Чего еще ждать от этого писателя?

 

— А сами себе на юбилей вы что подарили?

— Скорее — читателям. 13 ноября издательство АСТ представит первый том моего десятитомного собрания сочинений, которое будет выходить в течение трех лет. Выходит сборник моих пьес «Как боги» — семь пьес о любви. Заканчиваю новую пьесу для Театра сатиры. И еще — новый роман, который выйдет в будущем году в издательстве АСТ и в сокращении в двух номерах журнала «Москва». Роман, я думаю, вы прочитаете с особым интересом.

 

— О чем он?

— Как всегда, о человеческих отношениях, о любви… Но действие происходит в журналистской среде. Меня интересует судьба журналиста, который в конце 1970-х — в начале 1980-х пошел в поход за правдой, за честным словом — и где он оказался сейчас?

Но события происходят в двух временных пластах. Это 1988-й — разгар перестройки и сегодняшний день. И вообще это роман о перестройке. Эта эпоха литературой не отражена по-настоящему. Говорить о перестройке во время самой перестройки было не просто. Мы написали с Евгением Габриловичем, классиком советского кино, сценарий о перестройке в 1987 году. И на Мосфильме его тогда закрыли. Потому что наш прогноз о том, что происходит в обществе и чем все закончится, был неутешительный, хотя абсолютно точный — все потом подтвердилось.

 

— Так вы все знали?

— Нет, это нас художественная логика к этому привела. Мы ничего не знали. Главную роль должна была играть Ирина Муравьева, а снимать — ее покойный муж Леонид Эйдлин. Но четвертое объединение Мосфильма под управлением В. Наумова, смелого, когда надо Сталина в Тегеране застрелить, просто испугалось, вышел большой скандал, нас обвинили в подкопе под перестройку… Габрилович был потрясен до основанья и больше не написал ни одного сценария. Я, молодой и жизнерадостный, оправился и пошел дальше, поняв: когда люди бьются за свою свободу слова, они попирают чужую свободу слова. Как преодолеть это противоречие, не знаю… Может соображу, пока буду ждать следующего юбилея, о котором, я надеюсь, мы поговорим, если даст Бог…

 

Беседовал А. Гамов

«Комсомольская правда», 12 ноября 2014

 

 

«Да, мои герои чем-то похожи на меня. Но и Мастер был чем-то похож на Булгакова»

 

Известный писатель земли русской. Юрия Полякова можно не любить, в корне не соглашаться с его высказываниями, но талант… Честно скажу, всегда получаю почти физическое удовольствие от его литературы. А самая главная его черта — удивительное чувство времени, что прошлого, советского, что сейчас. Как ни относись к его всегда спорной публицистике, но в своих книгах Поляков не врет. Никогда. Сегодня Юрию Михайловичу исполняется 60 лет!

 

«Поставьте меня руководить экономикой, я все развалю»

 

— Юрий Михайлович, давайте подведем промежуточные итоги. Вы известный писатель, драматург, ваши пьесы идут во многих странах, тиражи хорошие, главный редактор известной литературной газеты, доверенное лицо Путина… Жизнь удалась?

— Скорее да, чем нет. Я хотел стать писателем, я и стал писателем, я хотел стать драматургом, я стал им. Не могу сказать, что хотел стать главным редактором, но когда предложение поступило, то стал и редактором. Сделал с единомышленниками именно такую газету, которой мне не хватало в 90-е годы. Но, заметьте, я не говорю — удалась, а скорее да, чем нет. Например, я всю жизнь хотел выучить в совершенстве английский язык. Я его так и не выучил — в совершенстве. Видимо, у меня слишком много места в голове занято литературой и общественной деятельностью, а изучение языков требует некоего мозгового вакуума.

 

— Ну, тогда про общественную деятельность. Как часто в жизни вы меняли свои взгляды? Есть выражение, что не меняются только дураки. И другое выражение, что менять взгляды можно, но только один раз.

— Мои взгляды претерпевали определенные изменения, они корректировались, они уточнялись, приобретали нюансы. Но кардинально я свои взгляды никогда не менял. Я был воспитан как советский человек. Для советского человека всегда было свойственно сверхценное отношение к государству. Оно у меня осталось. Если взять мою публицистику 90-х годов, когда я был в жесткой оппозиции к той власти, то там моя постоянная тема — забота о восстановлении разрушенного государства.

 

— А почему вы не говорите о том, что вы писали в 80-е, когда вы, извините, разрушали государство?

