Энтропия, устойчивое неравновесие и кризисы в биосфере

Война — отец всего и всему царь.

Гераклит

                               В начале был мятеж,               

Мятеж был против Бога,            

И Бог был мятежом,

И все, что есть, началось чрез мятеж.

М.А.Волошин

Ежедневно надобится в жертву жизнь множества существ, которых остальной мир не может стоять (хотя надо заметить, что это не очень великодушная мысль сама по себе).

Ф.М.Достоевский

Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытие

В один клубок...

Н.А.Заболоцкий

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца сметного тмит

Неизъяснимы наслажденья...

А.С.Пушкин

Один биолог язвительно заметил, что человек, вероятно, происходит не от обезьяны, а от хорька, имея в виду репутацию этого зверька как самого злобного из животных. Говорят, например, ворвавшись в курятник, он утащит одну птицу, не упустит случая передушить заодно всех остальных.

Если бы так поступил мальчишка, его действия назвали бы жестокими. Но интуитивно мы чувствуем, что к природе такое определение может быть применено разве только в аллегорическом смысле. В дальнейшем мы не раз убедимся, что по предмету своему это не только социальное, но и конкретно-историческое понятие: то, что воспринимается как верх жестокости в одной культуре, вполне нормативно в другой.

Понятие "насилия" также обычно используется для характеристики человеческих взаимодействий, и мы едва ли назовем этим словом отношение голодного хищника в жертве или бой между самцами за обладание самкой. Вместе с тем данное понятие менее привязано к конкретной культуре, поскольку здесь уже можно представить себе объективные критерии для различения степеней и форм давления извне на волю субъекта.

Гораздо шире и многозначнее термин "агрессия". Психологи кажется, уже смирились с тем, что это очень важное для них понятие ускользает от всех попыток хотя бы приблизительно очертить его предметную область, и специально оговаривают каждый раз его значение. Биологи давно и продуктивно используют представление об агрессии, объясняя поведение животных и даже растений. Химики говорят об "агрессивной еде", а в теоретической механике прочно утвердился термин «принуждение» как базовый для определения механической связи. Натурфилософы же вообще никогда не останавливались перед использованием "антропоморфных" понятий. "Война" (Гераклит), "стремление" н "мука" (Я.Беме), "воля к власти"

(Ницше), богдановская "борьба организационных форм" — подобного рода понятия издавна употреблялись в философии для характеристики взаимодействий в неживой природе. Сегодня уже и естествоиспытатели переносят на доорганический мир дарвиновские метафоры конкуренции, отбора (организационных форм, состояний движения), а с нижи и субъектно-целевые представления, распространяющиеся на область физики из гуманитарных н биологических наук.

Впрочем, это большая самостоятельная тема, которая далеко выходит за рамки нашего предмета. Здесь достаточно сказать, что агрессивные свойства живого вещества имеют глубокие физические истоки и основания в противоречивом единстве энтропийных и антиэнтропнйных процессов.

А вот с последними понятиями вам важно разобраться, поскольку как минимум вся история жизни, интеллекта, культуры, морали есть в сущности эпопея непрекращающейся борьбы против энтропии. Борьбы по видимости безнадежной, в которой дорогостоящие, но временные победы оборачивались поражениями, а поражения создавали предпосылки для новых временные побед, и этот порочный круг все же вытягивался в драматическую спираль поступательного развития. (Я говорю "как минимум", отвлекаясь от того, что и само возникновение жизни стало очередным этапом в этой борьбе, пронизывающей историю физической Вселенной едва ли не от "Большого взрыва"...).

Всякий живой организм — система, существенно выделенная из окружающей среды и относительно независимая от нее, т-е. в известных пределах сохраняющая неизменным свое внутреннее состояние, несмотря на внешние колебания. В данном смысле говорят, что организм поддерживает отношения устойчивого неравновесия с физическим миром.

Это программное понятие было введено в науку советским биофизиком Э.С.Бауэром в 30-х годах (хотя и прежде наиболее прозорливые исследователи указывали на самостоятельную роль неравновесных процессов). Само по себе оно достаточно парадоксально и до сих пор вызывает неоднозначную реакцию специалистов, однако после серии эпохальных работ по синергетике, нелинейной неравновесной термодинамике (Г.Хакен, И.Пригожин и др.) стало одним из узловых в эволюционной картине мира.

