Глава восьмая. Две горсти пшеницы

...С вершин двух скирд женщины и дети вилами забрасывают в камеру молотилки снопы пшеницы. Со скирд попеременно доносятся то песни, то плач... Снопы, в такт песне, летят то быстрее, то медленнее. А молотилка в своем гигантском животе перерабатывала снопы и в одну сторону выплевывала золотое зерно, а в другую — шелковистую солому. Большие вязанки соломы отвозит конь по кличке Тран. Он участвовал в боях в кавалерии, но получил ранение и с тех пор правая задняя нога у него стала с ведро толщиной, потому он и передвигается тяжело. А до ранения нрав у мерина был буйный, с ним могли сладить только самые отчаянные кавалеристы. Через несколько дней Трана запрягли в бричку и мужчины со старшими подростками поехали в горы косить сено. Вечером того же дня бригадир Бело сказал на току:

— Тран всю неделю будет в горах. Те, кто согласится вместо него волочить солому, получает по две горсти пшеницы с мякиной.

Подростки поначалу соблазнились было столь щедрым посулом, но многие быстро сообразили, что работа им предстоит непосильная. «И все же две горсти пшеницы — это немалая плата, решила двенадцатилетняя Ивета». Веревку, точно лямку, она перекинула через тощую шею под мышки, а концы веревки, связанные большим узлом, легли ей на спину. К этому узлу привязала конец второй веревки, другим ее концом обвязывали большую кучу соломы у молотилки.

Вот, наконец, первый груз готов к транспортировке и она, еще не осознавая, какую тяжесть ей предстоит волочить, не особо напрягаясь, принялась было за работу... Ей казалось, что связка соломы никак не может быть тяжелее тех бревен, которые она зимой волокла из лесу. Но тащить бревно было легче, во — первых, оттого, что она брала бревно по своей силе, во — вторых, по утоптанному снегу груз легко скользит. А тут колючая стерня цепляет связку, никак не дает ей сдвинуться. Напрягшись изо всех сил, она снова потянула лямку. От сильной потуги кровь ударила ей в лицо. На шее, плечах, руках и ногах вздулись вены. Груз медленно потянулся за ней...

Ураган штормовой жизни бросал Ивету с одной тяжелой работы к другой, и ей казалось, что отныне труднее не встретит... Она падала от голода и усталости, но мысль, что на этот раз дадут два горсточки, придавала ей силы, и заставляла двигаться вперед. Она пытается тянуть веревку и руками, тем самым ослабляя ее давление на шею и плечи. Но детские руки быстро устают, и лямка вновь больно давит на шею, плечи и подмышки. Пот бежит по ней ручьями, но она упрямо тянет свой груз к тому месту, где возвышаются большие кучи соломы, а пройти до них надо около трехсот метров нелегкого пути. Две горсти пшеницы! Мякины в ней будет хоть и всего ничего, но все же придется провеять ее, а очищенную пшеницу она промелет ручной мельницей. Из пшеничной муки получается вкусная похлебка. Такую еду варят в молоке, добавляя в нее сливочного масла. Но у них и дом, иогород — все отняла мачеха отца и осталась семья фронтовика — погибшего на произвол судьбы.

Ничего. Когда повзрослеет, она отомстит начальникам района спросит их, почему в отцовском доме живут в неволе? С этими мыслями девочка тянет за собой связку за связкой. Дорожка вся в рытвинах да буграх, оттого груз движется будто по морским волнам — то поднимаясь, то опускаясь...

Мука, видимо, не вся пойдет на похлебку, останется и на лаваш... Должно остаться. У Бело ведь большие руки, к тому же он знает, в какой нищете они живут без живности. Тот небольшой худо огороженный участок, который им отвели на окраине села, половина его занята их соседом за долевую ограду огорода, к тому же туда часто забредают соседский скот. Обо всем этом знает бригадир и наверняка даст ей побольше... Продолжая двигаться, она посмотрела на себя: сколько же горстей пшеницы поместится за пазухой? Непременно даст больше, ведь молотилка грохочет без сбоев: то, что коня нет в поле, никак не сказывается на работе бригады — дети вполне заменяют Трана, а сколько зерна будет сэкономлено оттого, что не надо кормить коня зерном сегодняшним...

