Иеромонах Роман. «Глаголы вещие»

НиколайПереяслов

 90- йпсалом

Кто имать ум — внимай.
Зде мудрость есть.

Число зверино изочти, считая.

Число его — «шестьсот шестьдесят шесть».

Не поклонись, погибель обретая.

Иеромонах Роман. «Глаголы вещие»

Сатанинский патруль

Они появились в конце полустанка — три шкафоподобных парня с коротко стриженными затылками и квадратными челюстями, перед волчьими взглядами которых поспешно расступались ожидавшие электричку пассажиры. Избегать столкновений с ними становилось все труднее и труднее.

Илья с беспокойством огляделся по сторонам. Из глубины бора тянуло неприветливой дремучей сыростью, люди на перроне стояли, подняв воротники и ни на кого не глядя. «Эти не двинутся с места, даже если меня станут убивать на их глазах», — понял он, и в памяти тут же всплыла увиденная недавно в городе сцена. Вообще-то он последнее время старался как можно меньше показываться на улице, но в тот раз ему принесли извещение на почтовый перевод, поэтому волей-неволей пришлось идти на почту. Получив деньги, он хотел как можно скорее возвратиться домой, но в эту минуту его окликнули:

— Илюша, погодите!

Тяжело дыша, к нему подходила его соседка по подъезду, прижимавшая к груди упакованную в розовое одеяльце внучку.

— Сделайте одолжение, — попросила она, — подержите пять минут Жульетку, пока я забегу на почту.

Она ткнула Илье розовый сверток, и ему не осталось ничего другого, как принять его и, неумело покачивая, ждать возвращения бабушки. К счастью, ребенок преспокойно спал в своем теплом коконе.

Но все-таки Илья чувствовал себя на улице неуютно. Город был наводнен осведомителями и командами добровольной полиции — вон и сейчас Илья увидел идущих в его направлении троих парией, на рукавах которых алели красные повязки с белым кругом и выведенными в нем черной краской зловещими цифрами — «666». Лица участников этого «сатанинского патруля», как называл их про себя Илья, были до удивления похожими одно на другое — ему даже стало казаться, что он все время наталкивается на одну и ту же группу, которая, в свою очередь, его тоже уже заприметила и запомнила. И — кто знает? — по-видимому, этот «комплекс обреченности» каким-то образом улавливался членами «сатанинского патрулям, потому что даже в самой многолюдной толпе их тянуло к Илье, словно магнитом. Он уже видел, как, рассекая поток пешеходов, тройка дружинников целенаправленно двигалась к нему, и, если бы не спящая на руках Джульетта, он незамедлительно постарался бы скрыться.

И тут появился этот старик. В последнее время такими, как он, стали заполнены чуть ли не все улицы — они попрошайничали у вокзалов и магазинов, спали в подземных переходах, копались в урнах и мусорных баках. Выброшенные на обочину жизни, они уже не видели в ней ничего для себя более ценного, чем подобранная пустая бутылка, выклянченная мелочишка, дармовые полстакана вина... Этот старик был именно таким. Заметив оставленную кем-то бутылку из-под пива, он бросился к этой драгоценной находке и, поскользнувшись на банановой кожуре, так и въехал с разбегу прямо в идущую ему навстречу патрульную тройку.

Отпрянув от неожиданности в стороны, мордовороты, впрочем, тут же разглядели, какое ничтожество стало причиной их прилюдного испуга, и пришли в бешенство. Пойманный за шиворот, старик вознесся на добрых полметра над тротуаром, повиснув в железной длани одного из разъяренных стражей порядка.

— Ты чё, козел, оборзел? Совсем, падла, не видишь, на кого кидаешься?

— Братцы, ей-Богу, я не нарочно! — прохрипел через стиснутое воротом горло старик, не замечая, как при упоминании имени Бога передернулись лица дружинников.

—- Да ты, тварь, еще и издеваешься над нами! — будто бы ожегшись, отдернул руку тот, кто держал его на весу, и старик шмякнулся на тротуар.

— Парни, не бейте, — залепетал он. — Ради всего святого, отпустите...

— Да заткнись ты, паскуда! — взвизгнул первый из них и изо всей силы вломил старику ботинком под ребра.

Но тот еще громче завопил:

— Люди-и! Убивают! Ради Христа, заступитесь!..