Дело в том, что обычно неравновесные состояния неустойчивы. Скажем, горячий чайник в холодной комнате остывает а воздух в ней нагревается до тех пор, пока их температуры не уравняются; тогда вода в чайнике приходит в равновесие с температурой воздуха, а температура комнаты в целом переходит от менее вероятного к более вероятному — или, иначе равновесному, энтропийному, однородному — состоянию. Чтобы этого не произошло, чайник нужно постоянно нагревать, затрачивая энергию. Таким же образом люди сохраняют печку горячей, холодильник холодным, а температуру в комнате приемлемой при зимней стуже и летнем зное. Иначе говоря, искусственно обеспечивают термодинамически неравновесное состояние своей микросреды но отношению к остальному миру за счет целенаправленного расходования предварительно накопленной энергии.

Этот наглядный пример помогает понять одну из сущностных черт живого вещества. Для поддержания автономности внутренних процессов необходима постоянная работа, противопоставленная уравновешивающему давлению среды. Hepaвновесие, сохраняющееся благодаря постоянной антиэнтропийной работе, и называется устойчивым неравновесием. Сама же эта работа есть процесс жизнедеятельности, с прекращением которого организм переходит к состоянию внешнего равновесия т.е. умирает.

Вот здесь и обнаруживается самое драматическое обстоятельство: чтобы совершать работу, необходимо использовать свободную энергию, а энергия высвобождается при разрушении каких-то других неравновесных систем. Короче говоря, созидательный процесс непременно оплачивается разрушением, снижение энтропии (=рост организации, разнообразия, порядка) в одном месте возможно только за счет роста энтропии (=деградации) в другом месте. Это следствие второго начала термодинамики — пресловутого закона возрастания энтропии. Множество безрезультатных попыток опровергнуть теоретически, экспериментально, а тем более практически, заставило ученых сравнить термодинамику со старой властной теткой, которую все недолюбливают, но которая всегда оказывается права. Житейски же этот закон отражает остроумная английская пословица: "Бесплатный сыр бывает только в мышеловке".

Действительно, за все в жизни приходится платить. Это глубокомысленное суждение вполне банально для философа, психолога, экономиста, но также и для физика, энергетика, инженера. Мы с вами не можем существовать, ничего не разрушая, а принимаясь активно созидать в материальной или в духовной сфере, мы усиливаем разрушительный процесс. Это проклятье извечно довлеет над жизнью и над обществом, составляя сущностную коллизию, условие, импульс бытия. Опыт должен научить нас не отвергать и не роптать против объективного закона (или против тех, кто о нем рассказывает), а понять и учитывать его в планах, расчетах и действиях.

Грубая констатация "жить значит разрушать" в несколько меньшей степени относится к растительным организмам, поскольку их основной источник энергии — самопроизвольное разрушение Солнца. Наше светило — типичная молодая звезда— находится в неустойчивом неравновесии с холодной космической средой и на протяжении 5 миллиардов лет источает пространство интенсивный поток лучистой энергии; одна двухмиллиардная часть высвобождаемой энергии достигает поверхности Земли и частично усваивается зелеными растениями путем фотосинтеза. Таким образом, растения — автотрофы — в принципе способны совершать антиэнтропийную работу, не будучи прямыми агентами разрушения и пользуясь "естественным" разрушительным процессом (временно отвлечемся от того, что на самом деле они используют еще минеральные вещества почвы, углекислый газ и прочие ресурсы).

Такой возможности лишены гетеротрофные — в основном животные — организмы, поскольку они не способны к фотосинтезу и для антиэнтропийной работы черпают энергию других организмов. Переводя организм жертвы в состояние неустойчивого неравновесия (в этом отношении погибший организм сродни маленькому Солнцу), ускоряя процесс разложения механическими, химическими способами (зубы, желудоч. сок и т.д.), травоядное или хищное животное высвобождает накопленную в его тканях солнечную энергию и, усваивая ее, обеспечивает собственную жизнедеятельность.

