Ненасилие, совесть, гуманизм в их историческом становлении. Инструментальная и гуманитарная культура: эволюционные корреляции

...За каждым новым

Разоблачением природы

Идут тысячелетья рабства и насилий,

И жизнь нас учит, как слепых щенят,

И тычет носом долго и упорно

В кровавую, расползшуюся жижу;

Покамест ненависть врага к врагу

Не сменится взаимным уваженьем,

В конечном счете только равным силе,

Когда-то сдвинутой с устоев человеком.

Ступени каждой в области, познанья

Ответствует такая же ступень

Самоотказа...

МА. Волошин (курсив мой)

 

 

Абсолютное зло невозможно, оно непременно

уничтожило бы себя.

Фома Аквинский

История — это прогресс нравственных задач. Не свершений, нет,— но задач, которые ставит перед отдельным человеком коллективное могущество человечества, задач все более и более трудных, почти невыполнимых, но которые с грехом пополам все же выполняются (иначе все бы давно развалилось).

Г.С. Померанц (курсив мой).

В нашу эпоху демографического взрыва в бедных странах и связанных с ним головоломных проблем как-то даже странно звучат слова классика политической экономии А.Смита о том, что самый бесспорный показатель процветания любого государства — увеличение числа его жителей. Между тем два века тому назад, когда эти слова писаны, их вполне разделяли просвещенные европейцы, и только работы другого выдающегося англичанина, Т.Мальтуса, заставили усомниться в безусловной ценности демографического роста.

 Мы с вами говорили о том, как регулируют свою численность первобытные племена, обеспечивая стабильную адаптацию к условиям среды, и, думаю, согласились, что используемые ими средства неприемлемы для "цивилизованного" общества. С развитием же сельскохозяйственного производства люди научились активнее формировать условия своей жизнидеятельности, обеспечивая возможности для расширенного биологического и социального воспроизводства, стали более "ценностно" относиться к собственному потомству и вместе с тем утеряли кощунственную "адаптивность" палеолитических предков. Это должно было сказаться самым существенным образом на ходе исторических событий.

Во избежание недоразумений сразу оговорюсь, что благоприятные условия для демографического роста с сопутствущими ему проблемами складывались подчас в силу сугубо естественных факторов, удельный вес которых тем выше, чем ближе человек к природе. Однако я в последующем поставлю основной акцент на технологических предпосылках, поскольку для нашей темы и вообще для современной эпохи данныйаспект представляет особый интерес, а также потому, сих пор ему уделялось явно недостаточно внимания. Соответственно, как отмечает исследователь из Санкт-Петербурга А.А.Григорьев, причины социальных катастроф историк старались свести либо к чисто природным факторам, либо к войнам и междоусобицам. "Однако сейчас все более накапливается сведений об экологических явлениях, вызванных неразумной хозяйственной политикой. Такого рода катастрофа могут поразить город или целое государство не период их упадка, а, напротив, в период расцвета"[12].

Описав и обобщив множество фактов из истории Азии,Европы и Америки, автор выделил различные типы характерных ситуаций. Например, на берегах реки возникало поселение людей, владевших технологиями земледелия и скотоводство. При благоприятных обстоятельствах их экспансия вверх и вниз по течению (с соответствующим строительством ирригационных сооружений и т.д.) вела к истощению водных ресурсов, истощению и засолению почв, и оазисы начинали деградировать. Или: с интенсификацией животноводства неумеренный выпас скота приводил к вытаптыванию пастбищ, вырубка кустарников и деревьев на дрова оголяла пески, которые «приходили в движение" и, подхваченные ветром, засыпали поля, каналы, поселения. Или: накапливающиеся отходы жизнедеятельности города образовывали многометровые холмы из свалок, которые рано или поздно становились источниками эпидемий, уничтожавших население...

Короче говоря, при огромном многообразии конкретных ситуаций в историях расцвета и увядания многих посленеолитических очагов цивилизации просматривается характерная съхема, напоминающая схему верхнепалеолитического кризиса. Владение эффективными (теперь уже производственными) технологиями создает благоприятные условия для экстенсивного роста. Увеличивается население, социальные и, по-видимому, индивидуальные потребности, укрепляется ощущение безграничности ресурсов, типичное для периодов расцвета. Все это оборачивается возрастающей нагрузкой на природную (а также социальную) среду, последствий которой люди не умеют предвидеть и в результате разрушают основу своего существования.