Последние слова привели к немедленным результатам: все, кто находился поблизости от места происшествия, тут же шарахнулись в стороны, тогда как ослепленные ненавистью дружинники потеряли над собой следы последнего контроля. Услышав имя Христа, они буквально озверели и, отталкивая друг друга, бросились к скорченному на тротуаре старику, топча и увеча его тяжелыми ботинками. Их нечленораздельные выкрики и проклятия слились в сплошное рычание, и окаменевшему с Джульеттой на руках Илье показалось, что перед ним не люди, а свора терзающих добычу диких собак.

Пять ли, десять ли минут длилась эта жестокая вакханалия, но, то ли вдруг устав, то ли опомнившись, избивавшие остановились и расступились в стороны, оставив на тротуаре окровавленный комок того, что еще недавно было человеческим телом.

— Пошли! — махнул рукой самый рослый и, по-видимому, самый старший из них, и з этот момент его взгляд уперся в стоящего неподалеку Илью. — Т-тзк-с, — процедил он сквозь зубы, затем вынул из кармана платок, вытер им пот со лба и кивнул своим напарникам: — А это что за гусь? Как вам кажется? А?..

Они медленно подошли в Илье и остановились. Минуты две длилось молчаливое разглядывание, и наконец их главарь-верзила, кивнув на прикрытый капюшоном лоб Ильи, не столько вопросительно, сколько утвердительно произнес:

— Без метки. А?..

— Без, — выдавил из себя Илья и инстинктивно прижал к груди ребенка. Главный перевел взгляд на розовый сверток, сделал шаг вперед, протянул руку к одеяльцу и откинул уголок, прикрывавший личико спящей девочки. На розовеньком, как и одеяло, маленьком лобике отчетливо обозначились три аккуратненькие шестерки.

— Ну ладно, — проронил верзила. — На этот раз мы тебя не тронем... Из-за нее, — кивнул он на Джульетту. — Но если попадешься без метки еще раз, то пеняй на себя. — И они медленно пошли по улице, заглядывая в лица встречных, как тюремщики заглядывают в глазки камер.

...И вот теперь, стоя на полупустой железнодорожной станции среди мрачного леса, он почувствовал, что попался им снова. Он понимал, что рано или поздно это должно было случиться, но все же не думал, что это произойдет вот так — на таком далеком полустанке, где нет возможности ни затеряться в толпе, ни понадеяться на чью-нибудь помощь.

И эти трое на перроне, похоже, не просто выделили его из числа ожидающих электричку, но и поняли всю его нынешнюю загнанность и беспомощность. Криво ухмыляясь в предвкушении расправы, они медленно подошли к Илье и стали перед ним, поигрывая в руках длинными омоновскими дубинками.

— А ну-ка! — злорадно осклабился один из них и, как указкой, ткнул концом дубинки Илье под капюшон. — Покажи нам свой умный лобик...

Трое удовлетворенно переглянулись и рассредоточились так, чтобы отрезать Илью от перрона. Свободным у него теперь оставался только путь на рельсы, но там — в конце станции — уже появился несущийся в сторону города товарняк. «Ну вот и все, — мелькнула мысль, — сейчас толкнут под колеса, и конец...»

Но его не толкнули. С ним еще думали поиграть напоследок.

— Ну как? — ухмыльнулся один из тройки. — Этот поезд тебя устраивает? Посмотри. — Ткнув дубинкой Илью в челюсть, повернул его голову к составу.

И в это мгновение Илья увидел, что мимо него пролетают железнодорожные платформы, груженные белым речным песком.

Он не был спортсменом и никогда серьезно не занимался даже зарядкой, но тут его тело абсолютно самостоятельно в отчаяннейшем прыжке взлетело над проносящимся мимо бортом, и он, подхваченный скоростью грохочущего состава, зарылся руками, ногами и лицом во влажную гору холодного белого песка. Кричали ль ему вслед свои проклятия дружинники или просто застыли с разинутыми ртами, он не видел. Когда он поднял голову и, отплевавшись от песка во рту, огляделся, состав отсчитал уже несколько километров от места его бегства. А минут через сорок он замедлил ход и начал втягиваться на разгрузочные пути сортировочной станции.

Выждав удобный момент, Илья спрыгнул на землю.