В том, что законы бытия столь "жестоки", бессмысленно Упрекать кого-либо ниже Бога-Отца, который, по-видимому, сотворил живую плоть, не успев предварительно ознакомиться имманентными свойствами Им же созданного материального миpa, а потом остро сожалел о содеянном. "...От человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю,— говорит Он в первой Книге Моисеевой",— ибо Я раскаялся, что создал их… И вот, Я наведу на землю потоп водный, чтоб истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни...".

 Но ни потопом, ни угрозами, ни призывами ко всеобщей любви уже не удавалось превратить "природы вековечную давильню" в бесплотную идиллию райских кущ. Как всякая действительная гармония, гармония биогеоценозов является "напряженной" — она строится на острых и многомерных внутренних конфликтах, определяющим среди которых всегда оставалось фундаментальное противоречие между созидая ной работой живого вещества и ее разрушительным эффект На протяжении длительной эволюции в биосфере устанавливался, поддерживался совершенствовался вещественно-энергетический круговорот, включающий автотрофные, травоядные, хищные и разлагающие организмы (а также их промежуточные формы). Только в рамках этого динамического баланса и могли реально складываться сложнейшие кооперативные отношения — межвидовые, межпопуляционные, межиндивидуальные,— создающие у внешнего наблюдателя романтический образ естества.

Между тем неустранимая "напряженность" бытия исключаеет плавное течение событий в природе. При благоприятных внешних условиях (избыток свободной энергия, пространства и т.д.) устойчиво неравновесные системы проявляют естественную склонность к неогранической экспансии, а тем самым умножают разрушительные аффекты в среде н рано или поздно наталкиваются на ограниченность ее ресурсов. Это обстоятельство всегда играло решающую роль в развитии биосферы.

Если бы наш мир был миром неисчерпаемого однородного ресурса, то никакие качественных изменений в природа бы не возникало. Живое вещество развивалось бы сугубо экстенсивно, и вместо усложнения органических форм происходило бы расширяющееся воспроизводство примитивных самодостаточных агрессоров. Захватывая все новые области пространства, они, возможно, отличались бы друг от друга (из-за генных мутаций), но при этом не наблюдалось бы как качественного усложнения ни морфологии организмов, ни организации расширяющейся биосферы. Мы потом увидим, что у людей подчас возникала иллюзия, будто они живут именно таком мире — благодаря, например, возросшим технологическим возможностям эксплуатации природы,— но, к сожалению или к счастью, такие периоды вечно длиться не могли.

В действительности, хотя у живого вещества Земли энергетический ресурс практически не ограничен — ибо лучистая энергия Солнца, достигающая поверхности планеты, утилизуется лишь частично,— но изначально лимитированы жизненное пространство, запас необходимых веществ в океане, почве атмосфере и т.д. Наложение естественных пределов столь же естественному стремлению жизни, а затем цивилизации, кпрямолинейной экспансии и создавало необходимую предпосылку эволюции.

Для лучшего понимания многих ключевых событий социальной, прасоциальной и биосферной истории полезно различать, два типа экологических кризисов, извечно сопутствовавших жизни. В одних случаях кризис вызван преимущественно внешними причинами: спонтанные колебания солнечной, геологической активности, местные или глобальные изменения климата, космические катаклизмы и т.д. В других случаях он обусловлен собственной логикой устойчиво неравновесных (биотических, социальных) процессов — а именно, тем, что наиболее простой, экстенсивный путь их развития заходит в тупик.

Кризисы первого типа также играли существенную, хотя и косвенную роль в эволюции. Например, они уничтожали виды животных, достигших особенно крупных размеров в спокойные периоды (согласно так называемому правилу Копа), освобождая экологические ниши для более сложных и перспективных организмов; спонтанные изменения климатических и прочих условий многократно приводили к вырождению и гибели одних очагов цивилизации, к расцвету других, к обновлению технологий. Однако кризисы внешнего происхождения сами по себе непродуктивны — они дают импульс смене структур и функций, но обычно не обусловливают качественного усложнения.