Крупнейший историк А.Тойнби, исследовав циклы цивилизационного развития, указал на множество примеров того, как развитие производственных и боевых технологий влекло за собой надлом социальных систем, становившихся затем легкой жертвой варваров. На данном основании он вообще отверг технологический критерий прогресса как предрассудок "западного ума". При этом обратная зависимость между "военным и социальным прогрессом" у Тойнби не взывает удивления. Более удивительным автор полагает то, что сказанное относится и к искусству обработки земли. Например, "если проследить развитие сельскохозяйственной техники на общем фоне эллинистической истории, то мы обнаружим, что и здесь рост технических достижений сопровождался упадком цивилизации"[13]. Общий вывод печален: хотя строгой зависимости обнаружить не удалось, однако Чаще всего "по мере укрепления власти над окружением начинается процесс надлома и распада не роста"[14].

Итак, усиление господства над силами природы — скорее, зло, чем благо для самого человека. Этот технологический пессимизм, имеющий под собой солидную фактическую базу, созвучен умонастроению многих наших современников. И поскольку речь идет о вопросе мировоззренческом — ведь от его решения зависят стратегические, судьбоносные рекомендации,— он заслуживает специального изучения. Я постараюсь указать, что, хотя вывод об. отрицательной зависимости между технологическим и духовным ростом построен на богатом историческом материале, он выглядит бесспорным лишь о тех пор, пока мы ограничиваемся рамками отдельных цивилизационных циклов. Широкомасштабное же сопоставление сменявших друг друга обществ убеждает в том, что трудный опыт надломов, тупиковых и оптимальных стратегий не уходил в небытие вместе с угасавшими очагами цивилизации, но исподволь накапливался в исторической памяти, оказывая влияние на последующие события.

Особенно заметно это обстоятельство в тех случаях, когда эволюционный кризис охватывал обширный, социально насыщенный регион, обитателям которого удавалось найти кардинальный выход. Подобные ситуации чрезвычайно интересны и поучительны, и они знаменуют качественные скачки в истории планетарной цивилизации. О двух из них — первичном возникновении культуры и неолитической революции — я рассказывал в предыдущих лекциях. Рассмотрев далее наиболее яркие примеры посленеолитического развития, можно будет перейти к определенным обобщениям.

...В V—III тысячелетиях до н.э. люди научились использовать, наряду с традиционными материалами, медь, а затем и бронзу. С распространением первых металлических орудий возросло земледельческое производство, стимулировав рост населения и вместе с тем усиление соперничества за плодородные почвы. Кризис завершился переходом к орошаемому земледелию в долинах Тигра, Евфрата, Нила, Инда, Хуанхэ.

Исследователи отмечают, что ни один период истории вплоть до Галилея, не дал такого гигантского приращения знаний. За сравнительно короткое, по историческим меркам время человек овладел энергией ветра и силой рычага, придумал плуг и колесо, изучил свойства металлов, изобрел систему мер и весов и, главное, письменность. Строительство и испльзование сложных ирригационных сооружений потребовало формирования централизованных управленческих систем. А новообретенные навыки, умения, кардинально увеличив скорость и объем информационных связей, обеспечили операциональные условия для становления первых империй со сложным разделением труда и сословной дифференциацией. Эту эпоху иногда называют революцией городов.

По письменным источникам удается насчитать в некоторых древнейших городах-государствах от 80 до 130 должностей и профессий. К той же эпохе относятся первые формально-юридические документы. "Да не обидит сильный вдов и сирот" — провозгласил древнейший из таких документов, датируемый XXIV веком до н.э. Своды законов, издаваемые вавилонскими и шумерскими правителями, регулировали уже не общинные, внутрнплеменные отношения (которые вполне обходились без документальной регламентации), но отношения в рамках большого неконтактного сообщества.                    ,

По существу речь идет о началах того феномена, который известный американский экономист, философ и историк, лауреат Нобелевской премии Ф.А.Хайек обозначил как "расширенный порядок человеческого сотрудничества". Раскрывая данное понятие, автор приводит утверждение Аристотеля о том, что единый порядок среди людей ограничен пределами слышимости голоса и что поэтому невозможно создать государство, насчитывающее, скажем, 100 тысяч человек. Парадокс, однако, в том, что при Дристотеле и задолго до его рождения названное невероятным уже существовало. Давно функционировали многолюдные, охватывающие обширные территории государства, жители которых не могли знать друг друга в лицо, одновременно воспринимать информацию и не были объединены (по крайней мере в мирное время) очевидной общностью целей, но тем не менее действовали согласованно и взаимодополнительно.