2. Число зверя

Вздохнулось с облегчением только дома, когда он услышал оградительный щелчок дверного замка. Сняв рюкзак и видавшую виды штормовку, прошел в комнату. Устало опустился на табурет, посидел без движения, а затем, вынув из ящика письменного стола хранимую под бумагами иконку-складень с ликами Спасителя, Приснодевы и Николая Угодника, — зажег перед нею небольшой огарочек свечки и помолился: «Благодарни суще недостойниираби Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниях на нас бывших, славящеТя хвалим, благословим, благодарим, поем и величаем Твое благоутробие, и рабски любовию вопием Ти: Благодетелю Спасе наш, слава Тебе!»

После этого вернулся в прихожую и, забрав рюкзак, отправился в кухню разбирать содержимое. На этот раз из поездки удалось привезти большой каравай домашнего хлеба, десяток приличных морковин, кочан капусты, пяток луковиц и одного пересушенного леща, И это можно было считать удачей. Вышедший в начале года президентский указ строжайше предписывал: лица, не имеющие на лбу обязательных для всех шестерок, лишаются права обслуживания во всех государственных и частных магазинах, кафе, столовых и на рынках. За продажу товаров лицам без метки продавцы государственного сектора подлежали немедленному увольнению, а частники подвергались лишению лицензии и конфискации торговой точки вместе с товаром. Но сильнее штрафов и увольнений люди стали бояться расплодившихся патрулыциков, вершащих безнаказанно самосуды прямо на глазах у запуганного населения.

Уже через месяц после издания указа Илью за отказ украсить лоб сатанинской меткой уволили из редакции. Единственным его доходом с тех пор стал гонорар, который он получал за составление кроссвордов. Это было все, что ему еще мог позволить редактор в память о предыдущей совместной работе. К тому же составление кроссвордов не требовало его присутствия в редакции, Илья просто отсылал их по почте и таким же способом получал гонорар. Зато работа кроссвордиста давала ему возможность хотя бы время от времени вводить в свои кроссворды запрещенные тем же указом имена православных святых. Так, например, он позволял себе среди прочей кроссвордной дребедени вставлять вопросы типа: «Название одной из замоскворецких улиц, на которой в детские годы писателя Ивана Шмелева находился храм Иоакима и Анны, восемь букв». Неважно, вспоминал ли кто-нибудь, что эта улица называлась Якиманка, или нет, он был рад, что хотя бы таким образом воздает славу святым православным подвижникам и угодникам. Особенно после того, как очередным указом православная вера объявлялась вне закона, исповедание ее повсеместно запрещалось, а храмы вновь закрывались.

Не явившись на пункт проставления кода, Илья оказался тоже вне закона. В любой момент к нему могли подойти члены «сатанинского патруля» и сделать то же самое, что они сделали на его глазах с тем стариком возле почты. Да и вообще, нужно было теперь как-то жить в этих условиях — хоть ему кое-что и перепадало пока еще из редакции за кроссворды, но купить на эти деньги съестное в городе он все равно не мог, а поэтому вынужден был раз в неделю уезжать на электричке в один из дальних районов и там, вдали от осведомительных взоров, покупать себе еду или обменивать ее на оставшиеся у него книги и вещи.

Но последнее время верзилы с тремя шестерками на рукавах стали встречаться ему и на самых отдаленных полустанках. Вот и сегодня он чуть было не угодил им в лапы, да Господь помиловал...

Илья поужинал хлебом с луковицей и, поблагодарив Бога, лег отдыхать. Однако, несмотря на проведенный в странствиях день и пережитую опасность, сон не шел. Мысли помимо его воли вновь и вновь возвращались к событиям последнего года, пытаясь понять, как же могло случиться, что, не внимая Откровению Иоанна и предостережениям других праведников, люди все-таки позволили сатане взять над собой верх и покорно подставили лбы для клеймения числом зверя. Все прошло так буднично, незаметно, что никто не придал и значения. Сначала ввели вместо чековых книжек пластиковые карточки — вроде бы для удобства населения, а чуть погодя, из-за того, мол, что карточки часто теряются, решили поставить всем единый код специальной биологической краской прямо на теле и по наличию этого кода отпускать товары в магазинах... Ну а потом процедуру, так сказать, упростили, сведя все к трем обязательным шестеркам на лбу, и все. И никто не заметил, что все происходящее один к одному соответствует предсказанию Апокалипсиса: «И он сделал то, что всем — малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам — положено будет начертание на правую руку или на чело их и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его...»

«А что делать? — говорили ему те, кому он пытался объяснить происходящее. — Надо ведь как-то жить дальше, надо что-то есть, пить, одевать, кормить детей...»

