевать женское платье[248], указывает именно на это. Очевидно, закон желает видеть нас мужественными, а не женоподобными, не важно, касается ли это собственно телесного облика или наших действий, образа мыслей и слов. (4) Он приказывает ревнителю истины вооружится мужеством и проявлять ее всюду, где требуются терпение и выносливость, – в жизни, поведении, словах, делах, днем и ночью, и даже в том случае, если преданность истине приходится доказывать ценой своей крови.

(82, 1) В силу присущего ему человеколюбия он говорит также, что, «если кто построил новый дом, но не жил еще в нем, или если кто насадил виноградник, но еще не собрал плодов с него, или если кто, будучи обручен с девицей, еще не женился на ней, те свободны от войны.»[249] (2) Впрочем, это имеет стратегический смысл, поскольку, увлеченные посторонними заботами, мы едва ли будем усердствовать в деле войны, ибо лишь свободные от желаний неустрашимо идут навстречу всем опасностям. (3) С другой стороны, закон человеколюбиво принял во внимание неверность военного случая и решил, что было бы несправедливо одним лишиться плодов своего труда, а другим присвоить их даром.

(83, 1) Закон указывает также и на духовное мужество, заповедуя, чтобы посеявшему дали возможность пожать, построившему дом – жить в нем, а посватавшемуся – вступить в брак. Следовательно, он не обманывает надежд тех, кто шел путями истинно знающего. (2) «Когда скончается муж праведный, надежда не погибает»[250], как если бы он был жив. «Я любящих меня люблю, – говорит Премудрость, – и ищущие меня найдут мир»[251] и так далее. (3) Действительно, разве жены мадианитян не воспользовались своей красотой с тем, чтобы воевавших с их народом евреев заставить перейти от умеренности к невоздержности и от невоздержности к нечестию? [252] (4) Сначала они сумели стать их любовницами, и увлекли их своей красотой от жизни строгой и честной к блудным забавам. Затем они сумели склонить их к идолопоклонству и к женщинам чуждого племени. Побежденные их красотой и наслаждениями, евреи оставили Бога, оставили закон и благодаря этой уловке женщин чуть было не предали в руки врагов весь народ, пока наконец, не остановил их вразумляющий страх. (84, 1) Тогда уцелевшие евреи мужественно вступили в битву с врагом за благочестие и веру и вышли из нее победителями. Итак, «начало премудрости – благоговение, уразумение же священного есть прозорливость; знание же закона принадлежит благому разуму.»[253] (2) Те, кто считает, что закон внушает страх, который непосредственно связан со страстями, показывают тем самым, что закона они не понимают, и в существо его не вникли. «Страх Господень животворит. А кто заблуждается, тот изнеможет в трудах, которых не посетит ведение.»[254] (3) Несомненно, что в этом таинственном смысле надлежит понимать и слова Варнавы: «Бог, владыка всего мира, пусть даст вам премудрость, разумение, знание, откровенное ведение его справедливых деяний и терпение. Будьте верными учениками Господними, исследуя то, что требует от вас Господь, дабы в день судный найти вам оправдание.» В силу присущего ему гносиса, приближающихся к указанной цели он называет «детьми любви и мира».[255]

(4) О щедрости и материальной помощи сказано очень много, но здесь достаточно лишь заметить, что закон Моисеев запрещает отдачу денег в рост между братьями. Под братом он разумеет не только того, кто родился от одних и тех же родителей, но и того, кто относится к одному и тому же племени, держится одной с нами веры, говорит на одном и том же языке. Закон полагал, что обогащаться за счет других закон считает несправедливым. Напротив, он поощряет тех, кто оказывает помощь щедро и с чистым сердцем всем тем, кто находится в нужде. (5) Ибо и эта благая склонность от Бога. Человек щедрый получает прекрасный доход в виде благ, которые наиболее ценятся у людей, таких как нежность, доброта, великодушие, доброе имя и слава.