Это было бы невозможно, если бы, согласно закону необходимого разнообразия, внутренний мир человека не усложнялся пропорционально условиям его бытия. Действительно, письменность способствовала необычайному расширению пространственного и временного масштаба мировосприятия: вместе с резко возросшим объемом синхронных связей общество впервые стало активно вещающим о себе. Информационный объем мышления психологически обеспечил новый охват групповой идентификации и длительное существование многоплеменных сообществ, в которых формы и условия применения насильственных средств подчинялись регламентации, распространявшейся на большие и географически рассредоточенные массы людей.

Механизмы межэтнического, а также внутриэтнического компромисса совершенствовала и утверждавшаяся сословная эксплуатация, и начавшее кое-где формироваться рабовладение. Как ни горько признавать, опять-таки именно социальная эксплуатация (вспомним неолит), придав "экономическую" ценность индивидуальной человеческой жизни, повысила интерес к ней со стороны государства, правителя или рабовладельца. Один философ выразил эту мысль метким афоризмом: "Человека открыли в процессе его порабощения.."[15].

Позже независимо от Северной Африки, Азии и Европы, сходные во многих чертах процессы пережили американские цивилизации (Мексика, Перу) и пришли к результатам, существенно перекликающимся с великими историческими культурами Старого Света — возникновение государств, письменности. К сожалению, их самостоятельное развитие было насильственно прервано, и они не успели самостоятельно дорасти до следующего скачка в культурной эволюции, который историки обозначили как переход к "осевому времени".

Этот термин в его современном значении предложил К.Яс-перс, понимавший под осевым временем длительную эпоху мировой истории, начатую появлением "человека такого типа, какой сохранился и по сей день"[16].

Когда говорят (и пишут), что за несколько веков, охватывающих середину 1 тысячелетия до н.э., человечество перероди лось, что только тогда люди впервые узнали собственно мораль и совесть, что тогда появилось то, что мы теперь называем личностью, ответственностью, нравственным выбором и т.д. - все это не пустые преувеличения. За исторически очень в короткий срок передовые цивилизации, развившиеся в удаленных друг от друга регионах и по видимости слабо между собой связанные, испытали влияние новых идей, глубоко преобразивших облик культуры. Это настолько важно для веей дальнейшей человеческой истории, что здесь я позволю себе не сколько нарушить временную последовательность: прежде чем говорить об исторических предпосылках и причинах, разберемся в сути происшедшего.

...Современные историки не могут точно определить даже век, в котором жил и проповедовал величайший мудрец Заратуштра, не всегда соглашаются между собой по поводу его этнического происхождения. Есть мнение, что такого человека вообще не существовало в действительности и это собирательный образ, объединяющий целую плеяду мыслителей. Bроде бы это мнение не подтверждено специальным анализом текстов, а поскольку такие детали для нас сейчас не принципиальны, то примем, что Заратуштра — реальная личность, жившая в Иране между Х и VII веками до н.э. Тогда это был один из самых великих гениев человеческой истории, который первым поставил столько узловых вопросов бытия и предложил столько оригинальных решений, что действительно трудно поверить в единоличное авторство.                            

Говоря о Заратуштре, то и дело приходится использовать выражение "впервые". До него не существовало общего пред ставления о Добре и Зле как вселенских началах, о борьбе между ними и перспективе окончательной победы Добра над Злом,, об имманентной способности каждого человека различать доброе и злое и необходимости активно участвовать в утверждении нравственных идеалов, о свободе индивидуального выбора и ответственности за свой выбор... Иccлeдoватeли отмечают, что впервые в лице Заратуштры человек дорос докритического отношениях сложившимся традициям, и им был сделан по существу первый шаг от всевластия внеличностных мифологических форм мышления к мышлению личностно ориентированному.

