Гордыня – самая страшная, мерзкая и при этом незаметная болезнь

Курс священника

Константина Корепанова

Слова о страстях

преп. Нила Синайского

Добротолюбие. Том II

 

Огордости

 

 

Текстовая запись шести выпусков
передачи «Читаем Добротолюбие»,
выходивших в эфир на телеканале «Союз»
с 4 июляпо 8 августа 2022 года

 

 

Записала Инна Корепанова
для телеканала “Союз”

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Гордыня – самая страшная, мерзкая и при этом
незаметная болезнь

Характеристики гордого человека

О благодарности и желании послужить Богу в ответ
на Его любовь к нам. Опасность псевдосмирения

Проявление гордости в отношении к Богу

Проявление гордости в отношении к другим людям

Способы ограждения себя, чтобы не упасть с высоты
добродетелей

Правильное отношение к своим падениям

 

	4 июля	сайт	видео
	11 июля	сайт	видео
	18 июля	сайт	видео
	25 июля	сайт	видео
	1 августа	сайт	видео
	8 августа	сайт	видео

 

                                                              

 

Июля

Гордыня – самая страшная, мерзкая и при этом незаметная болезнь

Последний раздел разговора о страстях преподобного Нила Синайского – раздел о гордости. Сразу же преподобный Нил начинает очень интересно говорить о гордости.

Первый абзац:

Гордость есть опухоль (надутость) души, наполненная испорченной кровью; если созреет, прорвется и причинит большую неприятность.

Здесь очень многозначный, многозначительный образ. С одной стороны – опухоль как рак, как болезнь, отравляющая и пожирающая все внутри человека: внешне он еще здоров, а внутренне уже чрезвычайно болен; вроде был здоров и здоров, а через два месяца человека нет.

Зреет в нем эта опухоль гордыни, отравляя все вокруг незаметно для самого человека. С другой стороны – опухоль как опухлость, как раздутость, как вспухший гнойник, наполненный разными отравленными веществами. Но в отличие от реального физиологического гнойника он, прорвавшись, не доставляет облегчения, а, наоборот, отравляет собой, заражает и убивает. Это важный образ и очень важное свидетельство о гордости.

Разврат или нелюбовь, злоба, раздражение, пьянство – очевидны всем. Все люди видят, что это действительно плохо. Это видно и самому носителю этой страсти, это видно окружающим людям. Гордость же не видно ни самому человеку, ни окружающим людям, но вреда от нее больше. Собственно, видимые страсти очень часто для того и даются гордому человеку, чтобы обнаружилась его гордость. В сущности, это милость Божия, когда человек впадает в страсть.

Если эти страсти просто страсти (просто любовь к еде, питью или вещам), это, конечно, плохо и нелепо, но от этого вылечиться легко. Но чаще всего, в подавляющем большинстве случаев, та или иная видимая страсть обнаруживает вполне невидимые (и самому человеку, и окружающим тем более). Невидимую гордость. Тогда страсть является как бы внешним знаком того, что не все внутри у человека правильно, не все у него хорошо. В том и состоит главная беда гордости, что она, за исключением вот этих страстей, в которые человек впадает часто по Промыслу Божиему, совершенно не видна.

У нас есть образ гордого человека. Но на самом деле гордость совсем не то, точнее – чаще всего совсем не то. Самое непонятное в гордости – это ее непонятность. Часто тот человек, которого мы представляем гордым, на самом деле совсем не гордый, а просто волевой или решительный. Но мы почему-то всегда сопоставляем это с гордостью. А человек, скажем, застенчивый, робкий, боязливый, медлительный, пугливый, постоянно прячущийся в тени, нам представляется смиренным, хотя на самом деле чаще всего это человек, отравленный гордостью. И это непонятно нам. Только прохождение собственной жизнью искуса, подвига, обнаружение собственной гордыни и борьба с собственной гордыней учат человека видеть вот эту непонятность гордости, видеть ее скрытность, как она прячется во множестве мимикрирующих уловок, помогают учиться разглядывать ее в первую очередь в самом себе.

И вот когда человек научился разглядывать, находить в закоулках своей души эту самую гордость, когда научился видеть ее там, где ее никто не видит (но он увидел ее, потому что гордость – удивительно мимикрирующее свойство души, привыкающее прятаться за то, что гордостью никто не считает), вот этот опыт по борьбе с собственной гордостью (только он и ничто иное) открывает человеку правду, что такое гордыня, что такое гордость, как ее распознавать и, главное, как с ней бороться.

