Рязано-окского исторического сообщества.

Москва 2020 год.

Странно слышать, как иногда, в кругах ученых ведется полемика: информаторов и информацию какого времени считать фольклором и этнографией? Рожденных до революции, или до войны, или тех, кто был тогда взрослым? Можно подумать, что народ, как и его сознание - это не живой организм, с живым и плодотворным сознанием, которое хранит старые традиции, изменяя и приспосабливая их к меняющемуся времени. Иногда кажется, что само время не властно над народным сознанием, и ни революция, ни коллективизация не смогли повлиять на ту внутреннюю свободу, которая дошла до нас в виде авсенек, песен, сказов и поверий, составляющих все то, что можно назвать Русским миром, в широком смысле совокупность все культурных особенностей нашего народа. И лишь одно может уничтожить его - полное его исчезновение… И сейчас, когда некогда густо населенные села и деревни стоят пустыми, остро понимаешь, что Русский мир сгинет и уйдет.… Но, даже если люди переехали, их тянет на Родину, их Родину или Родину их предков… А столкнувшись с чем-то необычным и непонятным, человек всё равно вспоминает, что его бабушка рассказывала, что это домовой, мол, даёт о себе знать и сделать надо то-то и то-то. И как бабушка рассказывала… Так и живут народные сказы в чертогах человеческого сознания, проходя через поколения, обогащаясь чем-то новым, но бережно сохраняя русский дух… То, что мы уже назвали Русским миром.

Сегодня, уважаемый читатель, мы имеем честь представить Вашему вниманию, сказы, собранные и бережно хранимые, удивительным человеком - Хаврониным Сергеем Викторовичем, с которым я знаком уже более 30-ти лет. Свела нас судьба как раз на таинственных тропах охоты за сказами, в этнографической экспедиции. Помню, как приехали мы к нему в Свинчус, где он работал директором школы, помню и то, каким он был радушным хозяином, как весь день водил нас по селу и его окрестностям, а по ночам рассказывал сказы, истории, которые приключились в его семье, с их соседями и односельчанами. Именно тогда я впервые, пожалуй, и столкнулся с удивительным миром сказов во всей их целостной красоте. Ведь сказ — это как песня: мало её знать, надо ещё иметь талант её исполнить! И вот этим, признаться, редкостным талантом Бог с лихвой наградил Сергея Викторовича. При этом, надо отметить, что Сергей Викторович всю жизнь развивал своё дарование и питал его, собирая и сохраняя предания своей Родины. Как истинный ученый, он сравнивал их с работами историков и этнографов, анализировал, сознавая их самобытность и духовную ценность. Работая с Сергеем Викторовичем в с.Свинчус или в его родном селе Лубонос, мы сталкивались с тем огромным уважением, которое этот человек вызывал у своих сограждан и земляков. Сергей Викторович — это поистине признанный пророк своего Отечества, который шагая по своему жизненному пути, сажал деревья, сохранял сказы, обустраивал святые источники, и восстанавливал храмы. Это хранитель Русского мира, его душа и пастырь. Тот самый человек, который делает этот мир живым, интересным и осознанным, кто своими словом и делом раскрашивает серые будни яркими красками… Я очень надеюсь, что эта первая книга собранных им сказов будет лишь началом большого цикла популяризации народных сокровищ, сохраняемых Сергеем Викторовичем.

Гаврилов Александр Петрович: заведующий музейным отделом, Шиловского музейного комплекса, советник кафедры               истории РАЕ, член союза журналистов России.

 

 

Сейчас только ленивый не пишет. Все писатели. Читаешь и диву даешься: и откуда, что берут? Одна выдумляндия! Вот и пришло мне на ум написать всю правду о своей малой родине. Живут люди на нашей земле с незапамятных времён, а спроси кого, никто про них и не знает. Как говорила одна бабушка: «Какие монголо-татары? У нас татары никогда и не жили, я не помню такого!» Да что там монголо-татары или мещера, мы уже не знаем, как 100 лет назад жили в наших деревнях. А ведь какие деревни то были: в Лубоносе 2100 жителей, в Илебниках 1800, даже в крохотном Муноре 700 человек. А по нашей Занинской волости 14000 жителей!

  А ведь это совсем другой народ был, не как мы, хоть и все мы русские. Жили они по-другому, и одевались не так, и работали не так, и мыслили даже иначе. Другие были у них интересы и заботы. Внутренний мир тогдашних крестьян был другим, иной менталитет.