(85, 1) Не находите ли вы, что эта заповедь весьма человечна? Точно так же как и следующая: «Плата бедняку должна вручаться ему в тот же день.»[256] Писание учит нас, что не следует ни минуты задерживать платы слугам нашим. Действительно, если человеку недостанет хлеба, то его усердие ослабевает. (2) Закон говорит также, что кредитор не имеем права войти в дом должника и насильно взять у него залог, но должен просить вынести его наружу добровольно. Еще сказано, что должника нельзя обирать до последней нитки.[257] (3) Во время жатвы закон запрещает владельцу поля поднимать выпавшие из снопов колосья; точно так же и жнецам он советует оставлять за собой несколько колосьев несжатыми.[258] В этом указании содержится двойной урок: с одной стороны, оно учит быть щедрым и уделять от своего имущества нуждающимся; с другой стороны, бедным таким образом даются средства к существованию.

(86, 1) Видите, как закон утверждает одновременно и правосудие, и благость Божию, которые всем доставляют пропитание в изобилии. (2) Точно так же и сборщикам винограда возбраняется возвращаться за забытыми гроздьями или поднимать упавшие.[259] В равной мере эта заповедь применима и к собирателям олив. (3) Наконец, десятины с плодов и стад[260] учили евреев благодарить Бога и стремиться не только к прибыли, но и уделять нечто ближнему. Я полагаю, что благодаря этим десятинам и начаткам получали пропитание священнослужители. (4) Ясно, что закон учит благочестию, призывает уделять от наших благ, призывает к справедливости и милосердию. (5) Не он ли повелевает на седьмой год оставлять поле запущенным[261], дабы бедняк мог безвозмездно пользоваться плодами, которыми Бог в тот год его покроет, ибо сама природа брала на себя в этот год обработку поля для тех, кому угодно было воспользоваться ее щедротами. Как же после этого отказывать закону в благости и утверждать, будто он не учит справедливости? (6) Относительно пятидесятого года он предписывает то же, что и для седьмого[262]. Кроме того, в этот год закон возвращает землю каждому, у кого она прежде была отчуждена по какой-либо печальной необходимости. Устанавливая таким образом срок пользования землей, закон ограничивает алчность тех, кто жаждет приобретений, и оказывает сострадание тем, кто был наказан долгой нуждой, и не желает, чтобы наказание это длилось всю их жизнь. (7) «Милость и верность – стражи царства.»[263] «Благословение покоится на голове уделяющего.»[264] «Милующий нищих будет хвалим»[265], ибо он оказывает любовь ближнему во имя той любви, которая связывает Творца с человеческим родом.

(87, 1) Из всего сказанного можно естественным образом вывести еще и другие рекомендации, касающееся умерших и порядка принятия наследства, например, однако останавливаться на этом подробно здесь не место. (2) Любовь может проявляться по-разному, как нежность, добродушие, терпение, отсутствие зависти, ревность, ненависть или прошение обид. Однако она всегда неделимо присутствует во всем в полной мере, на все распространяя свое влияние. (3) Закон говорит еще: «Если ты встретишь в пустыне заблудившееся вьючное животное, принадлежащее кому-либо из близких тебе или одному из твоих друзей или вообще человеку, тебе знакомому, то, приведя его назад, возврати его хозяину. Если же случится, что хозяин животного надолго отлучился, то содержи его животное вместе со своими до возвращения хозяина его и потом возврати ему.»[266] Закон учит нас, что в силу естественной дружеской склонности, в найденном мы должны видеть отданное нам временно на сохранение, при этом обид, нанесенных врагом, мы не должны помнить. (88, 1) «Повеление Господне – источник жизни» воистину «уклоняет от сети смертной.»[267]. В самом деле, разве закон не повелевает и чужестранцев любить так же, как любим мы самих себя, а не просто как друзей и людей, близких нам душой и телом? (2) Более того, закон чтит и язычников, воспрещая ненавидеть тех, кто поступал неправедно. Ясно ведь сказано: «Не гнушайся египтянином, ибо ты был пришельцем в земле его»[268], разумея под египтянином или любого язычника, или вообще всякого чужестранца. (3) Запрещается даже врагов считать врагами, даже если они уже подступили к городским стенам и намереваются взять город до тех пор, пока к ним не посланы послы с предложением заключить мир.[269] (4) И оскорбительное обращение с пленницей также запрещается. «Дав ей тридцать дней плакать сколько хочется, затем сними с нее одежды пленницы и живи с ней как с законной женой.»[270] Ибо закон требует, чтобы мужчина сходился с женщиной не для удовлетворения животной страсти или за деньги, как с проститутками, но в брачном союзе для рождения детей.