 

 

Июля

 

Мы продолжаем читать наставления преподобного Нила Синайского из второго тома «Добротолюбия». Речь у нас идет о гордости. В прошлый раз мы говорили, что гордость есть как бы внутренняя болезнь, которая очень часто проявляет себя в действии страстей. Но с точки зрения антропологии человека или даже, можно сказать, с точки зрения Промысла о человеке это скорее благо для человека. Страсти привлекают внимание человека к его внутренней жизни, к тому, что происходит внутри его самого. И он может однажды разглядеть, что причиной этих страстей является гордость.

Если бы человек не впадал в страсти, особенно мерзкие, гадкие, для всех очевидные, то он никогда бы не узнал, насколько он горд. А не узнав этого, шансов спастись человек бы не имел. Вся беда в том и состоит, чтобы нам сломать свою гордыню, отречься от гордыни, исцелить собственную гордость. Это главное, что нам нужно сделать, что мы должны сделать. Все остальные страсти – лишь порождение этого корня. Борьба только со страстями без корня ничего человеку не дает.

Отлучают нас от Христа вовсе не блуд или пьянство, не воровство или еще какие-нибудь грехи или страсти. Отлучает нас от Бога гордыня. Никогда не надо забывать о том, что говорит фарисеям Христос об их гордыне, обличая их тем, что мытари и блудницы вперед этих фарисеев войдут в Царство Божие. И более всего именно от закваски фарисейской предупреждал Христос Своих учеников. Но именно с этой самой закваской труднее всего бороться.

Так устроен человек в своем падении, в своем грехе. Гордыня – это наше все. Гордыня – это самая страшная, мерзкая, самая вредная и незаметная болезнь. Можно даже сказать: единственная вредная болезнь человека. Именно гордость пролагает непреодолимую бездну между человеком и Богом.

Но поскольку искуса у нас нет, то, разумеется, большинство людей и не знает о собственной гордыне. Я не говорю про простых людей, это, скажем так, нормально для них, это естественно для любого падшего человека. Но хуже, что о своей гордыне не подозревают и христиане. Они знают, что они, может быть, излишне гневные, нетерпеливые, может, они любят иногда покушать, может, они ленятся, любят поспать или еще какие-то извинительные страстишки у них есть. Но попробуйте сказать человеку, что он гордый, как тот переменится в лице, обидится на то, что его назвали гордым.

Нет, гордым себя никто не считает. Может быть, не все считают себя смиренными, но значительное большинство христиан считают себя смиренными людьми. Парадокс в том, что человек, считающий себя смиренным, совершенно определенным образом горд. Это вот такая непонятность гордыни, с ней очень трудно.

Вот, например, очень часто решительных людей, хороших руководителей, требовательных и настойчивых, независимо мыслящих людей, бесстрашно высказывающих свою точку зрения, очень часто все считают гордыми. Это бывает так, но далеко не всегда. Очень часто нерешительных, терпеливых, застенчивых, на все готовых людей, не выражающих своей точки зрения, соглашающихся на все, все считают смиренными. Но они горды, причем горды той самой особенной гордостью, про которую говорят и в народе, и отцы: смирение, которое хуже гордости.

 

Июля

 

Июля

 

Мы продолжаем читать наставления преподобного Нила Синайского и говорим о гордости. В прошлый раз мы начали разговор о гордости по отношению к людям. Вот об этом 21-й абзац.

 

Признай своего соестественника, что он одной и той же с тобою сущности, и не отрицайся от родства с ним по надменности.

 

Мы должны всегда помнить, как говорили в прошлый раз, что имеем одно естество с другими людьми, и боль другого мне может быть ведома, потому что я имею то же самое тело. Больной зуб у всех болит одинаково, онкология для всех тяжела, все люди одинаково переживают одиночество, потерю близких, им одинаково больно, если их бросают. Поэтому в своем естестве мы имеем ключ к пониманию и боли, и радости, и горя, и тоски любого другого человека. Если это по естеству в нас не происходит, мы больны.

Вот эта болезнь и есть гордость, которая на языке философии, психологии может восприниматься или называться как индивидуализация, атомизация, то есть отсоединение себя от другого человека: я не такой, как ты, со мной этого не может происходить, со мной этого никогда не было, со мной этого никогда не будет.

