Глава 37. Принуждение к женитьбе

 

Лин-ху Чун и Ин-ин вышли из горной долины, прошли полдня, дошли до поселка, и зашли пообедать в заведение, где подавали лапшу.

Лин-ху Чун подцепил палочками несколько длинных нитей лапши, задрал их повыше, и рассмеялся: «А ведь мы с тобой так брачной церемонии и не совершили…» Ин-ин тут же залилась пунцовой краской, возмущенно произнесла: «Кто это с тобой поклоны в зале совершал?» Лин-ху Чун улыбнулся: «Самое главное дело всей жизни, нет ничего более серьезного. Ин-ин, в тот день в горной долине, я как раз размышлял, после того, как мы поженимся, сколько нам лучше родить сыновей?» Ин-ин поднялась, нахмурила брови: «Еще раз такое скажешь, и я не пойду вместе с тобой на гору Северная Хэншань». Лин-ху Чун улыбнулся: «Хорошо, хорошо, я не говорю, Я не говорю. Просто в той долине было так много персиковых деревьев, что ее впору было бы назвать Персиковой долиной, а заведись там шестеро мелких бесенят, разве они бы не стали шестерыми святыми из Персиковой долины?»

Ин-ин села, и спросила: «Да откуда там заведутся шестеро маленьких бесенят?» Едва выговорила эти слова, тут же поняла, что Лин-ху Чун снова ветреные слова произнес, метнула на него один взгляд, и, опустив голову, вновь принялась за лапшу, но на сердце у нее разлилась медовая сладость.

Лин-ху Чун произнес: «Мы с тобой поднимемся на гору Хэншань, боюсь, найдутся некоторые мерзавцы, которые всех по своей свинской душонке судят, наплетут вздор, что мы с тобой уже поженились, и это тебя огорчит». Эти слова попали прямо в сердце Ин-ин, она произнесла: «Именно так. Хорошо еще, что мы с тобой одеты в крестьянскую одежду, посторонним нас не узнать». Лин-ху Чун ответил: «Такая юная дева, красотой сравнимая с цветами и Луной, как бы не переоделась, всегда будет своим видом поражать людей. Посторонние едва взглянут, сразу подумают:
– Эх, такая прекрасная крестьяночка, как же она оказалась вместе с таким неотесанным болваном, разве это не то же самое, что прекрасный цветок угодил в коровий навоз? Посмотрят более внимательно, и обнаружат, что этот свежий цветок – ни кто иная, как барышня Жэнь из волшебного учения Солнца и Луны, а коровья лепешка – тот самый, облеченный ее благосклонностью Лин-ху Чун». Ин-ин рассмеялась: «Вашему превосходительству не подобает так скромничать».

Лин-ху Чун предложил: «Полагаю, в пути на гору Хэншань мне нужно замаскироваться под невзрачного человека, я пойду впереди на разведку. Если все будет гладко, я один объявлюсь там, передам дела преемнику, потом мы с тобой встретимся в тайном месте, и вместе спустимся с горы, духи не узнают и черти не почувствуют, разве плохой план?»

Ин-ин услышала его слова, поняла, что он заботится о ней, это ее порадовало, и она рассмеялась: «Ну и прекрасно, только тебе придется встречаться с госпожами-наставницами, так что ты и сам должен также выглядеть. Обреем тебя наголо, оденем в одежду монашки – я сама этим займусь, только, опасаюсь, что монашка все же получится весьма миловидная».

Лин-ху Чун замахал руками: «Не выйдет, не выйдет. Увидишь монашку – не будет удачи в азартных играх, а уж если Лин-ху Чун сам монашкой переоденется, то сплошное невезение пойдет, это никак не годится». Ин-ин рассмеялась: «Великий муж может склониться, может выпрямиться, к чему соблюдать столько запретов. Я не успокоюсь, пока тебя не обрею».

Лин-ху Чун рассмеялся: «Переодеваться монашкой нет необходимости, но, чтобы достичь пика Постижения Сущности, придется переодеться женщиной». Но ведь я, только рот раскрою, как все сразу поймут, что я мужчина. У меня есть предложение, ты еще помнишь на горе Хэншань, у перевала Цияокоу, у горы «Изумрудной ширмы» «Цуйбиншань», в «Висящем в воздухе монастыре» «Сюанькун сы» одного человека?
Ин-ин на мгновение задумалась, потом хлопнула в ладоши: «Точно! Замечательно! В монастыре Сюанькун есть одна глухонемая прислужница. Мы тогда там такой переполох учинили, а она совершенно ничего не услышала!» Что ее не спроси – стоит, как бревно. Ты под нее хочешь замаскироваться?» Лин-ху Чун ответил: «Именно так!» Ин-ин рассмеялась: «Отлично, идем покупать одежду, и сразу тебя переоденем».