(89, 1) Так воздержание проявляется в гармонии с человеколюбием. Господину, увлеченному страстью к своей пленнице, закон не позволяет немедленно удовлетворить свою страсть. Его желание должно определиться в течение предписанного интервала времени. Для этого и пленнице обстригаются волосы, дабы господин стыдился своей страсти. Если же, после здравого размышления, он решит взять ее в жены, то он оставит ее при себе даже не смотря на ее униженное положение. (4) Если же случится так, что господин, утолив свой страстный порыв, не захочет более жить со своей пленницей, ему не дозволяется не только продать ее, но даже и оставить у себя служанкой: закон требует ее освобождения и избавления от всякого рабства, чтобы новая женщина, войдя в дом, не причинила ей невыносимого вреда из ревности.

(90, 1) Пойдем далее. Господь заповедует нам облегчать и вьючных животных нашего врага, когда они обременены непосильной тяжестью, и помогать им встать, когда они падают.[271] Не учит ли он нас исподволь на этом примере не радоваться бедствиям других и не тешиться несчастьями наших врагов? И это для того, конечно, чтобы через упражнение в этих добродетелях подготовить людей к последующему восприятию заповеди молиться за врагов. (2) Грешно завидовать счастью наших ближних или испытывать удовольствие при виде их несчастья. «И если, – говорится в Писании, – найдешь вьючное животное некоего врага, то забудь все поводы к вражде и, приведя, отдай ему.»[272] Прощать обиды, равно как и не помнить зла, присуще благородным натурам. (3) Так мы приходим к согласию, которое приводит затем к счастью. И если ты заметил в человеке ненависть к себе или обнаружил, что он жаден или гневлив, то подай ему пример лучшей жизни.

(91, 1) Как мы уже видели, закон благ и человечен и является «наставником, ведущем к Христу.»[273] И сам Бог благ и справедлив, от начала до конца следя за процессом спасения каждого человека. (2) «Проявляйте снисходительность, – говорит Господь, – чтобы быть помилованными, отпускайте, чтобы и вам было отпущено; как даете вы, так дастся и вам; как судите, так и будете судимы; как благотворите, так и вам будут благотворить; какой мерой мерите, такой отмерят и вам.»[274]

(3) Закон, далее, запрещает презрительное обращение с теми, кто, родившись свободным, из нужды продал себя в кабалу, а оказавшимся в долговом рабстве на седьмой год он дарует полную свободу. (4) Закон заповедует освобождать от наказания молящего о пощаде. Глубоко истинны следующие изречения: «Как золото и серебро испытываются в горниле, так избирает сердца людей Господь.»[275] (5) И еще: «Муж милосердный долготерпелив, и во всяком рачительном есть премудрость. Приключится попечение человеку разумному; тот же, кто мудр, искать будет жизни; и ищущий Бога найдет ведение с правотой; искавшие же его право мир обрели.»[276]