И вот как раз во Христе (мы говорили в прошлый раз) происходит восстановление нормы: человек смиряется. И смирение в том и состоит, что он начинает переживать все с другими людьми: вместе с ними чувствовать их боль, их радость, горе, тоску, их восторг, восхищение.

Если один человек пал или у одного человека страсть, например пьянство, а я, скажем, вообще не беру в рот спиртного, мне кажется, что он плохой, а я хороший. Его естество жить не может без алкоголя. Но это естество человеческое, значит, и со мной может случиться такая беда. Я вижу человека, валяющегося в пьяном состоянии в грязи, – и со мной может произойти то же самое.

Если я этого не понимаю, то я очень гордый человек, высокомерный человек, я не чувствую на самом деле того, что это брат мой, что мы одной с ним природы, одной сути, то же самое может случиться и со мной. Да и не только может случиться, но скорее всего уже и случается. Я могу, конечно, в силу разных причин и не напиваться страстно алкоголем, пивом, вином, водкой или брагой, но я напиваюсь чем-то другим: я не могу остановить свое пожирание пельменей, или свое пожирание сериалов, или свое пожирание похвалы. Я так же алкаю, как этот пьяница, когда мне не хватает удовольствий в жизни, я их всасываю так же, как он высасывает бутылку водки, чтобы только забыться в этих удовольствиях или в этой похвале. Эти удовольствия другого рода, может быть, чем пьянство, и не столь очевидна их омерзительность, но суть-то не меняется! Вот он упивается вином – а я упиваюсь блудом или похвалой. Но у нас одна болезнь, одно естество.

И тогда, когда я пойму, что я зависим страстно от какого-то запретного удовольствия, я начну человеку сострадать, увижу в нем себя: он валяется в одной страсти – а я валяюсь в другой страсти. Это ничего не меняет: мы оба страстны и оба больны. Я в нем вижу себя со стороны. Я обычно таким себя не вижу. Но вот я вижу, что на самом деле я примерно такой же. Ну, может чуть-чуть ботинки почище, зато обшлага рукавов грязнее, а суть-то не меняется.

Примерно такими же несчастными, одинокими, грязными и немощными видит нас всех Христос. Это, безусловно, так, и есть иные люди, более-менее чистые. Но эти люди видят примерно так же всех остальных людей: несчастными и обездоленными, одинокими, сиротливыми, беспомощными, закрывшимися в собственном эгоизме. И потому Бог бессилен им помочь.

Мы обычно в нашем падшем состоянии сравниваем себя с теми, кто хуже нас. Почему мы это делаем? Мы делаем это потому, что нам это приятно, мы таким образом самоутверждаемся, как утверждается семиклассник, который избивает или заставляет исполнять свою волю какого-нибудь первоклассника, второклассника, шпыняет его, гоняет. Так он самоутверждается. Он ощущает как бы собственную значимость, что не совсем уж он конченый человек. Он черпает какие-то недоступные ему радости, эгоистические удовольствия и таким образом самоутверждается.

Вот и мы так же: сравнивая себя с теми, кто хуже нас, начинаем как бы радоваться этому, получаем удовольствие: «Ну вот, батюшка сказал, что я плохой. Нет! Я не настолько плохой, батюшка не понимает. Вот этот человек плохой, а я-то все же не такой, как он». «Не такой, как он» – так сказал фарисей и был осужден. «Благодарю тебя, Господи, что я не такой, как он!» И нас это греет, нам это приятно.

Когда мы видим валяющегося в грязи человека, мы немножко утешаемся: «Я все-таки не такой, как он!» Когда мы видим человека, впадающего в ересь, бросающего свою жену или детей, вора, уголовника, маньяка, то страстно рассматриваем его жизнь и обстоятельства его падения, потому что нас это греет: «Я вот не такой, как он!» А когда таких маньяков, воров, развратников, предателей становится больше, мы просто поднимаемся, как на дрожжах, в собственных глазах, потому что понимаем: так ведь мы почти святые. «Я ничего из того, что делали два десятка этих, три десятка этих, не делал. То есть я один нормальный человек на пятьдесят извращенцев! Ничего себе! Как мне сразу хорошо на душе-то стало! Вот здорово! Приятно!» И все! Я забываю тот плач о грехах, то сомнение в собственном спасении: «Да как Бог может меня не спасти!? Я все-таки не такой, как они. Я ничего из этих ужасных, смертных, страшных грехов не сделал. Несомненно, Бог меня спасет».