Ин-ин за два ляна серебра купила у простолюдинки длинные волосы, тщательно расчесала их гребнем, и уложила на голову Лин-ху Чуна. После этого переодела его в крестьянское платье, наложила на лицо грим, изобразила несколько родинок, а на правую скулу наклеила кусок пластыря. Лин-ху Чун взглянул в зеркало – и сам себя не узнал. Ин-ин улыбнулась: «Внешний вид похож, теперь дело за содержанием. Надо притвориться слабоумным, принять дурацкий вид». Лин-ху Чун рассмеялся: «Ну, с этим проблем не возникнет! Дурацкий вид принимается без труда – а слабоумие – это и есть изначальная сущность Лин-ху Чуна». Ин-ин произнесла: «Самое главное – если тебя кто-то сзади громким криком будет пугать, не подавай виду, а то из-под платья покажутся лошадиные ноги». [см. раньше; история из «Путешествия на Запад», когда Конь-дракон изображал девицу.]

По дороге Лин-ху Чун изображал из себя глухонемую прислужницу, для тренировки шел первым. Двое теперь избегали останавливаться на ночлег в гостиницах, ночуя в разрушенных храмах и старых кумирнях. Ин-ин шла сзади и периодически внезапно окликала его со спины, но Лин-ху Чун оставался похожим на глухонемую, и никак не реагировал. Не за один день, но дошли до горы Хэншань, уговорились через три дня встретиться в «Висящем в пустоте» храме, и дальше Лин-ху Чун пошел в одиночестве на пик Постижения Сущности, а Ин-ин осталась в одиночестве наслаждаться прекрасным пейзажем.

Когда он увидел вершину Пика Созерцания Сущности, был уже закат, Лин-ху Чун подумал: «Если я сейчас приду в храм, то меня могут узнать И Цин, Чжэн Э, И Линь и другие сестры, они очень внимательны. Уж лучше дождусь темноты и внимательно все разведаю». Он нашел уединенную пещеру, выспался там, а когда проснулся, луна уже поднялась высоко в небе. Он быстро помчался к главному храму на вершине Созерцания Сущности – «Вусэ ань» – храму «Лишенному Цвета».

Подойдя к храму, услышал лязг мечей, и вздрогнул: «Неужели враги явились?» Нащупал спрятанный короткий меч, и бросился на звук битвы. Звуки боя раздавались из стоящей в десятке саженей от главного храма крытой черепицей постройке. В постройке горели фонари, и их лучи через окна вырывались наружу. Линху Чун прокрался ближе, прислушался: звуки боя становились все более сложными. Он заглянул в окно, и успокоился – внутри И Хэ и И Линь на мечах отрабатывали приемы фехтования, а И Цин и И Хэ наблюдали со стороны.

И Линь и И Хэ отрабатывали ту технику, которую он им когда-то передал, изучив приемы Северной Хэншани, которые он узнал в пещере на Скале Размышлений. Обе ученицы уже весьма поднаторели в приемах, бились с напряжением, наконец, И Хэ еще немного ускорилась, то И Линь начала терять контроль, И Хэ произвела выпад, останавливая меч у ее груди, И Линь не успела вернуть меч в защиту, и тихо произносила: «А!»
И Хэ направила кончик меча ей на сердце, и улыбнулась: «Сяошимэй, ты опять проиграла!»

И Линь сконфузилась, опустила голову: «Младшая сестренка учит и так, и эдак, а все равно никакого прогресса нет». И Хэ ответила: «По сравнению с прошлым разом уже лучше, давай-ка еще раз повторим» – и она мечом прочертила в воздухе несколько приемов. И Цин ответила: «Младшая сестренка очень устала, сейчас пусть с сестренкой Чжэн отправляется спать, завтра не поздно будет еще потренироваться». И Линь ответила: «Слушаюсь». Вложила меч в ножны, поклонилась И Хэ и И Цин, и, потащив за руку Чжэн Э, пошла через дверь наружу. Когда она оборачивалась, Лин-ху Чун заметил ее скорбное выражение лица, и подумал: «Сяошимэй вовсе не выглядит счастливой».

И Хэ закрыла дверь, они с И Цин покачали головами, глядя друг на друга, когда шаги И Линь и Чжэн Э затихли вдали, И Хэ сказала: «Мне кажется, что сердце сяошимэй так и не успокоилось. Для нас, практикующихъ путь, большим запретом является своеволие «обезьяны сердца и коня разума», уж и не знаю, как ее увещевать». И Цин откликнулась: «Убеждением тут ничего не достичь, осознание должно прийти изнутри». И Хэ произнесла: «Я знаю от чего у нее сердце не успокоено, она в сердце своем до сих пор думает о …» И Цин замахала руками: «Тут чистая земля буддийского учения, прошу сестру-наставницу больше не произносить таких слов.

Если бы мы не спешили отомстить за шифу, то следовало бы дать ей самой достичь осознания».

И Хэ произнесла: «Вспомни слова шифу:
- В этом мире тысячи тысяч дел имеют кармическую причину, ни в коем случае нельзя действовать принуждением, в особенности в деле контроля эмоций. Тем более постепенно и осторожно нужно продвигаться в контроле мыслей и духа, если поспешишь, то можно низвергнуться в пучины Преисподней, исполниться одержимостью.
На мой взгляд, сяошимэй слишком горяча и внутри, и снаружи – она одержима страстями, она хоть и вошла во «Врата Пустоты», но ей никак не подобает быть монахиней».
И Цин вздохнула: «Да разве я об этом не думала? Да только, во-первых, брат-наставник Лин-ху уже стал исполнять обязанности главы нашей буддийской обители, пусть это и только временный план, есть и более важная вещь: мы должны отомстить этому злобному преступнику Юэ Бу-цюню за убийства наших наставниц…»

Услышав эти слова, Лин-ху Чун вздрогнул: «Как это мой шифу погубил ваших наставниц?»

