Адаптации растений и животных к жизни в горах: Большое значение для жизни организмов в горах имеют степень расчленения, крутизна и экспозиционные различия склонов...
Семя – орган полового размножения и расселения растений: наружи у семян имеется плотный покров – кожура...
Топ:
Основы обеспечения единства измерений: Обеспечение единства измерений - деятельность метрологических служб, направленная на достижение...
Теоретическая значимость работы: Описание теоретической значимости (ценности) результатов исследования должно присутствовать во введении...
Интересное:
Мероприятия для защиты от морозного пучения грунтов: Инженерная защита от морозного (криогенного) пучения грунтов необходима для легких малоэтажных зданий и других сооружений...
Распространение рака на другие отдаленные от желудка органы: Характерных симптомов рака желудка не существует. Выраженные симптомы появляются, когда опухоль...
Искусственное повышение поверхности территории: Варианты искусственного повышения поверхности территории необходимо выбирать на основе анализа следующих характеристик защищаемой территории...
Дисциплины:
2022-10-28 | 36 |
5.00
из
|
Заказать работу |
|
|
Эйзенштейн 1934, или От «Серебряного Ангела» к «Москве Второй» 286 Читать
Именной указатель.................................................................................................... 335 Читать
{1} Все это было, было, было — Свершился дней круговорот. Какая ложь, какая сила Тебя, прошедшее, вернет? А. Блок |
{5} Предисловие
Тема, которой посвящена предлагаемая вниманию читателя книга, хорошо исследована. Здесь надо упомянуть работы С. Марголина, И. Аксенова, А. Февральского, Д. Золотницкого, А. Никитина, Н. Клеймана, В. Щербакова, а также воспоминания К. Елисеева, С. Юткевича, М. Штрауха, А. Лёвшина и других.
Однако нас привлекла задача ввести в научный оборот новые материалы, попытаться проверить на достоверность устойчивое представление о последовательности событий и о смысле некоторых из них.
Книгу «Эйзенштейн: попытка театра» можно отнести к весьма почтенному в свое время жанру: «Материалы к биографии…». В ней собраны архивные первоисточники, впервые опубликованные нами в журнале «Киноведческие записки», к которым примыкают и наши статьи, напечатанные в тех же «Киноведческих записках» и в журнале «Кинограф». Первые работы были напечатаны в 1998 году, последняя — в 2004 (как это ни покажется странным, здесь случилось совпадение: семь лет театральной деятельности героя повествования и семь лет авторских усилий).
Надо сразу сказать, что в этой книге представлена только часть материалов, относящихся к теме. Большинство текстов, документирующих отношения Сергея Михайловича и его театрального учителя, вошло в антологию «Эйзенштейн о Мейерхольде» (М., «Новое издательство», 2004). Признаться, необходимость развести содержание двух книг потребовала немало усилий. Насколько поставленную задачу удалось разрешить без потерь для сути дела, судить читателю.
|
Книги не похожи друг на друга «по сюжету»: первая — своего рода «документальный роман», история отношений — конфликтных, но главным образом дружеских — двух различных по типу дарования художников; предлагаемая читателю — это повествование об осознании художником своего дара.
{6} Книга «Эйзенштейн: попытка театра» сложилась как своего рода «театр документов». Повествование разбито на сезоны. В двух первых речь идет о любительском этапе театрального творчества Эйзенштейна — его работах в качестве актера, художника и режиссера во время пребывания в Военном строительстве в 1918 – 1920 гг. Они образовали первую часть: «Годы странствий Сергея Эйзенштейна».
Три следующих повествуют о работе художника и режиссера в Первом рабочем театре Пролеткульта в 1921 – 1924 гг. В это же время Сергей Михайлович учится у Мейерхольда. Поэтому вторая часть получила название «Годы учения Сергея Эйзенштейна».
Сезон 1924/25 года — это время завершения работы в театре и начало работы в кино, время обретения призвания. Третья часть так и названа: «Кинематографическое призвание Сергея Эйзенштейна».
Легко заметить, что эти названия отсылают к Гете и к его произведениям о Вильгельме Майстере. Это не случайно. Эйзенштейн неоднократно обращался как к художественным, так и к научным творениям немецкого гения. Думается, и жизненный путь Гете был одним из ориентиров для Сергея Михайловича.