А если мы сравниваем себя с теми, кто лучше, кто хоть немножко получше, чем мы, то мы начинаем его охуждать: «А-а-а, это он притворяется. На самом деле он лицемер, на самом деле у него есть смертные грехи». Ну, собственно, все то же, что говорили друзья Иова. Либо мы начинаем ему завидовать, а зависть в таком состоянии почти то же самое, что ненависть. Но этой завистью или этим раздражением против человека, который лучше, чем мы, мы свидетельствуем о том, что наше сердце нечисто, в нем нет Христа.

А почему мы человека охуждаем? Если он такой же, как мы, но лучше нас, значит, это обличение нам: почему мы не такие, как он? Значит, нам надо возревновать о нем правильной ревностью и подражать его жизни: он же такой же человек, он-то смог это сделать, значит, должны сделать и мы. «Нет, не должны, потому что на самом деле он нехороший человек. Я обязательно найду его нехорошесть и скажу, что на самом деле подражать такому человеку не надо. И успокоюсь. Я буду доволен собой, потому что я знаю сотню людей, которые неизмеримо хуже меня, а то небольшое количество людей, которые лучше меня (несмотря на мои старания, они все же мне известны), обязательно имеют что-то нехорошее, неправильное, поэтому подражать им не нужно».

Потому мы и падаем в те же самые грехи, за которые осуждаем других. Не потому, что Бог на нас разгневался, а для того, чтобы нас спасти. Иного способа не остается для Бога, чтобы напомнить о том, что мы такие же, как и все.

В этом смысле есть замечательный художественный образ, который в свое время меня буквально потряс и заворожил, просто очаровал, можно сказать. Я увидел в нем отражение многих прочитанных к тому времени аскетических книг, поэтому я понял, что сказал с помощью этого художественного образа писатель. Но даже сами эти аскетические книги, к тому времени прочитанные, засияли совсем иным светом, когда я познакомился с этим художественным персонажем. Речь идет об отце Брауне, герое многих детективных рассказов английского писателя Г.К. Честертона.

Многие люди, естественно, знакомы с этими рассказами и не видят в них ничего, кроме детективов, иногда смешных, иногда – не очень, иногда забавных, приятных. Всегда интересно посмотреть, как священник расследует преступление. Но ключом к этим произведениям является рассказ, называющийся «Тайна отца Брауна», где он признается, почему он может расследовать эти преступления: потому, что он все эти преступления сделал. Он знает это. Он знает, что он убийца, насильник, вор, сутенер, предатель, изменник, прелюбодей и прочее. Он знает это, и потому он может понять каждого человека. Он знает, что он такой же и все это может сделать, и сделал бы несомненно; и в уме, быть может, уже не раз это сделал. Поэтому он может понять любого грешника.

Это невероятно глубоко! Отец Браун в жизни совершенно безукоризненный человек. Но он человек. И он познал себя, и он знает, что он может все, что делают другие люди. И это правда. Но пока эта правда не откроется человеку, он судит всех других людей. Бог стучится в его сердце. Стучится с помощью литературы, и не только. Потому что любая литература показывает нам человека, и она призвана вызвать наше сострадание и понимание. И, читая литературу, мы познаем, что мы люди.

Сейчас люди не читают и поэтому такого не познают. Но есть другие произведения культуры, они меньшего художественного достоинства. В современных произведениях разных коммерческих художеств почти нет образа художественного, ведь именно он – ключевая вещь, напоминающая нам о том, что все мы люди. Вызывая наше глубинное сопереживание, он открывает нам тайну, что все мы одного естества, одного существа, одного корня.

А когда человек игнорирует и литературу, и культуру, даже современную, и не слышит, и не видит, и продолжает судит, судить, судить и превозноситься, тогда Бог вздыхает и говорит: «Ну ладно. Тогда Я тебе покажу, какой ты». И тогда человек начинает делать то, за что судил другого. Он сразу этого не понимает, на это нужен определенный свет. Но, оставив человека, через какое-то время Бог является, открывается ему и говорит: «Вот смотри, и ты то же самое делаешь! Помнишь, как ты смеялся над братом своим, бросившим семью? Вот смотри – и ты бросил семью. Хорошо тебе? Плохо! А вернуть ничего не можешь. Вот так и брату твоему было плохо, но ты не видел этого и не пожалел его. Что ты хочешь? Сострадания? Понимания? Вернуть все хочешь? Иди к брату твоему, поплачь перед ним и скажи, что судил его напрасно. И, быть может, еще не поздно: смирись, и можно что-то исправить и вернуть».