Тут И Цин продолжила: «Не отомстить эту великую месть, как мы сможем спокойно есть и спать?» И Хэ добавила: «Я еще более нетерпелива, чем ты, ладно, только и остается, что усилить ее подготовку с мечом».
И Цин произнесла: «Пословица говорит, тише едешь – дальше будешь, так что не нажимай на нее слишком яростно. Сяошимэй день ото дня все больше падает духом». И Хэ ответила: «Слушаюсь». Они махнули мечами, затушив огни фонарей, и отправились спать.

Лин-ху Чун стоял под окном, и никак не мог уразуметь: «Почему они сказали, что это мой шифу погубил их наставниц? И отчего, если кто-то стал главой клана Северная Хэншань, нужно с таким упорством заставлять И Линь день и ночь оттачивать технику меча?»
Он долго размышлял, но так и не понял, наконец, медленно плшел прочь, подумав: «Завтра спрошу И Хэ и И Цин, в чем тут дело».
Опустив голову, увидел свою длинную тень, взглянул на луну, и увидел, что она висит уже над самыми верхушками деревьев, и вдруг его сердце обожгло догадкой, он едва не закричал, подумал: «Я же ведь уже давно должен был догадаться. Почему они уже давно поняли это, а я до сих пор так и не догадывался?»

Он подошел к ограде небольшой хижины, оперся на стену, чтобы его случайно никто не заметил, и начал спокойно размышлять, возвращаясь мыслями к тому дню, когда в монастыре Шаолинь погибли наставницы Дин Сянь и Дин И: «В то время Дин И уже была мертва, а наставница Дин Сянь приказала мне возглавить клан Северная Хэншань, и сразу после этого скончалась, и словом не обмолвившись о том, кто был их убийца. С виду у обеих наставниц на теле не было ранений, они так же не казались отравленными, или больными, причина их смерти казалась очень странной, но я не дерзнул распустить их одежду, чтобы провести тщательное изучение. Потом, когда мы вышли из Шаолиня, в снежной пещере Ин-ин поведала мне, что сняла с наставниц одежду, и обнаружила у каждой из них напротив сердца крошечный след от иглы с маленькой каплей крови, вот в чем была причина их смерти. В тот момент я вскочил на ноги и закричал:
- Ядовитые иглы? Кто осмелился использовать ядовитые иглы в монастыре Шаолинь?
Ин-ин ответила:
- Мой батюшка и дядюшка Сян обладают обширнейшими познаниями, но и они не смогли этого объяснить. Толька батюшка сказал, что эти иглы вовсе не были отравлены, и смерть наступила не от яда, а от укола в сердце. Только удар в сердце наставницы Дин Сян был чуточку неточен, шел под наклоном.
Я тогда еще сказал:
- Точно, когда я их увидел, она была еще жива.
Если они были уколоты в грудь, то это нападение не было тайным, они видели своего убийцу. Разумеется, тот, кто их так убил, был высоким мастером боевого искусства.
Ин-ин ответила:
- Мой батюшка тоже так сказал. Раз есть эта ниточка, мы непременно найдем убийцу.
В тот момент я с силой хлопнул ладонью по стене пещеры, и вскричал:
- Ин-ин, мы двое потратим всю свою жизнь, но найдем злодея, и отомстим с ненавистью, холодной, как снег.
Ин-ин ответила:
- Именно так».

Лин-ху Чун обеими руками оперся о стену, его тело непроизвольно тряслось, он думал: «Одним ударом иглы убить таких двух высоких мастеров, как эти наставницы, мог только человек, освоивший «Куйхуа дянь» или «Бисе цзяньфа». Трактатом Подсолнечника владел только Непобедимый Восток, но он все это время неотлучно был на утесе Черного Дерева, занимался вышиванием, он не мог заявиться в Шаолинь. К тому же, с его уровнем мастерства, он не мог нанести неточный удар, наставница Дин Сянь умерла бы в тот же миг. Цзо Лэн-чань выучил методы Меча, отвергающего зло, но его трактат был поддельным.
В то время младший брат-наставник Линь только начал изучать трактат Бисе, и не отработал его приемы, возможно он еще даже не успел получить трактат о мече, отвергающем зло…»

Он вернулся мыслями в тот день, когда они в снежном плену слышали голоса Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань: «Точно, его голос тогда вовсе не изменился, имел он уже этот трактат, или еще нет, но отработать приемы он точно не успел».