Последний раздел книги, посвященный работе режиссера над спектаклем «Москва Вторая» в Театре Революции, можно было бы посчитать еще одним сезоном. Но работа над спектаклем — в театральном счислении — заняла два сезона. И нам показалось более уместным подчеркнуть в заглавии ассоциации с Дюма, увлечению романами которого Эйзенштейн отдал заметную дань. Сергей Михайлович попытался вернуться в театр десять лет спустя после ухода из него. Отсюда и название «Эпилога».
|
Как в старинном театре части спектакля разделяли интермедии, так и в нашей книге их две. Они появились по разным причинам. Относительно первой читатель все узнает в преамбуле к ней. Что касается второй, названной «Сентиментальное путешествие» (отсылка к Лоренсу Стерну и Виктору Шкловскому), то объясним ее необходимость. Через несколько месяцев после возвращения из зарубежной поездки — 29 сентября 1932 года — в Клубе театральных работников Эйзенштейн поделился своими впечатлениями о ней. Он начал так: «Хотя мой доклад называется “Театр и кино на Западе”, я буду говорить об этой теме в широком смысле. Шекспир сказал: “Всё — театр, и все люди — актеры”. И если поэтому я буду переходить на более широкую тему, вы не взыщите» (РГАЛИ, ф. 1923, оп. 2, ед. хр. 823, л. 1).
При разговоре о зарубежных впечатлениях для Эйзенштейна был важен в конечном счете не профессиональный аспект — его мнения о западной театральной жизни, а восприятие всего строя капиталистического мира как своеобразного театра. Этот угол зрения характерен и для «Мемуаров», когда речь в них возникает о поездке в Европу и Америку.
{7} Мы пытались в структуре книги адекватно передать как стремление Эйзенштейна театрализовать свое вхождение в новую жизнь, так и некоторые формы, в которые выливался его рассказ о себе и своем творческом пути.
Здесь необходимо сказать несколько слов о текстологических принципах. Особенно это касается писем. В их тексте много разного рода словесной игры, искажений русского языка и других индивидуальных особенностей. Все это, по возможности, при подготовке текста сохранено. Тем не менее публикатором сделаны попытки упорядочить его подачу: порой введены абзацы (когда у Эйзенштейна текст идет сплошняком), там, где необходимо, добавлены знаки препинания, переведены иноязычные вкрапления — все это позволяет сделать письма более ясными для восприятия читателя.
Письма печатаются по автографам. Надо заметить, что не все письма сохранились, есть и утраты отдельных страниц — при комментировании на это обращается внимание.
При подготовке писем к хранению (или при обработке архива) в отдельных случаях был неправильно определен их хронологический порядок, а в одном случае разрознены листы письма. В публикации письма расположены по хронологии и их цельность восстановлена (поэтому не может быть сохранена последовательность нумерации архивного описания).
|
Все авторские датировки нами сохранены.
В тех случаях, когда письмо автором не датировано, в квадратных скобках дается принятая полная форма записи даты и в комментариях объясняются мотивы датировки.
Письма в основном даны в извлечениях, поэтому после каждого фрагмента указывается лист автографа.
В тех случаях, когда письмо дается целиком, листы автографа указываются один раз, в конце письма.
При публикации документов мы старались максимально полно учесть авторские особенности как правописания, так и употребления знаков препинания. Сокращенные автором слова даются, как правило, полностью. Конъектуры даются, когда это необходимо, в угловых скобках. Разные формы выделения текста сведены к курсиву (двойное подчеркивание дается курсивом с подчеркиванием). Купюры в текстах обозначаются отточием в квадратных скобках. Перевод иноязычных вкраплений дается следом за ними в угловых скобках с указанием языка. Иноязычные имена, написание которых имело различные формы в разные годы, по возможности, сведены к современной норме (если авторская стилистика требует сохранения формы написания, то современная норма указывается в комментариях). Примечания авторов документов печатаются под текстами, примечания автора книги, когда это необходимо, даются в тексте в угловых скобках (с пометой — В. З.).
{8} Условные сокращения
ИП — Эйзенштейн С. Избранные произведения: В 6 т. М.: «Искусство», 1965 – 1971.
КЗ — Киноведческие записки: Историко-теоретический журнал.
Мейерхольд‑68 — Мейерхольд В. Э. Статьи, письма, речи, беседы: В 2 ч. Сост., коммент. А. В. Февральского. М.: «Искусство», 1968.
Мемуары — Эйзенштейн С. М. Мемуары: В 2 т. / Сост., предисл., коммент. Н. И. Клеймана. М.: Редакция газеты «Труд»; Музей кино, 1997.
Метод — Эйзенштейн С. М. Метод: В 2 т. / Сост., предисл., коммент. Н. И. Клеймана. М.: Музей кино; Эйзенштейн-центр, 2002.
Мнемозина — Мнемозина: Исторический альманах. М.: Эдитореал УРСС, 2000. Вып. 2 / Сост. и науч. ред. В. Иванова.
Никитин — Никитин А. Московский дебют Сергея Эйзенштейна. Исследование и публикации. М.: 1996.
|
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства.
Эйзенштейн в воспоминаниях — Эйзенштейн в воспоминаниях современников. М., 1974.
Автор приносит искреннюю благодарность сотрудникам Российского государственного архива литературы и искусства в лице Т. М. Горяевой за помощь в работе с документами, хранящимися в фондах этого учреждения.