На первый взгляд жизнь как будто не очень и изменилась. По телевизору все так же передавали нескончаемые концерты Лалы Бухачевой да ФорелияЛимонтьева, на улицах день и ночь работали киоски, торгующие заморской водкой, вот разве что легализовали свою работу проститутки да донеслись слухи, что стали пошаливать на лесных дорогах: начали, мол, выходить из чащоб какие-то бородатые мужики с дубьем и нападать на проезжающие «мерседесы», но это было где-то далеко и воспринималось почти как сказка.

Пришло как-то письмо от матери с Украины, но оказалось, что и там происходило то же самое. «Бувнэдавно указ, — писала она своим полурусским-полухохляцким языком, — сказалы, шобвсим поставить на лбу отой знак, а хтонэпоставыть, тому ничогонидэнэ продавать. Ходятьтэпэр по дворах и провиряють — а дядько Иван був без отого знака, и йогоубылы...»

Он вспомнил их соседа Ивана, старого гармониста и бывшего моряка, доживавшего свой век в небольшом флигельке в глубине двора, куда его отселила от себя супруга ввиду усилившегося к старости пристрастия к вину. Илья тогда только начинал свою трудовую деятельность на одной из донбасских шахт, но помнил и доныне, как, идя ли в полшестого утра на первый наряд или возвращаясь в полчетвертого ночи с третьей смены, видел во флигельке дяди Вани горящее желтым светом окно и на его фоне отчетливо видимый бюст бронзового Ленина, перед которым, склоняясь к стакану «Плодово-ягодного», сидел в безмолвной беседе с вождем старый моряк.

— Упокой, Господи, душу раба Твоего Ивана, — вздохнул он и, осенив себя крестным знамением, повернулся на правый бок и попытался уснуть.

3. Глашенька

Утро встретило Илью серым дождем, но он этому только обрадовался. Дождь разгонял с улицы прохожих и патрулыщиков, а значит, можно было покинуть свое убежище и более-менее спокойно, не опасаясь встречи с бесовскими инквизиторами, пересечь город. А ему уже давно хотелось навестить Глашеньку — последний раз он видел ее чуть ли не две недели назад, когда привозил ей собранные накануне грибы да раздобытую в одной из деревень картошку. Небось все уже давно закончилось...

С обладательницей этого редкого для современных девушек имени Илья познакомился года полтора назад в храме Николая Угодника, в который он тогда начал ходить. В миру кипели страсти и росли цены, мафия распродавала недвижимость, правительство — державу, а здесь, как и во времена первого Патриарха России святого Иова, творилось извечное таинство превоплощения хлеба и вина в Тело и Кровь Господни. Попав как-то впервые в свои двадцать пять лет в церковь на Литургию, он вдруг почувствовал, что здесь и есть именно то самое место, которое всю жизнь искала его душа, и с тех пор храм и Причастие сделались для него главными в жизни.

А между тем в воздухе уже явно ощущалось приближение Последнего Срока. С экранов кино, телевидения и со страниц прессы неостановимым потоком начала литься разнузданная порнография, тысячи киосков сутками торговали водкой и презервативами, на первое место повсюду вышли доллары, доллары, доллары...

Здесь же — горели огоньки свечей, глаза излучали доброту и доверие, плыл по храму запах ладана и тихо возносилось под купол песнопение:

Благослови, душе моя, Господа.
Благословен еси, Господи...

В числе других пела тогда на клиросе и Глашенька, и как-то постепенно они стали сначала кивать друг другу издали, а потом и познакомились. Это не было романом или чем-нибудь похожим на него. Просто Илье было хорошо рядом с этой тоненькой, беззащитной девушкой, органически не умеющей не то чтобы врать, а даже говорить на темы, не требующие работы души и участия сердца.

Превосходство Ильи в возрасте ставило его в положение старшего брата, и в этом качестве он иногда сопровождал ее после всенощной до общежития консерватории, в которой она училась. Еще более ответственным за ее судьбу он чувствовал себя теперь, когда Глашеньку, тоже отказавшуюся поставить у себя на лбу сатанинскую метку, исключили из консерватории и выселили из общежития. К счастью, ей почти сразу же удалось устроиться дворником в один небольшой ЖЭК, и она теперь жила в маленькой полуподвальной квартирке, которую покидала только в самое раннее утро для того, чтобы подмести двор. Иногда, правда, во время неожиданного снегопада, приходилось выходить и расчищать дорожки и в светлое время суток, но это было зимой, и ее спасал от ненужных взглядов повязанный до самых бровей платок.