И так с каждым человеком. Ладно бросить семью. Но ведь можно и страшные вещи сделать: осудить убийцу и убить, осудить вора и украсть, осудить человека-предателя и предать… И вся жизнь летит под откос. А сколько мы их таких высмеяли, осудили, как превознеслись... Что делать Богу? Во все это нас окунуть? Это же не сложно. Для этого не надо выдумывать ничего, все это у нас внутри есть, надо просто оставить нас без Своей защиты, и мы сделаем все это. Ему жалко нас. Он не хочет, чтобы мы грешили. Он говорит: «Да смиритесь же вы! Да поймите же вы, что вы все просто люди, совершенно одинаковые. И все, что сделал великого один, может сделать и другой; и все, что страшного и смрадного сделал один, может сделать и другой. Чего вы превозноситесь друг над другом? Вы – просто люди».

И действительно, этот момент тоже важен. Если какой-то человек достиг величия (не важно, если это мирское величие: стал богатым, или известным, или популярным, или святым), то и любой другой человек может это сделать. Любой! А если я не сделал, то мне есть за что себя упрекать. Если я не преподобный Серафим Саровский или не праведный Иоанн Кронштадтский, я не могу спокойно сидеть на диване и, болтая ногой, говорить: «Ну, так у них-то что? Они другие!» Не другие! Они такие же, просто Бога они любили больше, чем я. Вот сиди и плачь, что ты не любишь своего Бога, и укоряй себя. И нечего радоваться и восторгаться, ибо ты виноват. Ты не стал таким, каким должен быть, потому что не любил своего Бога, потому что не хотел смириться и признать хотя бы эту реальность, что ты не любишь своего Бога, а есть много великих и любящих Его.

Когда в этом плаче душа смирится, ты поймешь: да, ты не Иоанн Кронштадтский, но Бог любит тебя и такого. Это не вызывает радости, это вызывает трепет: какие замечательные люди жили и живут, сколько удивительных людей вокруг нас, какие они чудесные, какие они терпеливые! А смирение – это почти шаг, полный и настоящий шаг за пределы этой жизни в Царство Божье, потому что смирение есть вернейший вход под кров нашего негордого, как сказал Симеон Новый Богослов, Бога.

 

23-й абзац:

 

Не пренебрегай смиренного; он стоит тверже тебя, по земле ходит, и не скоро падет; а высокий, если падет, сокрушится.

 

Надменность наша и превозношение над ближним чреваты падением. Смирение же видит себя хуже всех и стоит.

А почему смирение видит себя хуже всех? Потому, что смирившийся человек видит, что у каждого есть достоинства, которых у него нет. Он познал единство нашей человеческой природы и, познав, смирился. Смирившись, он начинает видеть, что вот у этого человека есть качества, которых у него нет.

Скажем, сидит какой-нибудь попрошайка, от него пахнет дурно, на улице минус двадцать пять. Он сидит два часа на морозе и просит денег. Можно пройти мимо него: «Эх ты, недотепа!» А можно восхититься: «А ты так сможешь? Ты сможешь просидеть два часа на морозе? Не сможешь?» Не надо, наверное, сидеть, но ты видишь, как он терпит. А ты не можешь потерпеть маленькой вещи, ты совершенно разучившийся терпеть человек. И ты начнешь уважать брата твоего за то, чего у тебя нет.

А у другого другое качество – настойчивость. А у третьего к терпению и настойчивости еще и безропотность. Он живет в какой-нибудь развалившейся квартире или хате, в развалившемся доме. Живет и радуется, когда ему приносят булку хлеба, хотя с потолка течет вода или сыплется штукатурка. Он этого даже не видит. А мы?

И вот так, видя кругом достоинства и качества человека, их проявления в другом человеческом существе, ты учишься видеть красоту каждого человека. Но это будет не раньше, чем ты поймешь, что все мы люди. Когда ты переживешь в опыте общения со Христом свое единосущие, свое единство с родом человеческим, когда это почувствуешь, то и поймешь это, приблизишься к тому, о чем сказал преподобный Паисий Святогорец: чужая боль становится своей.

 

Августа

 

Мы продолжаем читать «Наставление о гордости» преподобного Нила Синайского из второго тома «Добротолюбия». Напомню, что мы остановились на тридцатом абзаце.

 

Когда взойдешь на высоту добродетелей, – тогда великая тебе потребность в ограждении: ибо, если упадет стоящий на полу, то скоро встанет, а упавший с высоты подвергается опасности умереть.