(92, 1) Мне кажется, что и Пифагор, предписывая кроткое обращение с животными, позаимствовал эту идею из закона. Он запрещает, например, ради прибыли или даже под предлогом жертвоприношения употреблять в пищу новорожденных ягнят, козлят и телят. Он заботился в этом случае как о матерях, так и о детях, желая, чтобы через снисходительность к неразумным животным человек возвышался до кротости к ближним. (2) «Оставляйте, – говорит Писание, – дитя при матери хотя бы первые семь дней.»[277] Ибо ничто не совершается без причины, и если вымя животного источает в изобилии молоко для питания детей, то отнимать их у кормящей матери – это оскорбление природы. (3) Стыдитесь же, эллины и все, кто порицает Закон: ведь он проявляет сострадание даже к бессловесным животным, тогда как хулители закона бросают на погибель и человеческих детей.[278] Но закон осудил это варварство пророческой заповедью: (4) ведь если он запрещает разлучать мать и детеныша в период кормления, то тем больше у него причин вооружаться против жестокого и безжалостного зверства людей, дабы они по крайней мере почитали закон, если не хотят прислушаться к зову природы. (93, 1) И если хоть отчасти извинительно разлучать с матерью козлят и ягнят, ибо их мясо дозволено в пищу, то что за причина подкидывать детей? Человеку, не желающему растить своих детей, должно запретить вступать в брак вовсе, чтобы он не становился убийцей из-за своей неконтролируемой похоти. (2) Далее в своей благости закон запрещает приносить в жертву детеныша и мать в один и тот же день. Вот почему у римлян в случае осуждения на смерть беременной женщины казнь совершалась лишь после рождения ребенка.[279] (3) Закон запрещает убивать беременную самку до тех пор, пока она не родит, сдерживая тем самым, хотя и косвенным образом, жестокость людей по отношению друг к другу. (4) Закон признает некие права даже за животными для того, чтобы, обучая нас кроткому отношению к существам, которые не доводятся нам ближними, внушить человеку еще большее сострадание к существам одного с ним рода. (94, 1) Те же, кто пред закланием специально пинают беременных самок в живот, думая, что мясо, оросившись молоком, станет вкуснее, превращают материнское чрево, созданное для размножения, в могилу его отпрыска. Однако закон явственно запрещает это: «Не вари ягненка в молоке матери его.»[280] (2) Было бы противоестественно из молока, питающего живого, делать приправу к убитым. Нельзя источнику жизни служить разрушению тела. (3) Тот же закон запрещает надевать намордник волу, молотящему колосья, ибо «трудящийся достоин пропитания.»[281] (4) Там же запрещается запрягать вместе для возделывания земли вола и осла.[282] Может быть, закон принимает во внимание несходство между этими двумя животными. Но, без сомнения, он в то же время осуждает и несправедливое отношение к чужестранцам и запрещает порабощать их, если они ни в чем не виноваты перед нами, кроме того, что принадлежат к иному роду. Ведь происхождение никому нельзя вменять в вину, ибо это не порок и не следствие порока. (5) Как мне кажется, этот запрет может иметь и аллегорическое значение. Именно, не подобает открывать наставления Логоса в равной мере чистому и нечистому, верному и неверному. В самом деле, вол считается чистым животным, а осел – нечистым.

(95, 1) В своем человеколюбии благой Логос учит нас, что не только не следует срубать деревьев со съедобными плодами[283] или скашивать хлеб до времени жатвы ради нанесения ущерба, но и вообще губить плод, как поля, так и существа одушевленного.[284] Он и вражескую землю не позволяет опустошать. (2) Земледельцы могут прямо пользоваться предписаниями закона. Там говорится, например, что в течение первых трех лет надлежит весьма заботливо ухаживать за вновь посаженными деревьями: ненужные ростки должны обрезаться, чтобы деревья не упали под лишней тяжестью и ослабли из-за недостатка питания. Затем следует рыхлить и окапывать землю вокруг этих молодых растений, чтобы сорняки и паразиты не помешали их росту. (3) Не дозволяется также снимать с молодых деревьев недозрелые плоды. Лишь три года спустя, когда дерево полностью вырастет, предписано принести начатки плодов Богу.[285]

(96, 1) Эта земледельческая аналогия имеет целью научить нас, что ростки грехов и сорные травы мысли, растущие вместе с молодым плодом, надо вырывать и искоренять до тех пор, пока зерно нашей веры не достигнет развития и полной силы. (2) Только к четвертому году (поскольку новичку нужно время для освоения науки) новообращенный преподносит Богу четыре добродетели (…[286]) Местопребывание трех присоединяется к четвертой ипостаси Господа. (3) Благодарственная жертва лучше жертвы всесожжения. «Ибо сам он, – говорит закон, – дает тебе крепость приобрести силу.»[287] (4) Слова эти явственно показывают, что сам Бог дарует нам благие дары и мы, как служители божественной благодати, должны пожинать эти плоды и заботиться о распространении ее благодеяний, обращая к добру и честности всех своих ближних. Цель умеренного человека состоит в том, чтобы он помогал благоразумным, мужественный должен оказать ту же услугу благородным, мудрый – разумным, а праведный – справедливым.