  Мне всю жизнь был интересен мир русского крестьянина, я любил общаться с нашими мудрыми стариками, много их было в моём ближайшем окружении и родстве. Да какие они были интересные, самобытные, общительным, как много знали и помнили, как много умели…

И вот подумалось мне: «Хорошо бы рассказать историю родного края самым простым и доступным языком!» А о чем рассказать то? Да с самой древности бы. И какие племена и народы до славян жили, какие у них королевства были, и чем они промышляли, и каким богам молились. Написать бы, как женская одежда- понева говорит, что предками моими были не вятичи, а кривичи. Как попали в наши края балтийские племена и какие слова, и места нам оставили. А ещё рассказать бы какие праздники и как праздновали наши прабабушки и во что одевались. Как свадьбы справляли и какие песни пели. И как Богу молились и как со святыми жили.

А какое село без страшных историй, рассказанные очевидцами? А в каком селе не слышали о кладах и сокровищах, найденных и не найденных?

Невозможно не рассказать о чудесном крае- Касимовском уезде, жителями которого были наши предки, как появилось и куда исчезло Касимовское ханство, и сколько мёда давали в дань его царевичам наши прапрадеды…

О многом, Бог даст, расскажу, а пока начну со сказов. Правда в них описана, или творчество сплошное, кто вам скажет, а только почём купил, по тому и продаю. Однако, в мире много есть вещей, которых не знают наши мудрецы. Хотелось бы, чтобы наши сказы подвигли читателя поднять свой взор от земного к Небесному, мы же не скоты неразумные, а творении Божии, о которых говорит апостол: «Или не весте, яко бозиесте?» Вот как высоко наше призвание то! А земное и так никуда от нас не уйдёт, что гоняться то за ним? «Ищите прежде всего Царствия Небесного, а остальное приложится вам!»

Хавронин Сергей Викторович

Часть 1.

     Дорогая Нюра, теперь я хочу рассказать о разных

мистических случаях, бывавших у нас в Лубоносе. Конечно, я немного таких знаю, но что знаю, попытаюсь рассказать.

      История первая. Жила такая в Свинчусе тетя Паня-Пекариха, а родом она с Лубоноса, и даже родственница мне дальняя. Вот что с нею приключилось в молодости. Работала она в пекарне в Лубоносе, была не замужем, но уже к дяде Ване в амбар наведывалась, или он к ней, короче, любовь была. И очень она любила попариться в бане. «Мне, говорит, попариться, что в жаркий день воды напиться было, так любила». Вот и попалась на этом.

Работала она вместе с женщиной, у которой был холостой брат, и ей очень хотелось сосватать брата с красивой, веселой и работящей Панькой. Вот стала она «подбивать клинья» под Паню. Но, понятно, Паня ни в какую – ведь она уже любила другого. Когда cваха поняла, что у нее ничего не выйдет, она обозлилась, кажется, даже пригрозила.

 Прошло с неделю времени после ссоры, и старшая пекариха пригласила Паньку к себе в баню. Паня обрадовалась, собралась и пошла. Но в пути вдруг все вспомнила и ей приглашение показалось подозрительным: только поругались и вдруг зовут в баню. Что-то тут не то…. Ну, назад-то не пойдешь: вся улица видела, что Паня пошла в баню, пересуды пойдут и, скрепя сердце, она вошла в предбанник. К ней попала и еще одна девка – Натаха. Да только Пани не до бани, не столько моется, сколько молится: «Живый в помощи…» наизусть читает.

Вот время-то какое было, простые девки и ребята наизусть 90 псалом царя Давида знали и пользовались им в своих бедах!Тут и хозяйка подошла: «Дай-ка Паня, я тебя веничком-то похлыщу!» - «Нету, не надо, я уж все, помылась…» Кое-как ополоснулась и деру домой.

Прошло несколько дней, и Паня узнала новость: Натаха тяжко заболела, будет ли жива – неизвестно. Как так, мы же с ней вот только в бане были, она была здорова?

 Прошло почти все лето, и Паня встретилась с Натахой, та вся высохла, еле идет. «Вот, Панька, чуть через тебя не померла!» - «А при чем здесь я?» - «Да ведь мне сказали, что делали на смерть, только другому человеку, а попала я, потому и выжила, бабки спасли, а попало бы тебе, ты бы померла!».