От Заратуштры ведут начало образы Бога и Дьявола, рая, ада и даже чистилища (в виде узкого моста над пропастью, по которому способна пройти, не сорвавшись, только праведны душа). От его ближайших сподвижников, не дождавшихся наступления Божьего царства при жизни Учителя,— образу Второго пришествия и Страшного Суда, и даже — детали особенно поражают — Матери-девственницы, от которой через 3 тысячи лет после ухода Отца должен родиться Сын Заратуштры...

Предполагается, что иудеи познакомились с зороастризмом в VI веке до н.э., во время "вавилонского пленения", и соприкасались с ним, живя в составе Ахеменидской империи. Но иудаизм смог впитать идеи Заратуштры, став передаточной инстанцией этих идей к христианству и исламу, благодаря тому, что в его собственных рамках еще начиная с VIII века до н.э. проповедовали пророки, чьи искания во многом резонировали с мировоззрением великого иранца.

Правда, в самом Иране идеи Заратуштры не скоро получили широкое признание. Но опять-таки более или менее независимо от них в стране складывались тенденции созвучные новому образу мышления.

Основатель Ахеменидской державы Кир II либо вообще не был знаком с зороастризмом, либо обратил на него внимание лишь в конце жизни. Тем не менее он, как никто из современников, понял важность идеологии для эффективного управления империей. В отличие от правителей старой формации, делавших ставку йа силу и страх, он объявил себя покровителем всех существующих в стране конфессий, даже материально поддерживал различные религиозные общины. Но еще удивительнее некоторые штрихи его внешнеполитической деятельности.

Кир Великий из династии Ахеменидов, как всякий уважающий себя император, не был чужд захватнических амбиций. Однако он, по-видимому, первый из всех завоевателей истории открыл одно замечательное обстоятельство: "энергетические" затраты на достижение военной победы и на удержание власти над покоренными могут быть существенно сэкономлены, если хотя бы частично переориентировать потенциальных противников на добровольное сотрудничество с завоевателями. Иначе говоря, он изобрел... политическую демагогию! И апробировал новую идею на практике. Захватив Вавилон в 539 году до н.э., Кир II обратился к местному населению с манифестом, суть которого в том, что персидские войска пришли для защиты вавилонян и их богов от... их же собственного царя Набонида (разведка донесла, что у того нелады со жрецами). Известный исследователь истории Востока Э.О.Берзин утверждает, что это и есть самый первый в истории человечества пример "политической демагогии в международном масштабе"[17].

Слова "изобретение", "открытие" в сочетании со словом "демагогия" могут показаться насмешкой. Но давайте по достоинству оценим, что произошло. Разумеется, войны оставались существенной компонентой социального бытия, причем еще в неолите люди переросли привычку поголовно истреблять побежденное племя. Вместе с тем по-прежнему кровопролитность сражения служила признаком боевого мастерства и пред метом похвальбы, военнопленных после боя, как правило, убивали, а средства управления покоренными инородцами сводились в основном к физическому насилию, угрозам, унижениям, надругательству над идолами (статуи местных богов демонстративно уничтожали, "уводили в плен"). Теперь найдя альтернативные способы контроля в форме убеждения, внушения, подтверждения самооценки, посулов — всего того, что психолог назвал бы "когнитивной техникой" снижения aгресии,— и это факт значения эпохального.

По-настоящему важно то, что Вавилонский манифест не был случайным, изолированным событием мировой истории. Он стал политическим знамением наступающей эпохи, ярким свидетельством того, что сдвиг в мировоззрении великих мыслителей воплощается в новой практике человеческих отношений.

В VI-V веках до н.э. в Индии формировалось религиозно-философское учение принца Синддхартха Гаутамы, получившего впоследствии имя Будды,— учение, идеал которого — абсолютное ненасилие (ахивса), построенное на идее родственности всего живого и апеллирующее к чувству жалости. В отличие от зороастризма в Иране, буддизм сравнительно быстро распространился по пространству индийской культуры. Спустя многим более двухсот лет его принял грозный император Ашока из династии Маурьев, что также стало событием значимым не только для Индии.