И в этот момент его лоб и даже макушка покрылись холодным потом, в то время встретиться лицом к лицу с двумя высокими наставницами клана Хэншань, и убить их обеих одним ударом маленькой иглы мог только один человек на всем свете – Юэ Бу-цюнь. Он также вспомнил о том, что Юэ Бу-цюнь уже давно вынашивал план стать главой единого клана Пяти твердынь, он десять лет держал при себе Лао Дэ-нуо, зная, что тот предатель, но не раскрывая его, чтобы дать тому украсть ложную версию трактата Бисе, чтобы Цзо Лэнь-чань выучил неправильный трактат, и легко победить его, выколов тому оба глаза.

Наставницы Дин Сянь и Дин И изо всех сил сопротивлялись объединению школ, и для Юэ Бу-цюня было логично убрать эти препятствия со своего пути. Почему Дин Сянь не назвала имени своего убийцы? Потому что это был его собственный отец-наставник. Если бы это был Цзо Лэн-чань, или Дунфан Бубай, разве бы он не открыла ему правду?

Лин-ху Чун вспомнил также, что в то время в пещере Ин-ин в разговоре очень удивилась тому, что Юэ Бу-цюнь, ударил Лин-ху Чуна ногой, но при этом Лин-ху Чун нисколько не пострадал, а нога Юэ Бу-цюня оказалась сломанной.

Она сказала, что ее батюшка долго размышлял над этим, но так и не понял причины. В то время Лин-ху Чун получил от других людей множество чужеродных потоков энергии, был наполовину трупом, не мог двинуть свою энергию ни для атаки, ни для защиты, и не мог больше вытягивать энергию из других людей, да и не пошел бы на это. Но теперь он понял, что Юэ Бу-цюнь сделал это нарочно, он специально сломал себе ногу, чтобы показать Цзо Лэн-чаню, что его уровень боевого мастерства весьма посредственный. Цзо Лэн-чань долго и осторожно готовил объединение пяти кланов, был очень недоверчив, но после этого случая решил, что Юэ Бу-цюнь ему не соперник. Он начал объединение, полагая, что лидером станет он, но оказалось, что он «готовил свадебное убранство для посторонних», и Юэ Бу-цюнь одним движением руки отберет все плоды его многолетних трудов.

Эта логика была вовсе не сложной, но он никак не мог бросить на шифу и тень подозрения, хотя в глубине сердца давно уже догадывался, но, едва сталкивался с этой мыслью, как тут же гнал ее прочь, не хотел и не смел думать об этом, вплоть до момента, когда услышал слова И Хэ и И Цин, только после этого уклониться от правды было уже нельзя.

Его почитаемый отец-наставник оказался таким человеком, в этот миг вся жизнь стала ему безразлична, он не пошел в отдельный мужской двор клана Хэншань, и завалился спать в глухих горах, в небольшой впадине.

Ранним утром следующего дня, когда Лин-ху Чун пришел в долину Тунъюань, солнце уже ярко светило в небесах. Он подошел к небольшому ручью, посмотрел на свое отражение, как он выглядит после переодевания, тщательно поправил одежду и обувь, и только тогда отправился к внешнему двору. Он обошел главные врата, и вошел через боковые, подбираясь сзади к главному входу, и тут услышал громкий гомон.

Множество голосов одновременно кричали: «Ну и чудеса! да кто же такое сделал?» «Когда это сделали? Дух не чуял, черт не догадался, ловкий трюк!» «У этих людей уровень боевого искусства не плох, человек попался на уловку, и даже охнуть не сумел, как они это провернули?» Лин-ху Чун понял, что что-то случилось, прошел вперед, и увидел, что центральный двор и боковые галереи забиты народом, и все смотрят на крону растущего во дворе дерева гинкго.

Лин-ху Чун запрокинул голову вверх, и был поражен, в его голове появились те же мысли, что и у остальных молодцов. На дереве висели восемь человек: Чоу Сун-нянь, госпожа Чжан, хэшан Си Бао, даос Юй Лин и остальные из их компании «семерых друзей», а кроме того, «Скользкий угорь», «В руки-не-возьмешь» Ю Сюнь.
У всех явно были заблокированы точки тела, и конечности безвольно висели веревками, до земли им было поболее сажени, и только легкий ветерок немножко раскачивал их тела. Они таращили свои глаза, не в силах говорить, и вид их был настолько пристыженным – редчайшее зрелище во всей Поднебесной. По людям туда-сюда ползали две змеи, без сомнения, принадлежащие «Злому нищему с парой змей» Янь Сань-сину. Эти две змеи, если бы так и сидели на теле Янь Сань-сина, так и ничего, но они же ползали туда-сюда по остальным семерым, и тогда к их выражению лица, сочетающему гнев и стыд, добавлялась толика страха и отвращения.

Из толпы выбежал человек с кинжалом – это был «Ночной филин» Цзи Ву-ши. Он взобрался на дерево, и рассек веревку, на которой висели двое – «Удивительные Павловния и Кипарис». Двое свалились, но внизу их подхватил тот самый шарообразный коротышка Лао Тоу-цзы, и осторожно положил на землю. Цзи Ву-ши освободил таким образом и остальных, с них сняли веревки, и разблокировали запечатанные точки.