С этими благостными мыслями, надрываясь, тащит груз за грузом, пошатываясь от тяжести груза за спиной. Она, конечно, получит больше двух горстей, и тогда, ее больная мать, которая недавно выписалась из городской больницы, младшие сестры и братишка, отведают вкусной похлебки и свежеиспеченного хлеба, запах которого нередко доносится до них из дома Фаризат. Та всегда готовит что-то аппетитное, и тогда голодные сестренки и брат ее, стоя у стены все повторяют: «Бабушка испекла хлеб...», «Бабушка жарит картошку...», «Она пироги печет...»

...Обессилев вконец, Ивета остановилась, но мысль о хлебе, которую она испечет из пшеницы, тут же заставила ее идти. Снова веревка больно впилась ей в шею и плечи и... на этот раз она не смогла сдержать слез. Смущенно посмотрела на такого же возчика, как и она — Индриса, приближавшегося к ней. Они поравнялись.

— Ивета, отдохни, ты уже обогнала нас на целых два рейса.

От сказанного мальчиком девочка облегченно вздохнула, хотя она и сама знает, что за сегодняшнюю работу в тетради учетчика напротив ее фамилии отметок стоит больше, чем у других. «Отдых-х!» — прозвучал голос бригадира. Ивета резко присела и ноша ее догнала, спиной прислонилась на солому. Задумалась: сколько льется человеческого пота, чтобы получить с уже зрелого пшеничного поля зерно? Со звездами начинают серпом жать. По ходу жатвы для жгутов надо косить траву — тимофеевку, что ни одна жница не любит. Когда тимофеевка высокая, то ее берется меньше, слегка закручивают и получается жгутик тоньше и удобнее завязывать снопу. А если трава короткая, то для нужной длины жгута кладут два пучка — один на другой. При кручении подхватываются травишки и жгут получается в середине толще и труднее им завязывать сноп. Тимофеевка не всегда под рукой, поэтому приходится пользоваться стебельками самой пшеницы. Кукурузные снопы завязывать молодыми побегами плюща очень удобно, но пшеничные снопы им завязывать категорически запрещено — попадут в молотилку. По семь снопов кладут копны. Шесть наподобие шалаша, а седьмой — на верхушке колосьями вверх, как бы крыша. Потом копны разбирают. Снопы несут в охапках, на плечах, на тележках, на арбах, запряженных волами и бычками... Так происходит великое переселение снопов, а скошенное поле в это время напоминает слегка волнующееся море. Сноп собирают на специально утрамбованную площадку — ток называется или гумно. Складываются две высокие скирды, как древние сторожевые башни так, чтобы между ними удобно зашла молотилка. Она знала, что в старину снопы заваливали на гумно, по ним кругом водили запряженных несколько пар быков или лошадей. Погонщик направлял скотину, как пахарь на пахоте. Таким способом молотили. С обмолоченного зерна убирали солому. Большими решетами вытряхивали полову. Поднятыми руками ссыпали зерно на ток, при ветерке. Ветер уносил соломинки, мякину. Это раньше...

А сейчас умный, высокопроизводительный красавец «Коммунар» стоит между двумя скирдами. В прошлом году она еще не знала, как «снимается» зерно от колоса, а теперь знает, что делается в чреве молотилки... Зимой учеников 4-го класса вели на экскурсию в МТС. Ивета была старше своих одноклассниц. В длинном, широком, с высокой кровлей сарае в два ряда стояли разобранные автомобили, трактора и другая сельскохозяйственная техника. Их ремонтируют мужчины в телогрейках, спецовках. Черными пятнами были лица и даже уши и носы. С автомобилем учеников знакомил шофер, с трактором — тракторист. В конце мастерской находились два больших гусеничных трактора. Около одного, как медвежья шкура, лежала его гусеница волнистыми бугорками.

Другому, видимо, недавно одели ползучие «коньки», и он сверкал чистыми звеньями. Плечистый усатый мужик возился в его моторе. Сердце Иветы затрепетало, до войны такой трактор стоял у них во дворе. Дети прыгали в его кабину. Бегали по гусеницам, а она кричала «папин... папин трактор...» — подтягиваясь цеплялась ручонками о гусеницы.

Смотрит на разобранную технику. Удивительно сильны руки человека, благодаря им через один или два месяца все будут готовы. И поплывут на просторах колхозных полей, как корабли в море, одни будут пахать, другие — бороновать, сеять. Конечно, пока без помощи быков, лопаты и тяпки им не обойтись. Функции машин и тракторов на полях она видела, а вот молотилка?!.

И, наконец-то, дети окружили молотилку. Высокий, молодой парень-комбайнер объясняет ее устройство. Но Ивета хочет знать больше о молотилке. И осмелилась спросить о ее названии.