После закрытия храмов виделись они с Ильей не чаще раза в неделю, когда он привозил ей раздобытые по деревням продукты, и только один раз, воспользовавшись занавесившей весь город нескончаемой моросью, они отважились погулять по обезлюдевшим улицам и старому городскому кладбищу, где, глядя на обомшелые каменные кресты, Глаша не удержалась и как-то сама собой потихоньку запела:

Во Царствии Твоем помяни нас, Господи,

Блаженинищии духом,

Блажениплачущии,

Яко тии утешатся.

Блаженикротцыи,

яко тии наследят землю...

НиколайПереяслов

 90- йпсалом

Кто имать ум — внимай.
Зде мудрость есть.

Число зверино изочти, считая.

Число его — «шестьсот шестьдесят шесть».

Не поклонись, погибель обретая.

Иеромонах Роман. «Глаголы вещие»

Сатанинский патруль

Они появились в конце полустанка — три шкафоподобных парня с коротко стриженными затылками и квадратными челюстями, перед волчьими взглядами которых поспешно расступались ожидавшие электричку пассажиры. Избегать столкновений с ними становилось все труднее и труднее.

Илья с беспокойством огляделся по сторонам. Из глубины бора тянуло неприветливой дремучей сыростью, люди на перроне стояли, подняв воротники и ни на кого не глядя. «Эти не двинутся с места, даже если меня станут убивать на их глазах», — понял он, и в памяти тут же всплыла увиденная недавно в городе сцена. Вообще-то он последнее время старался как можно меньше показываться на улице, но в тот раз ему принесли извещение на почтовый перевод, поэтому волей-неволей пришлось идти на почту. Получив деньги, он хотел как можно скорее возвратиться домой, но в эту минуту его окликнули:

— Илюша, погодите!

Тяжело дыша, к нему подходила его соседка по подъезду, прижимавшая к груди упакованную в розовое одеяльце внучку.

— Сделайте одолжение, — попросила она, — подержите пять минут Жульетку, пока я забегу на почту.

Она ткнула Илье розовый сверток, и ему не осталось ничего другого, как принять его и, неумело покачивая, ждать возвращения бабушки. К счастью, ребенок преспокойно спал в своем теплом коконе.

Но все-таки Илья чувствовал себя на улице неуютно. Город был наводнен осведомителями и командами добровольной полиции — вон и сейчас Илья увидел идущих в его направлении троих парией, на рукавах которых алели красные повязки с белым кругом и выведенными в нем черной краской зловещими цифрами — «666». Лица участников этого «сатанинского патруля», как называл их про себя Илья, были до удивления похожими одно на другое — ему даже стало казаться, что он все время наталкивается на одну и ту же группу, которая, в свою очередь, его тоже уже заприметила и запомнила. И — кто знает? — по-видимому, этот «комплекс обреченности» каким-то образом улавливался членами «сатанинского патрулям, потому что даже в самой многолюдной толпе их тянуло к Илье, словно магнитом. Он уже видел, как, рассекая поток пешеходов, тройка дружинников целенаправленно двигалась к нему, и, если бы не спящая на руках Джульетта, он незамедлительно постарался бы скрыться.

И тут появился этот старик. В последнее время такими, как он, стали заполнены чуть ли не все улицы — они попрошайничали у вокзалов и магазинов, спали в подземных переходах, копались в урнах и мусорных баках. Выброшенные на обочину жизни, они уже не видели в ней ничего для себя более ценного, чем подобранная пустая бутылка, выклянченная мелочишка, дармовые полстакана вина... Этот старик был именно таким. Заметив оставленную кем-то бутылку из-под пива, он бросился к этой драгоценной находке и, поскользнувшись на банановой кожуре, так и въехал с разбегу прямо в идущую ему навстречу патрульную тройку.

Отпрянув от неожиданности в стороны, мордовороты, впрочем, тут же разглядели, какое ничтожество стало причиной их прилюдного испуга, и пришли в бешенство. Пойманный за шиворот, старик вознесся на добрых полметра над тротуаром, повиснув в железной длани одного из разъяренных стражей порядка.

— Ты чё, козел, оборзел? Совсем, падла, не видишь, на кого кидаешься?