Освободившись, Чоу Сун-нянь и другие немедленно начали непристойно ругаться. Однако, окружающие либо только слегка улыбались, либо таращились в полном изумлении. Кто-то выкрикнул: «Уже», другой произнес: «Инь!» Третий выкрикнул: «Судьба!» Госпожа Чжан склонила голову набок, всмотрелась, и увидела, что люди читают иероглифы – у каждого из ее друзей красной киноварью был написан один из этих знаков. Она потрогала собственный лоб, полагая, что там тоже есть иероглиф.

Цзу Цянь-цю расставил людей по порядку, сложив фразу из восьми иероглифов: «Коварные планы уже разрушены, берегитесь за свои собачьи жизни!» Окружающие сочли его прочтение правильным, и один за другим стали медленно повторять: «Коварные планы уже разрушены, берегитесь за свои собачьи жизни!»

Хэшан Си Бао заорал: «Что за коварные планы уже разрушены, бабушку твою растак, за чьи собачьи жизни опасаться следует?» Даос Юй Лин плюнул себе на ладонь, и принялся оттирать со лба иероглиф.
Цзу Цянь-цю обратился к Скользкому Угрю: «Брат Ю, поведай нам, как четверо уважаемых попались в коварную ловушку?» Ю Сюнь слабо улыбнулся: «Стыдно сказать, ничтожный сладко спал этой ночью, не заметил, как ему заблокировали точки, и повесили на дерево. Скорее всего, подлый преступник использовал колдовское зелье «Аромат глубокой ночи», или что-то в этом роде, иначе как бы они совладали с такими одаренными и смелостью, и мудростью братьями, как даос Юй Лин или госпожа Чжан?» Госпожа Чжан хмыкнула: «Именно так!»

Не желая много говорить перед посторонними, она поспешила к ручью, чтобы смыть краску с лица, даос Юй Лин и другие поспешили за ней.

Толпа героев без конца обсуждала эти события, сходясь в том, что слова Скользкого Угря все-таки были не до конца искренними.
Некоторые удивлялись: «До сотни ребят спали вместе в большом зале. Если бы было применено усыпляющее зелье, то его действие почувствовали бы на себе все, почему только на них подействовало?» Все догадывались, что в словах «Коварные планы уже разрушены» был намек на некое предательство, но вот в чем оно выражалось – на этот счет мнения расходились. Некоторые спрашивали: «Но кто же, в конце концов, тот высокий мастер боевого искусства, который эту восьмерку подвесил на дереве?»

Кто-то рассмеялся: «Хорошо еще, что Шестеро чудаков из Персиковой долины сюда не добрались, а то было бы то еще веселье». Ему возразил другой: «А от чего ты считаешь, что это не Шестеро святых из Персиковой долины? Они с виду чудные дурачки, но вполне могли такое сделать». Цзу Цянь-цю покачал головой: «Нет, нет, такое невозможно». Тот, что говорил прежде спросил: «Брат Цзу, отчего это ты так уверен?» Цзу Цянь-цю рассмеялся: «У Шестерых святых из Персиковой долины» боевое искусство высоко-мощное, а вот запас грамотности весьма ограничен, вот эти два иероглифа «инь моу» – «коварные планы», они точно не могли написать».

Толпа героев расхохоталась, признавая резон его замечания. Все были заняты только обсуждением этого захватывающего происшествия, и никто совершенно не обращал внимания на Лин-ху Чуна в его облике глухонемой дурочки.

Лин-ху Чун в сердце размышлял: «Эти восемь что за тайные козни вынашивали? Скорее всего, не добро у них было намерение к нашему клану горы Северная Хэншань».

В этот день после полудня за пределами лагеря раздались громкие голоса: «Удивительно! Удивительно! Скорее все сюда, полюбуйтесь на это!»

Толпа героев хлынула из «Внешнего двора», и устремилась вправо за его пределы, где уже кругом стояло множество зевак. Лин-ху Чун медленно шел позади, приблизившись, обнаружил, что там стоит несусветный галдеж.

На склоне горы, лицом к вершине, неподвижно сидели более десятка человек, у них были заблокированы точки, а на отвесном каменном кряже желтой глиной были написаны все те же восемь иероглифов: «Коварные планы уже раскрыты, берегите свои собачьи жизни».

Тут же сидевших развернули, на удивление, среди них были «Пара медведей из Северных пустошей» – те самые разбойники, пристрастившиеся к человеческому мясу.

Цзи Ву-ши подошел к «Паре медведей из Северных пустошей», нажал им на спины, разблокировав «точки немоты», но остальные точки оставил, как есть, так что они по-прежнему не могли двигаться «Ничтожному не понятна одна вещь, прошу поучений. Прошу двух уважаемых пояснить, в каком таком тайном замысле они принимали участие, все ребята очень хотят это узнать». Толпа загудела: «Верно, верно, что у вас за тайные замыслы, выкладывайте, пусть все это услышат!»