До принятия новой веры Ашока весьма успешно продолжал завоевательную политику отца и деда. Он жестоко покорил вольную страну Калингу на юге Индии, в результате чего "сто пятьдесят тысяч человек было угнано оттуда, сто тысяч было убито на месте и гораздо более того умерло". Не станем чересчур доверять цифрам, ибо известно, что индийские летописцы и мыслители охотно оперировали большими числами, хотя плохо умели и не любили считать. (Так что 100000 убитых у Ашоки, подобно 16000 жен Кришны и массе прочих подобных же выкладок,— просто синонимы выражений "очень много", "тьма тьмущая"). Гораздо важнее то, что в писано далее. "Такая скорбь охватила Угодного Богам ottoго, что покорил он жителей Калинги. "Ведь покорить /никому/ не подчиненную [землю] — это убийство, смерь или угон людей" — вот мысль, которая сильно печалит Угодного Богам....И сколько бы людей в то время, когда были покорены калингяне, ни было убито или умерло, или уведено оттуда,— даже сотая часть этого числа, даже тысячная 41 тяготит теперь Угодного Богам. И если кто причинит вред, Угодный Богам считает, что надо прощать, насколько простить возможно..."[18].

Вот это уже подлинная историческая сенсация: завоеватель скорбит по поводу убитых врагов! Есть основание думать, что раскаяние Угодного Богам искренне. Но если даже это не так, если перед нами всего лишь политическая риторика, то тем красноречивее она свидетельствует о решительном перевороте в ценностных ориентациях. Для сравнения приведу характерные сообщения императоров и их летописцев из предыдущей эпохи.

"...После того как его величество перебил соседние азиатские племена, он поплыл вверх по Нилу в Северный Куш с целью истребить кушитских кочевников. И его величество произвел среди них страшное опустошение... Вот, его величество [был] на пути береговом, чтобы уничтожить город Аркату вместе с городами, что [в его области]. [Достигли города] Кана. Был уничтожен город этот вместе с областью его. Достигли Тунипа. Был уничтожен город...".

"Воинов города Харимме, коварного супостата, оружием я побил, никого не оставил, трупы их на кольях я развесил, вокруг города велел поставить... Вражеское войско стрелами и дротиками я преуменьшил и все тела их пронзил, словно решето... Словно жертвенным баранам, перерезал я им горло, дорогие [им] жизни их я обрезал, как нить... Колеса моей боевой колесницы, ниспровергающей скверного и злого, разбрызгивали кровь и нечистоты. Трупами бойцов их, словно травой, наполнил я землю. Я отрезал им бороды и тем обесчестил, я отрубил им руки, словно зрелые плоды огурцов... Для преследования их я направил за ними свои колесницы и конницу. Беглецов их, которые ради жизни ушли, там, где настигали, сражали оружием...".

"Страну я разорил, города сжег, 3270 человек, одних я умертвил, других живыми увел... Для бога Халди я эта подвиги за один год совершил..."[19].

Какое-то садистическое наваждение!.. И все это доносится богам (а может быть и потомкам?) с нескрываемой гордостью, без тени сомнения в том, что адресат разделит восторг авторов текстов. Я умышленно не называю ни их имен, ни этнической принадлежности. Во-первых, потому, что выдержки взяты почти наугад и, полистав цитированную "Хрестоматию", вы найдете десятки подобных же хвастливых заявлений. Во-вторых, потому, что самым вульгарным было бы объяснять отличие в мировоззрении и поведении Ашокн его индивидуальными, тем более национальными особенностями. Среди прямых предшественников индийского императора были достаточно свирепые тираны, да и сам он, прежде чем "опечалиться», успел угробить пресловутые "сто тысяч" врагов. Но этому славному царю посчастливилось прорасти в новую историческую эпоху, где количество уничтоженных людей переставало считаться доблестью полководца и тем более политика...