 

Мы уже говорили о том, что гордость может проявлять себя в отношении к Богу, – тогда она чаще всего называется гордыней. Высшим проявлением этой гордыни является отречение от Бога как Источника жизни, то есть провозглашение своей автономности, независимости. Отсюда и лекарство против такой гордыни, которая, несомненно, есть в каждом человеке, – благодарение. Благодарение и есть то действие в душе человека, которое противоположно гордыне и автономности, независимости от Бога. Все, что у меня есть доброго, – от Бога.

Второе проявление гордыни – гордость человеческая, которая направлена по отношению к людям. Она делается явной через отношения с людьми и отношение к людям, сравнение себя с другими. Об этом мы говорили в прошлый раз. В этом контексте нужно прочитывать и тридцатый абзац.

Что значит «ограждение»? Каким образом человек может оградить себя, восходя на высоту добродетелей?

Первым ограждением является то, что человек не соотносит качество своей жизни (а также своей души, душевных способностей, возможностей) с самим собой. Все доброе, что есть у человека, он соотносит с Богом. Способность молиться, думать, понимать Писание, изменять свою жизнь, поститься, слушать духовника, стоять в храме, делать добро – все это не должно быть соотносимо с самим собой, а должно быть соотносимо с Богом. Мы должны благодарить Бога за то, что все это есть. Но само это качество, это свойство души – искусство не соотносить ни одного своего дара с Богом – есть тот навык, тот урок, та способность, что приобретает человек, восходя по ступеням добродетелей. Он не может и шага сделать, если хоть в малой степени не научится соотносить все, что у него есть хорошего, с действием благодати Божией. Восхождение по ступеням добродетели включает в себя и обучение способности не соотносить все доброе и хорошее с самим собой.

Второе ограждение – то, что все эти способности, благие вещи не только не приписываются самому себе, но и не являются личной заслугой. Такое тоже часто бывает: конечно, молитву мне дал Бог, но дал-то Он ее за что-то. Я воздерживаюсь, это мне дал Бог, но дал за что-то. Человек исповедует, что это дар, но сама возможность этого дара соотносится с усилиями человека. Нужно научиться ни в коем случае не соотносить щедрость Бога со своими заслугами. На самом деле это Его щедрость, и она никак не обусловлена моими качествами. Это всегда сугубо Его щедрость. Поскольку это всего лишь вариант первого способа смиренного ограждения, то он тоже включен в сам путь восхождения по стезе добродетелей. Сколько бы человек ни восходил, как бы он ни восходил, он учится тому, чтобы отчетливо понимать, что все, что у него есть доброго, – это дар Божий, милость Божия, щедрость Бога. Ничего достойного этих даров сам человек не сделал.

Каков же третий способ ограждения себя, чтобы не упасть с высоты добродетелей? Когда человек живет один, как Нил Синайский или Антоний Великий, мы предполагаем, что он уже прошел какой-то искус. Чтобы оградить себя на вершине добродетелей, ему ничего и не нужно, кроме первых двух способов. Для человека, живущего в одиночестве, достаточно сознавать, что все, что у него есть, – даже эта пустыня, даже способность здесь жить, все, что он приобрел, все является дарами Божьими и щедростью Божией. А он все делал только плохое, но Бог его помиловал, ущедрил и даровал ему паче чаяния все то, что теперь его держит, питает, вдохновляет на этом пути. Пребывание в одиночестве ничего другого не требует. Собственно, этому человек и учится, восходя по стезе добродетелей. Проживая десять, двадцать лет в одиночестве, он становится добродетельным, а это и предполагает способность ничего не соотносить с собой.

Совсем другое дело, когда человек живет не один, а среди людей. Если он не стяжал того, что мы называем любовью, то неизбежно у него будет фарисейство. Он будет вести себя точно так же, как пресловутый фарисей в храме, о котором говорит Христос. Он будет ходить и говорить: да, Господи, я Тебя благодарю за Твою щедрость, милость, любовь ко мне, благодарю Тебя, что я не такой, как этот человек. Это неизбежно. Может быть, не этими словами сказано, не этими мыслями продумано, но это будут вариации на ту же тему. Вроде бы все человек сделал, понял, что это Бог, это щедрость Божия, но очевидно: вот есть человек, которому эта щедрость не явлена.

