Глава 24. Несправедливое обвинение

Лин-ху Чун развернулся и пошел по большой улице, расспрашивая прохожих о том, где находится охранное бюро «Могущество Фуцзяни», однако, не спешил туда идти, медленно бродя по переулкам. Он так и не осмеливался взглянуть в глаза шифу и шинян, посмотреть собственными глазами на то, как обстоят дела у сяошимэй с младшим братом-наставником Линем. Не отдавая себе в этом отчета, он постоянно находил всяческие предлоги, чтобы оттянуть время, и раз за разом откладывал посещение. И вдруг он услышал до боли знакомый голос: «Малявка Линь, так ты составишь мне компанию выпить вина?» У Лин-ху Чуна тут же горячая кровь прилила к груди, а в глазах пошли круги. Он проделал путь в тысячу ли только затем, чтобы услышать этот голос, и увидеть лицо его обладателя. Но сейчас, услыхав его, так и не осмелился повернуть голову. Он замер, как истукан, слезы хлынули у него из глаз, и его зрение на миг размылось. По одному этому обращению, по одной только фразе он понял, какие горячие и близкие отношения у его младшей сестры-наставницы с учеником Линь Пин-чжи. Тут послышался ответ ученика Линя: «У меня нет свободного времени. Шифу задал урок, я еще не отработал, как следует». Юэ Лин-шань ответила: «Да эти три приема меча совсем простые. Ты сходишь со мной выпить вина, а я тебя обучу всем тонкостям этих приемов, пойдет?» Линь Пин-чжи ответил: «Шифу, шинян приказали нам не слоняться по городу, во избежание неприятностей. Давай вернемся». Юэ Лин-шань ответила: «Кто сказал, что по улицам и прогуляться нельзя? Я как раз тут никого из воинского сообщества и не вижу. К тому же, даже если герои рек и озер тут появятся, «речная вода в колодец не попадет» – чего бояться-то?»

Двое постепенно начали удаляться. Лин-ху Чун медленно развернулся, и увидел тонкий, как молодой росток силуэт сяошимэй, и высокую фигуру Линь Пин-чжи справа от нее. Они вдвоем шагали плечом к плечу. Юэ Лин-шань была одета в светло-зеленую рубашку, и ярко-зеленую юбку. Линь Пин-чжи был одет в длинный халат светло-желтого цвета. Платье и обувь у обоих были свеженькими, даже простого взгляда со спины было достаточно, чтобы увидеть, что это была удивительно гармоничная молодая пара, подобная драгоценной парной яшме. У Лин-ху Чуна как будто в груди что-то закупорилось, он даже дышать не мог. Он столько месяцев был в разлуке с Юэ Лин-шань, хотя и непрерывно скучал, но только сейчас, взглянув на нее, понял, насколько глубоко он в нее влюблен.
Он прижал рукой рукоять меча, с трудом сдерживая желание выхватить меч, и покончить с собой, перерезав горло. И в этот миг у него в глазах внезапно потемнело, небо и земля поменялись местами, голова закружилась, и он рухнул наземь. Прошло некоторое время, он пришел в себя, медленно поднялся, но голова по-прежнему кружилась, и он подумал: «Мне теперь навечно нельзя встречаться с ними двумя. К чему мучить себя самого?» Сегодня вечером я тайно навещу шифу и шинян, оставлю запись о том, что Жэнь Во-син вернулся на реки и озера, и хочет извести клан горы Хуашань, его боевое искусство высоко, им двоим следует быть предельно осторожными. Мне не будет нужды подписывать своим именем, после этого отправлюсь в дальние страны, и больше ни ногой не ступлю на Центральную равнину».

Он вернулся в трактир, потребовал вина и напился. После этого прямо в одежде упал на кровать и заснул. Проснулся глубокой ночью, перемахнул через стену, и отправился прямо в охранное бюро «Могущество Фуцзяни». Комплекс зданий охранного бюро был огромен и величав, узнать его не составило труда. Но увидев, что огни повсюду погашены, не слышно ни звука, подумал: «Я не знаю, где расположились отец-наставник с матушкой-наставницей. Они наверняка уже спят». И как раз в это время увидел на стене слева тень человека – темная фигура мелькнула и пропала, по виду это была девушка, она бросилась бежать в сторону юго-запада, ее искусство легкости явно было этого клана. Лин-ху Чун бросился преследовать, и скоро узнал силуэт Юэ Лин-шань, подумав: «Куда это сяошимэй отправилась глубокой ночью?»

Лин-ху Чун удивился. когда она перепрыгнула через стену и побежала, стал красться за ней на расстоянии четырех-пяти чжанов, бесшумно ступая, так чтобы она не смогла его услышать. Улицы Фучжоу упорядочены в продольном и поперечном направлении, Юэ Лин-шань то сворачивала на восток, то уклонялась на запад, эта дорога явно была ей хорошо знакома, когда она выбирала разветвление, ни разу не замешкалась, промчалась более двух ли, и забежала в маленький особняк около каменного моста.