— Это неправильная постановка вопроса. У меня, кстати, на эту тему есть эссе довольно смешное «Как я был колебателем основ». Дело в том, что я по профессии писатель. А писатель, который не обладает социальной чувствительностью и не видит недостатков общества, не интересен, тогда он плохой писатель. Понятно, что советская система была в кризисе, и любой объективный писатель, особенно с сатирическим уклоном, как я, не мог этого не заметить. Но я хотел рассказать о плохом, чтобы стало лучше. Например, когда я писал «Сто дней до приказа», показывал дедовщину, что вообще было закрытой темой, я никогда не призывал упразднить армию из-за того, что там есть дедовщина. Помню, в году 91-м меня пригласил в свою передачу Познер, шла речь об армии. Участники начали ее громить: мол, не нужна, разогнать… А я стал за неё заступаться. Познер вдруг говорит: «Как же так, вы же написали „Сто дней до приказа“?» И что? Куприн написал «Поединок», но он же не призывал к поражению России в германской войне. То же самое и с комсомолом. Мне не нравилось «обаппарачивание» комсомола, не нравились молодые функционеры, для которых главным была, прежде всего, карьера, личное благосостояние. Кстати, я правильно их проинтуичил, многие из них стали миллионерами. Но я никогда и нигде не говорил, что в нашей сверхцентрализованной стране не нужна государственная молодежная организация. Я считаю, что советский проект вполне был реформируем. Его можно было модернизировать, не разрушая. Это как реконструируют завод, не прекращая выпуска продукции. А мы взорвали завод.

 

— То есть, если бы Андропов прожил ещё лет пятнадцать, а Горбачев вообще бы не пришел к власти, то тогда…

— Я думаю, ничего бы не развалилось, если бы генеральным секретарем стал, например, Романов, военный системщик. В чем беда Горбачева? Он гуманитарий. Как я, например. У него мысль за языком не поспевает. Поставьте меня руководить экономикой, я всё развалю. Тут нужен системный человек.

 

— Но тогда бы ни в армии не произошло никаких гуманитарных реформ, о чем вы писали, ни в комсомоле. Всё бы заморозилось, и система просуществовала бы не шесть лет, как при Горбачеве, а, скажем пятьдесят, но потом все равно бы рухнула.

— Не факт. Александр Третий «подморозил» пореформенную Россию, и это был последний расцвет империи. Андропов, кстати, был человек хорошо образованный, коллекционировал и разбирался в западном изобразительном искусстве.

 

— Многие кгбэшники был образованными, ну и что?

— Я к тому, что западный политический и экономический опыт был ими изучен. Думаю, там план был такой: сначала привести в рабочее состояние то, что есть, а уже потом начинать какие-то реформы. Собственно, это был китайский путь.

 

— А по-моему, когда вы писали первые свои две вещи, так сильно нашумевшие, вы так не думали. Может, просто вы стали в два раза старше и это проблема ваших чисто возрастных изменений? Хотя и на этот счет есть хорошее выражение: плох тот, кто в молодости не был романтиком, а в старости не стал консерватором.

— Нет, это не совсем так. Первые свои повести я написал, когда ещё никакой перестройкой и даже Андроповым не пахло. «Сто дней» я написал в 80-м году, а «ЧП районного масштаба» в 81-м. Надо сказать, что впервые главу из «ЧП» — «Собрание на майонезном заводе» — опубликовали в газете «Московский комсомолец». Это была одна из первых публикаций нового главного редактора, бывшего первого секретаря Краснопресненского райкома ВЛКСМ Павла Гусева, за которую он получил свой первый редакторский выговор. Так что я писал абсолютно искренне: мне это не нравится — я должен рассказать. Чисто советский взгляд. Это мы сейчас понимаем: оттого, что ты это всем рассказал, ничего не изменится к лучшему, даже может хуже будет.

 

— Но в России всегда отношение к слову было сакральным.

— Правильно. У нас всегда так — какие-то социальные язвы сначала получали отражение в литературе, а потом появлялись политические решения. Сначала долго писали о том, что надо отменить крепостное право. Отменили. Потом писали о язвах самодержавия. Отменили самодержавие. Я был воспитан в иллюзиях позитивистского идеала. Хотел улучшить жизнь. А то, что повести получились такими острыми и ехидными — ну, писательская оптика такая. Многие же писали о советских недостатках и где это всё. А «ЧП» до сих пор переиздается.

 

— И до сих пор актуально. Как ни реформируй армию или комсомол, всё остается там же, в том же самом виде. Просто комсомолом это уже не называется.