«Коммунар»-ЖМ. 4.6. 1937 года выпуска», — с удовольствием ответил парень. Оказывается, его с интересом слушают. «Сейчас у Иветы нос будет черный от любопытства», — с иронией сказала девочка с хитрыми глазами. А Ивета, не слушая ее, задала второй вопрос: «Как, как зерно получается?». Тут же полная девочка в новом пальто съязвила с ненавистью: «Зачем тебе знать? Это дело мальчиков...».

На этот раз ее задели за живое, хотела дерзко ответить, но в это мгновение эхом загремел голос усатого комбайнера: «Потому что она дочь до войны знатного механизатора и погибшего на поле сражений смертью храбрых, за Отечество! Не то, что, куколка, твой отец — амбарная крыса и до войны, и сейчас. Не смей задевать ее!» Ивета бросила на усатого благодарный взгляд. Жизнь ее не баловала покровителями...

Комбайнер привлек внимание детей к себе. Все слушали его, а у «куколки» подбородок задрожал. Начал объяснять устройство комбайна. Даже учительница заинтересовалась. Благодаря этой экскурсии Ивета имеет представление о работе молотилки...

Снопы падают на транспортер, у которого стоят две женщины. Они быстро и умело режут ножом жгут, ворошат сноп и подают на движущийся транспортер, В конце транспортера находится большой битер легкой конструкции, похожий на горизонтально вращающуюся маслобойку с прутиками, вместо дырчатых досок. Он взбивает хлебную массу. Эта масса подхватывается вилами барабана. Здесь специальные устройства бьют и протаскивают ее. В молотильном аппарате хлебная масса превращается в ворох — смесь зерна, мелкой и крупной соломы, частей колоса... Отсюда следует на второй транспортер. «Транспортер вороха», — прозвучал в ее ушах голос комбайнера на экскурсии в МТС... Над транспортерами установлены битеры, которые способствуют продвижению и разделению вороха...

Совершая эту сложную, кропотливую, великолепно — производительную работу, молотилка трясется от колес до верхушки зернового элеватора, как тополь в цветении трепещет от дуновения ветра во всей своей красе. Ворох соломы и зерна в чреве молотилки проходит через остроумные сепарирующие устройства, где из зернового вороха выделяется полова и солома...

Ивета, думая о трудоемких работах, о хлебе, не заметила, как Индрис подошел:

— Вставай, перекур закончился.

Одновременно вздрогнула и обрадовалась ему, и с вдохновением вымолвила:

— Индрис, знаешь ли ты, сколько основных работ совершает человек, чтобы хлеб попал на стол самому же человеку?

— Это все знают, — ответил мальчик с выражением знатока хлебороба, придерживая за спину узла веревки.

— Нет! Не все... — уверенно ответила девочка, — мы с тобой, конечно, знаем...

— Ты такая тихоня, а как скажешь — волосы дыбом становятся. Пошли, а то бригадир поругает.

— Подожди, я согласна два, три рейса сделать для тебя, только подожди...

— Не надо! — огорчился он, — сам выполню свою норму.

— Не обижайся, — встала Ивета, — ведь ты младше меня.

— Зато я мужчина, — гордо ответил Индрис и тут же задал ей вопрос. — Ну, сколько?

Девочка растопырила пальцы левой руки:

— Пять!..

— Что? Только пять?!

— Самых, самых важных работ — пять. Пять братьев: плуг, серп, молотилка, мельница и печка...

— Неправда! — возмутился мальчик. — Самое первое — землю подготовить к пахоте, пахать, бороновать, сеять...

— Если считать так все виды трудов, то стеблей в снопе не хватит для счета...

— Все же, все работы для получения хлеба я знаю лучше тебя, — похвалился Индрис.

— Нет. Не знаешь. Я вот знаю, как молотится сноп...

— Я тоже знаю, но не очень.

— Ты же на экскурсии не был...

— Да, — с сожалением опустил голову мальчик...

Она заметила его голову, похожую на пучок шерсти весенней стрижки овец. От жира и грязи на овце шерсть затвердевает, а на его волосах — детский пот, пыль и шелуха соломы. У самой волосы под косынкой и то бывают жесткие, будто забрызганы глиняным раствором...

— Не слышишь меня, что ли?..