— Братцы, ей-Богу, я не нарочно! — прохрипел через стиснутое воротом горло старик, не замечая, как при упоминании имени Бога передернулись лица дружинников.

—- Да ты, тварь, еще и издеваешься над нами! — будто бы ожегшись, отдернул руку тот, кто держал его на весу, и старик шмякнулся на тротуар.

— Парни, не бейте, — залепетал он. — Ради всего святого, отпустите...

— Да заткнись ты, паскуда! — взвизгнул первый из них и изо всей силы вломил старику ботинком под ребра.

Но тот еще громче завопил:

— Люди-и! Убивают! Ради Христа, заступитесь!..

Последние слова привели к немедленным результатам: все, кто находился поблизости от места происшествия, тут же шарахнулись в стороны, тогда как ослепленные ненавистью дружинники потеряли над собой следы последнего контроля. Услышав имя Христа, они буквально озверели и, отталкивая друг друга, бросились к скорченному на тротуаре старику, топча и увеча его тяжелыми ботинками. Их нечленораздельные выкрики и проклятия слились в сплошное рычание, и окаменевшему с Джульеттой на руках Илье показалось, что перед ним не люди, а свора терзающих добычу диких собак.

Пять ли, десять ли минут длилась эта жестокая вакханалия, но, то ли вдруг устав, то ли опомнившись, избивавшие остановились и расступились в стороны, оставив на тротуаре окровавленный комок того, что еще недавно было человеческим телом.

— Пошли! — махнул рукой самый рослый и, по-видимому, самый старший из них, и з этот момент его взгляд уперся в стоящего неподалеку Илью. — Т-тзк-с, — процедил он сквозь зубы, затем вынул из кармана платок, вытер им пот со лба и кивнул своим напарникам: — А это что за гусь? Как вам кажется? А?..

Они медленно подошли в Илье и остановились. Минуты две длилось молчаливое разглядывание, и наконец их главарь-верзила, кивнув на прикрытый капюшоном лоб Ильи, не столько вопросительно, сколько утвердительно произнес:

— Без метки. А?..

— Без, — выдавил из себя Илья и инстинктивно прижал к груди ребенка. Главный перевел взгляд на розовый сверток, сделал шаг вперед, протянул руку к одеяльцу и откинул уголок, прикрывавший личико спящей девочки. На розовеньком, как и одеяло, маленьком лобике отчетливо обозначились три аккуратненькие шестерки.

— Ну ладно, — проронил верзила. — На этот раз мы тебя не тронем... Из-за нее, — кивнул он на Джульетту. — Но если попадешься без метки еще раз, то пеняй на себя. — И они медленно пошли по улице, заглядывая в лица встречных, как тюремщики заглядывают в глазки камер.

...И вот теперь, стоя на полупустой железнодорожной станции среди мрачного леса, он почувствовал, что попался им снова. Он понимал, что рано или поздно это должно было случиться, но все же не думал, что это произойдет вот так — на таком далеком полустанке, где нет возможности ни затеряться в толпе, ни понадеяться на чью-нибудь помощь.

И эти трое на перроне, похоже, не просто выделили его из числа ожидающих электричку, но и поняли всю его нынешнюю загнанность и беспомощность. Криво ухмыляясь в предвкушении расправы, они медленно подошли к Илье и стали перед ним, поигрывая в руках длинными омоновскими дубинками.

— А ну-ка! — злорадно осклабился один из них и, как указкой, ткнул концом дубинки Илье под капюшон. — Покажи нам свой умный лобик...

Трое удовлетворенно переглянулись и рассредоточились так, чтобы отрезать Илью от перрона. Свободным у него теперь оставался только путь на рельсы, но там — в конце станции — уже появился несущийся в сторону города товарняк. «Ну вот и все, — мелькнула мысль, — сейчас толкнут под колеса, и конец...»

Но его не толкнули. С ним еще думали поиграть напоследок.

— Ну как? — ухмыльнулся один из тройки. — Этот поезд тебя устраивает? Посмотри. — Ткнув дубинкой Илью в челюсть, повернул его голову к составу.

И в это мгновение Илья увидел, что мимо него пролетают железнодорожные платформы, груженные белым речным песком.