Поэтому, признавая огромную роль внешних влияний на конкретный ход исторического процесса, я тем не менее оставлю их за скобками, сконцентрировав далее основное внимание кризисах второго типа. Вызванные собственной активностью неравновесных систем, они могут возникать при внешне благоприятных обстоятельствах и повлечь за собой гораздо более содержательные последствия. Сопровождаясь столь же драматическими событиями, такие кризисы вместе с тем чре-ваты качественным совершенствованием организации н функционирования системы, а потому назовем их эволюционными. Суть эволюционного кризиса в том, что прямолинейно нарастающая антиэнтропийная активность создает чрезмерную нагрузку на среду и в результате оборачивается своей противоположностью — угрозой катастрофического роста энтропии. Нарастает "бифуркационная фаза»: система либо деградирует, либо вырабатывает новые, более изощренные механизмы сохранения (антиэнтропии) взамен или в дополнение к прежним, ставшим при новых условиях коитрпродуктивными.

Так, биогеоценоз может ответить на обострение эволюционного кризиса различными способами. Один из них — консервативный и наиболее типичный — определяется установлением колебательного контура, принципиально описываемого простой математической моделью "волки — зайцы". С увеличением численности волков на территории сокращается количество зайцев, влекущее эа собой массовое вымирание волков, лишившихся кормовой базы, что, в свою очередь, обуславливает рост заячьего, а за ним и волчьего поголовья и т.д. При nepeнаселении этологи наблюдают у животных (даже у растений) и нечто, отдаленно напоминающее "политический" кризис: обостряется внутривидовая конкуренция, опасно усиливается взаимная агрессивность. Ослабевает так называемый популяциоцентрический инстинкт, который более или менее жестко запрещает нанесение смертельного ущерба особи своего вида и в норме регулирует отношения между животными (о нем я потом скажу подробнее).

Но возможен и иной, более радикальный способ преодаления кризиса, связанный с выделением новых экологических ниш, трофических уровней. Например, растения, предоставленные сами себе, постепенно захватывают весь пригодный для их жизнедеятельности ареал, и с исчерпанием ресурсов экстенсивного роста конкуренция за пространство, за доступ к источнику света, за минеральные вещества почвы достигает предельного ожесточения. Сдерживающим фактором может статьпоявление в среде травоядных организмов. Но последние, оказавшись в благоприятных условиях и быстро размножаясь, наращивают нагрузку на растительный мир, что рано поздно опять приведет к экологическому кризису и, возможно, к установлению нового контура обратной связи (больше травоядных — меньше растений — меньше травоядных — больше растений). Далее нагрузка травоядных на растительный мирможет регулироваться активностью хищников, у тех пoявляются еще более сильные враги и т.д.

Это, конечно, до крайности упрощенная схема, которая, однако, в принципе отражает логику "прогрессивного" преодоления кризисов в природе: наращивание этажей агрессии, при котором разрушительная активность одних видов регулируется разрушительной активностью по отношению к ним со стороны других видов. Умножение колец отрицательной обратной связи повышало внутреннее разнообразие биоценозов, делало их более адаптивными, устойчивыми и динамичными.    

Здесь я обращу ваше внимание на ряд обстоятельств, к которым мы будем систематически возвращаться.

Уже в природе прогрессивные изменения были не самоцелью, а средством выживания, одним из способов повысить динамическую устойчивость экосистемы при обострении кризиса. И уже природа обнаруживает контуры того порочиного круга, который в полной мере реализовался на социальной стадии: кризис неравновесия преодолевается системой за счет повышения уровня неравновесия. Ведь суть конструктивного ответа в том, что внутренняя стабилизация достигалась родным усложнением организации, а в результате биосфера последовательно удалялась от наиболее вероятного состояния равновесия с физической средой, отношения между ними становились все более напряженными и чреватыми будущими Кризисами.