 Вот так молитва спасла Паню, и жила она долго-долго, но набожностью не отличалась, любила мужичков и была у нее легкая рука на скотину, хоть овец, хоть кроликов, хоть пчел. Мед у нее флягами, на овцах больше ста тысяч заработала советскими деньгами. Она мне и квитанции показывала за сданных овец, до 60 штук их держала. «Больно я овец-то любила, и сейчас увижу овец в окно, а слезы-то из глаз кап, кап…». «А меду, бывало, столько, что крутишь-крутишь медогонку и конца нет. А попробуй, продай, все сёла объедем, хоть за бесценок куда бы сбагрить». Самая богатая баба в селе была. Вот какая была Паня Пекариха. А конец у нее был незавидный, да только уж это совсем другая история…

А это сестра родная тети Пани. У нее она век свой доживала. Тетя Шура.

 

     Вот что случилось в одном лубоносском заулке, кстати, моем любимом. Тетя Катя была уж в возрасте, как говорится, но еще не на пенсии. Вот однажды получила она получку, пришла домой, хвать - а воды-то нету, побежала на колодец, колодец недалеко, а пользуются им жители всего заулка, а в заулке девять дворов, да и то один нежилой. А поспешив, и кошелек дома не оставила, а может, побоялась оставить без присмотру, никто теперь не знает, только когда стала воду набирать и кошелек-то положила на лавочку для ведер, чтобы не уронить невзначай. А воды-то набрала – и про кошелек-то забыла!

Мы сами, Нюра, теперь все забываем, и она, считай, наших годов была. Так-то вот. Пока воду принесла, пока то, да се. Хватилась – кошелька-то и нет! Бегом на колодец, а его и там уже нет… Пошла по дворам, не видал ли кто? Все отказались. Поплакала-поплакала, а делать нечего, кажется.

Прошло с месяц времени, и померла в заулке женщина, лет 50. А еще через немного и муж ее помер. Пришла Катя к соседке, тете Мане, да и говорит: «Тетя Маня, что я наделала? Ведь это я их уморила!» - «Это как жа?» - «Я съездила в одну деревню и попросила бабку отомстить тому, кто взял мои деньги. Она спросила, как сделать, на смерть или как? И я сказала, чтобы на смерть. Что я наделала, очень мне обидно было, что позарились на мои 60 рублей!»

 Прошло еще с месяц, может сколь-то больше, и в заулке был снова гроб – сама Катя окончила свои дни.

Вот какие дела-то, Нюра, дорогая. А теперь-то заулок совсем вымер, да один дом сгорел, да два вывезли. Идешь по нему теперь, да всех-то вспомнишь, обо всех-то погорюешь. Не искушение ли человеку житие то его? Видно, не на радость Господь нас поселил, а для подготовки к экзамену – смертному своему часу. На что мы годны: к добру ли тянемся, на зло ли прилежим. А уж о чистоте духовной и телесной и говорить не приходится, как свиньи в калу лежим. Это, к слову, пришлось.

 На этом фото крайний дом с нашего заулка. В нем жил участник трех войн дед Степан Шарков всю свою жизнь. У него и прозвище было: «Степан Крайний». А настоящая его фамилия, как он мне сам говорил, Звонов.Он тоже на этот колодец за водой ходил. У других дома то пятистенки были, а у него все с дореволюции сохранялось. Бедновато, зато у деда всегда хорошее настроение было. Идет, бывало, на палочку опирается, а улыбка на лице то.

 

А соседка его была баба Маня. Женщина она была работящая, умная и строгая. Покойный ее супруг все село снабдил красивыми самодельными шкафами, столами, этажерками. И у нас была этажерка его работы. Одно слово, краснодеревщик. И дом справный у них был, пятистенок. И двор со скотиной. Сено косить корове в лес ходили, верст за шесть.

В войну баба Маня шофером была, и, когда внучка на своей легковой приехала, баба Маня испытание машине устроила: сама за рулем прокатилась…

Конечно, она была православная. И посты соблюдала. Но православные наши легко прибегали к древним обрядам при нужде. Приехала внучка и жалиться бабушке: замучили ее бородавки на руках. И к докторам водили и прижигали. Сойдут, а потом вдвойне повылезут. «Экая беда, да мы их с первым дождем выведем!» Странно: как можно бородавки дождем вывести!