Девочка вздрогнула, но быстро и смело спросила:

— Где ты гулял, когда мы в МТСе были? Небось, на своих самодельных коньках на зеркальной поверхности льда реки... — молниеносно перед ее взором встал глянцевый берег реки, где катались дети, а она еще и не встала на коньки... Подавив досаду, вскинула голову и продолжила, — оставлял каракули, как вечерняя стужа рисует узоры на оконных стеклах домов.

— Вот как слушала? — слегка толкнул ее, — дай дорогу.

— Прости, пожалуйста, где был? — на этот раз умоляя спросила она.

— Я уже говорил, маме нездоровилось, и она взяла меня с собой на свиноферму. Кормить свиней и из-под них навоз тащить, — это тебе не солому волочить. — Резко сменил свою мысль. — И все же ты неправа, «пять основных работ»... Все работы за хлеб — основные...

Сколько бы еще спорили — неизвестно, если бы не прозвучал голос ее двоюродного братика Ахсара: «Дорогу!».

Через мгновение вереница волокущих солому детей опять растянулась, как караван верблюдов...

До соломовала осталось метров пятьдесят. Откуда легкий ветерок разносил песню: басистые голоса стариков, грустные — девичьи, звонкие детские голоса. Это разноголосая песня напоминала песню птиц в лесу. Ивета смотрит в небо. На востоке, среди мерцающих осенних звезд, озирая небосвод, поднимается луна. Ивета подтянула свою ношу. От страшной рези веревкой по ее ключицам, кусая обветренную губу, она издала глухой, продолжительный стон, который воем волчицы отдавался по холмам ночного поля. Куча соломы поползла за дугообразно согнутой детской фигурой...

У молотилки, придерживая веревку руками и прислушиваясь к канонаде пшеничного тока, Ивета ждала своей очереди запрягать.

Плач и песни, песни и плач солдаток с обоих скирдов, уханье молотилки, хаотическое движение соломинок со рта молотилки... Это не ускользнуло от ее глаз, несмотря на усталость. Она еще ясно видела удивительную картину: вилы в руках женщин описывали дуги на фоне поднимающейся луны. Одни — со снопами, другие вилы со своими тремя длинными зубцами. Эти дуги так усердно двигались, что ей захотелось, чтобы вилы сбросили луну — тогда станет темно — темно, и... заснуть... заснуть... «Ивета!» — вздрогнула на зов бригадира. Подошла к нему... Спиной встала к куче соломы. Дернули ее веревкой и вскинула головку, увидела на подъеме неба созвездии Плеяды и Ориона. Орион теперь согнутой верхней тройкой к земле, будто удивлялся самоотверженному труду колхозников. Через пару минут по дороге к соломовалу она заняла свое место в караване соломоволокущих подростков.

Движение скирдовавших колхозников на черно-бархатном фоне небосвода, небрежно рассыпанный самой природой звездами, как рассыпанные угли чинарового костра на после — дождевую землю, напоминало беспокойное море. Из-за большого охвата соломы не видны ручки вил и потому кажется, будто охваты соломы, как волны, сами вскакивают на неоформленный хребет гигантской скирды, как рельеф штормовых морских волн. Море не в состоянии на своей зеркальной поверхности воплотить изображение волны, так и небо не может на своей бархатной груди запечатлеть охват соломы, как золотую застежку. И тогда небо своим лучом освещает солому. Охват соломы тоже благодарит небо и бросает ему свое земное отражение. Золотистым отражением соломы озарились небо, звезды и луна. Чем выше поднималась луна, тем светлее становилось вокруг, а скирды пшеницы с обоих сторон молотилки заметно таяли, будто прятались от лунного света. Зато на соломовале зарождалась на небесном полотне гигантская скирда соломы, будто поезд из тоннеля.

Выбираясь из рытвины, Ивета нос к носу столкнулась с огромным псом и от испуга закричала. Хозяин собаки — сын бригадира, ее ровесник, отвел пса в сторону, помог вытащить груз из рытвины. Она потащила воз, а мальчик радостно закричал: «Дзыцца (ласковое обращение к матери по-осетински), родился мальчик!..». Еще у соломовала Ивета слышала смех и радостные крики всего пшеничного тока из-за рождения мальчика. Но она ни там, ни по дороге, ни на току особенной радости не почувствовала.

Люди наперебой начали высказывать бригадиру добрые пожелания по случаю рождения сына. Бело смутился, а после того, как услышал от женщин добрые шутки, вовсе потерял дар речи. С вершины скирды Ольга окликнула Кима, запрягавшего себя.

— Потяни Бело за уши за меня!