 

XIX

Об уподоблении Богу

(97, 1) Истинный гностик, «образ и подобие Божие»[288], именно таков. Подражая Богу, насколько это возможно, не пренебрегая ничем из того, что может усилить это подобие, он воздержен, постоянен, старается жить праведно, господствует над своими страстями, делится с другими тем, что имеет, по мере сил распространяя вокруг себя добро и словом и делом.[289] (2) «Тот величайшим, – говорит Господь, – будет в Царстве, кто сотворит и научит», подражая Богу в щедрости, ибо дары Божии всем на пользу.[290] (3) «А кто предпринимает что-либо по превозношению, – говорит закон, – тот вызывает гнев Бога.»[291] Ибо заносчивость – это порок души, и от него, как и от других недостойных человека и низких свойств, закон заповедует избавляться через покаяние, исправляя и упорядочивая свою жизнь посредством обуздания уст, сердца и рук. (98, 1) Ведь они являются символами, соответственно, слова, склонности и действия. Поэтому справедливо сказано о кающихся: «Ныне избрал ты Бога, чтобы он был твоим Богом, и Господь ныне избрал тебя, чтобы ты был его народом.»[292] Своим Бог делает каждого, кто готов служить истинно сущему и обратился к нему как проситель. (2) Даже если найдется единственный такой почитатель, Бог воздает ему хвалу сравнимую с достоинством целого народа. Ибо, будучи частью народа, он представляет все множество его и восполняет недостаток людей лучших. Ведь и целое порой заимствует имя отчасти. (3) Истинное благородство обнаруживается через совершенный выбор и правильное действие. Какую пользу извлек Адам из своего благородного происхождения? Ведь он не был рожден смертным и сам стал прародителем всего нашего рода. (4) Послушав совета жены, он избрал постыдное, не заботясь о благом и истинном, и променял, хоть и не навсегда, бессмертие на смерть. (99, 1) Напротив, Ной, хотя и родился он, в отличие от Адама, естественным путем, был спасен Божественным провидением за то, что он добровольно предался воле Божией. От трех жен имел Авраам детей, но были они не порождениями сладострастия, а, как мне представляется, возникли из стремления поскорее умножить род человеческий. И только один из сыновей наследовал отцу, остальные же были отделены от его колена. (2) Этот сын имел близнецов, и младший угодил отцу и стал его преемником, а старший стал рабом младшего, ибо потеря свободы – это благодеяние для того, кто имеет дурной характер. (3) Такое течение событий имеет пророческое и символическое значение, ибо Писание явственно показывает, что нет ничего такого, чем бы мудрый не обладал».[293] Сказано ведь: «Ибо помиловал меня Бог и есть у меня все.»[294] Этим оно поучает нас стремиться лишь к одному, через которого все возникло и который обещает свое благословение лишь достойным.

(100, 1) Писание назначает добродетельного человека наследником царства и согражданином древних праведников, которые следовали закону или жили в согласии с законом еще до дарования закона. Поэтому их деяния стали законом для нас. (2) Писание учит нас далее, что мудрец есть царь[295], которому люди чужого племени говорят: «Царь ты от Бога посреди нас»[296], потому что поскольку подданные добровольно подчиняются праведнику из стремления к добродетели.