Он не был спортсменом и никогда серьезно не занимался даже зарядкой, но тут его тело абсолютно самостоятельно в отчаяннейшем прыжке взлетело над проносящимся мимо бортом, и он, подхваченный скоростью грохочущего состава, зарылся руками, ногами и лицом во влажную гору холодного белого песка. Кричали ль ему вслед свои проклятия дружинники или просто застыли с разинутыми ртами, он не видел. Когда он поднял голову и, отплевавшись от песка во рту, огляделся, состав отсчитал уже несколько километров от места его бегства. А минут через сорок он замедлил ход и начал втягиваться на разгрузочные пути сортировочной станции.

Выждав удобный момент, Илья спрыгнул на землю.

2. Число зверя

Вздохнулось с облегчением только дома, когда он услышал оградительный щелчок дверного замка. Сняв рюкзак и видавшую виды штормовку, прошел в комнату. Устало опустился на табурет, посидел без движения, а затем, вынув из ящика письменного стола хранимую под бумагами иконку-складень с ликами Спасителя, Приснодевы и Николая Угодника, — зажег перед нею небольшой огарочек свечки и помолился: «Благодарни суще недостойниираби Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниях на нас бывших, славящеТя хвалим, благословим, благодарим, поем и величаем Твое благоутробие, и рабски любовию вопием Ти: Благодетелю Спасе наш, слава Тебе!»

После этого вернулся в прихожую и, забрав рюкзак, отправился в кухню разбирать содержимое. На этот раз из поездки удалось привезти большой каравай домашнего хлеба, десяток приличных морковин, кочан капусты, пяток луковиц и одного пересушенного леща, И это можно было считать удачей. Вышедший в начале года президентский указ строжайше предписывал: лица, не имеющие на лбу обязательных для всех шестерок, лишаются права обслуживания во всех государственных и частных магазинах, кафе, столовых и на рынках. За продажу товаров лицам без метки продавцы государственного сектора подлежали немедленному увольнению, а частники подвергались лишению лицензии и конфискации торговой точки вместе с товаром. Но сильнее штрафов и увольнений люди стали бояться расплодившихся патрулыциков, вершащих безнаказанно самосуды прямо на глазах у запуганного населения.

Уже через месяц после издания указа Илью за отказ украсить лоб сатанинской меткой уволили из редакции. Единственным его доходом с тех пор стал гонорар, который он получал за составление кроссвордов. Это было все, что ему еще мог позволить редактор в память о предыдущей совместной работе. К тому же составление кроссвордов не требовало его присутствия в редакции, Илья просто отсылал их по почте и таким же способом получал гонорар. Зато работа кроссвордиста давала ему возможность хотя бы время от времени вводить в свои кроссворды запрещенные тем же указом имена православных святых. Так, например, он позволял себе среди прочей кроссвордной дребедени вставлять вопросы типа: «Название одной из замоскворецких улиц, на которой в детские годы писателя Ивана Шмелева находился храм Иоакима и Анны, восемь букв». Неважно, вспоминал ли кто-нибудь, что эта улица называлась Якиманка, или нет, он был рад, что хотя бы таким образом воздает славу святым православным подвижникам и угодникам. Особенно после того, как очередным указом православная вера объявлялась вне закона, исповедание ее повсеместно запрещалось, а храмы вновь закрывались.

Не явившись на пункт проставления кода, Илья оказался тоже вне закона. В любой момент к нему могли подойти члены «сатанинского патруля» и сделать то же самое, что они сделали на его глазах с тем стариком возле почты. Да и вообще, нужно было теперь как-то жить в этих условиях — хоть ему кое-что и перепадало пока еще из редакции за кроссворды, но купить на эти деньги съестное в городе он все равно не мог, а поэтому вынужден был раз в неделю уезжать на электричке в один из дальних районов и там, вдали от осведомительных взоров, покупать себе еду или обменивать ее на оставшиеся у него книги и вещи.

Но последнее время верзилы с тремя шестерками на рукавах стали встречаться ему и на самых отдаленных полустанках. Вот и сегодня он чуть было не угодил им в лапы, да Господь помиловал...