Заметим, от изменения структуры биосферы практически зависел реальный объем "входящих ресурсов" — количество лучистой энергии, достигающей поверхности планеты, ее территория и т.д. Тем не менее рост разнообразия позволял все более эффективно использовать наличные ресурсы для антиэнтропийной работы. Новые формы жизни осваивали пространства, непригодные для прежних форм, жизнедеятельность одних организмов строилась на использовании отходов жизнедеятельности других организмов (например, атмосферный кислород является отходом жизнедеятельности растений); устанавливавшийся баланс средств нападения и защиты придавал хищникам функцию "санитаров" и "тренеров", освобождавших популяции жертв от старых, больных особей, предохранявших от эпидемий, поддерживавших жизнеспособность (для того щука в реке, чтобы карась не дремал"). Множились взаимополезные симбиозы различных животных и растений, активностью организмов состав вещества в гидро-, лито- и атмосфере менялся таким образом, что они делались пригодными для сложнейших форм жизни. Биосфера в процессе эволюции "умнела" и именно благодаря этому становилась все неравновесной.

«Интеллектуализация» происходила как в фигуральном смысле (поскольку мы применяем это понятие к природе в целом), так и в прямом. На верхних этажах биосферной организации жизнеспособность организмов определялась не только и не столько усилением мышечной энергетики, сколько более емким и динамичным отражением окружающего мира, совершенствованием прогнозирования и планирования. Биологами открыт удивительный факт: у всех бегающих наземных животных— от насекомых до млекопитающих — энергетическая эффективность двигательного аппарата приблизительно одинаковая, т.е. они затрачивают равную энергию для перемещения единицы массы своего тела на единицу расстояния. Превосходство же в реальной энергетической эффективности целенаправленного действия дается умением дальше и точнее "просчитать" будущие события — скажем, траекторию потенциальной жертвы, противника и т.д.— и соответственно организовать ее поведение.

Возможно, кому-то доводилось наблюдать, как кошка, преследуя мышь, забежавшую в открытую трубу, не лезет за ней туда, где она явно проиграет в подвижности, а настигает жертву у противоположного выхода из трубы. Основоположник кибернетики Н.Винер описал сражение между коброй и мангустой: последняя одолевает грозного противника исключительно благодаря более совершенной нервной системе, позволяющей на большее число шагов прогнозировать чужие и планировать собственные движения.

Преимущество более развитого интеллекта дает о себе знать, конечно, не только в прямых индивидуальных столкновениях, но и в сложных обстоятельствах межвидовой ко» ренции. Приведу характерный пример из статьи крупнейшего зоопсихолога К.Лоренца. "Когда динго, поначалу бывший домашней собакой, попал в Австралию и там одичал,—он неистребил ни одного из видов, которыми питался, но зато погубил обоих крупных хищников Австралии: сумчатого волка (Thylacinus) и сумчатого дьявола (Sacrophilus). Эти животные наделенные поистине страшными зубами, намного превзошли бы динго в, прямой схватке; но с их примитивным мозгом; нуждались в гораздо большей плотности добычи, чем более умная дикая собака. Динго не перегрызли их, а уморили голодом в конкурентной борьбе"[4].

Я хочу, чтобы вы запомнили эту зависимость между сложностью организации, а также емкостью информационной модели, с одной стороны, и эффективностью использования энергии — с другой. Эта зависимость задала общее направление биологической, а затем и социальной эволюции. С нею же вомногом связаны ключевые проблемы дня нынешнего.

И еще один существенный момент. В общей тенденции получается, что чем более высокую ступеньку на "лестнице агрессии» занимает тот или иной вид, тем более развитый интеллект необходим для выполнения его экологических функций. И чем длиннее эта "лестница" (т.е. чем сложнее организована биосфера), тем дальше от основания ее верхние этажи. Мы уже могли заметить, что природный интеллект во всей совокупности проявлений - целеполагание, память, опережающее отражение, затем формирование предметных образов — изначально развивался как орган антиэнтропийной активности, способствующей добыванию свободной энергии, а также защите накопленной в организме энергии от притязаний извне. Убедившись же, что автиэнтропийный процесс непременно оплачивается ростом энтропии (разрушением) каких-то других систем, мы вынуждены признать: интеллект по одной из своих первичных функций — инструмент агрессии. Но вместе с тем — инструмент экономии агрессии, поскольку обеспечивал достижение целей активности меньшими энергетическими затратами.