— Недавно в одном магазине я презентовал свою очередную книжку, давал автографы. Кто-то «Козленка в молоке» подносит, девушки, конечно, «Парижскую любовь Кости Гуманкова». Вдруг парень лет 18 мне «ЧП районного масштаба» дает. Я удивился: а почему у вас именно эта книжка. А он мне: «Вы знаете, мне интересно, как это было, что это за комсомол, я о нем только слышал». Получается, что сейчас это источник объективной информации о той эпохе.

 

— Да нет, ещё раз говорю: такой писатель, как вы, тем и хорош, что предвидит ситуацию. Мы же в России всё время ходим по этому заколдованному кругу. Тем более, что ментальная реинкарнация Советского Союза уже происходит.

— Она и не могла не произойти. Я даже считаю, что она запоздала. Если бы у нас десять лет во власти не были откровенные западники, нацеленные на максимальное ослабление страны, как условие вхождения в «цивилизованный мир», то это всё началось бы раньше.

 

— И вы сейчас это приветствуете? Вам это приятно, ласкает слух?

— Ласкает, а что? И я понимаю, что такое огромное пространство, разноязыкое, разноконфессиональное, разноклиматическое, по-другому удержать невозможно. У Булгакова в «Днях Турбиных» есть монолог, по-моему, Мышлоевского про Россию. Вот, говорят, Гражданская война, всё разваливается. Да ничего не разваливается, отвечает Мышлоевский. Россия как стол. Ты можешь его на ножки поставить, на бок, всё это будет Россия. Имеется в виду, что за многие столетия это огромное пространство выработало свою форму государственности, которая вне идеологии, вне социального или экономического устройства стремится облечься в свою, привычную форму. Причем, началось это раньше, чем принято думать. Зачем Ельцин вернул двуглавого имперского орла, если хотел строить страну, приятную во всех отношениях?

 

 

«Вот я приезжаю в воинскую часть и обязательно прошу, чтобы мне дали в мишень пострелять»

 

— Вы сказали про «Белую гвардию». Недавно знакомый вам режиссер Снежкин поставил фильм по этому роману и Мышлоевского там играет Михаил Пореченков. Как вы оцениваете последние события в Донецке, с ним связанные?

— Абсолютно нормально. Пореченков имеет военное образование, хотел стать офицером, следовательно, у него особое отношение к оружию. Вот я служил в армии, и когда приезжаю куда-нибудь в воинскую часть, обязательно прошу, чтобы мне дали в мишень пострелять. Это же нормально. По-мужски. Лучше, наверное, чем спьяну дирижировать оркестром.

 

— То есть, артист в войнушку не наигрался?

— А если и так? Он часто играет военных и роли ему удаются. Смелый человек приехал в воюющий регион, подошел к пулемету уникальной конструкции, дал очередь по мишеням… Что случилось-то? И я бы так сделал, если бы разрешили. Интересно, если бы так же поступил, скажем, певец-депутат Розенбаум, не чуждый ратной романтики, наши либералы тоже возмутились бы?

 

— А на каске у него было написано «Пресса». Нормально?

— Ну и что? А он должен был взять каску и написать «Стреляйте в меня»? Смешно же.

 

— Так пресса не может быть с пулеметом, правда?

— Неужели? А почему же в гимне журналистов поется: «С лейкой и с блокнотом, а то и с пулеметом…» К сожалению, нет на касках надписей «Актер» или «Искусство». Мне кажется, скандал абсолютно надуман. И надуман теми, кому киевская власть нравится, а новороссийская не нравится. Почему, я не знаю. Как может нравиться власть, которая жжет в Одессе людей, обожествляет Бандеру, мерзавца и убийцу? Это какое-то помешательство части нашей интеллигенции. Гормональный либерализм.

 

— Вы просто как на телевизионном шоу выступаете. Кстати, недавно вы сказали, что политические ТВ-программы оболванивают людей. Я тогда подумал: как смело, ведь Поляков сам в ящике нередкий гость. То есть, вами тоже пользуются?

— Если вы заметили, я всегда говорю то, что думаю. И если иной раз совпадаю с официальной точкой зрения, значит, эта точка зрения мне близка. Писатель, всегда согласный с властью, — подлец. Писатель, никогда не согласный с властью, — дурак. Вот и в случае с Украиной я так думаю. Там исправляется зигзаг истории, который произошел в 1991 году. Ведь распад Советского Союза произошел не по историко-культурным и этноязыковым границам, а по достаточно произвольным административным линиям внутри большой страны.

 

— И как это всё исправить? Пойти по югославскому варианту? Вы хотите всё затопить в крови? Политика не для того же создана, чтобы с помощью телевизора натравливать одних людей на других.