(3) Философ Платон, считая, что целью человеческой жизни является счастье, говорит, что состоит оно в «уподоблении Богу насколько это возможно».[297] Идея эта возникла либо благодаря уяснению им базовых принципов закона, либо вследствие извечного стремления к знанию и готовности воспринимать известные учения. (Пифагореец Филон, объясняя смысл закона Моисея, так говорит: «Души великие и свободные от страстей весьма успешно достигают цели истинного учения.»[298]) (4) Закон говорит: «Вслед Господа Бога вашего ходите и заповеди мои соблюдайте.»[299] «Уподобление» закон называет «следованием». Следование является в этом смысле максимально возможным уподоблением. «Будьте, – говорит Господь, – милостивы и сострадательны, как и Отец ваш небесный сострадателен.»[300]

(101, 1) Стоики цель человеческой жизни видят в том, чтобы жить в согласии с природой[301], неосновательно предпочитая использовать слово «природа», вместо того, чтобы говорить «Бог». Ведь природой обычно называются травы, злаки, деревья, камни и тому подобное.

(2) Вот почему весьма ясно сказано: «Люди злые закона не уразумеют, а любящие закон ставят себе ограждением.»[302] «Мудрость искусных познается по их путям, безумие неразумных – в заблуждении.»[303] Ибо «на кого призрю я, как не на кроткого и смиренного и трепещущего слов Моих?»[304]

(3) Говорят, что есть три рода дружбы. Первая и наилучшая есть та, которая основана на добродетели, ибо прочна лишь та любовь, что основана на разуме. Вторая, средняя между первым и третьим видами, – это та, что возникает из взаимопонимания. Такая дружба стремится к взаимной выгоде и весьма полезна в жизни. Дружба, основанная на добровольном общении, взаимна. Третий и последний вид дружбы возникает, по нашему мнению, в силу привычки. По мнению же других, это та дружба, которая растет или ослабевает по прихоти удовольствия.[305] (102, 1) Если не ошибаюсь, пифагореец Гипподам очень хорошо пишет об этом: «Первого рода дружба возникает из знания божественного; источник второй – человеческая взаимопомощь; в основании третьей лежат животные удовольствия.» Дружба первого рода присуща философам, другого – остальным людям, третий же – животным.

(2) Итак, только человек, творящий добро ближним, поистине воплощает в себе образ Божий. Его благотворение полезно и ему самому, ведь, подобно кормчему, он спасает не только других, но и самого себя. Вот почему просящий, получив просимое, не говорит своему благодетелю: kalw=«e)/didoka» (спасибо, что дал), но: kalw=«ei)/lhfa» (спасибо, что принял). Выходит, что дающий получает, а принимающий дает. (3) «Праведники милуют и сострадают.»[306] «Благотворящие будут населять землю, непорочные останутся на ней, нечестивые же истребятся с лица ее.»[307] (4) И Гомер, говоря: «Дай другу»[308], предугадал, как мне кажется, характер человека веры. (Надлежит помогать другу, чтобы он стал другом еще в большей мере.[309]) Следует и врагу помогать, чтобы он не оставался врагом, ибо помощь укрепляет доброжелательность, а вражду рассеивает. (5) «Ибо, если есть усердие, то оно принимается смотря то тому, кто что имеет, а не по тому, кто чего не имеет. Не требуется, чтобы другим было облегчение, а всем тяжесть, но чтоб была равномерность в нынешнее время»[310] «Расточил, дал нищим, праведность его пребывает во век»[311], – говорит Писание.

(6) Итак, слова «по образу и подобию», как мы уже говорили, означают не телесное сходство, да и невозможно сравнивать существо смертное с бессмертным. Имеется в виду подобие по разуму и способности суждения, которыми Бог запечатлевает меру уподобления ему в благих делах и властном начале. (7) Ведь власть осуществляется не телесными усилиями, но разумным решением.

Советом мужей хорошо управляется город

и дом,–

особенно, советом праведных мужей.[312]

 