Лин-ху Чун запрыгнул на крышу, и увидел, что она пробралась к одному из павильонов особняка. Этот павильон имел белые стены и черные двери, стены заросли старыми лианами, из окон лился свет фонаря. Юэ Лин-шань подошла к восточному флигелю. прокралась к окну. заглянула через щель, и вдруг завизжала тонким голосом, как ночной демон. Лин-ху Чун изначально подозревал, что она тайно прокралась разведать расположение врагов, но вдруг она так громко закричала, это было совершенно неожиданно, но, едва он услыхал голос человека внутри, как ему все сразу стало ясно. Из-за окна послышалось: «Сестрица-наставница, ты меня до смерти напугать хочешь? Да ты так пугаешь, любому ночному оборотню не уступишь». Юэ Лин-шань рассмеялась: «Противный малявка Линь, да чтоб ты сдох, оборотнем меня обозвал, берегись, как бы я твое сердце не вырвала». Линь Пин-чжи ответил: «Не надо тебе вырывать, я его сам тебе отдам». Юэ Лин-шань рассмеялась: «Ах вот как, ты мне ветреные слова говоришь, я мамочке пожалуюсь». Линь Пин-чжи рассмеялся: «А если мама спросит. в какое такое время я сказал эти слова, и в каком месте, что ты ей ответишь?» Юэ Лин-шань ответила: «так я скажу, что сегодня после полудня. на площадке для тренировки меча. Ты не старался на тренировке, и вот такие вольные слова еще мне сказал». Линь Пин-чжи ответил: «Твоя мама рассердится, наверняка затворит меня, мы с тобой три месяца не сможем встречаться». Юэ Лин-шань произнесла: «Плевать! Что за невидаль? Не встречаться, так не встречаться! Эй, противный малявка Линь, ты все еще окно не открыл. в чем дело-то?»

Линь Пин-чжи смеясь, распахнул створки окна. Юэ Лин-шань спряталась. прижавшись к стене. Линь Пин-чжи сам себе пробормотал: «Да была же тут сестрица-наставница, а оказалось – никого нет». Начал потихоньку закрывать окно, и тут Юэ Лин-шань запрыгнула внутрь. Лин-ху Чун присел на угол крыши, слышал, как двое переговариваются и посмеиваются, он не понимал уже, на каком свете находится, больше всего желая не слышать этих слов, но каждая фраза ясно и отчетливо била ему в уши. Внутри опять послышался дружный смех.
Окно было наполовину открыто, тени двоих падали на бумагу окна, две головы льнули прижимались друг к дугу, но смех постепенно смолкал. Лин-ху Чун негромко вздохнул, уже собираясь пойти прочь, повесив голову. Вдруг послышался голос Юэ Лин-шань: «так поздно, а ты все не спишь, чем занят?» Линь Пин-чжи отвечал: «Тебя ждал». Юэ Лин-шань рассмеялась: «Тьфу, Глупость говоришь, не боишься, что я тебе по зубам дам, откуда ты мог знать, что я приду?» Линь Пин-чжи ответил: «Отшельник составил схему предсказаний, пальцем ткнул. не глядя – выпало, что сестра-наставница сегодня осчастливит блестящим визитом». Юэ Лин-шань ответила: «Да уж вижу, какой у тебя в комнате кавардак, ты наверняка трактат о мече искал, так или нет?»

Лин-ху Чун уже сделал несколько шагов прочь, но услыхав два иероглифа «трактат о мече», был поражен, и снова развернулся к ним. тут послышались слова Линь Пин-чжи: «За эти несколько месяцев я уже сбился со счета, сколько раз я обыскивал эту комнату, даже черепицу на крыше переворачивал, осталось только стены разобрать...... ах. сестра-наставница, этот дом все равно никому не нужен, давай, разберем стены?» Юэ Лин-шань произнесла: «Это дом вашей семьи Линь – разберешь – хорошо, не разберешь – тоже хорошо, зачем у меня спрашиваешь?» Линь Пин-чжи ответил: «Это дом семьи Линь, поэтому тебя и спрашиваю». Юэ Лин-шань спросила: «Это еще почему?» Линь Пин-чжи ответил: «Тебя не спрашивать, так кого спрашивать? Кто знает, может в будущем твоя фамилия как раз... кхэ... кхэ.. хи-хи».