«Черный медведь» стал ругаться, «разрывая рот»: «Отодрать его бабушку и предков на восемнадцать поколений, какие тайные замыслы, тайные, мать его, черепашьего сына, планы». Цзу Цянь-цю спросил: «Но кем же уважаемые господа были атакованы, кто им точки заблокировал, можно об этом всем рассказать?» «Белый медведь» ответил: «Лаоцзы знает, и того довольно. Лаоцзы чинно-благородно прохаживался вдоль горного склона, и тут ему в спину мелкое зернышко прилетело – вот это и был способ этого черепашьего внучка, этого мерзавца. Нет, чтобы честным ножом, прямым копьем сразится, как настоящие герои, а вот так, со спины напасть – да что это за человек за такой?»

Цзу Цянь-цю произнес: «Уважаемые не желают рассказывать, ну, так тому и быть. Ваше дело уже людьми раскрыто, на мой взгляд, вам теперь следует быть очень осторожными». Кто-то громко вскричал: «Брат Цзу, раз они отказываются говорить, так пусть поголодают тут денька три и три ночи!» Другой подхватил: «Как говорится, «Кто колокольчик привязал, тот пусть его и отвязывает», если ты сейчас разблокируешь им точки, то рискуешь навлечь на себя гнев этого высокого мастера, он и тебе точки заблокирует, да на дереве подвесит – с таким не шутят!» Цзи Ву-ши обратился к толпе: «Уважаемые! Ничтожный не смеет стоять в стороне, спустив рукава, но, по правде, немножко напуган».

«Черный медведь» переглянулся с «Белым медведем», и они разразились бранью, но ругались уклончиво, не смея напрямую оскорблять Цзи Ву-ши, так как в их положении они не могли бы ответить ему на удар.

Цзи Ву-ши, смеясь, сложил руки аркой: «Уважаемые, прошу простить». Развернулся, и пошел прочь. Остальные стали кругом, отчаянно жестикулируя и споря, и потихоньку стали расходиться.

Лин-ху Чун стал медленно возвращаться, а подходя ко двору, вновь услыхал шум и смешки. Он поднял голову, и обнаружил, что на том самом дереве гингко снова висят двое. На это раз это были Тянь Бо-гуан – ныне послушник Бу Кэ Бу Цзэ, и его наставник – хэшан Бу Цзе.

Лин-ху Чун изумился: «Хэшан Бу Цзэ является отцом И Линь сяошимэй, а Тянь Бо-гуан – ее ученик. Они вдвоем уж точно не смогут ни в чем пойти против клана Северная Хэншань. Чтобы не случилось с кланом Хэншань, они всеми силами придут на помощь. Отчего же их тоже подвесили на этом дереве?»

Все его первоначальные оценки были совершенно опрокинуты этим событием. У него в голове мелькнула мысль: «Великий наставник Бу Цзе – человек простой и наивный, с другими людьми не соперничает, как его могли на этом дереве подвесить, не иначе – это чей-то розыгрыш. У кого найдется такая сила, чтобы с ним совладать, возможно, только если это будут Шестеро святых из Персиковой долины».

Но тут он вспомнил о словах Цзу Цянь-цю, что Шестеро святых из Персиковой долины и двух иероглифов «Коварные планы» написать не смогут, это было весьма логично.

Весь в сомнениях, он медленно вошел во двор, подошел к дереву, на котором на висели хэшан Бу Цзе и Тянь Бо-гуан. На каждом висела надпись на широком желтом поясе. На хэшане Бу Цзе были следующие иероглифы: «Первый в Поднебесной непостоянный ветреник, ненасытный развратник». На Тянь Бо-гуане была другая надпись: «Первый в Поднебесной отчаянный смельчак, делающий все наобум, неудачник во всех делах».
Первой мыслью Лин-ху Чуна была: «Эти надписи перепутаны. Как это хэшан Бу Цзе может оказаться «Первым в Поднебесной непостоянным ветреником, ненасытным развратником?» Эту надпись про «ненасытного развратника» следовало бы на Тянь Бо-гуана повесить. Что касается «Первый в Поднебесной отчаянный смельчак, делающий все наобум», то эта надпись как раз хэшану Бу Цзе подходит – он не соблюдает запрета на убийство, запрета на скоромное, он специально стал хэшаном, чтобы на монашке жениться. А вот что касается «Неудачник во всех делах», то прямо не знаю – к кому это лучше применить?» Он присмотрелся: надписи были привязаны за шею к каждому, было видно, что их вешали обдуманно и без спешки.

Толпа героев смеялась, жестикулировала, спорила. Все только и говорили: «Тянь Бо-гуан – известный на всю Поднебесную ловелас и развратник, как же это почтенный хэшан его обошел?»

Цзи Ву-ши тихонько посовещался с Цзу Цянь-цю, оба знали, что хэшан Бу Цзе – друг Лин-ху Чуна, и решили сначала выручать, а уж потом спрашивать.

Цзи Ву-ши тут же забрался на дерево, рассек у обоих веревки на руках и ногах, и разблокировал им точки. Оба спасенных стояли, понурясь – резкий контраст с поведением Чоу Сун-нянь, обоих Медведей с северных пустошей, и прочих, тут же начинавших ожесточенно ругаться. Цзу Цянь-цю шепотом спросил: «Великий наставник, как же и Вас тоже постигло это неожиданное бедствие?»