Мы потом увидим, что с известными оговорками сказанное относится и к человеческому интеллекту. Обсуждая же базисные, природные истоки агрессии, расскажу о характерных наблюдениях физиологов. В лимбической структуре мозга обнаружены зоны, электростимуляция которых вызывает агрессивно-оборонительное поведение на фоне острых эмоций злобы, враждебности. В естественных условиях соответствующие нейроны, длительное время лишенные адекватных раздражителей, оказываются в состоянии сенсорного голода, спонтанно повышающего их возбудимость. Субъективно это передается как неосознаваемая потребность в соответствующих эмоциях, а поведенчески может проявляться в активном провоцировании конфликтов, причины которых человек склонен объяснять внешними обстоятельствами ("рационализация"). При некоторых условиях такие процессы способны взаимно синхронизироваться через механизмы заражения, эмоционального резонанса и приобретать особенно опасный массовый характер. И еще: при погружении человека в коматозное состояние (глубокий обморок с отключением регуляторных функций психики) последним из всех безусловных рефлексов — позже половoro, пищевого — угасает агрессивно-оборонительный рефлекс.

Я не буду специально возвращаться к этим фактам и как-либо напрямую связывать с ними феномены социального насилия. Но буду постоянно иметь их в виду, поскольку всякие размышления о причине войн, о способах их предотвращения и устранения без учета природно-генетического фактора останутся заведомо однобокими и поэтому непродуктивными.

Впрочем, здесь следует говорить не только о войнах и даже не только о физическом насилии вообще. По наблюдениям Лоренца, способность к индивидуальной привязанности, дружбе у животных пропорциональна агрессивности вида. Он же и ряд других психологов отмечали, что агрессивное начало служит генетической основой таких сугубо человеческих качеств, как стремление к социальному самоутверждению и юмор. По-видимому, путем ритуализации из переориентированного агрессивного жеста эволюционно сформировался смех. Биолог-эволюционист В.А.Красилов привел интересные аргументы в доказательство того, что и эстетическое чувство человека генетическими корнями связано со страхом, опосредованным через сексуальные отношения. (Вот как описан, например, в его книге ритуал ухаживания у одного вида попугаев: самец, приняв крайне угрожающую позу агрессии,.. повисает на ветке вниз головой; нечто подобное "ритуализации" агрессивного жеста обнаруживается в половых и прочих играх едва ли не у всех высших животных.)

Я далее покажу, что и остальные новообразования духовной культуры — мораль, религия, солидарность, милосердие, право — во многом сопряжены с природной агрессивностью человека, представляя собой либо ее превращенные формы, либо средства эволюционной компенсации. Черед этих надприродных явлений настал тогда, когда вырабатывавшиеся миллиардами лет механизмы антиэнтропии оказались недостаточными...

 

Обсуждение лекции 2

— Вы упомянули, что натурфилософы применяют к природе антропоморфные понятия. Но не профанируется ли научное исследование при использовании такого понятия, как "агрессия", в отношении живой и даже неживой природы?

— Понятия человеческого языка насквозь "антропоморфны" — на это указывали классические философы, об этому свидетельствуют специальные исследования по этимологии. Л.Фейербах писал, что мы способны "понять дела природы, только переведя их на свой язык. Не будем сейчас обсуждать, насколько внелингвистичны или чужды тому же "антроморфизму" альтернативные методы познания типа "вчувствования", медитаций. Современные успехи в области логики и методологии науки помогли ученым очень ясно осознать, что они работают не непосредственно с объективной реальностью, а с моделями, выработанными в культурном опыте и построенными в культурном коде. Это дало как бы дополнительную "легитимизацию" человеческим аналогиям в естествознании.

Когда мы говорим: "порядок", "закон", "причина", "информация", "сила" и т.д. и т.п.,— мы обычно забываем, что все подобные понятия отражали первоначально свойства и отношения людей. Чтобы легче забыть об этом, ученые часто используют аналогичные слова латинского или греческого корня например, "активность", "энергия" вместо "деятельность", но, конечно, суть дела от этого не меняется. Поэтому проблема не в том, насколько антропоморфна форма того или иного термина (и не стоит ли перевести его на какой-нибудь более экзотический язык), а в том, насколько он помогает объяснить или понять изучаемую реальность.