{9} Часть первая
Годы странствий
Сергея Эйзенштейна
{10} Сезон первый — 1918/19
Из писем С. М. Эйзенштейна к матери
1918 – 1919
Ниже читателю предлагаются письма Сергея Михайловича Эйзенштейна к матери (в основном — извлечения, но некоторые целиком) за период с сентября 1918 года по август 1919‑го. За это время военное строительство, где служил бывший студент Института гражданских инженеров, несколько раз меняло место своей дислокации: сначала на Северном фронте, затем на Западном. Если на Севере место пребывания было стабильное (поселок Вожега, сравнительно близко к городу Вологда), то с марта 1919 года начались частые перемещения (впрочем, в Двинске Сергей Михайлович пробыл около трех месяцев). Воспоминания о перипетиях этих странствий разбросаны по разным статьям и книгам Эйзенштейна (больше всего их в «Мемуарах»). Кроме того, портрет Эйзенштейна этого периода запечатлен в очерке М. П. Ждан-Пушкиной.
Парадоксально, но факт, что такой ценнейший источник — письма юного Сергея Михайловича матери — не привлек до недавнего времени внимания биографов Эйзенштейна и исследователей его творчества. В основном почти все полагались на более поздние свидетельства самого персонажа изучения, главным образом на его воспоминания. Только незначительные отрывки из нескольких писем были приведены Г. Д. Эндзиной в обзоре переписки Эйзенштейна, хранящейся в Российском государственном архиве литературы и искусства[i]. Отрывок из еще одного письма был процитирован Виктором Шкловским в его известном жизнеописании режиссера[ii].
Если мы ставим задачу документировать биографию Эйзенштейна, а не просто пересказывать его замечательные, но полные умолчаний и анахронизмов воспоминания (впрочем, это свойство почти всех мемуаров), то должны проделать традиционную операцию — познакомиться с первоисточниками: документами, совпадающими по времени с самими событиями жизни нашего героя.
В плане одной из глав эйзенштейновских «Мемуаров», набросанном 8 мая 1946 года, есть такие строки: «Коснулся божественный глагол “Гадкого Утенка” on the stage at Вожега»[iii].
«Гадким Утенком, так и не ставшим Лебедем» Сергей Михайлович называл себя.
Первые три слова цитаты отсылают к хрестоматийному стихотворению Пушкина «Поэт»:
{11} Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется…
|
По всей видимости, нечто «встрепенулось» в Сергее Михайловиче «на сцене в Вожеге» накануне 7 ноября 1918 года, когда он принял участие — в качестве актера и декоратора — в любительской постановке пьесы А. Н. Островского и Н. Я. Соловьева «Счастливый день». Более удачного названия для дебюта невозможно придумать. К тому же спектакль имел успех. Этот день стал счастливым не только в судьбе Эйзенштейна; то, что первый опыт был принят публикой (а сколько потом последовало неудач!), надо полагать, и сыграло роль своего рода «талисмана» — Сергей Михайлович остался в искусстве до конца своих дней.
О подробностях успешного дебюта можно узнать только по письмам.
Позднее, в феврале 1919 года, там же Эйзенштейн осуществил и свою первую режиссерскую работу.
В мае — уже в Двинске — появляются первые «Заметки касательно театра». Эти наброски не сохранились в их первоначальном виде; сводя позднее — уже в Великих Луках — записи 1919 года в тетради, Сергей Михайлович, надо полагать, уничтожал черновики, писавшиеся на разрозненных листках. Письма к матери отчасти позволяют установить как последовательность работы над некоторыми темами, так и источники, которыми пользовался Эйзенштейн, постигая закономерности театра.
Весной 1919 года произошло одно из важнейших событий в жизни Эйзенштейна, настолько драматичное, что сам он о нем никогда не писал, лишь глухо упомянул однажды о его значении для изменения своего отношения к людям. Вслед за письмами печатается дневниковая запись осени 1919 года, во введении к которой мы подробнее рассмотрим последствия посещения уроженцем Риги города своего детства и отрочества в марте. Пока же следует сказать, что только письмо к матери дает возможность правильно истолковать и более позднюю дневниковую запись.
Приходится повторяться: только по письмам к матери можно хоть отчасти установить (или догадаться, если угодно), о чем хотел рассказать, но так и не отважился сделать Сергей Михайлович в своих воспоминаниях, когда в главке «Принцесса долларов» намекнул о «многолетней травме “гадкого утенка”»[iv].
В комментариях к этим строкам Н. И. Клейман привел план ненаписанной главы «Случай Гадкого Утенка, так и не ставшего лебедем» от 8 мая 1946 года. В нем говорится и о «трагической любви молодого фанатичного будущего художника к милой крошке с плохими зубами. Которая предпочла самого глупого инженера»[v].
{12} 4 июля того же года Эйзенштейн начал было писать главу «От Катринки до Катлинки», но, не докончив страницы, оставил затею. 8 августа он написал на смеси русского, французского и английского языков полную загадок и умолчаний (сам автор так и определил свою задачу: понять, «как работает символизирующий механизм») историю еще одного «трагического романтического переживания», названную «Катеринки»[vi].