— Нормальные политики должны понимать, что когда часть большого народа попадает в чуждое, а то враждебное для него этнократическое пространство, естественно, люди начинают думать, как минимум, о федерализации, как максимум, о собственном государстве. Могла Украина сохраниться? Могла, если бы там не стали строить этнократическое общество, основанное на агрессивной украинской идее, дали бы каждому региону жить по своим обычаям. Так нет же! Вы хотите, чтобы у вас был украинский мовояз и Шухевич вместо Жукова? Ради бога. А другие хотят говорить по-русски, и чтобы у них был маршал Жуков. Они говорят: «Почему я должен становиться украинцем лишь потому, что кому-то на Галичине пели украинские колыбельные, а потом он пересел в Киев? Нам-то пели русские колыбельные!»

 

— Так всё поменялось после майдана. До этого в течение двадцати лет украинцы и русские как-то договаривались между собой, даже Ющенко переварили.

— Правильно. Только благодаря терпению русских. Они надеялись, что подростковый украинский национализм остепенится, повзрослеет, а он пошел в сторону скинхедства. Кроме того, Януковича все не любили. И вдруг, после майдана, им сказал: «Шиш вам, а не ваш собачий русский язык. Кто не скачет, тот москаль!». Вы бы восстали? Я бы восстал. И теперь это уже необратимо. Современный украинский язык — это же мовояз. Там много лет работает специальный институт, те слова, что совпадали с русскими, меняются на что угодно — латынь, немецкий, польский. Помню, ещё до всех событий я был в гостях у видного украинского политика. Он пригласил меня на обед с местной интеллигенцией. И чем они развлекали друг друга весь вечер? Один другого спрашивал: а ты знаешь, как теперь будет пуговица? Как? Он называл, и все хохотали, просто со стульев падали. Но смех закончился, начались кровь и слезы. Почитайте мою публицистику, я обо всем этом писал, предсказывал…

 

— А вы писали, например, как сдали русских в Туркмении за туркменский же газ?

— Об этом я не писал, я же не могу обо всем писать. Я — литератор, а не журналист. Зато я писал, как сдали русских в Прибалтике. А вы, насколько помнится, нет!

 

— Вы не хотите делать больно президенту?

— Во-первых, я не личный врач Путина и уколов ему не делаю. Во-вторых, если изучу проблему — напишу. Кстати, с начала 90-х я писал о том, что не вижу системы и настоящей государственной политики в отношении русских, оставшихся за границей России. Сейчас выходит двухтомник с моими интервью с 86-го по 2014 год. Первый называется «Государственная недостаточность», а второй — «Созидательный реванш». Там все написано. А в Туркмению надо съездить.

 

— Ваш коллега Эдуард Лимонов тоже хороший писатель. Он тоже говорит то, что думает, просто сейчас по Украине они с властью совпали. Его стали приглашать на госТВ, но зрелище это жалкое: когда-то свободный, независимый человек теперь работает на подтеках у Зюганова и Жириновского. Вы не боитесь, что для кого-то выглядите так же?

— Кому-то важно казаться, мне важно быть. Да, человек, говорящий вещи, выстраданные и искренние, иной раз выглядит не так выгодно, как тот, кто просто «надевает модную политическую рубашку». И что? Ряженого за версту видно. Но на ток-шоу я ходить стал реже. Мне не нравятся эти хоры лояльности, где нужно друг друга перекрикивать. Особенно это видно в передачах Петра Толстого. К тому же, там одни и те же люди, как в дорогом ресторане. В 90-х после статьи «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция», направленной против ельцинского беспредела 93-го, меня довольно долго не звали на ТВ, а приглашать начали, когда стало понятно, что либеральное единодушие всем надоело. В истории нашего государства было мощное течение мысли — консервативное, охранительное, после революции консерваторов затолкали в темный угол. Но иногда они возвращаются.

 

— Все-таки сто лет назад, по-моему, были идеи и люди, их провозглашавшие. Так, по крайней мере, это кажется по книгам. Но мы же сейчас живем и всё видим: теперь очень многие лишь прикрываются разными идеями — либеральными, консервативными — а в основе своей, извините, борются только за бабло. Так зачем же нам друг друга обманывать?

— Увы, это так. Но встречаются и люди принципиальные. Один из них перед вами. Мне неоднократно предлагали разные бонусы за изменение позиции. Когда-то я критиковал фонд Сороса, который вел, на мой взгляд, довольно странную, я бы сказал, гуманитарно-подрывную работу в России. Мне оттуда позвонили, спросили: вы за что-то на нас обижены? Давайте мы устроим вам полугодовое турне с лекциями по Соединенным Штатам и подружимся. Я ответил: лучше дома посижу, но буду писать то, что считаю нужным.