Термин "агрессия" происходит от adgradi: gradus — шаг, ad — на, т.е. на-ступать, наступление, экспансия. Я говорил, что в зоопсихологии, этологии (науке о поведении животных) он употребляется давно и продуктивно. Использование аналогичного понятия в еще более далеких от человеческой реальности областях знания сопряжено с глубокой философской идей о субъектных качествах материи.

— Вы отталкиваетесь от синергетики, и основное понятие устойчивого неравновесия оттуда. Значит, ваш взгляд на культуру, мораль будет частным приложением синергетики?

_ Предложенный Г.Хакеном термин "синергетика" (от греч. synergeia — совместная деятельность) уже утвердился как обобщенное название научных концепций самоорганизации. Обычно они более или менее откровенно претендуют и на статус общей концепции эволюции, включая ее доорганические биологические и социальные стадии. Для этого есть некоторые основания, поскольку сегодня удалось в принципе раскрыть механизмы спонтанного образования из хаоса упорядоченных, далеких от равновесия структур. Понятие устойчивого неравновесия оказалось весьма продуктивным, дав импульс нетривиальным идеям в различных областях.

Однако, на мой взгляд, "классическая" синергетика не готова на роль общей теории развития, главным образом потому, что в своих концептуальных основаниях недостаточно освободилась от физикалистических, редукционистских установок. Соответственно ее аппарат отторгает категорию субъектности: говоря о конкуренции, отборе, игре, ценности (информации), исследователь вынужден избегать всяких упоминаний о субъекте взаимодействия, и эта внутренняя непоследовательность мешает даже поставить целый ряд узловых для эволюционизма вопросов.

Например, мы говорили, что неравновесная система удерживает свое выделенное состояние только благодаря постоянной работе против уравновешивающего давления среды — без работы все системы возвращались бы к равновесию и ни какая качественная эволюция была бы немыслима. Но почему они столь активно борются за самосохранение, отчего, скажем, живому организму небезразлично собственное состояние? В чем причины, истоки выраженной целенаправленности, «пристрастности" его поведения и отношения к миру? Концепция эволюции, игнорирующая вопросы такого рода, остается кардинально неполной, а качественные новообразования эволюции — такие как психика, разум, культура — выглядят в ее рамках лишь эпифеноменами (побочными явлениями) имманентного процесса усложнения структур, лишенными какой-либо самостоятельной роли.

Синергетическое мировоззрение обретает большую последовательность и полноту, когда опирается на отрефлексированную методологию "элевационизма". Суть этой общенаучной антитезы редукционизму в том, что аналогии строятся не сенизу вверх, от механики к психологии, а сверху вниз, в элементарных взаимодействиях ищутся латентные предпосылки более сложных явлений, и субъектное мышление восстанавливает права гражданства от гуманитарных дисциплин до естествознания. (Такая смена установки находится в русле новейших тенденций науки; ближе познакомиться с современным состоянием и историей этого методологического вопроса можёно по книге "Интеллект во Вселенной".)

Добавлю, что элевационистски ориентированная синергетика действительно становится мощным объяснительным инструментом. В ее рамках разум, культура, мораль становятся уже не "сферой приложения", а фундаментальными категориями, составляющими органический компонент общей теории эволюции.

— Вы все время говорите о неравновесии. Но приходится читать об устойчивом равновесии при роды, о гомеостазисе. Это что, две версии, пртивоположные друг другу?

— Нет, конечно, хотя в этом пункте часто происходит путаница. А речь идет о двух сторонах одной медали. В любом организме, пока он жив, поддерживается состояние внутреннего динамического равновесия. Тонкая увязка органических функций и состояний, взаимодополнительность, взаимокомпенсации органов — все это создает целостность организма. В норме внутренним динамическим равновесием обладает и биоценоз, и биосфера в целом, так что каждый отдельный организм остается элементом живой природы, находясь с ней в динамическом равновесии. Но сохранять внутреннее равновесие система может до тех пор, пока она выделена из физического мира, поддерживает относительную независимость от его колебаний. Организм, биоценоз, биосфера находятся в отношении внешнего неравновесия с физическим миром, о чем мы иговорили. Со смертью организма многие процессы продолжаются, некоторые даже интенсифицируются, но утрачивается их взаимоувязанность, цельность, тело перестает целенаправленно сопротивляться давлению физической среды и переходит к состоянию внешнего равновесия.