Тут Юэ Лин-шань, смеясь, начала ругаться: «Противный малявка, чтоб ты сдох, ты меня за дешевку держишь?» Тут послышались звуки оплеух, было ясно, что она колотит Линь Пин-чжи. Они веселились в комнате, а для Лин-ху Чуна это было как ножом по сердцу, он снова захотел уйти, но этот трактат о мече, отвергающем зло имен важнейшее отношение к его судьбе. Отец Линь Пин-чжи перед смертью передал Лин-ху Чуну несколько фраз, имеющих отношение к этому трактату, чтобы он передал их его сыну, свидетелей того разговора не осталось, и из-за этого Лин-ху Чун был несправедливо обвинен. Он получил передачу «девяти мечей Ду Гу» от дядюшки-великого наставника Фэна, но в клане горы Хуашань все сплошь считали, что он несправедливо присвоил себе трактат «меча Би Се», и даже издавна прекрасно знавшая его сяошимэй подозревала его. Рассуждая по справедливости, посторонним было очевидно, что, когда он поднимался на скалу размышлений, то не мог даже противостоять мечу матушки-наставницы, но прошло несколько месяцев, и он внезапно получил грандиозный прогресс в технике меча, во всем клане горы Хуашань уже никто не мог сравниться с ним, как такое могло произойти кроме как если он получил трактат по технике меча другого клана? И ели этот трактат другого клана не был трактатом меча «Би се» из семейства Линь, то откуда ему было взяться?
Он попал под подозрение потому, что обещал дядюшке-великому наставнику Фэну не сообщать сведений о нем, в самом деле – «рот есть, а оправдаться нельзя». Глубокой ночью он вспоминал, как шифу выгнал его из клана за то, что он свел дружбу с людьми из колдовского учения, но это был только повод, скорее всего, главным была уверенность в том, что именно он присвоил себе трактат меча «Би се», и этот подлый поступок не позволял ему оставаться в рядах клана горы Хуашань. Сейчас, услыхав. как Линь и Юэ обсуждают поиски трактата меча «Би се», хотя они и обменивались интимными шутками, но он превозмогая сердечную тоску слушал, как открывается истинное положение вещей.

Вдруг он услышал слова Юэ Лин-шань: «Ты ищешь уже несколько месяцев, раз не смог найти, значит трактата здесь нет, к чему стены ломать? Большой старший брат... передал тебе слова, ты им веришь, или нет?» Сердце Лин-ху Чуна снова пронзила боль: «Она неожиданно снова назвала меня «большим старшим братом»!» Линь Пин-чжи ответил: «Дашигэ передал мне слова умиравшего отца, сказал, что в переулке Сянъян, в нашем старом особняке, есть наследие предков, но его нельзя опрометчиво даже просматривать. Я полагаю, что даже если дашигэ взял на время и еще не отдал...» Лин-ху Чун втайне хохотнул ледяной усмешкой: «Уж очень ты вежлив, не сказал, что я украл, а тактично предположил, что взял взаймы и еще не отдал, эх, к чему эти слова».

Тут Линь Пин-чжи продолжил: «Но, думая об этих пяти иероглифах «старый особняк в переулке Сянъян», эти слова дашигэ не мог сам выдумать, это точно было сказано перед смертью мамой или батюшкой. Дашигэ ничего не знал о моей семье, к тому же никогда прежде не был в Фуцзяни, не мог знать, что там есть переулок Сянъян, и тем более не мог знать, что у нашей семьи там есть старый особняк. Даже среди уроженцев Фучжоу не многие об этом знали».

Юэ Лин-шань сказала: «Ладно, будем считать, что это истинное завещание твоих родителей, но что с того?» Линь Пин-чжи ответил: «Дашигэ передал истинное послание моих родителей, к тому же упомянул два иероглифа «просматривать» – это никак не может относится к «четырем книгам, пяти канонам» или старым прогнившим свиткам, это определенно имеет отношение к трактату о мече. Сестра-наставница, я полагаю, что если, когда мой батюшка назвал это место, в нем возможно, уже не было самого трактата, а была какая-то зацепка, указывающая на его местонахождение». Юэ Лин-шань произнесла: «Это может быть верным. Все эти дни я смотрела, как ты без толку тратишь душевные силы, не можешь спать в охранном бюро, наверняка возвращаешься сюда, я не могла успокоиться, поэтому и прибежала сюда посмотреть. Оказывается, ты белым днем тренируешься с мечом, да еще должен сопровождать меня, а вечерами здесь занимаешься тайными поисками». Линь Пин-чжи невесело рассмеялся, вздохнул: «Думая о том, какой жестокой смертью погибли мои родители, я хочу найти этот трактат о мече семейства Линь, переданный через поколения предков, и с клинком в руках отомстить врагам, чтобы успокоить души моих отца и матери на небесах».

Юэ Лин-шань произнесла: «Эх, где-то сейчас большой старший брат-наставник? Если бы я могла встретиться с ним, то наверняка бы смогла вернуть тебе обратно трактат о мече. Его мастерство меча так выросло, он должен вернуть изначальному хозяину. Успокойся уже, малыш Линь, хватит уже переворачивать вверх дном этот старый особняк. Пока трактата о мече нет, изучай искусство моего отца – волшебное мастерство фиолетовой зарницы, так тоже можно осуществить месть». Линь Пин-чжи ответил: «Это само собой. Но только мои отец и мать подверглись издевательствам и пыткам, были так бесчеловечно убиты, если бы удалось отомстить за них при помощи нашего меча семьи Линь, то только так удалось бы излить душу. К тому же, младшие ученики нашего клана не так легко могут заполучить волшебный навык фиолетовой зарницы, я самым последним вошел во врата учения, даже если бы добродетельные шифу и шинян выделили бы меня перед всеми старшими учениками и ученицами, то они бы этого не приняли. наверняка бы сказали... наверняка скажут...» Юэ Лин-шань перебила: «Да чего скажут-то?»