Одновременно с индийцем Гаутамой в Китае жил и творил еще один великий мыслитель Кун-Фу-цзы (Конфуций), создав ший оригинальную философско-этическую доктрину, стер жень которой составляет концепция жень: "Чего не хочешь себе, того не делай и другим". Правда, сам Конфуций был убежден, что эта идея доступна только благородным мужам, тогда как простолюдину качество жень (гуманность, человеколюбие; а еще переводят — "совесть"!) не свойственно. Но cпустя два столетия Мэн-цзы выдвинул тезис об изначальной доброте человеческой натуры и, вместе с другими последователями Учителя, продолжал разрабатывать принципы "гуманного правления" в противовес "правлению с использована силы".

Ученикам Конфуция противостояли сильные оппоненты, и некоторые из них проповедовали, прямо противоположные лозунги: культ силы, прославление войны. Приоритет кнута социальном управлении (Мо-цзы, Шан Ян). Тем не менее конфуцианство оказало, пожалуй, еще более глубокое и устойчивое влияние на культуру, историю Китая, чем учение любо другого пророка осевого времени — на те культуры, где oни возникли. С ним также сопряжено переосмысление целей, средств, методов ведения войны, акцент на тактику, маневр, информационное обеспечение взамен грубого напора (Сунь-цзы, У-ди). Но еще важнее другое. Спустя века на этой продуманной до мелочей концептуальной системе была выстроена государственная организация совершенно уникальная по стабильности, самодостаточности и безразличию к внешнему миру (с отсутствием выраженных экспансионистских амбиций).

Наконец, заслуживают специального обсуждения события в социальной и духовной жизни Греции, которые находились в русле мировых тенденций середины 1 тысячелетия до н.э. и оставили после себя самые замечательные достижения той великой эпохи.

Начну с того, что может показаться неожиданным: греческие философы (софисты, киники) с присущей им склонностью к рациональному анализу любого предмета осмелились поставить под сомнение едва ли не все социальные ценности и нормы — от справедливости, морали и дисциплины до элементарных правил приличия и даже личной гигиены.

Развенчание человеческих законов строилось на противопоставлении их законам природы. При этом одни из софистов (Калликл) утверждали, что право, мораль, справедливость — это заговор слабых против сильных, ибо запреты, сковывая одаренного и смелого, подчиняют его интересам бескрылого большинства. Другие (Фрасимах, Антифонт) настаивали, что это, напротив, заговор сильных против слабых: хитрые и могущественные манипулируют простодушным большинством, которое под влиянием моральных предрассудков вынуждено заботиться о чужих интересах, как о своих собственных.

Возможно, вы узнаете что-то знакомое в этих аргументах. Действительно, обе версии имморализма сохранили притягательность и спустя тысячелетия. В терминах Нового времени первую из них можно условно назвать "садо-ницшеанской": маркиз Ф. де Сад, Ф.Ницше и их многочисленные эпигоны требовали презреть вое человеческие законы, противоречащие естественным законам желания и силы, полагали мораль продуктом дегенерации, средством обуздания сильной индивидуальности, м ирное сосуществование — болезненным состоянием общества (ибо оно противно дикой природе) и т.д. Тогда вторую логично назвать "робеспьеровско-ленинской": большевики, творчески усвоив опыт якобинцев, объявили лживые буржуазные мораль и право орудиями классового угнетения, противопоставив им пролетарскую мораль и революционную законность.

Так стоит ли поминать добрым словом идейных прапрадедов А.Гитлера и И.В.Сталина? Стоит, ибо в их эпоху это была трудная, смелая и отнюдь не бесполезная работа ума. Сомнение самоценно и составляет совершенно необходимую предпосылку рационального понимания и доказательства, первыми подлинными ценителями которого стали греки. Критически отнесясь к безусловным традиционным установлениям, античные философы положили конец всевластию мифологического мышления, открыли невиданный прежде, простор для свободного человеческого выбора, индивидуальной ответственности, всего того, что называется мышлением "личностным".

В этом смысле можно сказать, что мыслители греческого V века сделали решающий шаг к открытию человеческой личности. Над человеком не довлеют никакие абсолюты — учили софисты. Каждый индивид самодостаточен, он есть центр и причина мира, весь мир обретает бытие в его ощущениях, восприятиях и мыслях. Научившись во всем сомневаться, человек сам становится мерой всех вещей; вырвавшись из капкана внешних условностей, он обретает подлинную свободу...