 

 

«Только за одно это я готов и в третий раз стать доверенным лицом Путина»

 

— Ну, а с кем вы, мастер культуры? Когда-то разоблачая комсомольскую верхушку, вы успешно боролись с привилегиями. А сейчас вы имеете бонусы от близости к власти?

— В «Литературке» я — наемный менеджер. Газета доходов не приносит. Зарплата здесь у меня скромная, не идет ни в какое сравнение с редактором какого-нибудь рядового глянцевого журнала. Да, я вхожу в разные советы, но это всё на общественных началах. У нас даже удостоверений нет. Попадешь к ментам, а никакой бумажки.

 

— Так вы же доверенное лицо Путина. Насколько это для вас важно?

— Я был два раза доверенным лицом. Я действительно считаю, что Путин совершил колоссальную вещь: он спас страну от распада, к которому ее подвел Ельцин. Только за одно это я готов и в третий раз стать его доверенным лицом.

 

— Что это за культ личности? Простите, но я воспитывался в том числе и на вашей литературе и хорошо понял для себя, что никого, даже самого прекрасного политика, превозносить нельзя.

— Нельзя. А кто превозносит? Я, например, постоянно пишу о том, что нельзя сохранять такой чудовищный разрыв между богатыми и бедными, он противоестественный и не объяснимый никакой экономикой, а только неправильным распределением национальных богатств. Я не понимаю, почему доходы от природной ренты не идут в должном объеме на образование, культуру, здравоохранение. Что мне от яхт Абрамовича? Я не понимаю, почему чиновник, вчера еще скромный, посидев два-три года в кресле, вдруг уже не знает, куда бабло девать. Я не понимаю, почему наше ТВ гордится своими доходами, а не уровнем вещания! Я не понимаю, почему в нашей стране писателями «рулит» Министерство связи, точнее его подразделение — Роспечать, организация технологическая. И эти мои вопросы обращены к власти, в том числе, и к президенту.

 

— Но вы же доверенное лицо человека, который является символом этой системы.

— Я доверенное лицо человека, восприимчивого к критике, в отличие от его предшественников. А то, что огромное количество информации затрудняет принятие решений, знаю по своему неизмеримо меньшему опыту руководства. Иногда на планерке журналист говорит: «А давайте напишем, например, об идиотских столичных вывесках, где английский смешан с нижегородским!» Я: «Идея хорошая, но где ты был раньше! МК нас уже опередил!» Он: «Юрий Михайлович, я уже в пятый раз предлагаю — а вы не слышите!» «Ну, извини… замотался…»

 

— Слушайте, вот отличная для вас тема — выступление господина Володина со словами: «Есть Путин, есть Россия. Нет Путина, нет России».

— Вопрос коварный. Но отвечу… Я сейчас заканчиваю роман, очень острый, очень жесткий — о журналистах, которые пошли в политику, борясь за свободу слова. Начинается сюжет в 88-м, а заканчивается в наши дни, когда герой возглавляет популярный еженедельник. Есть там и «кремлевский пул» во всей красе. Я же реалист и вещи называю своими именами. Наверное, погонят меня после этого романа отовсюду. Кроме того, для Театра Сатиры я пишу комедию, очень смешную, как мне кажется. Среди персонажей — президент России имярек.

 

— Гоголь тоже писал «Ревизора», царь сходил на спектакль и смеялся громче всех.

— Царь сказал очень важную вещь, в которой зашифровано, на мой взгляд, правильное отношение власти к литературе. Он сказал: «Здесь всем досталось, а мне больше всех». Это мы еще в школе проходили. Но со временем я сообразил, человек-то был умный и понял: эта сатира ему упрек как топ-менеджеру страны. Почему «мне досталось больше всех»? Потому что он отвечает за всё, он «хозяин русской земли», как они себя называли.

 

— Ну, напишите комедию про кооператив «Озеро», про Ковальчуков, Роттенбергов, это же будет здорово!

— Я не фельетонист, а, смею надеяться, художественный писатель. А писатель интересен своими обобщениями, образами, социальными прогнозами. Кризис власти начинается с того, что она перестает народу объяснять свои поступки. Власть не должна делать то, что она не объясняет. Придумывай, ври, но объясняй! Куда ни приеду, спрашивают: «Почему до сих пор не сидит Сердюков?» А я и сам не знаю… Ну, скажите народу, что у него сильный простатит, и он не может сидеть, боли страшные начинаются. Народ у нас добрый, пожалеет. Нет, никто ничего не объясняет…

 

— И так понятно: Сердюков — человек президента. Народ-то держат за дураков, посмотрите телевизор.