Линь Пин-чжи ответил: «Что я с тобой так сблизился только ради благосклонности шифу и шинян, чтобы заполучить волшебный навык фиолетовой зарницы». Юэ Лин-шань произнесла: «Тьфу! Посторонние пусть говорят, что захотят. Главное, что я знаю, твое сердце, и этого достаточно». Линь Пин-чжи усмехнулся: «Откуда тебе знать мое сердце?» Юэ Лин-шань хлопнула его либо по плечу, либо по спине – раздался громкий хлопок, и она сплюнула: «Я знаю, что ты притворщик и лгун, у тебя волчье сердце, нутро собаки!» Линь Пин-чжи рассмеялся: «Ладно, ты пришла так поздно, нужно возвращаться, я провожу тебя до охранного бюро. Если шифу и шинян узнают, будет скверно». Юэ Лин-шань произнесла: «Ты торопишься меня спровадить, так? Раз гонишь, так я пойду. Кому нужны твои проводы?» Голос ее при этом был совсем не радостный. Лин-ху Чун сердцем чувствовал, что в этот момент она надула свои губки, выражая легкую обиду. Линь Пин-чжи сказал: «Шифу говорил. что прежний глава колдовского учения Жэнь Во-син вернулся на просторы рек и озер, говорят, что он лично прибыл в город Фучжоу, у этого человека несравненное боевое искусство, коварный и жестокий нрав. Ты пойдешь одна поздней ночью, а вдруг не повезет, и ты с ним столкнешься. тогда... как тогда быть?» Лин-ху Чун подумал: «Оказывается, шифу уже узнал об этом деле. Точно, когда я набуянил на перевале зарницы святого, все и каждый твердили, что это вернулся Жэнь Во-син, как шифу мог об этом не услыхать? Мне и письмо писать не нужно».

Юэ Лин-шань произнесла: «Эх, если ты пойдешь ночью, и с ним встретишься, неужели сможешь его убить, или поймать?»

Линь Пин-чжи отвечал: «Ты прекрасно знаешь. что мое боевое искусство никуда не годится. снова на смех хочешь поднять? Я, разумеется, не могу ему сопротивляться, просто хочу быть вместе с тобой – умирать, так вместе». Юэ Лин-шань нежным голосом произнесла: «Малец Линь, я не говорила, что твое боевое искусство не годится. Ты так усердно тренируешь меч, наверняка станешь сильнее меня. На самом деле, кроме некоторых огрехов из-за недостаточной тренировки, если биться по-настоящему, то я тебе не соперник».
Линь Пин-чжи слегка усмехнулся: «Если только ты будешь биться левой рукой, то, возможно, мы сможем посоревноваться». Юэ Лин-шань предложила: «Я помогу тебе в поисках. Ты хорошо знаешь вещи своей семьи, не замечаешь что привычно, а что странно, дай мне свежим взглядом посмотреть». Линь Пин-чжи ответил: «Хорошо, так посмотри, что тут странного».

Послышались звуки выдвижения ящиков, и перемещения стола. Прошло немного времени, и Юэ Лин-шань произнесла: «Тут все совсем обычное, у тебя в доме есть какие-то необычные места?» Линь Пин-чжи ненадолго заколебался: «Необычные места? Нет». Юэ Лин-шань спросила: «А где в вашем доме место для тренировок боевого искусства?» Линь Пин-чжи ответил: «Да нет никакого специального места для тренировок. Когда мой прадед основал охранное бюро, он переехал жить на его территорию. Мои прадедушка и отец тоже тренировались на территории охранного бюро. К тому же, мой батюшка использовал два иероглифа «просматривать», а на территории для тренировок боевого искусства перелистывать нечего». Юэ Лин-шань ответила: «Точно, нам нужно пойти в библиотеку твоего дома». Линь Пин-чжи сказал: «Да у нас же семья охранников, у нас есть бухгалтерия, а никакой библиотеки нет. Да и бухгалтерия тоже на территории охранного бюро».
Юэ Лин-шань произнесла: «В самом деле сложно найти. Среди комнат этого особняка есть место, где можно читать?» Линь Пин-чжи ответил: «То, что мой отец говорил дашигэ, что здесь вещь, которую нельзя перелистывать, это скорее всего, иносказание, мне наоборот, нужно просмотреть вещь в этом особняке. Но что тут можно просмотреть? Думаю и так, и сяк, тут есть только буддийские сутры моего прадеда».