Имя повторяется (Катринка, Катеринка), что не может быть случайным.
И действительно, в Вологду Сергей Михайлович отправился в одном эшелоне с Катей (Катюшей, как он называл ее в письмах). Первое время он даже оставлял в своих посланиях матушке место для ее приписок (см. письма от 16 и 18 октября 1918 года[vii]). Кроме того, в его письмо от 3 октября была вложена целая страница, заполненная Катей с обеих сторон (мы сошлемся на этот документ ниже, в комментариях), из которой явствует, что Сергей Михайлович знакомил девушку со своими письмами к матери. Он проводил с Катей все свободное время до тех пор… пока в Вожеге не появилась Наталья Павловна Пушкина. Подробные сообщения о Кате в письмах к матери сменяются краткими упоминаниями…
И наконец, приглашая мать в Двинск «на праздник св. Пасхи», сын ставит условие, что она не будет общаться с Катей, объясняя это тем, что та стала любовницей «начальника», который у всех вызывает чувство неприязни (самое смешное, что его фамилия — Сахаров). Подписано письмо от 5 апреля 1919 года весьма показательно: «Сын Сергий (не “отец Сергий”!)»[viii] — речь, вероятно, идет об отличии ситуации от начальных эпизодов «Отца Сергия» Льва Толстого.
Познакомившись с этими письмами к матери, можно с уверенностью предположить, что «травма “гадкого утенка”» связана с Катей. (К сожалению, в архиве Эйзенштейна не удалось обнаружить каких-либо документов, дополняющих сведения о ней. Единственная «находка» — это инициал отчества: в письмах к Ю. И. Эйзенштейн М. А. Пушкарева называет ее Е. И.)
Читая письма из Вожеги, нельзя не почувствовать, что Сергей Михайлович постепенно увлекается Натальей Павловной (Наташей) и что новое увлечение начинает вытеснять прежнюю привязанность. Как это не покажется парадоксальным, но в значительной мере перемена чувств была спровоцирована (или усугублена) тем, что юные Сергей Михайлович и Наталья Павловна сыграли (и успешно) юных жениха и невесту в спектакле «Счастливый день». И не исключено, что сценическая влюбленность вытеснила реальную любовь.
(Сколько же потом, во времена Пролеткульта, было молодым новатором затрачено усилий на «упразднение самого института {13} театра как такового» и на объяснение вредности вызываемых им фиктивных эмоций.)
За одиннадцать месяцев — с 21 сентября 1918 года по 21 августа 1919 года — Эйзенштейн отправил матери около шестидесяти корреспонденции: писем, открыток, телеграмм, записок. Не все из них сохранились (может быть, не дошли до адресата), некоторые сохранились с утратами. Общий объем их около 120 архивных листов хранения. Понятно, что пришлось из этого массива сделать выборку. Нами отобраны все отрывки, где речь идет о начале театральной деятельности Сергея Михайловича, о художественных впечатлениях, о прочитанных книгах — то есть все, что имеет отношение к формированию его будущей профессиональной деятельности. К ним добавлены наиболее значительные, на наш взгляд, письма, где речь идет об обстоятельствах его бивуачной жизни служащего военного строительства, заброшенного в провинциальную глушь, которые помогают понять становление личности будущего служителя муз.
Особое внимание уделено упоминаниям о книгах — ведь сам Эйзенштейн писал, что «книги — не “жистяночная” часть» и, без конца терзая мать просьбами о покупке и присылке, объяснял, что «их отсутствие отразится на продуктивности мышления и творения Холмского подвижника»[ix].
По счастью, сохранились конверты (к сожалению, мало). По изменению адресов можно понять, что такое неумолимая (или трагическая, если угодно) поступь истории. Вот один из ранних конвертов:
«Петроград
Таврическая 9, кв. 22
Ее высокородию
Ю. И. Эйзенштейн» (отправлено из Вожеги 26 сентября 1918 года)[x].
В одном из следующих писем есть ироническая приписка: «Улица Урицкого. Это очень мило!»[xi].
А на конверте письма, отправленного 27 декабря 1918 года, читаем:
«Петроград
(Таврическая) ул. Урицкого
№ 9, кв. 22
Гражданке
Ю. И. Эйзенштейн»[xii].
Так Моисей Соломонович Урицкий, председатель Петроградской ЧК, один из организаторов «красного террора», превратившись в улицу, вторгается в частную корреспонденцию, заодно сильно понижая статус получательницы писем.
Свое пребывание в военном строительстве сам Сергей Михайлович позднее драматизировал. Так, в 1921 году он писал: «А {14} потом, с 1918 года, — перелом во внешних условиях: покидаю институт для военной службы (что очень хорошо) и двухлетняя трагедия — с военным строительством катаюсь по всей России»[xiii].