Но подросток, будто ничего не слышал, не стал прерывать свою работу, да и с бригадиром шутки плохи!

— Твое счастье, что мне трудно спуститься со скирды, — обращается к Бело Маша, — не то без ушей бы остался.

Поздравления с рождением сына сыпались на Бело...

Но... вдруг!..

В одно мгновение заглохли и торжественное ликование и канонада пшеничного тока и движение на обоих скирдах...

В это время Ивета стояла возле молотилки в ожидании соломы. Неожиданно наступившая тревожная тишина заставила ее взглянуть наверх. Увидела остолбеневших, друг на друга смотрящих женщин. Если бы они не опирались на вилы, то прорывы ветра, развевающие их изношенную одежду на тощих телах, видимо, снесли бы их. Ей показалось, что даже луна застыла на самом зените неба, удивляясь, почему перестали мелькать дуги вил?!

В вихре работы не обращаешь внимание на шум молотилки, но сейчас ее холостое дребезжание вызывало какой-то страх, точно крики буревестника в море перед штормом и тревожно отозвалось в прохладе ночного поля.

Дети, волочившие связки соломы, тем временем малость отдохнули. Во время работы у них не бывает возможности даже вытереть вспотевшие лица, на ходу умудрялись вытирать все лицо отвердевшими от пота рукавами, точно пену со взмыленного коня, главное — своевременно убрать от молотилки солому, а не то ее наберется слишком много и связку будет тяжело волочить.

Бело в мыслях перенесся было уже домой, смотрит на новорожденного, улыбается то жене, то... Но, что это?! Душераздирающие рыдания вдов разнеслись по всему полю, и кажется, что и звезды на небе помутнели от этих криков. Женщины на скирдах махали натруженными руками, требуя остановить молотилку... Бригадир на какой — то момент остолбенел: сколько себя помнит, ему ни разу не пришлось встречаться с таким явлением как бунт, хотя знает это слово из уроков истории в школе. Но чтобы в наше время произошло такое?.. Что! Интересно, случилось с женщинами?! Белены, что ли, объелись?!

Потрясая кулаками, он подходит то к одной, то к другой скирде, кричит наверх — «Что происходит?!» Но на него никто не обращает внимания, плач и причитания женщин не смолкает...

— Работайте, не стойте! — в сердцах кричал Бело. Но горький плач с новой силой разносится далеко окрест. Молотилка все так же продолжает грохотать вхолостую. Бригадир снова начинает кричать и, когда ему показалось, что женщины вот — вот приступят к работе, они взяли да и сели там, где стояли, обхватив руками друг друга, сооружая бугорок похожий на огромную черепаху.

— Не будем работать!..

— Чтобы твоя молотилка рассыпалась на куски!..

— Пусть сгорит!..

— Да вы что! С ума посходили?! — Бело в отчаянии забарабанил руками по агрегату. Потом побежал вокруг скирд, как угорелый, ругаясь на чем свет стоит...

Ивета молниеносно вспомнила случайно услышанный ею разговор солдаток летом на прополке кукурузного поля, в момент отдыха, сидя на ручках тяпки. Ольга сказала, что в течение четырех лет у нее родились трое детей. В ушах раздался голос Сенуска: «... А у меня в один год родились мои мальчики, один в крещение, а другой перед новым годом. Тогда сокрушалась. А теперь чем вот так, кровью, потом и слезами орошая колхозные поля, согласна рожать в один год не два, а двенадцать!».

Ивете кровь хлынула в лицо. Почувствовала, как у нее вспыхнули жаром уши. Ей показалось, что она подкралась к сокровенной тайне несчастных женщин. Кровь отхлынула от головы, и почувствовала слабость в ногах. Остывшая голова вспомнила, как ее мама плакала при виде редких беременных женщин... Кто знает, сколько бы длились ее воспоминания, если бы грозный крик бригадира не нарушила течение ее мыслей о страданиях вдов.

Бело пришлось принимать страшную меру: пригрозил, за простой агрегата — конфискация...

Знали, чем им грозила несвоевременная уплата непосильных государственных налогов: сытые сборщики изымали у них в счет налогов и, швейную машину, скотину... Вдовы знали и то, чем грозит им простой дорогой государственной машины. И зашевелилась жизнь на обоих скирдах. Солдатки тихо плача взялись за ручки своих вил. Орошенные несолеными слезами вдов, как утренняя роса, снопы начали ритмично летать в рот молотилки. А Бело! Тишину на скирдах понял по-своему и, довольный своим методом наказания, внимательно прислушался к шуму агрегата.