Юэ Лин-шань аж подпрыгнула, всплеснув руками: «Буддийские сутры! Отлично! Великий предок Да Мо основал боевое учение, трактат о мече скрытый в буддийских текстах – такое не является чем-то необыкновенным». Лин-ху Чун услыхал эти слова маленькой младшей сестры, и его как громом ударило: «Если младший брат-наставник Линь среди буддийских канонов найдет трактат о мече, отвергающем зло, это будет замечательно, и меня больше не будут понапрасну подозревать». Однако послышалось. как Линь Пин-чжи сказал: «Да я их давно все просмотрел. Да не один или два раза. даже и не десять, боюсь, что уже раз сто просмотрел. Я даже сходил купить «Алмазную сутру», «Сутру великого закона», «Сутру сердца», «Ланкаватару сутру», и иероглиф за иероглифом сверял их с текстами сутр своего прадеда, но там и одной ошибки не было. Те буддийские каноны на самом деле просто обычные сутры». Юэ Лин-шань сказала: «Ну. значит, читать нечего». Она помолчала довольно долго, а потом спросила: «А в корешках, между страницами сутр искал?»
Линь Пин-чжи вздрогнул: «В корешках? Даже и не думал. Пошли, посмотрим». Они взяли подсвечники, и. держась за руки, вышли из комнаты, пошли на задний двор. Лин-ху Чун спрыгнул с крыши, видел, как свет проходит через окна комнат, и наконец, свечи осветили самый дальний зал в северо-западном углу. Лин-ху Чун прокрался через двор, и приник к оконной щели, всматриваясь внутрь. Внутри находился зал для буддийской медитации. В середине висела картина, написанная черной тушью, изображавшая силуэт Да Мо, с видом со спины, напоминавшая о том, как он девять лет сидел лицом к стене. У западной стены лежал истертый молитвенный коврик, на столе лежала колотушка «деревянная рыба», колокольчик и гонг, а еще имелась наваленное горкой собрание буддийских канонов. Лин-ху Чун подумал: «Уважаемый предок-основатель охранного бюро Линь за свою жизнь немало поубивал разбойников в зеленых лесах, а как состарился, здесь свои грехи отмаливал». Он представил. как герой, потрясавший реки и озера, став седым и дряхлым, читал здесь заупокойные сутры под мерный стук деревянной колотушки, и ему сразу стало горестно и одиноко. Юэ Лин-шань взяла один буддийский канон, сказала: «Мы его сейчас разорвем, проверим, нет ли там чего-нибудь, если ничего нет, то сошьем обратно, как тебе такое?» Линь Пин-чжи ответил: «Хорошо! Взял одну сутру, разорвал нить, скрепляющую страницы, проверил, не было ли следов записей в переплете. Юэ Лин-шань разрезала другой канон, начала проглядывать лист за листом на просвет в пламени свечи. Лин-ху Чун разглядывал ее силуэт, видел ее белоснежные руки, подобные драгоценному нефриту. На ее левой руке был надет серебряный браслет, иногда ее лицо наклонялось, и на встречалась взглядами с Линь Пин-чжи, они тут же улыбались друг другу, и снова возвращались к исследованию книг. Он не мог сказать, то ли пламя свечи бросало красноватый оттенок, или она покраснела, но ее профиль был похож на цветущий персик. Лин-ху Чун стоял за окном, замерев от ее облика. Двое разрывали книги одну за одной, пока все двенадцать трактатов на столе не закончились, и тут Лин-ху Чун вдруг услышал у себя за спиной слабый звук. Он обернулся, и заметил, как над южной крышей появились два человеческих силуэта, они спрыгнули, сгруппировавшись, и бесшумно приземлились в дворике. Они тоже подошли к окошку, и стали заглядывать внутрь. Прошло некоторое время, и вновь раздался голос Юэ Лин-шань: «Мы все разорвали, ничего нет». Ее голос был совсем безнадежный, и вдруг она снова произнесла: «Малец Линь, я придумала, притащим-ка сюда таз с водой», – ее голос дрожал от радости. Линь Пин-чжи спросил: «Зачем?» Юэ Лин-шань ответила: «Я в детстве слышала от отца сказку, что есть одна трава, когда ее намочишь, ей можно писать иероглифы, а при высыхании иероглифы исчезают, но если снова намочить, то тогда иероглифы можно будет увидеть».

У Лин-ху Чуна сердце защемило, когда отец-наставник рассказывал это предание, сяошимэй было всего восемь или девять лет, а ему самому – семнадцать. Все события того времени пронеслись в его сердце, он вспомнил, как они с сяошимэй пошли ловить сверчков, чтобы устроить между ними бои. Он подарил ей самого большого и сильного сверчка, и надо же было так случиться – этот сверчок как раз и проиграл. Сяошимэй плакала навзрыд, он очень долго старался ее развеселить, только тогда она успокоилась, и они пошли к отцу-наставнику, чтобы тот рассказал им историю. Он вспомнил былое, и слезы невольно полились у него из глаз. Линь Пин-чжи ответил: «Точно, не лишне проверить», – развернулся и ушел, Юэ Лин-шань произнесла: «Я с тобой», – и они рука об руку вышли из зала. Двое под окном затаили дыхание и замерли. Через некоторое время вернулись Юэ Лин-шань и Линь Пин-чжи, каждый держал в руках таз с водой. Войдя в зал Будды, они стали брать рассыпанные листы канонов и макать их в воду. Линь Пин-чжи проверял страницы на свет, но никаких иероглифов видно не было. Они проверили так больше двадцати листов, но ничего не обнаружили. Линь Пин-чжи тяжело вздохнул: «Нет смысла проверять, там нет других записей».