XX

О роли аскетизма

(103, 1) Душевная сила сама направляет к уподоблению Богу, терпеливо пожиная плоды бесстрастия. Об этом напоминает и история из Писания об Анании и его сотоварищах, одним из которых был Даниил, пророк, исполненный божественной веры. (2) Даниил жил в Вавилоне, как Лот в Содоме, и Авраам, ставший впоследствии «другом Богу», в земле халдеев. (3) Итак, по приказанию правителя Вавилона Даниил был спущен в ров, наполненный дикими зверями, однако Царь вселенной, Господь верный, вывел его отсюда невредимым. Таково терпение истинного гностика, в этом проявляется его знание. Даже в состоянии невыносимой скорби, подобно мужественному Иову, он произносит лишь слова благословения. (104, 1) Будучи поглощен чудовищем, он молится, как Иона, и вера возвращает его на землю ради того, чтобы он пророчествовал в земле ниневитян. Будучи брошенным в клетку со львами, он укрощает свирепых зверей. И даже ввергнутый в пламя, он будет покрыт росой и выйдет невредимым.[313] Он будет свидетельствовать днем и ночью. Более того, сами его речь, жизнь и нрав свидетельствуют за него.

(2) Живет он с Господом, будучи его «собеседником»[314] и пребывая с ним в духовном единении. Чистый телом и сердцем, он освящен Логосом. (3) «Мир распят ему, – говорит апостол, – и он миру.»[315] Неся крест Спасителя «следом за ним по пятам, как за Богом»[316], он и сам святой из святых.

(105, 1) Божественный закон, не оставляя в стороне ни одну из добродетелей, особенно призывает к воздержности, служащей основанием и для всех остальных. Он наставляет нас в науке воздержания, начиная с запрета на употребление в пищу мяса некоторых животных, особенно тучных, например, свиней, отягченных жиром. Ведь такая пища прилична тем, кто находит отраду лишь в застольных наслаждениях. (2) Говорят, что один из философов выводил слово свинья (u(=«) из выражения приносить в жертву (qu=«), поскольку это животное годно лишь для жертвы и на заклание. И действительно, жизнь ему как будто затем только и дана, чтобы утучнять свое тело. (3) С этой же целью закон запрещает употребление рыб, не имеющих плавников и чешуи, ибо мясо именно этого рода рыб особенно жирно.

(106, 1) Здесь же, думаю, скрывается и смысл того, что посвященным в мистерии не только возбранялось касаться некоторых животных, но и употреблять в пищу некоторые части жертв по причине, которая известна только посвященным. (2) Если следует ограничивать сладострастие и сексуальную страсть, то ясно, что этим постановлением Господь давно уже заповедал искоренение страстей. И мы достигнем этой цели, если искренне будем воздерживаться от всего, что воспламеняет желания или сладострастие. (3) Некоторые утверждают, что наслаждение есть нежное и приятное воздействие, воспринимаемое чувством. (4) Говорят, что после взятия Трои Менелай сначала хотел убить Елену, бывшую причиной столь долгих и ужасных бедствий, но порабощенный сладострастием и ее красотой, напомнившей прежнее наслаждение, не в силах был исполнить задуманное. (107, 1) По этой причине он стал объектом постоянных насмешек трагических поэтов:

Ты нежные едва увидел перси,

И меч из рук упал… Ты целовать

Изменницу не постыдился, – псицу. [317]

И еще:

Иль красота мечи заворожила?[318]

(2) Разделяю мнение Антисфена, который говорит: «Если бы я поймал Афродиту, то пронзил бы ее стрелой. Скольких прекрасных и честных женщин она развратила!» (2) Тот же Антисфен называл эрос «природным злом». «Те же несчастные, – говорит он далее, – что позволяют себе впасть в эту беду, называют мучащую их болезнь божеством.»[319] Отсюда видно, что люди побеждаются сладострастием лишь по неопытности и неведению. Поддаваться ему не следует, хотя бы оно и называлось божеством и допускалось Богом для размножения и продолжения человеческого рода. (4) Ксенофонт открыто клеймит сладострастие именем порочности, говоря: «Несчастная, что ты понимаешь в прекрасном? Что знаешь о том, чего желаешь? Ты не хочешь подождать даже, пока желание приятного родится в тебе. Ты ешь прежде, чем ощущаешь голод, и пьешь раньше, чем явится жажда. Чтобы наладиться едой, ты мучаешь поваров, (5) а чтобы пить с приятностью, заказываешь дорогие вина и летом бегаешь повсюду в поисках льда. А для того, чтобы спать с приятностью, требуешь не только мягкой постели, но и подставки под нее.»[320]