Может быть, здесь стоит еще раз отметить, что предпосылки антиэнтропийной активности обнаруживаются и в доорганической природе — в микромире, в астрофизических, географических системах, в образованиях высшего химизма, но это — качественно иные уровни...            '

— То, что физическая работа требует разрушений, понятно. Но не ясно, как это относится к духовной деятельности. Что я разрушаю, создавая научную теорию или музыкальную симфонию?

— Здесь три аспекта. Первый, так сказать, сугубо "термодинамический": работа нервной системы, мозга или, скажем, ЭВМ тоже требует расхода энергии. Кто-то подсчитал, что математик в момент интенсивного творчества затрачивает столько же энергии, сколько горнолыжник при скорое спуске. Не знаю, насколько достоверен этот расчет. Обычномозговая работа требует значительно меньше физической энергии, чем мышечная, ЭВМ потребляет значительно меньше энергии, чем силовая установка (и при правильной организации способна решительно сэкономить полезный энергетический расход). Но то, что и при этом свободная энергия расходуется - грубо говоря, мыслитель тоже должен есть,— думаю, долго доказывать не надо.

 Второй, "эффекторный", аспект связан с материальным выражением психического процесса. Если это творчество полковдца или инженера-строителя, то их разрушительный момент виден. Но когда вы рисуете проект воображаемого здания, пишите картину, формулу, стихи, произносите речь, исполняете сонату, здесь тоже присутствует мышечная работа с неизбежным расходом энергии и вещества. Я упоминал, что закон возрастания энтропии составляет основу необратимости — векторности, асимметрии — физического времени. Есть специальные исследования, демонстрирующие, что необратимость культурно-исторического времени также связана с материальной фиксацией духовных процессов, которая вовлекает их в сферу действия этого закона. (То есть, если бы люди не фиксировали мысли, образы в материальных продуктах труда, в устной, змеиной речи и т.д., то культура лишилась бы преемственности, синхронной и диахронной связности.)

Наконец, третий, собственно духовный и самый важный аспект. Вы никогда не задумывались, отчего все подлинно новое в искусстве, науке, идеологии, религии с таким трудом пробивает дорогу, подчас ценой достоинства, здоровья и жизни людей? Отчего "ни одно благое деяние в истории человечества не осталось безнаказанным"? Конечно, новое обычно так или иначе затрагивает чей-то престиж, социальные, экономические интересы, но имеются и более глубокие психологические мотивы. Ведь всякое утверждение есть одновременно и отрицание. Оригинальная художественная форма, образ, идея вторгаются всегда в уже заполненное духовное пространство. Как и в природе, заполнение новой "экологической ниши" в ценозе духовной культуры — активный процесс, перестраивающий всю систему. Поэтому творческая работа ума преодолевает сопротивление устоявшихся деловых структур, оскорбляет вкусы, воспринимается как агрессивный разрушительный фактор (и в известном отношении действительно является таковым), вызывая ответную реакцию вплоть до ненависти. Можно различать культуры, эпохи по степени восприимчивости к инновациям. Тем не менее, изучая биографии канонизированных впоследствии классиков науки и искусства, изобретателей, политиков, религиозных мессий, мы неизменно убеждаемся, с каким трудом внедрялось в культуру все то, что теперь представляется самоочевидным.

Между прочим, психологи знают, что высокий творческий потенциал личности часто сочетается с высоким уровнем агрессивности. Мы потом вернемся к этому вопросу. Пока же закончу соображением, которое одинаково касается материальной и духовной деятельности. Бесполезно и неграмотно ставить воппрос: "Как созидать не разрушая?". Конструктивно вопрос должен формулироваться иначе: "Как добиться того, чтобы созидать больше, разрушая при этом меньше?"...

— Обязательно ли усложнение системы повышает ее эффективность, "интеллектуальность"?

— При наращив