— За дураков нас держали в 90-е, такую ахинею несли… А сейчас если и ахинея, то духоподъемная. По мне, это все-таки лучше тотального самооплевывания ельцинской поры. Но куда интереснее другое: и пораженческую прежде, и державную ахинею ныне вбрасывают в эфир одни и те же люди, их не уволили при смене курса. Может, именно поэтому вместо разумного патриотизма мы имеем «гром победы раздавайся» в исполнении Бориса Моисеева?

 

— Интересно с вами разговаривать. Ваши герои, как правило, люди с двойной моралью, запутавшиеся, но очень живые при этом. Извините, Юрий Михайлович, но вы мне почему-то иногда напоминаете сочиненных вами же персонажей. Вы же, как большой писатель, прежде всего, пишите из себя, правда?

— Как грибы накапливают в себе яды, тяжелые металлы, так и человек накапливает компромиссы. И когда создается критическая масса этих компромиссов, с человеком что-то происходит. И в какой-то момент он должен остановиться, сказав: всё, стоп, больше никогда. Мои герои живут либо накануне этого критического момента, либо с ними происходят необратимые изменения личности. В отношениях с женщинами, с друзьями, с политикой, с работой… Да, это моя тема, не буду отрицать. Да, мои герои чем-то похожи на меня. Но и Мастер был чем-то похож на Булгакова, а Лаврецкий на Тургенева, Раскольников на Достоевского. Это нормально.

 

— Юрий Михайлович, забыл задать Вам один вопрос. Что Вам так дался Солженицын? Почему лишь сегодня заимели зуб на него? Почувствовали, что пора?

— Во-первых, не сегодня. Перечитайте мой «Демгородок», написанный в 92-ом. Там есть уморительный персонаж писатель-изгнанник Тимофей Собольчанинов. Ясно? Во-вторых, к Солженицыну, как к писателю, я, честно говоря, равнодушен. Это — Чернышевский двадцатого века. А кто-то его страстно любит. Говорухин мне как-то сказал, что читал «Раковый корпус» четыре раза, а я на первом чуть не умер. Это нормально. Но мне не понятно, почему уже вовсю идет громогласная подготовка к его 100-летию, которое будет в 2018 году. А вот в 2015 году исполнится 100 лет Константину Симонову! В 18-м 150 лет Горькому и 200 лет Тургеневу. Они хуже? Лучше, по-моему! Но про эти даты никто еще не слыхивал. Да, они не сидели, разве Горький немного в Петропавловке. А вот Ходорковкий сидел, даже дольше Солженицына. И что теперь? Будем ставить памятник Михаилу Борисовичу? Давайте…

 

Александр Мельман

«Московский комсомолец», 12 ноября 2014

 

 

«Близость к власти мне только вредит»

 

12 ноября 60-летие отмечает знаменитый писатель Юрий Поляков. Юрий Михайлович один из немногих писателей, которому удается создавать глубокие и хорошо написанные романы, имеющие коммерческий успех. Книгами Полякова зачитывались еще в 80-х годах прошлого века. «100 дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофегей» и все другие его романы становились знаковыми событиями, по ним снимались фильмы, ставились спектакли. Впрочем, и сегодня ситуация не изменилась. Например, в МХАТе имени Горького недавно состоялся премьерный показ спектакля по пьесе Юрия Полякова «Как боги».

 

— Юрий Михайлович, 60-летие — дата основательная и внушительная. Как с годами у вас меняется восприятие самого себя? Начинаете ли вы к себе относиться все более уважительно, серьезно или самоирония сохраняется?

— Когда после премьерного показа в театре выходишь на поклон, и тысяча человек аплодирует стоя, долго не отпускают тебя, артистов и режиссера, понимаешь, что сумел задеть какие-то чувства, значит, что-то тебе удалось. Но я человек по складу ироничный, и моя ирония обращена не во внешний мир, как скажем, у Войновича, а вовнутрь, на самого себя. Это не дает забронзоветь, ну разве слегка… Когда литератор становится прижизненным памятником самому себе, писать он начинает из рук вон плохо. В этом смысле большой подарок мне сделала критика. Так вышло, для либеральной критики я слишком патриотичен и гражданственен, а для патриотичной критики слишком либерален, поэтому в 90-е годы о моих книгах почти не писали. Я был вынужден доводить тексты до такой степени художественной убедительности, чтобы, минуя мнение критики, выходить прямо на читателя и зрителя. Я долго работаю над текстом, много правлю. Над книгой, как и над женщиной, надо трудиться. Беда нынешней литературной молодежи в интернетной торопливости. Роман — не твиттер. Твою книгу читатели должны передавать друг другу со словами «прочти, товарищ!» Так было, например, с моим «Козленком в молоке», который выдержал более 30 изданий.