Между тем служба в армии (тем более не на передовой и даже не в обозе, а в глубоком тылу) имела свои преимущества (и немалые) для выходца из «бывших» (тоже «его высокородия», как адресовались ему письма до революции). Прежде всего паек и жалование, которым посвящено немало страниц в письмах к матери. Но кроме того — и это, безусловно, было еще важнее — Сергей Михайлович имел право и возможность посылать матери «охранные грамоты», что позволяло сохранять квартиру и имущество, в том числе книги, слух о национализации которых поверг его в состояние паники.
Имелись и другие преимущества: к примеру, прямой товарообмен. Достаточно много страниц отдано Сергеем Михайловичем на просьбы присылать в Вожегу махорку (вовсе не потому, что он был страстным курильщиком — на курево в окружающих деревнях можно было выменять продукты, недоступные для матери в Петрограде). Будущий режиссер показал, скитаясь в глубинке, что он не чужд разного рода авантюрных проектов: из Двинска он заказывает матери «романовские деньги» в любых количествах, ссылаясь на повышенный спрос на них и обещая изрядную прибыль.
За два года скитаний Эйзенштейну удалось приобрести так пригодившиеся ему навыки приспособления к быстро меняющейся социальной действительности и овладеть секретами самосохранения в критических ситуациях.
Впрочем, условия службы в военном строительстве были весьма щадящими: уже через три месяца он получает отпуск на Рождество и около двух недель проводит с матерью в Петрограде. Позже, уже на Пасху, матушка приезжает к нему в Двинск. Сергей Михайлович не был лишен общения с самым близким ему в тот период времени человеком.
Закончился первый год скитаний поездкой в Петроград, где сын пробыл с матерью около (а может быть, и больше) месяца.
В конце концов, возвращение в военное строительство осенью 1919 года (и еще один год службы) — это собственное решение Сергея Михайловича. Более того, он и мать перевез в Холм, где она провела полгода.
Так что письма рисуют несколько иную картину событий, чем драматизированная их версия, характерная для более поздних текстов.
Существенная черта писем — стремление избежать каких-либо прямых оценок происходящих событий. Мать, видимо, была менее сдержанной, поскольку сын время от времени напоминает {15} ей, что корреспонденция просматривается военной цензурой (к сожалению, письма Ю. И. Эйзенштейн к Сергею Михайловичу за этот период времени не сохранились).
И все-таки, даже помня о том, что письма писались с учетом чужого взгляда, мы обнаружим в них ценнейшие для понимания развития будущего режиссера подробности. Например, раннее увлечение им как фигурой, так и эпохой Ивана Грозного. И это не только восхищение архитектурой Вологды, чуть было не ставшей северной резиденцией грозного царя, а также фресками, иконописью. Оказывается, в Великих Луках Сергей Михайлович как статист участвовал в спектаклях местного театра, в том числе в пьесе А. Н. Островского «Василиса Мелентьева», и тогда же набросал эскизы своего оформления этой пьесы, где среди других можно разглядеть и исторического персонажа, ставшего героем его последней картины[xiv].
Это обнаруживает в творческой судьбе режиссера ускользавшую раньше закономерность и внутреннюю последовательность. В решении принять заказ на картину «Иван Грозный» в 1941 году теперь надо учитывать и интерес к этой теме и искусству этого периода молодого Эйзенштейна.
Крайне показательно для писем из Вожеги и особое чувство цвета. Объясняется это в первую очередь попыткой Сергея Михайловича вернуться к рисованию и даже грезами об учебе в рисовальной школе, которые неожиданно разрешаются тем, что он сам начинает преподавать детям в школе (факт прелюбопытнейший — вот оно где, начало его педагогической деятельности!). Но не последнюю роль в открытии цвета сыграло и народное искусство Севера с его подчеркнутой цветовой выразительностью.
Только по письмам к матери становится понятно, как Сергей Михайлович «растягивал» во времени принятие решения о своей дальнейшей судьбе, непрекращающаяся борьба между инерцией прошлого и устремлением в будущее. Так, в одном из них (10 июля 1919 года) он сообщает матери, что все-таки перешел из управления (ближе к начальству) на участок (ближе к конкретной работе) и с изумлением обнаруживает в себе способность управляться со «100 бабами, 40 мужиками, 25 лошадьми», но весь этот полный гордости пассаж («для будущего инженера практика») вдруг прерывается полным отчаяния вопросом-восклицанием: «Но буду ли я им???!!!»[xv].
Сергей Михайлович в письмах к матери постоянно на что-то решается: например, вернуться в Петроград. В пользу этого решения приводится масса аргументов. Однако тут же следует столько оговорок, что уже, казалось бы, принятое решение забывается. То же происходит и с проблемами, насущными для окружающих: к примеру, желанием матери переехать из Холма в Великие Луки. Сергей Михайлович много раз обещает приехать за ней забрать {16} ее к себе. В конце концов мать приезжает в Великие Луки навестить сына уже из Петрограда.