 Вот прошел вскоре летний дождичек, и повела бабушка внучку на кладбище, да с первого попавшегося надгробного камня смахнула дождевую влагу ладонью, да бородавки помочила и что-то прошептала негромко… И всех то делов! Пять десятков лет прошло, давно уж и бабушки нет, и бородавок с тех пор никогда не бывало. Во как!

Много, видать, знала неприметная пожилая лубоносская женщина – баба Маня. Родился у нее внучек, да какая-то шишечка возле глаза у младенца появилась… Доктор сказал: «Маловат еще, позже удалим ее!» А бабушка увидела и решила: «До первого покойника! Сведем шишку!» Ну, причем здесь покойник? Скажи, пожалуйста!

Вот кто-то помер на селе, взяла бабка младенца, пошла в тот дом, да покойниковым пальцем поводила по шишечке, да что-то сказала… Ведь пропала шишечка то! Жив здоров без операций.

И никогда ни от кого не слыхать было, что бабушка – знахарка. Это ж так, пустяки, дело то житейское… Это ж, наверное, каждый должен уметь…

     Вот еще что слыхал я от старых людей. У Натахи-то, которая через Паньку-то чуть не померла, если я не путаю, был любовник. И вот один раз пошла Натаха в Починки по каким-то делам, то ли в больницу. В Починки-то в советскую пору пойти, что в Москву съездить, как говорила незабвенная Марь Степанна, Царство ей Небесное, одних магазинов три штуки, пока все обойдешь, да еще столовая, по-нашему – шалман.

 Вот идет Натаха, да вдруг видит: ее-то милый на машине едет. Понятно, посадил ее, едут, разговоры разговаривают, да что-то больно уж долго едут… Не выдержала Натаха, взмолилась: «Да Господи, что же это так долго едем-то?»

Глядь, а ни мужика нету, ни машины, а сидит баба на кочке в болоте. Да еле она оттуда выбралась, еле дорогу-то нашла! Во как! Вот блудный бес посмеялся-то над ней. Да ведь любой мог так попасть, хоть ты, хоть я, святых и то бесы искушали, а мы-то что, так себе, как говорит отец Александр, «говно от желтой курицы».

     Да вот, к слову, и другая история, прямо от очевидца. Сашка мне рассказывал однажды. Вот возвращался он на «Белорусе» в Починки (опять на той же дороге), и вот, кажется, возле «Риг», трактор заглох. Вылез он со своим пассажиром, уж не помню, с кем он и ехал-то, давай трактор смотреть, да дергать, заводить. Ничего не выходит. И такое чувство, что кто-то смотрит на него, обернется - нет никого. Даже холодом веет… Даже жутковато стало.

Глядь, идут трое и говорят мужику: «Пошли с нами, ты на этом тракторе до утра не доедешь!» Он и пошел с ними.

А Сашка глядит, мужик пропал, вроде пописать отошел и провалился. Совсем жутко делается, да, слава Богу, завелся трактор, покричал мужика, он не отзывается, ну, и поехал.

А совесть-то неспокойна, ведь мужик ехал с ним, куда делся непонятно. Утром пораньше пошел к родным рассказать, как было дело и что случилось, мол, он не знает. Постучал, а выходит сам хозяин! «Ты куда подевался-то?» – «Саня, ты не поверишь! Меня какие-то мужики зазвали, я и пошел с ними. Шли-шли, шли-шли и конца не видно. И уж светать стало, мужики пропали, а я в каких-то кустах, еле вылез на дорогу, никак не пойму, где я. Огляделся, оказывается, возле Пексел оказался. Даже как через железную дорогу переходил - не заметил».

Саша-то с тех пор полночных поездок стал избегать, а если надо при нужде ехать, то уж никак не одному. И рассказать кому-нибудь не решался - еще засмеют. Вот чаво было-то! Да это что еще, вот мне кум Саша рассказывал, что у них, в Нармушади, случилось.

     В Нармушади четверо, что ли, мужиков пасли скот на лугах. А ведь пастухи-то выпить не дураки. Вот наловили немного рыбки и послали одного в село, за самогоном.

Едет он на лошади, время уж позднее: пока доехал до села, да пока нашел самогон, да обратно едет, уж к полночи. Смотрит, костер ярко горит, а вокруг девки голые, волоса распущены и ему помахивают: давай, мол, к нам. А одна прямо близко подошла, даже вроде за ногу потянула. Он бы уж и непротив к ним пойти, заманчиво, конечно, но вспомнил, что мужикам тогда самогона или спирта, не знаю, что уж у него там было, не видать. А мужики строгие, и морду при случае набить могут, а тут как раз такой может быть случай. Ну, и рванул лошадь, отпихнул девку-то, да деру от них, не соблазнился.