 

— Вы являетесь главным редактором «Литературной газеты», скажите, нет ли у вас ощущения, что новости в российских СМИ сегодня превратились в пропаганду?

— Телевидение без пропаганды это пожарная машина с сиреной, но без воды. К тому же, не знаю ни одной интернет-новости, которая бы затем не была высказана в теленовостях, ток-шоу и так далее. При советской власти информацию утаивали, сегодня это бессмысленно. В той или иной форме вся информация на ТВ и в прессу попадает. Она может прийти с опозданием, немного в другой подаче, с хитрым комментарием. Однако нас поставили в такие условия. Не мы начали информационную войну. Не мы стали замалчивать явления, искажать события. Не мы трясли перед мировой общественностью безобидными пробирками и на этом основании уничтожали страну. В эту информационную войну нас втянули. А на войне как на войне. И когда нам противостоит мощнейшая западная система информации, оставаться в приятном полифоническом мареве невозможно. Очень жаль, что к этому нас вынудили западные страны, на которые когда-то смотрели как на оплот свободы слова. Надо сказать, что события на Украине, участие в них США и Европы надолго подорвали в российском обществе веру в привлекательность западных идей. По нашим либералам-западникам нанесен сокрушительный удар. Я не представляю, что теперь они должны сделать, чтобы вернуть то отношение, которое было к ним в 90-е и даже в начале 2000-х годов.

 

— Во МХАТе имени Горького состоялась премьера вашей пьесы «Как боги». Там имеется критика действительности, но она неактуальна, те же самые претензии можно было высказать и 10, и 15 лет назад. За что, на ваш взгляд, следует критиковать власть сегодня?

— Актуальную критику ищите у Шендеровича. А я драматург. К тому же, действие пьесы разворачивается как раз в начале нулевых. И странно было бы, если бы мои герои рассуждали о майдане и газовом кризисе. Тем более, что к той любовной драме, о которой я рассказываю, все это отношения не имеет. Что касается критики сегодняшней действительности, то она широко дана в моем новом романе, который я заканчиваю. Там есть все, что я думаю о сегодняшней жизни. Кстати, и в предыдущей моей книге «Гипсовый трубач» тоже хватает критики. Хотя это для меня не главное, я же все-таки не политический писатель, главная тема всех моих книг — любовь. Писать про то, какая нехорошая власть, конечно, надо, власть всегда хуже наших чаяний. И писатель, во всем согласный с властью, — подлец. Но писатель, ни в чем не согласный с властью, — дурак или провокатор.

 

— И все же претензии к сегодняшней власти вы бы могли сформулировать?

— Власть не должна совершать поступки, которые она не может объяснить простым людям. Именно тогда начинается расхождение власти и народа. Я много езжу по России, и меня часто спрашивают: почему бывший министр обороны, например, до сих пор не в тюрьме. Я не могу этого объяснить людям. Меня спрашивают, почему уголовные дела на сильных мира сего заводят обычно, когда они уже отбыли за границу. А чуть раньше нельзя? Когда они собирают вещички? Почему одному олигарху его неправые доходы прощают, а другого за такие же неправые доходы наказывают? Почему Марк Захаров получает к 80-летию Орден «За заслуги перед Отечеством» первой степени, а Татьяна Доронина лишь орден Почета? Какой пункт в ее наградной анкете хромает? Объясните!

 

— А разве раньше было иначе?

— Было. Коммунисты старались все объяснить, но часто неуклюже. При Ельцине нам вообще ничего не объясняли, но поскольку ельцинская власть по сути была хамской и антинародной, то и претензий к ней не было. Сегодня власть выстраивает диалог с народом, она многое делает правильно, например, возвращение Крыма дало необыкновенную консолидацию общества. Вдруг тут же совершаются какие-то необъясняемые поступки. Увы, в политике, как в жизни: хорошему человеку никогда не простят недостаток, который у подлеца даже не заметят.

 

— Какое у вас ощущение текущего момента? Доллар растет, производство падает.