Когда он это сказал, те двое спрятавшихся людей прокрались к дверям, и проникли внутрь. Линь Пин-чжи закричал: «Кто там?» Но двое ворвались внутрь, как порыв ветра, Линь Пин-чжи поднял руки для боя, но ему тут же ткнули под ребра, выключая точки. Юэ Лин-шань до половины вытащила меч, но враг ударил ей растопыренными пальцами в глаза – она бросила меч, защищаясь рукой. Враг сделал три попытки захвата ее горла, она в ужасе отступила на два шага, прижалась спиной к алтарному столу – отступать дальше было некуда. Человек нанес ей удар по макушке, она подняла обе руки в защите, откуда ей было знать, что эта атака была отвлекающим маневром, и тут противник запечатал ее точки на пояснице. Она боком завалилась на алтарный стол, не в силах пошевелиться. Лин-ху Чун увидев это, понял, что пока жизни Юэ и Линя вне опасности, и не стал вмешиваться, наблюдая, что же предпримут двое напавших. Один из них схватил молитвенный коврик, и разорвал его пополам, другой ударом ладони разрубил на семь или восемь кусков»деревянную рыбу». Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань не могли говорить и шевелиться, но увидев, как эти двое разорвали коврик и разбили колотушку, тут же поняли, что те тоже ищут трактат о мече. Увидев, как те порылись в обломках, но ничего там не обнаружили, Линь и Юэ очень обрадовались.

Этим двоим было за пятьдесят – один лысый, другой седой. Они принялись быстро разбивать на алтаре все подряд, и вскоре там не осталось ни одной целой вещицы. Тогда они вдвоем уперлись взглядами в картину, изображающую патриарха Да Мо. Лысый протянул руку, намереваясь сорвать картину. Седой схватил его за руку, вскричав: «Погоди, смотри, куда указывает его палец!» Лин-ху Чун, Юэ Лин-шань и Линь Пин-чжи – все трое разом уставились на картину. Патриарх Да Мо сидел спиной, его левая рука была сформирована в пальцы-меч, и указывала за спину. Указательный палец правой руки был поднят, и указывал на потолок. Лысый спросил: «что необычного в его пальцах?» Седой ответил: «Не знаю, однако, надо проверить!» Он подпрыгнул, и обоими руками ударил в потолок в том месте, на которое показывал палец Да Мо. Раздался треск и хруст, с потолка посыпалась пыль и грязь. Лысый произнес: «Ну какой там может быть...», – и после этих самых слов с потолка выпала алая вещь, паря в воздухе – это была буддийская ряса, которую носят монахи.
Седой поймал ее, вгляделся в свете свечи. и произнес: «Здесь!» Его голос дрожал от бешеной радости. Лысый переспросил: «Что?» Седой ответил: «Да ты сам погляди!»

Лин-ху Чун внимательно вгляделся, и увидел, что вся ряса исписана мелкими иероглифами. Лысый спросил: «неужели это и в самом деле «трактат о мече Би Се?»«Седой ответил: «Восемь или девять из десяти, что это трактат о мече. Ха-ха, мы с тобой сегодня совершили великий подвиг. Брат, держи». Лысый с довольной усмешкой приблизился, бережно принял рясу, и спрятал ее за пазухой. Левой рукой он указал на Линя и Юэ: «Этих убиваем?»

Лин-ху Чун сжал рукоять меча, в готовности ворваться и убить обоих, если седой захочет убить Линя и Юэ. Но седой неожиданно возразил: «Раз уж трактат о мече уже в наших руках, нет нужды заводить кровную месть с кланом горы Хуашань, пусть они живут». Они вдвоем плечом к плечу вышли из зала Будды, перепрыгнули через стену, и были таковы. Лин-ху Чун перепрыгнул через стену, и стал их преследовать. Двое старейшин бежали очень быстро, Лин-ху Чун боялся их потерять в темноте. прибавил скорость, с тал держаться за ними в двух чжанах. Двое бежали все быстрее, и Лин-ху Чун тоже наращивал скорость. Внезапно двое резко остановились, развернулись, и разошлись в стороны. Лин-ху Чун только почувствовал внезапную боль в правом плече и руке – его рубанули парой сабель. Эти двое остановились, развернулись, выхватили сабли и ударили с быстротой молнии.