Хэшан Бу Цзе отрицательно покачал головой, медленно отвязал с шеи надпись, некоторое время смотрел на написанные иероглифы, а потом топнул ногой и залился слезами.

Ситуация оборачивалась бедой, такого никто из толпы героев и представить себе не мог, разговоры тут же прекратились, толпа в молчании уставилась на него. Но тот только бил себя кулаками в грудь, и, чем больше плакал, тем больше горевал.

Тянь Бо-гуан увещевал: «Великий наставник, не переживай, мы случайно попались на коварную уловку, обязательно разыщем этого человека, разорвем его труп на тысячи кусков…»

Не успел он этого договорить, как хэшан Бу Цзе отвесил ему оплеуху обратной стороной ладони, так, что Тянь Бо-гуан отлетел на несколько шагов, едва не упав, а на его шеке надулась опухоль. Хэшан Бу Цзе рыдал: «Противный преступник! Нас здесь повесили, само собой, по нашим заслугам, ты… ты… да ты осмелел, убивать людей задумал». Тянь Бо-гуан не понял смысла его слов, решил только, что их противник – выдающаяся личность, так, что даже великий наставник не осмеливается на него роптать, так что он начал кивать и поддакивать.

Хэшан Бу Цзе некоторое время остолбенело стоял, потом вновь зашелся в исступленных рыданиях, и вдруг снова нанес оплеуху Тянь Бо-гуану. Тянь Бо-гуан обладал отменными навыками движений и реакцией, тут же уклонился, произнес: «Великий наставник!»

Бу Цзе промахнулся, но не стал преследовать, зарядил ладонью по каменной лавке, что рядом стояла, так, что от нее отлетело несколько кусов щебня. Он продолжал рыдать, и бил по каменной лавке то правой, то левой ладонью, щебень летел, ладони кровоточили, наконец, после десятка ударов, раздался громкий треск, и каменная скамья разлетелась на четыре части.

Толпа героев была под впечатлением, никто и фыркнуть не посмел – великий наставник был в неконтролируемом гневе, а ну как он на тебя бросится, и треснет ладонью, а голова у людей разве крепче каменной скамьи будет? Цзу Цянь-цю, Лао Тоу-цзи и Цзи Ву-ши только переглядывались, не понимая, что происходит.

Тянь Бо-гуан увидел, что дело неладно, обратился к толпе: «Уважаемые, приглядите за Великим наставником! Я отправляюсь к шифу за помощью». [Его «шифу» «отец-наставник» – маленькая монашка И Линь, влюбленная в Лин-ху Чуна.]

Лин-ху Чун подумал: «Я хоть и переодет, но И Линь сяошимэй очень внимательна, нельзя дать ей меня раскрыть». Он уже переодевался генералом, крестьянином, но это все были мужские роли, сейчас он был переодет женщиной – конфуз непередаваемый, он сам себе не доверял, боялся, что «обнаружатся лошадиные копыта». Поэтому тут же отправился на задний двор, и спрятался там в сарае, размышляя: «Пара северных медведей с Северных пустошей, и их подельники сейчас сидят на прежнем месте с заблокированными точками – это, несомненно, план Цзи Ву-ши, Цзу Цянь-цю и других. С наступлением ночи пойду и подслушаю, о чем они говорят, а пока как следует высплюсь». Он задремал под далекие звуки рыданий хэшана Бу Цзе, и погрузился в глубокий сон.

Проснулся уже в сумерках, прокрался на кухню, подкрепился холодным рисом и чаем. Посидел, пока не смолкли голоса, и в темноте, огибая двор, прокрался по склону горы к тому месту, где в зарослях травы сидели с заблокированными точками пара Медведей с Северных пустошей и их приятели, внимательно прислушался.

Он быстро обнаружил, что в окружающих зарослях трав и на деревьях раздаются мерные звуки дыхания – по меньшей мере, человек двадцать вокруг также тайно подслушивали. Он улыбнулся: «А мир не без умных людей – Цзи Ву-ши также прибыл подслушивать, да и посторонних немало набралось». Снова подумал: «А ведь Цзи Ву-ши здорово соображает, он разблокировал точки немоты только двум медведям, этим неотесаным глупцам, пожирающим человеческое мясо. А остальным их более смекалистым товарищам, которые могли бы дать им совет помалкивать, он точки не разблокировал».

Тут послышался голос Белого Медведя, осыпающего бранью москитов: «Проклятые москиты, не успокоятся, пока всю кровь из Лаоцзы не выпьют, в этих горах их видимо-невидимо, Лаоцзы вас, вонючих комаров, имел, вместе с родственниками на восемь поколений». Черный медведь рассмеялся: «Комары тебя кусают, а меня – нет, знаешь, в чем причина?» Белый Медведь ругался: «У тебя кровь вонючая, даже комары не жрут». Черный медведь рассмеялся: «Да лучше иметь вонючую кровь, чем тебя будут жрать сотни комаров». Белый медведь только и смог снова разругаться, поминая и «Черепашьего сына», и то, что эти мерзавцы делали со своей матушкой.