Весьма возможно, что все эти колебания — отчасти своего рода игра: решение Сергеем Михайловичем какое-то принимается, но матери демонстрируется склонность к компромиссам, желание порадовать ее близкой встречей или надеждой на совместную жизнь и т. д. Но даже если это и игра, в ней проявляются существенные черты психологического склада Сергея Михайловича.
Конечно, многие подробности жизни (вернее, быта) Эйзенштейна этого периода остаются вне рамок нашего интереса, но думается, что даже в извлечениях письма к матери познакомят читателей с новыми фактами и будут способствовать лучшему пониманию как отдельных страниц его биографии, так и особенностей его личности, круга ранних интересов и первых творческих свершений.
[21 сентября 1918] [xvi]
Дорогая Мамуля!
Шлю привет из Череповца. Уехали 20 в 9 ч[асов] утра[xvii]. Дозвониться не мог. Целую очень крепко.
Любящий Котик.
РГАЛИ, ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 1548, л. 1.
{17} [23 сентября 1918]
19 23/IX 18
… 21‑го вечером приехали в Вологду: погода была дивная, и из моего окошечка был чудный вид на Прилуцкий монастырь[xviii] и характерные для местного края мельницы на «одной ноге», вдали вологодские церкви среди зелени. Приехали в 6 час[ов], и я сейчас же пустился (ринулся) в город, хотя еще с 18‑го был простужен и кашлял так, что думал, что болен воспалением легких. До 9‑ти походил, повосторгался — никогда ничего подобного не видел — один архиерейский дом, собор и стены чего стоят[xix].
л. 2 – 2 об.
Да, еще: вчера смотрел город несколько детальнее: в двух церквах видел дивные фрески, хотя они совсем иные, чем я ожидал, но понравились они мне очень. Был в музее, а главное, любовался очень живописными «уголками» и видами города: луна, река и церкви и т. д.
л. 3 об.
[до 26 сентября]
…[xx] маленьких домишек, белых церковках с зелеными куполами, набережной, провинциальных улочках, задворках и пр. Такая прелесть! Курицы гуляют, свинья дерется с козленком, бабы с крошечными «пареными» яблочками — и над всем старые монастырские стены и собор Иоанна Грозного. Зайдешь в стены в архиерейский двор: такое место, что забываешь все кругом: прямо — собор (копия Успенского[xxi]) за стеной, слева — надвратная церковь изумительного розового с белым цвета, далее — галерея на столбах, еще церковь домовая[xxii], справа — стройнейшая колокольня страшной высоты[xxiii], храм — барокко Елизаветинских времен[xxiv], стена, прямо перед глазами крошечная дверь такого типа <рис.>, сзади — осенняя листва садика[xxv] и над всем — безоблачное вечернее небо {18} какого-то особенно голубого цвета. И как-то так хорошо на душе.
Затем видел 2 церкви, сплошь — до вершин купола — расписанные фресками, и собор со Страшным Судом[xxvi] в целую стену! Я от них в восторге. Interier’ы других церквей все испорчены безвкуснейшей росписью времен Александра II, III. Но снаружи они все очаровательны. К великому сожалению, фрески собора реставрируются, и очень скверно, так что только низ и кое-где сохранились еще старые, облезлые, но милые картины.
л. 131 – 132 об.
[3 октября 1918]
19 3/Х 18
… По Петрограду, даже по театрам, библиотекам, как-то еще не соскучился до «невтерпеж» — за последнее время так проникся всем этим, что, может быть, даже слишком, вижу как-то все перед собою, и разнообразие — да еще такое живописное, как здесь, — вовсе не неприятное. Обстановка та же, что в Гатчине, те же люди, разговоры, нравы: только что все не сосредоточено в одном месте, а разбросано…
л. 7 – 7 об.
{19} [11 октября 1918]
11/X‑18
Милая, дорогая Мамулечка!
Мария Алексеевна[xxvii] все еще не уехала, кажется, поедет завтра. Могу написать еще несколько слов.
Я, кажется, начинаю уже тосковать не только по Тебе, моя дорогая, но и по Петрограду, хотя тут изумительно красиво. Особенно вечера, так около 5 часов. Такие пейзажи встречаются, как я говорю, только на картинах: совершенно безоблачное небо, широкое, громадное, нежно-зеленого, оранжевого, розового (от заката) цвета, чистое невероятно — и вдали серо-синий холм с деревушкой, темным резким контуром выделяющийся на этом удивительном небе. Или березы и дальше хвойный лес в закатных лучах с голубыми прозрачными тенями… Прямо становишься поэтом.
И притом не верится, что мы на Севере — часов до б такая мягкая погода, что я пальто одеваю только вечером, а весь день хожу в гимнастерке.