На что была у Лин-ху Чуна мощная внутренняя сила, и великолепная техника меча, но перед этим удивительным приемом, проведенным высокими мастерами он не то что не успел вынуть меч – даже пальцами не успел рукоятки коснуться, а уже получил тяжелые раны от мощного разрубания. Старики оказались отличными рубаками, и за первым ударом последовал второй. Лин-ху Чун в ужасе отпрыгнул назад на два чжана, благо внутренней силы было в избытке, и разорвал дистанцию. Двое увидели, что он тяжело ранен, но так сильно прыгнул назад, тоже были потрясены, но рванулись вперед. Лин-ху Чун развернулся и побежал. Поначалу он не чувствовал боли в разрубленном плече и руке, но теперь боль накатила, и он едва не терял сознание, подумав: «Эти двое украли рясу, на ней скорее всего, написан трактат о мече. Я не смогу смыть с себя обвинения, если не верну трактат о мече брату-наставнику Линю». Он, преодолевая боль, потащил меч из ножен разрубленной рукой, но смог вытащить только наполовину. За спиной послышался свист – стальные сабли снова рубили. Он изо всех сил отпрыгнул, левой рукой из всех сил дернул за пояс, порвал его, ножны упали на землю, и только так он сумел освободить меч. Он тут же развернулся, и в ему лицо ударило холодом – сабли шли в рубящем ударе.
Он снова отпрыгнул назад. В это время небо стало светлеть, но самое темное время бывает перед рассветом – кроме искр на клинках, он не видел вообще ничего. Он изучал «девять мечей одинокого», там были и методы противостояния саблям, нужно было вторгаться, используя слабости, но сейчас он не мог видеть приемы своих противников, и не мог использовать методы меча. Тут он почувствовал боль и в левой руке – противник подрезал его и там. Он выбежал на большую улицу, держа меч в левой руке, и кулаком зажимая рану в правом плече, стараясь уменьшить кровопотерю, чтобы не свалиться наземь. Преследовавшие его старики увидели, что он очень быстр, его не догнать. трактат о мече находился у них, лишние трудности им были ни к чему, и они решили его больше не преследовать, развернулись, и отправились прочь. Лин-ху Чун закричал: «Эй, ворье, осмелели, украли чужое, и хотите сбежать?» Он развернулся, и погнался за ними. Двое пришли в бешенство, снова развернулись, и бросились к нему, замахиваясь в рубящем ударе. Лин-ху Чун не стал сталкиваться с ними лицом к лицу, прыжком ушел в сторону, внутри себя взмолился: «Ну хоть бы кто вышел с фонарем – вот была бы удача!» Он сделал несколько прыжков, вспрыгнул на крышу, и в одном из дворов увидел свет, льющийся из окон. Он тут же побежал туда, но двое стариков преследовать его не стали.
Лин-ху Чун подхватил два куска черепицы, бросил в тех двоих, закричав: «Вы воры, украли трактат о мече Би Се семейства Линь, один лысый, один седой, да убегайте хоть до края земли, молодцы из воинского сообщества вас поймают, рассекут ваши тела на десять тысяч кусков». Раздался громкий треск – два куска черепицы разбились о каменную мостовую.

Двое услышали, как он упомянул название «трактата о мече Би Се», и бросились за ним на крышу. Лин-ху Чун ощутил слабость в ногах, сил становилось все меньше, он собрал все силы, и рванулся в освещенный двор, но вдруг зашатался, и рухнул с крыши, тут же из положения лежа выпрыгнул на ноги, применив прием «карп выгибает спину» – подъем разгибом, встал, и оперся о стену.

Те двое мягко спрыгнули рядом с ним, подходя с двух сторон. Лысый засмеялся: «Лаоцзы пощадил твою жизнь, а ты не стал убегать». Лин-ху Чун увидел, как блестит его лысая голова, и вдруг его осенило: «Уже светает». Он засмеялся: «Вы двое уважаемых, к какой школе принадлежите, из какого клана, почему с такой радостью хотите меня убить?»

Седой размахнулся одиночной саблей и со страшной силой рубанул Лин-ху Чуна по макушке. Лин-ху Чун переложил меч в правую руку, легко шевельнул им, и кончик меча пронзил горло сопернику. Лысый был потрясен, с танцующей саблей рванулся вперед. Лин-ху Чун подрезал мечом, и срезал его запястье вместе с зажатой в руке саблей. Он приставил кончик меча к его горлу и закричал: «Вы двое, в конце концов, из какой школы, говори, и я тебя пощажу». Лысый усмехнулся недоброй усмешкой, скорбно ответил: «Мы с братом исходили реки и озера, редко встречали достойных противников, сегодня погибаем от вашего славного меча, восхищаюсь. восхищаюсь. Жаль только, что не знаю благородное имя вашего превосходительства, я умру... умру тоже как безымянный оборотень».

Лин-ху Чун увидел что тот, хоть и лишился руки, но ведет себя с достоинством, как настоящий китайский парень, произнес: «Ничтожный только ради спасения собственной жизни навредил почтенному, не сдержал руки. Если почтенный не желает открывать своего имени, так тому и быть. Только верните рясу, и мы попрощаемся».
Лысый серьезно сказал: «Разве может лысый орел сдаться человеку?» [В китайском языке иероглифы «лысый орел» также означают «кондор»]

Он вынул кинжал левой рукой, и вонзил его себе в сердце. Лин-ху Чун подумал: «Этот человек предпочел смерть сдаче, все же он настоящая личность». Он нагнулся, чтобы вытащить рясу у него из-за пазухи. В этот момент его голова закружилась, он понял. что кровопотеря была очень велика, отрезал себе рукав, и забинтовал плечо, и только после этого начал вытаскивать рясу из-за пазухи лысого.

Тут у него снова закружилась голова, он отдышался, определился с направлением, и пошел в сторону особняка Линь Пин-чжи. Пройдя немного, почувствовал, что с трудом стоит на ногах, подумал: «Если я свалюсь, не только не спасу собственную жизнь, но после моей смерти все решат, что это я украл трактат о мече, краденное обнаружится у меня, после моей смерти имя мое будет запятнано». Так что он изо всех сил держался, и в конце концов, вошел в тот переулок. Но ворота особняка были заперты, Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань были обездвижены воздействием на точки, открыть ворота было некому, перепрыгнуть через стену у него совершенно не было сил, он только постучал несколько раз в ворота, а потом пнул ногой.