Но если нет никаких абсолютов, то все дозволено — именно тогда и зазвучал впервые этот "достоевский" мотив. Поступок бывает добрым или дурным, когда перед субъектом имеется альтернатива, и в этом смысле почти невозможно морально оценивать действия людей в "доосевых" культурах. Но если с обретением выбора человек теряет Абсолют, то добро и зло опять становятся неразличимы, только теперь уже это переживается как проблема. Индивид становится нравственно дезорентирован, психологически фрустрирован, поведенчески непредсказуем, а общество — нежизнеспособно.

Задаче вернуть людям Абсолют, но уже прошедший в испытание скепсисом, посвящено творчество активного оппонента софистов — Сократа. В поисках нового Абсолюта величайший рационалист античности обратился к категории особенно близкой духу греческой культуры, категории Знания.

Сократ заявил о тождестве знания и добродетели, это суждение уже две с половиной тысячи лет не перестает бередить философскую мысль. Кому не известно, что человек - да еще человек осевой эпохи, испытавший вкус выбора,— зная,что такое хорошо и что такое плохо, часто поступает boпреки рассудку. Например, под влиянием страха, вожделения, ради очевидной выгоды и просто "из вредности". Неужели этого не замечал мудрец, сделавший ядром своего учения дельфийскую заповедь "Познай самого себя"? Но Сократ настойчиво доказывает: нет ничего сильнее знания, именно оно, а не страсть управляет человеком, ни один человек не совершает зла сознательно, а кто ошибается в выборе между злом и благом, делает это "по недостатку знания". Ибо каждый хочет быть счасливым и неизменно соизмеряет ближайшее удовольствие или страдание от поступка с последующими удовольствиям страданиями. Знание о себе и окружающем мире приближает человека к мудрости и делает добродетельным его поведение а недостаток знания ведет к поступкам глупым и потому дурным. (Спустя много столетий другой великий психолог, Л.Н.Толстой, скажет: девять из десяти дурных человеческих поступков объясняются исключительно глупостью.)

Рассуждения Сократа, особенно в версии Ксенофонта — сам философ презирал застывшие мысли и не написал в жизни ни строчки — могут показаться раздражающе "рационалистичными". Сведение всей психической жизни к умственной деятельности или, говоря современным языком, к "информационному процессу", способно вызвать протест, даже делая ckидку и на особенности древнегреческого языка, и на трактовку философа интерпретаторами. Поэтому сократовский рационализм активно критиковался уже философами античности, которые подчас ослабляли его идею до откровенных банальностей, вроде того что разум "также" влияет на моральное содержание поступков.

Но у нас еще будут поводы вернуться к этому вопросу. А пока я хочу обратить внимание на одну из самых замечательных исторических заслуг Сократа.                      

 Много лет назад в сборнике академических статей по античной культуре мне бросилась в глаза статья известного ученоного В.Н.Ярхо с неожиданно игривым заглавием: "Была ли у древниx греков совесть?". Автор подробно обосновывал суждение, которое я и прежде слышал от историков, но полагал едва ли не шуткой. А именно — что до знаменитого греческого V века в культуре не существовало "феномена совести" и что только с той эпохи, а точнее, от Сократа ведет свои истоки этот специфический регулятор человеческого поведения.

Дело, конечно, не в наличии или отсутствии соответствующих понятий. Герои Гомера, Софокла, Эсхила, даже Еврипида говорили о страхе, стыде и позоре, но переживали по поводу собственных поступков лишь в связи с неизбежным разоблачением. Их моральные резоны насквозь мифологичны и замкнуты на кару всемогущих богов. Исключительно к богобоязни апеллировали ораторы и моралисты, предостерегая от дурных дел: что можно утаить от людей, не сокроешь от богов, возмездие которых неотвратимо; оно последует, даже если сам ты не подозреваешь о своих грехах (как это случилось, например, с Эдипом).

Углубляясь далее в историю и этнографию, мы везде обнаружим аналогичное явление. Мифологически мыслящему человеку недоступна "роскошь человеческого одиночества", он постоянно ощущает себя объектом наблюдения. А потому в его внутреннем мире нет места для интимных механизмов самоосуждения, это место занимает страх перед метафизической карой.