Снова за детскими фигурами волоча солому натянулись веревки, как тетивы лука.

На востоке небо чуть — чуть посинело, будто отражение гигантского василька брызнуло горизонт. На спуске неба луна с ущербленной стороной, утомленным видом наклонилась к западу.

Предрассветный час никого не щадит. Бригадиру пришлось остановить молотилку. Кого где застала остановка молотилки — там и застыл на скирдах; на половине еще неоформленном рельефе гигантской скирды соломы; на дороге к соломовалу которая начала сверкать на лунном свете, как лысина мужской головы на отсвет уличного фонаря; около своей ноши; одних достигла воз соломы и прикрыла их; другой упал дальше и ноша старается достигнуть возчика своими соломинками — защитить его от утреннего холодка; на левой стороне дорожки, одна девочка свалилась так, что по инерции веревка охватила исцарапанные, как кора старого дуба, детские ноги; другие упали на веревку, как на скрученную змею; а кто около молотилки... — как убитые лежали, и немощные родители, оставленные войной на произвол судьбы...

Вот только Ивете не до сна. Покачиваясь от усталости, она продолжает стоять на ослабевших ногах! Ей надо идти домой, ее ждут больная мать, младшие сестренки и братишка. Ровно две горсти пшеницы с мякиной, и ни зернышка больше, насыпал Бело за пазуху девочке. Она вздрогнула — шелуха пшеницы десятками «блохами» кусала ее утомленное тело...

Засыпая на ходу, спотыкаясь об ухабы, пробиралась по полевой дороге. Когда дошла до тракторной колонны колхоза, солнечные лучи коснулись белоснежных горных вершин. Прилечь бы ей на обочине поля, но тут же прогнала эту мысль. Утреннее солнце резало ее глаза и приходилось щуриться так, что ресницы соприкасались друг с другом. А едва соприкоснувшись, веки неумолимо смыкались и на мгновение погружалась в приятное озеро. Но как только она размыкала веки от спотыкания ног, она испытывала невыносимое, жуткое ощущение, будто ее тискали с ног до головы между двумя ледяными дисками... По мере того, как веки смыкались и размыкались, утренний ветерок бросал ее то в райское озеро, то в адское болото. От бессонной ночи и усталости ее трясло, как в лихорадке.

Так она и плелась, спотыкаясь и вздрагивая... Дошла до оврага на окраине села, а вот и шатер колхозного сторожа. Хозяин шатра, протирая после ночной попойки глаза засаленными руками, вышел и с трудом узнал Ивету. Он привык к тому, что солдатки и сироты норовят поскорее виновато прошмыгнуть мимо сторожки, а эта дочь Тамби идет с независимым выражением на посеревшем от бессонной ночи личике. Туг его взгляд остановился на выпуклости за ее пазухой. Сторож сразу понял, что это означает и преградил Ивете дорогу:

— Что это у тебя за пазухой? А ну!..

Ивета прикрыла худыми руками платье, где бугорком красовалась пшеница. Сторож схватил ее за плечи и начал трясти... Но девочка не сдавалась. С трудом стояла на ногах, но мысль о том, что ее ждет голодная родня, придавала ей силы перед здоровенным мужчиной. Сколько силы еще нашлось в детских руках, всю ночь таскавших солому, как бурлаки по реке баржу!

Пока негодяй боролся с ней, в ее голове опять вспыхнула мысль о мести — вот вернется папа, она все, все, обо всех отцу расскажет. Вернется, она верит, несмотря на то, что живые уже более двух лет как пришли, а на отца уже четыре года, как похоронка пришла. Все же верит — папа придет! А спросите, уважаемый читатель, любую мать, сестру, солдатку, невесту... — верят? Нет! Погиб кто-то другой! Но только не ее боец! Она очнулась от боли в плечах и крика:

— Ты почему воруешь?! В тюрьму захотела?!

Ивета дрожа всем телом и с трудом выговаривая слова сквозь стук зуб, стала объяснять ему, что они всю ночь работали вместо лошади и бригадир сам дал им по две горсти пшеницы.

— Мне такой приказ никто не давал!., — заорал сторож, взбешенный упорством девочки.

Тут мужчина, точно зайца за хвост, схватил за спиной сиротки узелок веревочки, которой ее платье было перевязано в поясе. Девочка дернулась вперед в надежде вырваться, но узелок развязался, и... к ногам сиротки высыпалась пшеница, только ветер унес шелуху...