Поэтому-то, как говорит Аристон, «для отражения нападок четырех этих союзников – сладострастия, печали, страха и вожделения – требуется много трудов и долговременная борьба, ибо они

Глубоко проникают в нас и ранят,

Тревожа сердце смертных.»[321]

По Платону, «сладострастие делает мягкими, как воск даже души величавых и сильных», ибо «всякого рода сладострастие и всякая скорбь приковывают к телу»[322] душу того, кто отдается страстям и не защищается от них крестом. (3) «Погубивший душу свою, – говорит Господь, – спасет ее»[323], или добровольно подвергая ее опасностям ради Спасителя, как сам он сделал это ради нас, или отрешая ее от утех повседневной жизни. (4) Если и вправду желаешь достигнуть отрешенности, отвратить и отгородить (именно это означает крест) свою жизнь от наслаждений и услад, то тем самым найдешь ее в жизни, на которую мы надеемся и которую обретаем в ожидании успокоения.

(109, 1) «Попечение о смерти»[324] приучает довольствоваться лишь теми желаниями, которые необходимы в силу самой природы и которые, если они не превосходят пределы допустимого и не противоестественны, не превращаются в греховные наклонности. (2) «Итак, облечься надлежит во всеоружие Божие, чтобы можно нам было стать против козней диавольских»[325], ибо «оружие наше не плотское, но сильное Богом на разрушение твердынь: им ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия, и пленяем всякое помышление в послушание Христу,»[326] – говорит божественный апостол. (3) В этом сила человека, который ни к чему не привязывается и не смущается в ситуациях, обычно порождающих страсти, таких как богатство и бедность, слава и безвестность, здоровье и болезнь, жизнь и смерть, труды и наслаждения. (4) Чтобы достигнуть непоколебимости в столь противоположных состояниях, нужно соединять в себе много превосходных качеств, ведь прежняя жизнь довела нас до крайней слабости, дурное воспитание и обычаи увлекли на край погибели, а неведение отклонило от правого пути.

(110, 1) Смысл нашей философии прост. Все страсти есть отпечатки, сделанные на нашей нежной и податливой душе, и являют собой как бы клейма, впечатанные в нее некими духовными силами, «против которых мы боремся».[327] (2) Ибо дело злых сил, полагаю, заключается не в чем другом, как в стремлении запечатлеть в каждом человеке какую-либо частицу своей природы, дабы нас, от них отрекшихся, победить в борьбе и поработить. (3) Понятно, что иные из нас сдаются сами. Тех же, кто вступает в борьбу с напряжением всех сил и ведет ее по всем правилам боевого искусства, злые духи, почтив всякого рода противоборством и допустив к получению венца не иначе, как немалым потом и кровью, оставляют наконец в покое, освобождают от дальнейших нападок и признают победителями.

(4) Из тел движущихся одни влекутся своими желаниями и представлениями (таковы животные), другие же – посторонними силами (таковы тела неодушевленные). Некоторые утверждают, что и из неодушевленных предметов некоторые, например растения, наделены двигательной способностью, позволяющей им расти (если только признать, что растения относятся к предметам неодушевленным). (111, 1) Камням свойственно особое, только им присущее состояние. Растениям свойственна способность к росту. Бессловесным животным, помимо двух предыдущих свойств, присущи стремление и способность восприятия. (2) Но способность рассуждать доступна лишь человеку.[328] Вследствие этого душа человеческая не должна слепо повиноваться животным побуждениям, но выбирать, не увлекаясь предметом выбора. (3) Душам, падким на обольщения, упомянутые нами силы преподносят в заманчивом свете и красоту, и славу, и любовные утехи, и всякого рода чувственные услады, поступая подобно пастухам, которые сманивают за собой животных, помахивая перед ними зеленой веткой.[329] Затем, обольстив тех, кто не смог отличить истинное наслаждение от ложного и прикрасы временные и суетные от красоты священной, они порабощают беспечных и уводят их в плен. (4) Всякое решение, немедленно отражаясь на душе, оставляет запечатленным в ней свой образ. В результате душа, сама того не в