У Сократа — полный переворот в рассуждениях. Его божество бессубъектно, лишено имени, индивидуальности и собственной воли, а потому ие может быть и речи о трансцендентальном источнике поощрений и наказаний. Божество есть абсолютное Знание, Мудрость, которая смертному недоступна — человеку Мудрость вообще недоступна, он способен быть только любителем Мудрости, любомудром, философом. Но в мышлении философа божество представлено своеобразным агентом — даймонионом,— ориентирующим его на добрые (по большому счету полезные) деяния и отвращающим от деяний злых, т.е. по большому счету всегда вредных. От оглядки на внешних судей к индивидуальной ответственности перед собственным разумом, от богобоязни к совести — это был величайший прорыв, признак того, что психическое бытие индивида достигло небывалого уровня сложности, самодостаточности.

Симптомы этого прорыва обнаруживаются и в искусстве. Мне представляется, например, ярчайшим событием трагедия Эсхила "Персы", где впервые в мировой литературе военная победа одной стороны (греков) исследована глазами другой, противной стороны. Такая "децентрация" образа, способность к произвольной смене умственной позиции свидетельствует о новом качестве мышления и эмоциональной жизни (потенциальное распространение сочувствия). Человек со столь объемным и динамичным интеллектом "может теперь внутренне противопоставить себя всему миру. Он открыл в себе истоки, позволяющие ему возвыситься над миром и над самим coбой”[20].

Хочу сразу обратить ваше внимание на известную близость греческого понятия "даймонион" и китайского "жень" и заметить, что она не случайна. Сократ и Конфуций — наименее религиозные из древних пророков. Признавая Небо как источник Абсолюта, Знания, Совершенства, они деперсонифировали его, лишили субъектности, а соответственно, и каратель ных функций. С этой концептуальной высоты их мысленному взору открылась неведомая дотоле инстанция человеческого самоконтроля.                                     

Много веков спустя арабские философы-зиндики (атеисты) и дахриты (материалисты) глубоко изучали ту же проблему: что побуждает творить добро человека, не верящего в божьи кары и награды? Они обозначили эту внутреннюю силу, особое свойство высокоразвитого ума, словом "инсанийя" — человечность.

Стараясь, как и прежде, избегать спора о терминах, подчеркну главное. У греков и у китайцев, у арабов и у европейцев Нового времени можно наблюдать сходные факты: по мере того как ослабевает вера в антропоморфных богов, появляется понятие, объясняющее нравственное поведение небогобоязненной личности. В этом смысловом поле и располагается значение современного русского слова "совесть", а также его эквивалентов в иных языках. Понимаемая таким образом Совесть и Божий Страх — несоприкасаемые субстанции. Только в сознании, очищенном от "химически агрессивного" вещества Страха, освобождается пространство для эликсира Совести, и только Личность, не скованная опасением внешней кары, спо собна выработать интимное средство мотивационной саморегуляции...                                        

Со становлением личностного начала в культурах формировались элементы гражданского права, совершенствовались приемы убеждения. Рефлексия над этими приемами породила формальную логику, математическую науку доказательства. Риторика и демагогия потеснили силовые методы политического действия, террор и угрозы, а также коммуникативные воздействия с преобладанием авторитарных и иррациональных механизмов — внушение, заражение.

Едва ли с тех пор люди творили меньше зла. Речь идет о другом. В культурах, успевших "прорасти" в осевое время, личность становится ядром исторического бытия, ответственным субъектом выбора, потенциальным носителем совести и объектом пристрастного суждения. Наивно было бы применять нравственные критерии, например, к действиям кроманьонца, раскалывающего череп малолетнего нелюдя, ассирийского царя-тирана или ацтека Монтесумы, лакомящегося блюдом из человеческого мяса. Представитель же культуры, прошедшей уроки Заратуштры, иудейских пророков, Будды, Конфуция, Сократа, уже живет в пространстве реальных ценностных альтернатив, а потому лично ответствен и нравственно подсуден...

Добавлю, что ближайшие последователя софистов и Сократа, продолжая беспощадный критический анализ традиционных установлений и предрассудков, самостоятельно выдвинули идеи единства человеческого рода, космополитизма, учили видеть в инородце, в рабе человека пусть и не равного греку, но тоже чувствующего и стр