Илья поужинал хлебом с луковицей и, поблагодарив Бога, лег отдыхать. Однако, несмотря на проведенный в странствиях день и пережитую опасность, сон не шел. Мысли помимо его воли вновь и вновь возвращались к событиям последнего года, пытаясь понять, как же могло случиться, что, не внимая Откровению Иоанна и предостережениям других праведников, люди все-таки позволили сатане взять над собой верх и покорно подставили лбы для клеймения числом зверя. Все прошло так буднично, незаметно, что никто не придал и значения. Сначала ввели вместо чековых книжек пластиковые карточки — вроде бы для удобства населения, а чуть погодя, из-за того, мол, что карточки часто теряются, решили поставить всем единый код специальной биологической краской прямо на теле и по наличию этого кода отпускать товары в магазинах... Ну а потом процедуру, так сказать, упростили, сведя все к трем обязательным шестеркам на лбу, и все. И никто не заметил, что все происходящее один к одному соответствует предсказанию Апокалипсиса: «И он сделал то, что всем — малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам — положено будет начертание на правую руку или на чело их и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его...»

«А что делать? — говорили ему те, кому он пытался объяснить происходящее. — Надо ведь как-то жить дальше, надо что-то есть, пить, одевать, кормить детей...»

На первый взгляд жизнь как будто не очень и изменилась. По телевизору все так же передавали нескончаемые концерты Лалы Бухачевой да ФорелияЛимонтьева, на улицах день и ночь работали киоски, торгующие заморской водкой, вот разве что легализовали свою работу проститутки да донеслись слухи, что стали пошаливать на лесных дорогах: начали, мол, выходить из чащоб какие-то бородатые мужики с дубьем и нападать на проезжающие «мерседесы», но это было где-то далеко и воспринималось почти как сказка.

Пришло как-то письмо от матери с Украины, но оказалось, что и там происходило то же самое. «Бувнэдавно указ, — писала она своим полурусским-полухохляцким языком, — сказалы, шобвсим поставить на лбу отой знак, а хтонэпоставыть, тому ничогонидэнэ продавать. Ходятьтэпэр по дворах и провиряють — а дядько Иван був без отого знака, и йогоубылы...»

Он вспомнил их соседа Ивана, старого гармониста и бывшего моряка, доживавшего свой век в небольшом флигельке в глубине двора, куда его отселила от себя супруга ввиду усилившегося к старости пристрастия к вину. Илья тогда только начинал свою трудовую деятельность на одной из донбасских шахт, но помнил и доныне, как, идя ли в полшестого утра на первый наряд или возвращаясь в полчетвертого ночи с третьей смены, видел во флигельке дяди Вани горящее желтым светом окно и на его фоне отчетливо видимый бюст бронзового Ленина, перед которым, склоняясь к стакану «Плодово-ягодного», сидел в безмолвной беседе с вождем старый моряк.

— Упокой, Господи, душу раба Твоего Ивана, — вздохнул он и, осенив себя крестным знамением, повернулся на правый бок и попытался уснуть.

3. Глашенька

Утро встретило Илью серым дождем, но он этому только обрадовался. Дождь разгонял с улицы прохожих и патрулыщиков, а значит, можно было покинуть свое убежище и более-менее спокойно, не опасаясь встречи с бесовскими инквизиторами, пересечь город. А ему уже давно хотелось навестить Глашеньку — последний раз он видел ее чуть ли не две недели назад, когда привозил ей собранные накануне грибы да раздобытую в одной из деревень картошку. Небось все уже давно закончилось...

С обладательницей этого редкого для современных девушек имени Илья познакомился года полтора назад в храме Николая Угодника, в который он тогда начал ходить. В миру кипели страсти и росли цены, мафия распродавала недвижимость, правительство — державу, а здесь, как и во времена первого Патриарха России святого Иова, творилось извечное таинство превоплощения хлеба и вина в Тело и Кровь Господни. Попав как-то впервые в свои двадцать пять лет в церковь на Литургию, он вдруг почувствовал, что здесь и есть именно то самое место, которое всю жизнь искала его душа, и с тех пор храм и Причастие сделались для него главными в жизни.

А между тем в воздухе уже явно ощущалось приближение Последнего Срока. С экранов кино, телевидения и со страниц прессы неостановимым потоком начала литься разнузданная порнография, тысячи киосков сутками торговали водкой и презервативами, на первое место повсюду вышли доллары, доллары, доллары...

Здесь же — горели огоньки свечей, глаза излучали доброту и доверие, плыл по храму запах ладана и тихо возносилось под купол песнопение:

Благослови, душе моя, Господа.
Благословен еси, Господи...

В числе других пела тогда на клиросе и Глашенька, и как-то постепенно они стали сначала кивать друг другу издали, а потом и познакомились. Это не было романом или чем-нибудь похожим на него. Просто Илье было хорошо рядом с этой тоненькой, беззащитной девушкой, органически не умеющей н<