После удара ногой его тряхнуло, и он потерял сознание. Когда очнулся, обнаружил себя лежащим на кровати, открыв глаза, сразу увидел стоящих напротив Юэ Бу Цюня с супругой, Лин-ху Чун обрадовался: «Шифу, шинян... я... я...» Его чувства всколыхнулись, слезы неудержимо потекли из глаз, он напрягая все силы, сел в кровати. Юэ Бу-цюнь не отвечал ему, только спросил: «Что произошло?» Лин-ху Чун спросил: «Что с сяошимэй? Она... она... с ней все в порядке?» Госпожа Юэ ответила: «Ничего страшного! Ты... как ты оказался в Фучжоу?» Ее голос был исполнен вежливой заботы, но глаза невольно покраснели. Лин-ху Чун ответил: «Двое старых мастеров похитили трактат о мече, принадлежащий Линь Пин-чжи, я убил этих двоих, и вернул обратно. Те двое... те двое, скорее всего были высокими мастерами колдовского учения». Он ощупал свою грудь, не нашел рясы. и торопливо спросил: «Что с рясой?» Госпожа Юэ спросила: «Ты о чем?» Лин-ху Чун ответил: «Ряса, исписанная иероглифами, скорее всего, на ней был записан «трактат о мече, отвергающем зло» семейства Линь». Госпожа Юэ произнесла: «Тогда его следует отдать Линь Пин-чжи». Лин-ху Чун согласился: «Разумеется. Шинян ты с шифу в порядке? Братья и сестры все ли здоровы?»

Глаза госпожи Юэ покраснели еще больше, она вытерла рукавом набежавшие слезы: «Все в порядке». Лин-ху Чун спросил: «Как я попал сюда? Это шифу и шинян спасли и принесли меня сюда?» Госпожа Юэ сказала: «Я сегодня рано утром пошла к особняку Линь Пин-чжи в переулке Сянъян, и увидела тебя без сознания перед его воротами». Лин-ху Чун произнес: «Хорошо, что матушка-наставница пришла первой, если бы ребенка нашли люди из колдовского учения, он бы уже расстался с жизнью». Он понял, что шинян с утра не обнаружила дочери, и поспешила в особняк, но об этом ей упоминать было неудобно. Юэ Бу-цюнь произнес: «ты сказал, что убил двоих из колдовского учения, но откуда ты знаешь, что они в самом деле из колдовского учения?» Лин-ху Чун ответил: «Ученик прибыл на юг. по пути столкнулся с людьми из колдовского учения, несколько раз с ними схватывался. У этих двоих стариков мастерство странное, разумеется, они не принадлежат к нашим истинным школам». Сам в сердце тайно радовался: «Я принес трактат младшего брата Линя о мече Би Се, шифу и шинян больше не будут меня подозревать, к тому же я убил двоих людей из колдовского учения, шифу больше не будет меня укорять, что я с ними спутался».

Но он не ожидал что все будет совсем не так. Юэ Бу-цюнь потемнел лицом, хмыкнул, и строго произнес: «Ты до сих пор продолжаешь глупости говорить! Неужели ты думаешь, что меня можно одурачить?» Лин-ху Чун вздрогнул: «Ученик никак не смеет обманывать шифу». Юэ Бу-цюнь грозно произнес: «Кто это тут твой отец-наставник? Некий Юэ уже давно разорвал с тобой отношения наставника и последователя».
Лин-ху Чун скатился с кровати, пал на колени, начал биться лбом: «Ученик сделал множество ошибок, готов получить любую кару от учителя, но только... но только просит вернуть его в школу». Юэ Бу-цюнь отпрянул в сторону, не принимая его поклонов, холодно произнес: «Ты получил благосклонность молодой хозяйки колдовского учения, ты уже давно с ними спутался, к чему тебе просить меня стать твоим учителем?» Лин-ху Чун изумился: «Молодая хозяйка колдовского учения? Это о ком шифу говорит? Хоть я и слышал, что тот... тот Жэнь Во-син имеет дочку, но ученик ее ив глаза не видел». Юэ Бу-цюнь произнес: «Чун-эр, почему ты до сих пор болтаешь глупости?» Он вздохнул: «Та девица Жэнь собрала с рек и озер всех последователей левого пути, боковых врат, что бы те на холме Пяти Гегемонов устроили тебе лечение, мы тогда не могли не пойти...»

Лин-ху Чун был поражен, дрожащим голосом произнес: «Та девушка на холме Вубаган, она... она... Ин-ин... она является дочерью главы учения Жэня?» Госпожа Юэ промолвила: «Вставай, поговорим». Лин-ху Чун медленно встал на ноги, он был совершенно ошарашен бормотал: «Она...... она дочка главы учения Жэня?»
Лицо госпожи Юэ исказилось гневом: «Почему ты перед шифу и шинян продолжаешь говорить глупости?» Юэ Бу-цюнь зло произнес: «Кто тут его шифу и шинян?» Он тяжело хлопнул рукой по столу, раздался треск, и угол стола отломился.
Лин-ху Чун перепугался: «Ученик не смеет обманывать отца-наставника, матушку-наставницу...» Юэ Бу-цюнь строго ск