Теплое белье еще не трогал. В бане был, сменил белье. Грязное снес в стирку — страшно дорога: 11 рублей 25 копеек с моим мылом, но я, кажется, заплатил бы и 20, так мне противны всякие мысли о белье, прачках и прочих оборотных сторонах жизни. То ли бы дело жить дома, ни о еде, ни о стирке не думая, ходить в Институт, о котором я, кстати сказать, порядком соскучился, но не об институте как он сейчас, а о первом времени, когда все шло чин чином, были порядок и дело, а последнее время — одна игра на нервах! Только издергивался. А главное: так хотелось бы заняться рисованием — систематически и как следует.
Дни провожу довольно монотонно: служу, а вечерами хожу к Кате[xxviii], Марии Алексеевне и сестре балерины[xxix], живущим вместе, — пьем кофе, чай, ужинаем вторично и объедаемся гоголь-моголем. Но в общем хочется чего-то другого… С тоской вспоминаю архиерейский двор в Вологде — место, где действительно испытывал блаженство и мир души, — здесь утешением является опять-таки природа…
И жалею, что не художник — такие очаровательные виды и уголки, хотя бы, например, двор Управления: мощенный расползающимися досками, сквозь которые пробивается трава, посреди — помойка, но столь мило построенная, покосившаяся, а над ней — фонарь совсем наклонный, какие-то быки в углу, кругом низкие темные {20} амбары, кладовые, опять-таки темным силуэтом вырисовывающиеся на этой невероятной нежно-оранжевой глади неба! Кажется, так и сидел бы, не отрываясь… как перед давним собором Софии в Вологде.
Что мне еще здесь страшно нравится — это юбки деревенских баб, непременно постараюсь купить — полосатые — широкие полосы — ярко-ярко-красные, желтые, зеленые, лиловые, синие, причем красные доминируют, а остальные только вносят разнообразие. Уже даже узнал адрес бабы, мастерящей, ткущей и красящей материю: Татьяна в деревне Кароляк. Если будет хорошая погода, пойдем в ближайший праздник.
На днях, по всей вероятности, перееду из вагона на квартиру в деревню. Дай Бог, чтобы там было не хуже, здесь мне очень нравится, хотя изредка по вечерам и ловишь какое-либо милое животное.
Вот тут у меня к Тебе маленькая просьба — купи 2 коробочки (или 3) японского (или персидского) порошка, хорошо бы с таким приспособлением: плоская круглая коробочка с трубкой для выталкивания порошка для насекомых <рис.> — переход несколько комичный: от красот природы… к персидскому порошку!
Кормят (затрагиваю «кардинальный» вопрос!) нас здесь в столовой весьма прилично, хотя все же как-то, кроме именин, все не могу наесться до невероятия, как очень бы хотелось, особенно в дни, как вчера, сегодня и завтра, когда сижу без хлеба — не рассчитал и авансом съел — фунта по 2 в день! Единственное спасение — яйца, поглощаемые в колоссальном количестве.
Порошок передай М. А. и попроси привезти мне.
Как Р‑р‑р‑окина? Дай Бог, чтобы платила. Страшно рад, что у Тебя поселится жандарм Фрейлейн[xxx] — буду гораздо спокойнее о Тебе.
Пока, моя милая, славная, хорошая. Целую Тебя очень, очень крепко. И остаюсь любящим
Котиком.
л. 10 – 11 об.
Октября 1918 г.
… жить же созерцанием природы и только природы я все-таки, несмотря на всю ее прелесть, не могу — мне нужен Собор св. Софии! (В сей патетический момент, узрев блоху, казнил оную… что ж поделаешь: мечты и жизнь, поэзия и проза…) Очень заинтригован присмотренной Тобою для меня книгой. Если Рокина заплатит, будет к Тебе маленькая (в 7 р. 50 к.) просьба — у Вольфа[xxxi] есть (по крайней мере до последнего времени было): И. Тэн. Путешествие по Италии. Ч. II. Флоренция (и, кажется, Венеция)[xxxii]. М. А. взяла бы [с] собою.
л. 15.
Итак, милая, просьба к Тебе: Тэн, по типу и размеру подходящий к Муратову[xxxiii], с большими фотографиями, в белом брошюрованном переплете…
л. 15 об.
[16 октября 1918]
16/Х‑18
Еще просьба: на верхней полке шкафа, слева, в кожаном переплете (от французских романов) есть «Histoire {22} du Théâtre au Moyen Age» Lintilhac’а[xxxiv]. Если нетрудно, пришли.
л. 18.
[18 октября 1918]
ст. Вожега
18/X‑18
Какая апатия… скука. Недостает искусства. Еще немного спасает Zola, я его все же очень люблю[xxxv].
л. 19 об.
Начал опять немного рисовать «по-старому» — это все же меня немного развлекает и переносит в «мой мир».