Когда человек живет один, он понимает, что где-то есть хорошие люди, но себя он знает, что он плохой, а Господь его помиловал, ущедрил. Но стоит появиться вокруг еще кому-то, кто не имеет того, что он имеет, человек становится перед проблематикой, решить которую он не в состоянии без определенного опыта, о котором мы ведем речь. Он видит, что эти люди – не совершенно отчаянно плохие, но тем не менее у них нет даров, которые есть у него. Постепенно он начинает думать: очевидно, есть во мне что-то такое, чего нет в них. Как только эта мысль пришла в голову, выкристаллизовалась из головы человека, была вербализирована – сначала произнесена умом, а затем вслух – человек вытащил мысль, которая была всегда на сердце: что он не такой обыкновенный человек, каким сам себя рисует.

Итак, когда появляются рядом люди, все совсем не так просто. Нет никаких способов, сугубо подвижнических «технологий», которые могли бы уберечь нас от этих фарисейских мыслей. За исключением одного: я должен человека полюбить. Проходя ступенями восхождения добродетелей, еще по ходу этого восхождения, даже если живу один, я должен стяжать любовь. Если нет любви в сердце, если я буду жить только тем, что у меня есть, без любви, то фарисейства мне не миновать, оно неизбежно. Фарисейство имплицировано в духовный подвиг. Это близнецы-братья с антагонистическим колоритом, они неразрывно идут друг за другом. Если человек добродетельный, то фарисейство сидит у него на хвосте. Поэтому Христос и предупреждал Своих учеников, будущих подвижников, о закваске фарисейской. Ее невозможно миновать, если только человек не навыкнет к смирению. Это то, чему нужно учиться. А для того, чтобы учиться любви, чтобы стяжать ее, необходимо помнить, что люди мне соестественны, и в силу этого надо о них проявлять заботу, сочувствие, то есть служить им, жалеть их, сочувствовать им, молиться за них, переживать и так далее.

Если я стяжал любовь, то мне уже ничего не страшно. То есть я научился сострадать, жалеть, сопереживать людям. Я всегда исхожу из того, что они – мои братья и сестры, они соестественны мне. Если научиться через представление соестественности стяжать способность видеть в других то, чего нет в нас, и за это уважать их, а то плохое, что в них тоже есть, оплакивать, жалеть их, сочувствовать их горю, то в этом делании приобретется такое качество души, которое сохранит нас на любой вершине добродетели.

 

32-й абзац:

Не забывай своего падения, хотя и покаешься; но поминай о грехе твоем плачем, к смирению твоему, чтоб, смирившись, по необходимости отсечь тебе гордость.

 

Здесь обозначен общий способ для ограждения себя от падения в любом состоянии. То есть мы должны помнить о своем грехе – это любого человека сокрушает и смиряет. Это представление восходит к первой главе Второго послания апостола Петра, где он (говоря, правда, не о лествице, а о цепи добродетелей) основным, главным, первым звеном этой цепи как раз называет память о некогда сделанных грехах.

Если у тебя есть память о собственном грехе, ты всему научишься. Если ее нет, то ты не сможешь идти дальше. Почему это так работает? Вот мы, например, прочитали труды апостола Петра, кого-то из святых отцов или хотя бы эти строчки Нила Синайского и начинаем помнить о своем грехе. Но у каждого, кто попытается это сделать, ничего не получится, кроме печали. Вместо смирения он впадет в уныние, а если вовремя не перестанет этим заниматься, то дойдет до отчаяния.

Господь сказал некогда Силуану Афонскому: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Эти слова стали в последнее время очень популярными, о них говорят очень много людей – и зря. Сам Силуан говорит о том, что это делание может вести только ограниченное число людей. За всю историю Церкви мы об этом говорим чуть ли не как о панацее от всех бед: «Сейчас будем держать ум свой во аде, и все у нас будет хорошо». Мы забываем, что ключевой является вторая часть: не отчаивайся. Потому что погрузить свой ум во ад на самом деле не так уж трудно: он почти там и пребывает, если мы только вышли из грехов. А вот не отчаиваться при этом не получится.

Любой человек, научившийся как-то себя оценивать, может поместить себя умом во ад. Но не отчаиваться при этом могут только единицы за всю историю существования Церкви. Мы попадаем в депрессию, уныние. Собственно, не это делание объясняет в целом унылый характер нашего нынешнего церковного бытия, на это есть другие причины. Но тем не менее мы неправильно помним о грехе и укоряем себя, мы что-то делаем не так. Мы приводим себя к унынию, отчаянию, а иногда еще и к неврозам – и ничего не достигаем.