 Приехал, да мужикам и рассказал, ну, а те, что, посмеялись над ним, да и только. Смех-то смехом, а утром мужик пропал. Пропал, да и все. Нет его нигде. Стали искать везде, да и обнаружили в небольшом озерце неподалеку. Утоп и в воде стоя стоит, а там и неглубоко, прямо сверху видно, как волосы-то в воде колышутся. И тонуть-то, по большому счету, негде.

Вот как его русалки ухайдакали. Нечистая сила, одним словом, а девяностого псалма сейчас учить никто не хочет и не знает, нас уже тошнит от церковнославянского, а не то, чтобы учить на нем что-то. Этот язык как лакмусом показывает внутренний мир человека.

Или вот ладан тоже: мне Павел говорил, что раньше на дух не переносил запаха ладана, задыхался от него, а когда воцерковился, то не может нанюхаться. Да это и еще кто-то мне говорил.

И, вот, церковнославянский, язык молитв и богообщения, как он совершенен, как красив, когда ласков, когда суров, но всегда божественен. Да, действительно, в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

И теперь вот как народ разделяется прямо по первому входу в церкву: одного сразу воротит – ничего не понимаю, задыхаюсь (а в храме пять человек и прохладно), а другой рот розинет и уйти не может, и смотрел бы, и слушал, и обонял, и потрогать хочется.

Конечно, кто-то потом все вкусит, а сперва заставит себя почему-то, и так тоже бывает. А то еще бывает, как Наталья Михайловна, наша учительница говорила, дойду, говорит до порога церковного, а войти не могу. Да как же это так? Стена, что ли? А не знаю, вот не могу, хочу, а не могу и все тут…А потом стала потихоньку ходить, в Ерахтур, когда переехала.

     А вот еще в Лубоносе в старину что было. Это мне бабушка Наталья рассказывала.

     Жила в Лубоносе старушка и был в ней бес прорицательный. Вот идут коровы вечером из лесу, стадо идет, их еще и не видно ведь, они еще и не вышли даже, а она уж говорит: «Нюра, твоя корова идет третьей, а твоя, Дуня, десятой» И так все и есть. Всем диво. Даже подойдут к ней, а она у раскрытого окошка сидит, и спросят: «Баба такая-то, а моя корова какою придет?»

 Но видно ей это было не в радость. Стала она искать, как бы избавиться от этого шоу. И кто-то научил, ведь у нас на Лубоносе-то какие были некоторые бабки-то, что твоя былинная Авдотья Рязаночка. И, вот, она постилась, молилась как-то, а ведь и в Евангелии Господь говорит, что постом и молитвой изгоняется род сей, и, вот, один раз пошла по нужде на двор, да из нее и вышла черная кошка, и дар ее бесовский пропал. Теперь спросят ее про корову-то, а она улыбнется, да скажет, что не знает. Бабушка-то моя ее застала и знала, говорила, как звать, да я уж все перезабыл, а вот картинка, нарисованная ее словами, почему-то врезалась в память.

А про прорицательного беса и в Посланиях апостольских рассказывается. Была в одном городе служанка и у нее был бес прорицательный, и она большой доход приносила хозяевам, прорицая разное разным людям. Когда она увидела апостолов, то стала ходить за ними и кричать: «Знаю кто вы, вы слуги Бога Живаго, учите спасению!» и так их утомила, что апостол Павел повелел бесу именем Иисуса Христа выйти из нее. Бес и вышел, и она умолкла. А хозяева, потеряв доход от прорицаний, ополчились на христиан, апостолов то чуть не прибили.

     А вот на Починках был случай как-то на годах. У зятя нашего был брат в Аделине, дежурил в конторе совхозной вроде. Да случился пожар, и парень сгорел. А подруга у него в Починках, молодая, тоскует. А она к Шуре нашей частенько забегала. И вот как-то сидит, болтает, да спохватилась: «Ой! Поезд-то уж прошел, сейчас Серега придет, а меня нет!» У Шуры мурашки по спине, пытает девку: «Откуда придет, он же сгорел, а ну-ка, рассказывай!» - «Да он не сгорел, он сбежал и теперь боится показаться, вот вечером приезжает ко мне с Аделина, а утром уезжает». Мало того, беременной себя от него почувствовала.