Белый медведь поругался еще немного, потом сказал: «Как только мне точки разблокируют, Лаоцзы найдет этого Ночного Филина, заблокирует этому Черепашьему яйцу точки, и укус за укусом, мясо с его ног сырым сожрет». Черный медведь рассмеялся: «Да уж лучше я сожру мяско этих монашек – кожица тонкая, мясо нежное, куда как вкуснее!» Белый Медведь ответил: «Господин Юэ распорядился эти несколько сот монашек отправить на гору Хуашань, а вовсе не есть!» Черный Медведь рассмеялся: «Из нескольких сотен монашек съедим троих-четверых, господин Юэ и не узнает!»

Лин-ху Чун перепугался: «Как это, приказ шифу? Зачем это он приказал им изловить учениц клана Хэншань и доставить их на Хуашань? Этот «Великий заговор» само собой, в этом и заключается. Но каким это образом они могли исполнять приказы моего шифу?»

Тут Белый Медведь аж завизжал: «Черепаший сын, дурачина!» Черный Медведь возмутился: «Ты не ешь мясо монашек, так и не ешь, чего людей ругать?» Белый Медведь ответил: «Да я комаров ругаю, а не тебя».

Лин-ху Чун был полон подозрений, и вдруг позади себя в траве услышал шаги – человек медленно подходил к нему сзади, подумал: «Лишь бы на меня не наступил, и хорошо».

Но человек шел точно на него, подойдя сзади, даже легко наступил на одежду. Лин-ху Чун встревожился: «Кто это? Неужели узнал меня?» Он обернулся, и в неверном свете луны увидел изящный, отрешенный от всего мирского образ – это была И Линь.

Он и испугался, и обрадовался: «Оказывается, она уже давно раскрыла меня. Эх, не следовало в женщину переодеваться». И Линь склонила голову, маленький ротик скривился в гневной гримасе, она потянула его за рукав, давая понять, что нужно поговорить в стороне.

Лин-ху Чун увидел, что она ведет его к западу, пошел за ней. Они шли, не проронив и слова, двигаясь на запад. Она шла по тропинке вдоль узкого ущелья, которая вывела их в долину Тунъюань – «Постижения изначального». Внезапно И Линь заговорила: «Снова ты людей не слушаешь, пришла в это подозрительное место, это очень опасно».

Казалось, что она не к нему обращается, а сама с собой разговаривает.

Лин-ху Чун вздрогнул: «Она говорит, что я людей не слушаю, что это значит? Она намеки кидает, или в самом деле меня не узнала?» Опять подумал, что И Линь сяошимэй никогда прежде над ним не шутила, так что, скорее всего, она его не узнала. Тут она повернула на север, подошла к перевалу Гончарной печи, и свернула в долину с небольшим ручейком.

И Линь тихо произнесла: «Мы здесь поговорим начистоту, или, может быть, мои речи тебе уже надоели?» Она улыбнулась, и продолжила: «Ты раньше никогда не понимала моих слов, Немая Матушка, если бы ты могла их слушать, я бы никогда тебе ничего не сказала».

Лин-ху Чун увидел ее искренность, понял, что она принимает его за ту глухую и немую прислужницу из «Висящего в Пустоте» монастыря, в нем взыграла ребячливость, и он решил: «Раз она меня не раскрыла, послушаю, что она мне скажет». И Линь потянула его за рукав, увлекая к раскидистой иве, под которой лежал длинный валун. Они сели на этом камне, причем Лин-ху Чун развернулся так, чтобы луна светила ему в спину, для того, чтобы И Линь не могла разглядеть его лицо, подумал: «Неужели я замаскировался настолько здорово, что даже И Линь не смогла распознать меня?

Правда, в ночной темноте, хватит быть и на треть похожим, даже ей нелегко различить. Все же у Ин-ин прекрасные методы маскировки.

И Линь подняла взор на изогнувшийся в небе месяц, и тихо вздохнула. Лин-ху Чун не сдержался от мысли: «Ты еще такая молоденькая, отчего же так страдаешь?»

Но все же он промолчал, и И Линь начала тихо говорить: «Немая Матушка, ты такая хорошая, я так часто зову тебя поведать мои сокровенные мысли, и ты никогда этим не тяготилась. Ты всегда была такой терпеливой, сколько я хотела говорить, столько и говорила. Мне бы не следовало так докучать тебе, но ты так хорошо ко мне относишься, прямо, как родная мать. У меня нет матери, а если бы она и была, не знаю, смогла бы я ей рассказать то, что доверяю тебе?»

Лин-ху Чун понял, что она хочет открыть ему свое сердце, почувствовал неловкость, подумал: «Что еще за сокровенные чаяния она мне хочет поведать? Я обманом выведаю ее тайны, это очень нехорошо, нужно скорее уходить». Он встал, собираясь идти, но она удержала его за рукав: «Немая Матушка, ты… ты хочешь уйти?»

В ее голосе сквозило отчаяние. Лин-ху Чун взглянул в ее лицо, увидел печаль и мольбу, его сердце размягчилось, и он подумал: «Бедняжка сяошимэй такая печальная, она полна терзаний, ей нужно излить свои горести, если она этого не сделает, то того и гляди – заболеет от переживаний. Я послушаю ее слова, нужн