Начинать нужно не с этого, а с веры в милость Иисуса Христа, в Его любовь. А постижение Его любви начинается с того, что мы осуществляем заповеди, которые нам доступны. То есть то, что мы поняли, осознали и можем исполнить, мы начинаем делать регулярно. В итоге однажды мы сможем познать Его милость, любовь и снисхождение. Верить в Его любовь, размышлять о ней, читать книги и познать ее – это совершенно различные состояния. Говорить о любви и быть любимым – абсолютно разные вещи.

Например, много книг написано о том, как может женщина любить мужчину. Человек читает, размышляет, он вдохновлен, весь в эмоциях и переживаниях. Ему кажется, что он знает женскую любовь. Но это все кончится в тот час, когда и его полюбит женщина. Тогда он поймет: все, что ему представлялось как знание любви, было всего лишь в его голове, а на самом деле все совсем по-другому. Так и размышления о грехе и сам грех – это совсем не одно и то же. Познание Божественной любви больше, важнее, полнее, чем представления о ней. Когда человек познает любовь, тогда он может заложить правильный фундамент для того, чтобы помнить о грехе.

По сути, мы не знаем Божественной любви, но, прочитав некоторые книги, послушав лекции, думаем: «Буду помнить о своем грехе». Мы начинаем вспоминать о грехах, в которых уже исповедались, покаялись, и понимаем, что они ужасны, страшны. Мы с радостью тогда скинули, забыли эти грехи в надежде, что они прощены, а теперь возвращаем мысль: «А вдруг нет? А вдруг не прощены? Писание говорит, что есть грехи, которые не прощаются».

И мы впадаем в уныние, отчаяние, потому что нам кажется, что Бог нас никогда не простит. Более того, мы уже забываем о том, что эти грехи были когда-то прощены, что мы покаялись, причастились и нам было в тот день замечательно, легко и хорошо. Мы всё это забыли и понимаем, что грехи у нас страшные. И вместо блага мы делаем себе только хуже. Душа скукоживается, замерзает, можно сказать, на ветру – и получается все совсем не так, как надо.

А вот когда человек знает любовь Божью и знает, как сильно любит его Господь, у него, естественно, возникает чувство окрыленности, ощущение того, что он может вообще все, если Бог так любит его. И чтобы не улететь на крыльях вдохновения, ему как раз нужно себя одергивать: «Не думай, что Он любит тебя потому, что ты такой уникальный, необыкновенный. Просто Он есть Любовь и так же любит всех. Лучше помни о своих грехах, не забывай, из какого дерьма Он тебя вытащил». Это протрезвляет, смиряет, воспитывает. Но при этом уже человек никогда не забывает эту сильную, необыкновенную Божию любовь. И когда он чувствует, что память о собственных грехах его разрушает, он не просто вспоминает эту любовь, а легко возвращает себя в состояние стояния перед ней и снова может заниматься этим деланием.

Действие, о котором мы говорим, – это когда человек помнит о своем грешном существе, о том, что грех живет внутри его. При этом он отчетливо видит все с ним происходящее в свете любви Божией, понимает, что милость Божия, несмотря на все его грехи, осталась с ним, что Бог пришел к нему, жалеет его, вдохновляет, помогает ему. Само состояние соотнесения своего греха, своей омерзительности, которую все отчетливее видит человек, и милости, непоколебимой в любви и щедрости Божьей, смиряет и ограждает сильнее всего.

 

Августа

Курс священника

Константина Корепанова

Слова о страстях

преп. Нила Синайского

Добротолюбие. Том II

 

Огордости

 

 

Текстовая запись шести выпусков
передачи «Читаем Добротолюбие»,
выходивших в эфир на телеканале «Союз»
с 4 июляпо 8 августа 2022 года

 

 

Записала Инна Корепанова
для телеканала “Союз”

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Гордыня – самая страшная, мерзкая и при этом
незаметная болезнь

Характеристики гордого человека

О благодарности и желании послужить Богу в ответ
на Его любовь к нам. Опасность псевдосмирения

Проявление гордости в отношении к Богу

Проявление гордости в отношении к другим людям

Способы ограждения себя, чтобы не упасть с высоты
добродетелей

Правильное отношение к своим падениям

 

	4 июля	сайт	видео
	11 июля	сайт	видео
	18 июля	сайт	видео
	25 июля	сайт	видео
	1 августа	сайт	видео
	8 августа	сайт