— А что вы хотите? Это естественно, мы переживаем сложнейшую ситуацию, против страны Запад начал нетипичную войну. Мы несем экономические потери, но я считаю, этот путь необходимо пройти. Надо преодолеть, настоять на своем. Как, например, в ситуации с Крымом, где произошло восстановление исторической справедливости. Распад СССР прошел по катастрофичному для русского мира сценарию, рано или поздно ситуация должна была исправиться. Вот она и меняется. Не может русский народ существовать раздельно, он должен срастись. Вот и срастается. Но когда срастались немцы, все радовались. Когда срастаются русские, возмущаются. Почему? Мы хуже? Нет, мы лучше! У нас не было Гитлера. Зигзаг истории начал распрямляться, когда захватившие в Киеве власть националисты попытались перекодировать русское население. Проблема в том, что разлом СССР прошел не по историко-этническим границам, а по административным, установленным из текущих соображений. Вот сейчас эти естественные историко-этнические границы и восстанавливаются. Бороться с этим бессмысленно. Наша власть не препятствует этому. Уже хорошо. К сожалению, долгое время мы были в плену стереотипа: «что произошло, то случилось». Если бы немцы говорили так же, до сих пор было бы две Германии… Обо всем этом я писал еще в девяностые. Не верите? Почитайте двухтомник моих интервью, который только что вышел в АСТ.

 

— Вы входили в совет при министерстве обороны, сейчас являетесь доверенным лицом президента. Такая близость к власти помогает?

— Из Общественного совета Министерства обороны меня турнули, когда я спросил у тогдашнего министра-мебельщика, понимает ли он сам суть затеянных реформ. Близость к власти мне скорее вредит. Ага, говорят недруги, присосался! К чему? Чем власть мне может помочь? Дать квартиру? У меня есть. Издать книгу? Ко мне и так издатели стоят в очереди. Поставить пьесу в театре? Но мои спектакли пользуются популярностью, театры сами их ставят с удовольствием, зарабатывая. Девять сезонов в театре Сатиры идет спектакль «Хомо эректус» и собирает такие же полные залы, как коммерческий «Слишком женатый таксист», хотя моя пьеса совсем не коммерческая. Сейчас я заканчиваю для Ширвиндта новую комедию, где среди персонажей есть, кстати, и президент России. Что мне власть может еще дать? Наградить? Когда я отмечал 50-летие, награда нашла меня через два года, три раза документы возвращали, мол, не заслужил. Боюсь, и у меня в анкете какой-то есть неправильный пункт.

 

— А чем вредит?

— Кстати, на заседаниях президентского совета просить что-то для себя не принято, неприлично. Разговор идет о том, что важно для страны, общества, отрасли. Помню, один писатель-историк попросил для себя авторскую передачу на первом канале. Дали. Но из совета вывели. Недавно на круглом столе по проблемам театров Евгений Миронов умолял Путина отдать ему какие-то гаражи, принадлежащие МХАТу имени Горького. Видели бы вы, как посмотрел на него президент! Я бы после такого — заболел. Но актеры — амбивалентные дети природы… Однажды я говорил на Совете по культуре о развале писательского сообщества, просил правовой и организационной помощи. «Вы же хотели свободы! Получили. Вот сами теперь и разбирайтесь, без власти!» — был ответ. Я сначала растерялся, потом сказал: «А банки? Они тоже хотели рынка. Ну, лопнут — и лопнут. Новые вырастут. Почему же государство помогает им?» Кажется, подействовало. И вскоре состоялось первое литературное собрание, где о проблемах нашего сообщества на государственном уровне заговорили впервые за четверть века… Но почему в президиуме сидели потомки классиков литературы, я не понял. Тогда на каждом военном совете в президиуме должны сидеть потомки Кутузова, Суворова, Жукова, Рокоссовского…

 

Беседовал Александр Славуцкий

«Аргументы недели», ноябрь 2014

 

 

«У меня прямой контакт с читателями и зрителями»

 

12 ноября Юрию Полякову, писателю, драматургу, главному редактору «Литературной газеты» исполняется 60 лет. Его книги как зеркало отразили путь, который мы прошли за последние 30 лет, превратившись из советских людей в буржуа. Новая идентичность не стала для нас уютной, а потому маячит вопрос: «Кто мы и куда движемся?». В своих художественных произведениях Юрий Поляков нам как лекарство прописывает «юморотерапию», а в своей публицистике серьезно отстаивает принципы сильного государства и социальной справедливости. В нашем интервью он размышляет о времени и о себе, и говорит о вызовах, на которые должна ответить Россия.

 

— Юрий Михайлович, день рождения всегда повод оглянуться назад, вспомнить свой исток. Как Вы делали первые шаги в литературу?

— Мой путь типичен для тех, кто родился в 40–60-е годы. Тогда хорошо р<