Давай его отваживать, ладаном кадили, молитвы читали, девку стращали, не помню уж как, но отвадили, а Шура пострадала за это, кажется, ногу распорола.

 А на какую-то годовщину поехала Шура с подругой Серегиной на могилу к нему, да вдруг видит, как на могиле делается вороночка и песок как будто внутрь сыплется, да все больше воронка то…. Шура бежала в ужасе сломя голову, через могилы перепрыгивала, это с ее-то «пудренницей»! А девка-то и некрещеная была вдобавок ко всему. Вот как.

     А вот еще что было, Нюра, уж и не так давно, это мне Римма рассказывала. Помер муж-то в Лубоносе, да и стал вдове являться. Она-то молчит, конечно, да только мудрые соседи заметили: недалеко над чьим-то домом поздно вечером рассыпался искрами огненный змей. Но чей дом не поняли.

Стали думать, к кому же нечисть повадилась, спасать человека-то надо. Давай Таньку спросим, не к ней ли старик ее является. Спросили, а она говорит: «Бабы, мне самой скоро помирать, это когда тоскуют по ком, то змей летает, а мне что по старику тосковать, я уж сама старая».

Тогда пойдем к Вале, может к ней, летает? Стали ее выспрашивать, она и призналась, чуть ли не дрова ей колет змей, представая в виде мужа. Пошли бабы к ее свекрови, она старушка набожная, ей все рассказали.

Пошла Клавдия к снохе и учит ее: «Вот, пойдешь ты утром на работу, встретится тебе какая-нибудь собака, а ты ей вслух скажи: «А ко мне Миша ходит!» Она так и сделала. Явился ей вечером змей и говорит: «Какая ты, дура, даже собакам все разболтала!». Да, наверное, и помолилась свекрова дома у нее и покадила ладанком, и, слава Богу, все прекратилось.

Так на Лубоносе со змеем борются, а в других местах, я слыхал, по-другому. Хоть в Борках взять, хоть в Пахомове, под Касимовом, или, к примеру, в Мордовии, и даже у касимовских татар, везде одинаково учат. Ты, говорят, возьми конопляного семени, да ешь его, когда змей то придет, а он и спросит: «Что делаешь?», а ты и скажи ему: «Вшей ем!» А он и скажет тебе: «Вшей то не едят!», а ты и ответь: «А мертвые к живым не ходят!» Вот, он и поймет, что раскусили его, да так, говорят, обозлится то, бывает, так грохнет то, что стены задрожат…

Вот, страсть то какая! Бабушка Наталья рассказывала, так-то к одной бабе летал, летал змей то, да и нашли ее мертвую, сидит в своем доме в углу, а волосья то у нее через сруб пропущены прямо на улицу…

Вот, так неравнодушные лубняки спасли свою сельчанку. Теперь уж и ее нет, и их уж тоже нет, все на погосте, Царство им Небесное. А мы вот их помянули, и помянули добрым словом. Они, может быть, теории богословия не знали, а поступали, по большому счету, праведно, бескорыстно, с любовью. А кто без греха, только Бог, но за их праведные дела, да избавит их Господь от вечного мучения.

 

Вот такие они были, лУбоносские бабы то… И работают, и поют, и внуков лечат…

     А то еще вот, что было. У Валентины был внук и захворал. А ее и научили: «Ты пойди ночью за непитой водой на Спорную воду, на Колесницы, да когда будешь идти домой, чтобы ни слыхала, смотри, иди и не оборачивайся!» Она, говорит, шла, а сзади-то и выло, и ныло, и Бог знает, что творилось. Сильная женщина была. Настоящая русская баба. Выдержала. И мальчик исцелился.

     К слову сказать, умер он совсем молодым. Самая странная смерть на моей памяти. И что удивительно, старуха, их соседка, вроде обычная бабуля, увидев его первый раз маленьким еще, прорекла: «А мальчик-то не жилец!» И что она увидела? Или какая интуиция у нее была? Про какие-то ее особые способности никто в селе вроде не говорил, а у нас скрыть что-то трудно.

Правда, на мой взгляд, в ее взоре все же что-то было такое, я бы сказал, немного пронизывающее, острый был, какой-то взор, цепкий, но с неизменной улыбкой, как запомнилась она мне. И ей Царство Небесное….