Пришли мне, пожалуйста, Lintilhac’а «Histoire du Théâtre au Moyen Age» (в кожаном, из французских романов, переплете, знаешь — синем, снимающемся), лежит на верхней полке — поверх книг, кажется над «Histoire de la Painture» Lanzi[xxxvi], слева. Мне сильно недостает этой книги[xxxvii].
л. 20.
Дай Бог, чтобы потом перевели в Галич, Вологду или куда-либо, где есть что посмотреть. Ничего не делая, все же будешь иметь удовлетворение, что любуясь и изучая старину, все же имеешь какую-то пользу, все когда-либо пригодится. Когда?
Эх, лучше не думать о том, что будет дальше, но жить минутой, моментом тоже не можешь — уж больно нужно быть мизерным, чтобы «жить» — службой и вожегодской грязью! Хочу заняться серьезно рисованием с натуры и второй день уже ношу с собою тетрадочку в сером полотне, но как-то нервничаю, злюсь и не могу приняться[xxxviii].
л. 20 об.
[27 октября 1918]
27/Х‑18[xxxix]
И здесь огромная просьба: отыщи у Вольфа (я у него видел, как войти — направо на высокой стойке) журнал «Мир искусства» за 1904 № 6 (о миниатюрах французских)[xl] за какую угодно цену. Я давно ищу что-либо по этому вопросу и сегодня случайно увидел в музее. Если нет у Вольфа, достань, милая, хоть из-под земли — мне очень нужно. У антикваров. И положи с табаком и передай Марии Павловне[xli]. Умоляю, мне очень-очень хочется!!! Я давно ищу по этому вопросу и очень люблю!
л. 27 об. – 28.
[после 27 октября] [xlii]
Все воскресенье было посвящено осмотру Вологды. Страшно интересно. Были в бесконечном множестве церквей и еще больше видели снаружи. Подымались на 35‑тисаженную соборную колокольню, откуда расстилается изумительнейший вид на город, соборы, окрестности и дивный красно-оранжевый Прилуцкий монастырь — цель нашей ближайшей следующей поездки. Видел весьма интересные иконы, церковные двери и вообще очень-очень много интересного. Попали даже {24} в музей Общества Северного Кружка Любителей Изящных Искусств (там-то я и видел № 6 журнала «Мир искусства» за 1904 г., который я так умоляю мне выслать! Он мне «как воздух потребен»!) — очень симпатичное учреждение. И при нем, при нем… школа рисования! О, зачем я не в Вологде? Там имеется и художественная библиотека для членов, но, сидя в Вожеге, не станешь членом! И какой дивный домик, как обставлен! Вообще, посмотрев столько милого, хорошего, грустно становится.
В воскресенье в 5 час[ов] утра уехали и были в 1 час дня в родной Вожеге. С Катей ссорились ужасно, правда, вероятно, отчасти и я виноват, так как никогда не бываю таким злым и резким, как когда смотрю красивые вещи. Ахи и охи восторга в компании мне непонятны и противны!
л. 29 об. – 30 об.
[конец октября – 3 ноября 1918] [xliii]
Затем просто умоляю: раздобудь мне журнал «Мир искусства» № 6 за 1904 за какую угодно цену — все дам за него! Найти можно у Вольфа, где я много их видел, или у антикваров. Ну, прямо умоляю: он посвящен миниатюрной живописи во Франции XIV в. — вопрос, последнее время меня очень интересовавший, там очень полно представлен, и [журнал] мне очень-очень нужен. Прямо умоляю. Мельком его видел. И по этому вопросу сравнительно немного доступного.
л. 32 – 32 об.
3/XI‑18
Не писал эти дни, так как очень занят — у нас в дни торжеств (!!!) состоится спектакль наших служащих на сцене вновь открывающегося «клуба коммунистов» (!!!), устраиваемый по инициативе здешней «власти на местах» «Веерка» (Военно-революционного комитета). С тоски принялись весьма ретиво: играют Катя, Наталья Павловна (я ей объясняюсь в любви!), а и еще, кроме иных, два почтенных, убеленных сединами полковника — комедию Островского «Счастливый день»[xliv]. Играю я «чиновника при генерале, чистенького приглаженного молодого человека, {25} в разговоре постоянно конфузливо улыбающегося и не знающего, куда деть глаза»[xlv]. Хотя я (увы! ввиду не от меня зависящих причин) и нельзя сказать, чтобы очень чистенький, а насчет приглаженности и совсем тот: кок, который не успел подстричь в Вологде, колышется и вьется на зависть завивающимся девицам! Но все же
|
|
Индивидуальные очистные сооружения: К классу индивидуальных очистных сооружений относят сооружения, пропускная способность которых...
Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим...
Автоматическое растормаживание колес: Тормозные устройства колес предназначены для уменьшения длины пробега и улучшения маневрирования ВС при...
История развития хранилищ для нефти: Первые склады нефти появились в XVII веке. Они представляли собой землянные ямы-амбара глубиной 4…5 м...
© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!